Борис Рыжий – предания, легенды, сказания

Алексей МЕЛЬНИКОВ | Литературоведение

Борис Рыжий

(1) Горный инженер

Предания, легенды, сказания! Именно так, любезный читатель, именно так. Данная рукопись – не биография Бориса Рыжего. Это скорее художественное произведение, нежели документальное повествование. Если нужна аналогия, этот текст – скорее «Капитанская дочка», чем «История Пугачева». Почему? Нетрудно ответить.

ХХХ

«Врал Боря всем и всегда. Точнее говоря, фантазировал. Не получалось врать только мне, чему он искренне удивлялся. У него глаза по-другому смотреть начинали. Как-то раз сидим: я, его сестра Ольга, Боря. Он ей что-то излагает. Она его слушает. Затем Ольга меня спрашивает: “Правда?..”» Это слова Ирины Князевой, вдовы поэта (Урал, 140).

Страсть Б.Рыжего к мифу, фантазии, мистификации – это факт, а не миф! Иногда он говорил об этой страсти откровенно. Например, в стихотворении «К Олегу Дозморову» (1997), которое Б.Рыжий сопроводил 8 авторскими примечаниями. Вот примечание 2: «Боксом… занимался Б.Рыжий, который… так любил сей вид спорта, что любого понравившегося ему вмиг окрестит боксером, а после и сам верит в это».

Но гораздо чаще Б.Рыжий мастерски перемешивал факты и мифы! Среди произведений 1996 года имеется стихотворение: «Особенно когда с работы, // идя, войдёшь в какой-то сквер, // идёшь и забываешь, что ты // очкарик, физик, инженер… » Сплошь прозрачные намеки! Работа? НИИ Геофизики УРО РАН (Урал, 140). Сквер? Зеленая Роща, расположенная вблизи квартиры Б.Рыжего и И.Князевой (Там же, 139). Инженер? Именно работа горного инженера ожидала Б.Рыжего по окончании вуза (СО, 187). Однако! Очкариком Б.Рыжий не был никогда, о чем говорят десятки фото, что есть в Интернете, включая фотоальбом О.Ермолаевой (43 снимка).

В стихотворении «Зима» (1996) читаем: «Каждый год наступает зима. // Двадцать раз я её белизною // был окутан. А этой зимою // я схожу потихоньку с ума… » Б.Рыжий родился 8 сентября 1974 года (Ермолаева, 5). Следовательно? Ранее 1996 года – он уже «белизною был окутан» не двадцать раз, а двадцать два раза (зима 1974 – зима 1995 включительно). Не верите мне – считайте на пальцах…

В стихотворении «Молодость мне много обещала…» (1997) читаем: «Вот и стал я горным инженером, // получил с отличием диплом – // не ходить мне по осенним скверам, // виршей не записывать в альбом…» 22 мая 1997 года Б.Рыжий защитил диплом в УГГГА – самый обычный диплом, а не диплом с отличием (Кузин, 58). Более того! Вместо пяти лет, Б.Рыжий проучился в горной академии шесть лет, так как один год он провел в академическом отпуске (Казарин, 117).

В стихотворении «В простой потертой гимнастерке…» (1997) читаем: «Но если подойдут с вопросом: // где ты служил? Скажу: сынок! // Морфлот, сопляк, я был матросом. // И мне поверят, видит бог». Начиная с 1990 года, Б.Рыжий много раз посещал Чкаловский военкомат, однако в армию призван не был (ИБ, 96). Следовательно? Ни в солдатах, ни в матросах Борис Рыжий не служил…

И снова стихотворение «К Олегу Дозморову» (1997). Вот примечание 6: «Боря целый месяц сочинял две особенно важные строчки, а меня с детьми на это время выгнал из дому – вспоминает жена Б.Рыжего…» Б.Рыжий и И.Князева имели лишь одного ребенка – Артёма, что родился 19 января 1993 года (Казарин, 299). Следовательно? Борис мог выгнать из дому Ирину с ребенком – но не с детьми…

