«Мордобой созревших яблок…»

Виктор ПЕРЕПЕЧКИН | Голоса провинции

перепечкин

***

Мордобой созревших яблок
Над полуденным крыльцом.
Кабы яблоком был, я бы
Не свалился в грязь лицом.

Не купал слезами кукол,
Что замучались плодить,
Не кудыкал в неба купол, –
Он и так завис поди.

Я наливом, как нарывом,
Пробудил бы к жизни вкус.
Я бы нес, как волхв, дары вам
И, как змей, земной искус.

Но сегодня вы не вышли
С царской грустью на крыльцо –
Суд вершить над нами высший,
Жечь румянами лицо.

Колдовство ли ваше чуя
Или – редкий случай – сглаз…
Воспылал во мне Мичурин.
Мечет молнии из глаз.

Приглушив пытливый ропот
Сорта сладкого – ранет,
Я сведу и пот, и опыт,
Придушив тоску на нет.

Только б вы не одичали
Среди дач и фонарей,
Только б вы не промолчали
О любви, любви моей!

Только б слушать вас под тенью,
Моя гордая из Муз!
И предаться вдохновенью –
Сочным яблоком на вкус.

Я учусь – и тут же трачу,
Звонко падая с крыльца…
С красным боком – на удачу,
Белым – выбраком с лица.

Снег

А он, проказник, все же выпал,
Как зуб молочный – белый снег –
Как непреоборимый выпад
На весь наш странный, старый свет

Он не спросил, не подал знака
И в ночь не грабил, словно вор,
Он редкой тенью Пастернака
Прокрался с улицы во двор.

Слегка прошелся по карнизам,
По крыше ползал, по крыльцу…
Он хладом погреба пронизан,
Прохожих гладил по лицу.

Садился вдруг на подоконник,
Смотрелся в окна: – Что там в них?
На утро бледный, как покойник,
В саду под липами утих.

И – ни карет, ни ржаний конских…
Никто умом не поразил.
Летал мой снег, как князь Болконский
И сном серебряным грозил.

А город выболел без звука,
И тихо спал у барских ног.
Пьеро! – Пьеро? Нет – Пьер Безухов!
Кто также горд и одинок.

На эполетах окон – иней
Блестел, как колдовской узор.
И снег скрипел, как Паганини
На скрипке, пряча блудный взор.

Охолонив угар простора,
Он время музыкой пронзал:
Глаза восторженные, зал…
И вечность целая – Ростова!

***

Синеву небесных окон
Залепляет легким пухом.
Золотой березы локон
Над зеленым шепчет ухом.

Что случилось, – рощу спросим,
Она в пятницу молилась…
По приметам, это – осень,
Что на лето часто злилась.

По поверью – к Иван-чаю
Паутину сна приносит…
Нежным паром укачает
Чашку чая на подносе.

Это все – конец ромашкам
И романам, что в вопросах.
Видишь: небо в промокашках,
Его лупит солнца посох.

Пролетят крикливо гуси
Над копной, пропахшей мятой.
Вскрикну: «Господи Исуси!»
От бессонницы проклятой.

Весь помятый и небритый,
Слышу, как тоскуют клены!
Трижды клятый, трижды битый,
Но по-прежнему влюбленный.

В тени раздумья

Сквозь пелену озноба слышу пенье,
И боль плывет уж лодкой небольшою…
Как звездочка воскресная – Терпение,
Где откровенен разговор с душою.

Мне предрекли скандалы и скитанья
Созвездия, пронзающие ропот,
Что орошают каплей испытанья
Земную чашу, под названьем Опыт.

Как сон какой все звезды и паденье.
Еще б вина! И что там, из одежды…
Мой час раздумья – всенощное бденье,
Где Дух Святой с лучом моей Надежды.

***

Георгию Юматову

Каких участник, дядя, оргий?
Как имя?
Громче!
Как? Георгий?!
Ах, Жорка…
Глянь, – кулак…Мате- ер!
Ты что – и впрямь, мужик, актер?!
Обидных слов – болото, топь…
В которых зло топталась дробь.
Кино…
Мотор!
Легко и быстро смотать назад…
Раздался выстрел!
Пронзила сердце память – боль.
Смеялся черт: «Вот это роль!»
Пошло – поехало по кругу.
И стыдно жаловаться другу.
О, Муза, – верная жена!
Душа насквозь обожжена.
Прости, помилуй меня, Муза!
С войны не брал такого груза.
Мальчишка, «юнга», Г.Юматов
На фото старом с автоматом.
А где-то снова кроют матом
И ставят ветеранам мат.
Войной пригретые подранки…
А ты Победу вез на танке!
Кино…
Мотор!
Летели быстро
Твои года, солдат,
Под выстрел!..
Под славу в шубе, словно моль,
Под жизни сыгранную роль.
Есть раны, что роняют бодрость.
Твой выстрел в хамство наше,
Подлость…
Привал!
Закуривай, пехота!..
В нас поиск правды без конца.
А мне тебя – ну, как отца,
Обнять, с экрана, так охота!