Среди произведений 1997 года имеется стихотворение: «Офицеру лейб-гвардии Преображенского полка г-ну Дозморову, который вот уже десять лет скептически относится к слабостям, свойственным русскому человеку вообще». Б.Рыжий и О.Дозморов познакомились в сентябре 1996 года (Урал, 145). Следовательно? Б.Рыжий не имел точных данных о привычках О.Дозморова в 1987-1995 гг. включительно…

В стихотворении «1985» (1997) читаем: «Откинувшийся из тюрьмы сосед // рассказывал небылицы. // Я, прикуривая, опалил ресницы, // и мне исполнилось десять лет…» Выше уже сказано: Б.Рыжий родился 8 сентября 1974 года. Следовательно? 8 сентября 1985 года ему исполнилось не десять, а одиннадцать лет…

В стихотворении «А.Пурину при вручении бюстика Аполлона и в связи с днем рождения» (1998) читаем: «Но. Алексей Арнольдыч Пурин, // с любовью к грациям и к Вам // сие из Греции в натуре // для Вас я вез по облакам…» Б.Рыжий лишь дважды бывал за границей: в 1989 году – Болгария (Казарин, 299), в 2000 году – Голландия (Кузин, 90). Следовательно? Б.Рыжий не посещал Грецию и не привозил оттуда бюстик Аполлона.

В стихотворении «Во-первых, -вторых, -четвертых…» (1998) читаем: «Вспомню о средней школе – // съездить туда, что ли? // Меня оттуда выгнали, // ты ушла поневоле.» В 1991 году (Студия, 153) Б.Рыжий получил аттестат зрелости в той самой школе №106 (ЛР, 8), куда он поступил в 1981 году (ИБ, 89). Следовательно? Б.Рыжего не выгоняли из средней школы…

Кстати, про первый раз и первый класс! Мифология, тщательно выстроенная Б.Рыжим при жизни, мешает посмертным попыткам создать его документальную биографию. Именно это случилось с книгой: Б.Рыжий. В кварталах дальних и печальных. М. Искусство – XXI век. 2012. 576 с. На 563 странице читаем: «1980. Боря поступает в первый класс школы №106». Если Б.Рыжий родился 8 сентября 1974 года, то 1 сентября 1980 года ему было всего 5 полных лет! Следовательно? Он категорически не мог быть принят в первый класс в 1980 году…

ХХХ

Разъясняю сокращения! Допустим, написано: Урал, 140? Слово «Урал» – указание на источник, номер «140» – указание на страницу. Вот перечень источников:

Ермолаева – Предисловие О.Ермолаевой // Б.Ры-жий. Типа песня. М. Эксмо. 2006. 352 с.

ИБ – Боре можно было все // журнал «Иные Берега» (Хельсинки). №1 за 2012.

Казарин – Ю.Казарин. Поэт Борис Рыжий. Екатеринбург. УрГУ. 2009. 310 с.

Кузин – А.Кузин. Следы Бориса Рыжего. Екатеринбург. УрГУ. 2004. 104 с.

ЛР – Думал, всё, труба // газета «Литературная Россия» (Москва). №41 от 14.10.2011.

СО – Навсегда останется мальчиком // ж-л «Сибирские Огни» (Новосибирск). №1 за 2012.

Студия – Задевать никого не хочется // ж-л «Студия» (Берлин). №15 за 2012.

Урал – Вспоминая Бориса Рыжего // ж-л «Урал» (Екатеринбург). №5 за 2011.

(2) 23 сентября

Уважаемый А.Б.! Ради знакомства – высылаю в электронном виде мой материал, опубликованный в майском «Урале» за 2011 год – смотрите вложенный файл «Вспоминая Бориса Рыжего». Там же – краткие сведения обо мне. С чего началось мое увлечение Борисом Рыжим? Имя его я впервые услышал давным-давно, еще в июне 2000 года. Однако только в апреле 2004 года мне удалось купить книгу Б.Рыжего «Стихи 1993 – 2001». После чего я начал читать и слушать всех, кто писал и говорил о нем! Оказалось, что Б.Рыжему посвящено всего три объемных текста: эссе О.Дозморова «Премия «Мрамор» («Знамя», №2 за 2006); книга А.Кузина «Следы Бориса Рыжего» (2004); монография Ю.Казарина «Поэт Борис Рыжий» (2004). Около семи лет (2004-2011) я пытался найти любых людей, видевших Б.Рыжего хотя бы мельком – в «Урале», в УрГУ, в «Уральском следопыте» и т.д. За это увлечение в редакции «Урала» меня прозвали «рыжевед». В феврале 2011 года, задумав материал, посвященный десятилетию гибели Б.Рыжего, редакция «Урала» обратилась ко мне. Какова была моя цель? Собрать как можно больше фактов о Б.Рыжем в жизни. Почему в этом есть необходимость? Потому что в Интернете и на бумаге (более 11-ти лет!) о Б.Рыжем пишут очень много и очень бестолково. Вот один пример – не самый вопиющий! Некий автор заявил, что Б.Рыжий ушел из жизни в 25 лет. Другой автор сказал – в 27 лет. Между тем, Б.Рыжий родился 8 сентября 1974 года, а скончался 7 мая 2001 года. То есть Б.Рыжий прожил 26 лет и 8 месяцев без 1 дня. Отсюда – моя попытка зафиксировать максимум свидетельств о Борисе, полученных от людей, знавших его лично. Вот мои вопросы – смотрите вложенный файл «Вопросы о Б.Рыжем». Не смею Вас торопить! Когда соберетесь – тогда и ответите. Через неделю – нормально. Через полмесяца – хорошо. Через месяц – тоже неплохо будет. Быстрота ответов меня не волнует, меня волнует – полнота ответов! Жду терпеливо. С уважением, А.Ю.

(3) Все меня любили

По-моему, Боря был самым лучшим на свете. Очень внимательный, очень любящий, очень заботливый. Боря все-все-все понимал с полуслова. Когда Бори не стало – мы все были в шоке. Он пропадал часто и надолго, но чтобы умереть? Я вот лично думаю, что судьба человека – заранее предначертана, хотя бы отчасти…

У Бори была баба Дуся, то есть его бабушка, мама Маргариты Михайловны. Бабу Дусю угнали в немецкий плен, она видела множество смертей, в Германии у нее погиб муж. Уже после плена у бабы Дуси умерла дочь. Со второй дочерью, мамой Бори, баба Дуся не раз была под бомбежкой. Это сформировало у них обоих – очень страстную любовь к жизни. Баба Дуся была – совершенно нормальной женщиной, так сказать – земной. Все наши борщи – это от нее! Она обожала Борю – как обожают ангелов! Это была такая любовь! Баба Дуся нередко говорила про Борю: «Такие долго не живут…»

Рассказы бабы Дуси о войне? Их было очень много – и даже слишком много! Как их пригоняли, как их избивали, как их угоняли. Она кричала по ночам – такое было иногда. Однажды я заметила: «Баба Дуся, откуда у тебя в ушах – дырочки?» «Ой-ой-ой, какие у меня сережки были! Дорогие и красивые. Жаль, что их отобрали». «Немцы отняли?» «Вот уж нет, немцы тут не при чем». Когда их угоняли в фашистскую Германию – везли ласковым летом в вагонах-теплушках. Когда их возвращали в советскую Россию – гнали промозглой осенью в товарных вагонах. Московскую квартиру им не вернули, пришлось переехать в далекий Челябинск…

Когда баба Дуся умерла, Боре велели ходить на «продлюгу». То есть на продленку. Он жутко бунтовал: «За нами никто не смотрит! Сидим за пустыми партами! Я ничего не ем в столовой!» Родители тогда уперлись, но я Борю поддержала. Дважды в неделю я пропускала институт, чтобы он мог уйти с продленки. То есть с «продлюги». Это была такая радость для Бори! Не больше года это тянулось, затем родители от продленки отказались. Детство Бори очень наглядно выражено в стихах: «Маленький, сонный, по тонкому льду…»

Папа читал Боре стихи, и я читала много: из школьной программы, из любимых авторов. Очень рано мы начали, Боре был всего год. Что именно читали? Скажем, «Железную дорогу» Н.Некрасова, где мертвецы бегут за вагоном. Стихи С.Есенина о жеребенке – прежде нам с сестрой читал их папа, а потом я их – Боре читала. «Желтый ангел с елки спрыгнул» – это А.Вертинский. Еще А.Пушкин, В.Брюсов, А.Блок, Б.Пастернак. «Девочке медведя подарили» – это В.Луговской. Стихи мы читали – только по памяти, безо всяких книг…

Очень много стихов я прочитала Боре в то самое лето, когда ему было четыре неполных годика. Именно тогда он лицом упал на осколки стеклянной банки. Поранил себя серьезно, пришлось зашивать, потом швы снимали. Боре тогда много лежать приходилось, а я с ним сидела и вслух читала стихи. Было это на даче в Челябинской области, около города Пласта. Большой роскошный дом с очень уютным камином…

В десять лет Боря уже начал много читать. Это нравилось не всем его знакомым: «Борька, ты чё! Читаешь? Одни бабы читают!» Меня же беспокоил тот факт, что читал Боря – полную фигню. Долго я думала: что ему прочитать? Решила прочесть про войну – мальчику же это должно быть интересно. Взяла какую-то книжку, названия не упомню. Я читаю, Боря слушает – мне скучно, ему тоже. Он терпит просто из вежливости. Потом глянули друг на друга, расхохотались, и книгу эту я захлопнула. Таких попыток я не повторяла, но Маяковского наизусть декламировала. Вскоре Боря прочел: «Динку» В.Осеевой. И очень рано – «Мастера и Маргариту» М.Булгакова. То есть разборчивым в книгах он был уже в детстве…

Когда мы с Борей ездили на базу отдыха – всех удивляло наше единодушие, отсутствие любых разногласий. Один раз было очень жарко, и Боря захотел искупаться. Я ему разрешила: «Ты искупаешься, как только я вернусь с лодочной прогулки!» Так вышло, что катались мы очень долго, а Боря все сидел и ждал меня на мостике. Я уже начала дергаться: «Ребенок сидит на жаре!» Соседи по лодке меня утешают: «Ты, что? Он там уже давно купается!» И вот мостик показался: Боря по-прежнему сидит на нем. Меня увидел и жестом просит: «Можно мне в воду?» Очень послушный был мальчик…

«Из лужи вытащил щенка – он был живой, а дома помер?» Эти стихи имели реальную основу. Какой-то мужик топил щенят – на глазах у детей во дворе. Боря принес домой одного, только щеночек уже не выжил. Обязательно помочь слабому – Боря просто не мог иначе…

В другой раз Боря принес в дом крысу. Они с Артуром купили парочку. Боре досталась самочка, к Артуру же попал – ее мужчина. Боря сделал для нее клетку, выстроил лабиринт из молочных пакетов. Но крыса бегала всюду, сильно пугая маму. Артур и Боря – это совершенно точно – держали крыс порознь, а не вместе! Однако вскоре наша крыса – оказалась беременной. Нарожала она много-много маленьких крысят. Они так шумели, что Боря перестал спать в своей комнате. Но крыс он обожал: «Буду их разводить, выведу самых красивых!» В доме жил кот, но Боря не давал крыс в обиду! Когда он охладел к ним, Боря все крысиное семейство посадил в трехлитровую банку. Отнес в Дом Пионеров, отдал крыс юннатам: «Молча вошел, молча поставил банку, молча вышел…»

Однажды я выхожу из подъезда и вижу, как Боря с друзьями играют. У Бори – кнут, у его напарника – палка. Они вдвоем стоят в центре большой площадки. Все остальные ребята, держа руки за спиной, двигаются по кругу. Как в цирке или как в тюрьме. Это, конечно, была игра, а не насилие. Не мог же Боря принудить целых десять человек. Значит, он сумел их убедить! Я испытала ужас, после чего решила – буду Боре читать книжки чаще…

В нашем дворе интеллигентных мальчиков было много. Утром они бегом отбывали в девятую школу – она считалась элитной. А днем – тоже бегом – возвращались по квартирам, где сидели взаперти. Боря же играл – со всеми ребятами во дворе. И меня это сильно беспокоило. Меня там все пугало: Вторчермет, безумная школа, учителя эти дебильные…

Папа был академик, за ним приезжала «Волга», это видел весь дом. Проблем у Бори во дворе из-за этого не возникало. Напротив, из-за этого проблемы отпадали в начальных классах школы. Там учительница била учеников – линейкой по голове или по рукам. Била всех, кто хулиганил, кроме Бори! Видимо, боялась папы-академика. Кстати, на все собрания – в школу ходила я. Один раз школьный физкультурник принял моего мужа за папу Бори…

Боря скажет «нет» – это значит «нет»! Среди других предметов – в школе была ритмика. Там учитель над учениками прикалывался. Мог поставить малорослого мальчика с долговязой девочкой. Боря сказал: «Ходить не буду!» И не ходил, вопреки учителю, завучам, директору. Все они пытались его заставить. Но мы Борю поддержали, мама приходила в школу: «Вы знаете, у нас ребенок не танцует! Мы с папой – тоже. Даже обе дочери – почти не танцуют…»

Эту вот историю – Боря мне рассказывал, я факты не проверяла. Жил да был один дяденька – алкоголик запойный. Он работал директором в свердловском зоопарке. Там у него имелись животные экзотические. Наступил какой-то праздник, и зверей не накормили.

То ли директор запил, то ли еще почему. Все эти звери поумирали, этот директор слетел с работы. Из зоопарка он в школу подался – преподавать зоологию детям…

Где-то пятый класс, примерно. Боря приходит из школы: «Слушай, у нас такой учитель! Дядька – свой в доску! Я записался на факультатив по зоологии. Школьный скелет он разломал. Сказал, что новый костяк – мы сделаем сами. Поедем на кладбище, там раскопаем могилу, добудем скелет настоящий. Вместо этой подделки!» Я стала сомневаться, Боря меня убеждал…

Позднее этот зоолог начал материться на уроках, проявлял сексуальную озабоченность, потом отбирал у Бори портфель. Директор сначала была на стороне зоолога, позднее же решила его уволить, начала собирать компромат. И потребовала, чтобы Боря подписал какую-то бумажку, направленную против зоолога. Но Боря жестко ответил: «Нет!» Впрочем, зоолога и без Бори уволили…

Был один отличник, который досаждал Боре больше, чем любой хулиган. Весь такой аккуратненький, весь такой нудный мальчик. Боря лежит дома, болеет, в школу не ходит. И, может быть, хочет о школе забыть? А тут каждый день ходит этот Миша, притаскивает с собой домашние задания. Борю это бесило страшно. Хотя мне поначалу казалось: Миша поддерживать Борю пришел! Миша не шел дальше прихожей, Боря туда не выходил, Миша подолгу стоял и ждал…

Костя, приятель Бори, жил этажом ниже. Они с Борей в одном классе не учились, но дружили очень крепко. У нас телефон был – у Кости его не было. Боря и Костя решили общаться по магнитофону. Протянули между нашими квартирами провода. И там, и тут – магнитофон. Ну, что-то типа автоответчика. Так вот, Боря записал на пленку всего одну фразу: «Костя, ты меня слышишь?» Но повторил ее – раз пятьдесят, примерно. И вот мы все сидим – пьем чай, когда включаются колонки: «Костя, ты меня слышишь?» «Боря, Боря, я тебя слышу!» «Костя, ты меня слышишь?» «Боря, Боря, а сейчас услышал?» «Костя, ты меня слышишь?» «Боря, Боря, а теперь слышно?» Мы смеемся нам все ясно: Костя пытается улучшить слышимость. Вцепившись в микрофон, он бегает по всей комнате, снова и снова подавая голос. От окна – к стене, от стены – к дверям, от дверей – к окну – и так далее. Потом Костя оторвался от микрофона, спустился по лестнице, позвонил в дверь: «Боря, а теперь слыхать?» Нет, Костя не обиделся на Борю…

Один раз Боря с Костей поставили самогон. Загрузили емкость: дрожжи, сахар, прочее. Этот сосуд нашла мама Кости. Начала она истерить и кричала так громко, что даже через стену слышно было. Костиному папе это не понравилось. Чтобы маму успокоить, он сказал ей: «Это я поставил!» И она замолкла. Когда мама ушла, папа спросил у Кости: «Зачем самогон поставил? Кто тебе помогал?» «Папа, ты же сам сказал – это ты поставил». Что характерно, Борино имя – даже не вспомнили! Хотя зачинщиком, как и всегда, был Боря. К слову, соседи по дому кричали громко – довольно часто. Один раз я точно знала, что они на даче. А крики снова были жуткие. Позже оказалось: кто-то из них был дома и кричал на собаку…

В четырнадцать лет Боря уже писал стихи. Процитировать не смогу, зато помню песню. Все тот же Костя, Боря и еще несколько ребят по приколу создали ансамбль. Чтобы всем было смешно – и смешно было очень! Выступления предваряли посвящением – памяти какого-то рок-певца, погибшего от наркотиков. Джим Моррисон, группа «Doors»? Может быть, я не помню. Музыкальных инструментов не было. Били по ящикам, стучали по бутылкам, колотили по батареям. Пели дебильными голосами: «Они его ногами били. И просто так, и под говно. За что его, товарищ Сталин? Товарищ Берия, за что? За что его, товарищ Брежнев?.. За что его, товарищ Ельцин?..» И так далее, почти до бесконечности. Папа без понимания к этому относился, но запрещать – не запрещал. Кроме того, были потрясающе смешные стихи про Диму – одноклассника Бори. И целая тетрадь с комиксами о нем же. Тетрадь я сохранила, надо ее найти…

Боря у нас всегда заведовал музыкальным оформлением. Если вдруг вечеринка, дома или на службе, он делал светомузыку. Сначала мастерил сам, потом что-то докупал. И мне всегда казалось, что Боря очень рано мастерить начал. В двенадцать или тринадцать лет он заявил: «Я за время каникул – светомузыку сделаю!» В конце каникул – она готова. И тогда же начал сам ремонтировать магнитофон. Гораздо раньше – на озеро Иткуль ездили. Там Боря мне сказал: «Я сегодня – начну плавать!» И поплыл на самом деле. Боря все время меня удивлял…

Боря занимался дзюдо, боксом, штангой. Непостоянство тут не при чем – всегда имел место результат! Например? Был один мальчик, не помню имя, он поколотил Борю. Тот занялся дзюдо, сделался тверже духом, поколотил этого мальчика. Каждое увлечение – было результативным…

«13 лет. Стою на ринге?» Бокс мог бы стать его судьбой! Даже сломав руку, третий раз в жизни, Боря пошел на тренировку. Ему случалось выступать на одном ринге с Костей Цзю. Однажды вопрос возник остро: «Идти или нет в профессиональный бокс?» Боре тогда сказали: «Едем на сборы, лагерь у моря, тренироваться будем три месяца». Я сразу закричала: «Борька, езжай!» Боря в ответ: «Я не поеду! На три долгих месяца из дома в казарму? Я не поеду, без вариантов…»

Одно время Боря ходил в авиамодельный кружок. Мастерил самолеты, и они летали! Пять или шесть штук – точно собрал сам. Кружок был в том самом Доме Пионеров, по руинам которого Боря ходит в передаче СГТРК «Магический Кристалл»…

Боре было двенадцать или тринадцать лет, когда они с друзьями катались на «колбасе». Трамвай какого маршрута? Сейчас не вспомню! Их поймали менты, ссадили с трамвая, отвели в отделение. И там у Бори – часы пропали. Их попросту отняли. Затем у всех ребят спросили имя, и каждый выдумал себе: Вася Петров, Петя Васин и так далее. Дима (тот самый мальчик, герой Бориных комиксов) был одни, кто назвал свое имя, класс, школу. И о нем, единственном, пришла «телега» из милиции по месту учебы! Да, Дима был таким вот правильным…

Однажды Боря сказал, что он хочет: «Телагу, как у всех нормальных пацанов!». Сначала я просто ему не поверила, потом оказалось – телаги на его размер в продаже нет. Боря же был всегда очень худенький. Только через подругу из магазина «Рабочая одежда» на Уралмаше – вот как я смогла купить маленькую телогрейку! Я ее ушила еще немного. По бокам и по хлястику, потом пришила ворот от пальто. Борина телогрейка была зеленого цвета…

Боря стал постарше, начались истории с ментами. Это восьмой или девятый класс. Боря с друзьями стоит во дворе. Подходит мент какой-нибудь: «Ну-ка, все – выворачивайте карманы!» Друзья выворачивают, а Боря отказывается. Как-то вечером сидим дома, занимаемся домашними делами. Звонок в двери, на пороге – омоновец, а рядом – Боря. Омоновец начал извиняться: «Вы меня простите!» Он явно оправдывается, Боря стоит молча, мы ничего не понимаем. Омоновец ушел, Боря заговорил: «Он заставил пацанов выворачивать карманы. Я не стал, он мне сказал: пойдем к родителям! Пока мы на третий этаж поднялись, я его так зашугал, так зашугал – челюсть дрожать начала. Вы это сами видели…»

В школьный класс, где учился Боря, регулярно приходили тетки с мясокомбината: «Ребята, поступайте к нам на работу!» Борю это раздражало. Раз промолчал, два промолчал, потом спросил: «Скажите, пожалуйста, у вас дети есть?» «Сын и дочь». «Они школу закончили?» «В прошлом году!» «И что, они сейчас – на мяси-ке работают?» «Нет, они поступили в университет…»

С другой стороны – одно время Боря обожал рабочий класс: «У Димы папа – рабочий! У Пети и Васи – тоже. Слушай, ну что тебе не нравится?» Лет восьми или девяти он мечтал о работе на заводе и о службе в армии. Потом у них практика по труду была на свердловском заводе резинотехнических изделий (РТИ). Вот Боря однажды приходит оттуда: «Знаешь, мы сегодня делали рукоятки для вантуза! Я сделал больше, чем все ребята». Мне его слова – ножом по сердцу! Мне бы порадоваться, что он во всем талантлив. Но я переживала: «Боря, ты что, всю жизнь хочешь строгать деревяшки?..»

Как-то отправился Боря в библиотеку записываться. Там у него спросили: «Куда ты пойдешь после школы?» Боря ответил твердо: «Пойду на мясик!» Библиотекарь уточняет: «А кем ты хочет стать?» Боря: «Ну, обвальщиком мяса! Или забойщиком скота». Та смотрит испуганно: «Мальчик, почему ты так решил?» Боря: «У меня папа – на мясике! И мама тоже – на мясике! Сало, колбаса, мясо – в доме всегда