Глаза дитя

Внуку Илюше

Мой бог, глаза дитя, как – два колодца – братья,
Берут не глубиной, а выкатом, слегка…
В них свет далеких солнц и трепет ткани платья,
В них бег во весь галоп, чтоб сбросить седока.

Не то слепой восторг, не то святая бездна,
В которую упасть я каждый раз был рад.
Просить прощенья в них, как славить – бесполезно
И остается лишь – корпеть за маскарад.

В них – заяц – лунный луч и лис ночной тревоги,
В них хлад морских глубин и зной степных широт.
И как в них пес цепной кидается к нам, в ноги,
Срывая с мира грим и всласть слюнявя рот?!

Иди сюда, малыш… Воскресни чудный снимок!
Тебя прижать к груди так хочется до слез!
Откуда жажда чувств, любви?! Необъяснимо!
Но только в этот миг меня сам Бог вознес.

И где-то там, в дали, все время вспоминая
Родной ребенка взгляд сквозь топот, копоть верст,
Я ощущаю вдруг, что музыка иная
Звучит во мне, как гимн рожденья новых звезд.

Город

В шуме машин, в шелесте шин
Крик издает
Птица.
В веере брызг – наглость и риск.
Город устал
Злиться.

Холод дорог, голод тревог –
Предгрозовым
Вздохом…
Чаще мой пульс, чаще и пусть,
Только бы не
Сдохнуть.

В спины осин дождь моросил,
Кидался псом
В ноги.
Сердца упрек – не уберег
От суеты
Многих.

Голос дрожит, ночь ворожит
Палевый лист,
Пряный…
Город стоит, как сателлит, –
Мокрый, худой,
Пьяный.

***

Николаю Олялину

Тонки черты его лица…
В глазах – тоски закономерность,
Где назиданий нет отца,
А есть мальчишеская верность.
Вернее – танковый прорыв,
Чтоб быть врагу всегда в прогаре…
И слышать собственный надрыв
Души в предательском угаре.
Не нюхав пороха всерьез,
Так претерпеть свернатиск роли,
Что слезы капали с берез,
И риск выветривал пароли.
Свой в доску парень, мировой…
А мир готовился вдруг к бою.
Да, жизнь была ему игрой,
Но та игра – игра судьбою.
Прицел такой же, — заряжай!
Как заряжал он редким взглядом!
Нам бесконечно будет жаль
Того, кого нет с нами рядом.
Того, кого не воскресить
И не собрать со всех окраин…
А он все тот же на экране,
На неизведанной оси.
Один из тысячи мужчин,
Один в своем бессмертном Беге…
Траншеи тихие морщин,
Как доля равная в Победе.

Алеппо

Век двадцать первый… Но странно, нелепо,
Даже мучительно-дико в душе.
Варвары… Смерть бродит нагло в Алеппо.
Кажется – мир не исправить уже.

Кто-то легко разбирается в винах,
В данный момент, когда сыплется град,
Пуля настигла кого-то в руинах
Гордого города, как Сталинград.

Пуля не дура, она – лишь отвесок
Того, невозбранного, сущего зла.
Сколько еще нужно черных повесток –
Тайну чтоб вскрыть неморского узла?

В чокнутом мире снесется и кочет,
Курам на смех и на новый наряд…
Только вот сердце ребенка не хочет,
Чтобы над крышей взрывался снаряд.

Чтобы трясли эти умные пули
Детства мечту, обо всем дорогом.
Кто вы, все те, кто надуманно пнули
В мирную душу дитя сапогом?

Кто вы такие? – Недочеловеки!!
И вам от возмездия здесь не уйти.
Город Алеппо бессмертен навеки,
Город – Голгофа на трудном пути.

Стыд мой и страх опускаются долу,
Чтобы земля не ушла из-под ног.
Сукин ты сын, восхитительный доллар!
Крик мой в ночи, знаю, не одинок.

Бог мой, – Алеппо! Мы, право, не в цирке
Мзду не возьмешь… И надежду не дашь.
Все истребительней бегает циркуль
Там, где заточен на смерть карандаш.

Эти легко разбираются в винах,
Те, кто на Западе, заповедь чтут…
Город лежит, непокорный, в руинах,
Но сохранивший ребенка мечту.

Об авторе:

Виктор Яковлевич Перепечкин, родился в 1963 году в с. Сурковка Астраханской области. Стихи пишет со студенческой скамьи. Участник «Семинара молодых писателей Поволжья» (1996). Первая публикация – в журнале для поэтов «Мансарда», г. Санкт-Петербург (1992).

Автор поэтических сборников «Капля молчанья» (1997), «Акварель века» (2001), «Калина красная» (2006). Кроме того, публиковался в коллективных сборниках «Астраханский Парнас» (2001) и «За грани века» (2003), «Колос(с) слова – 2» (2010), «Колос(с) слова – 3» (2010), «Лепестки лотоса» в (2014 и 2016), «По русскому словоглобусу», переведенном на английский язык (Санкт-Петербург, 2015), а также в местной прессе. Член Союза российских писателей с 2016 года.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: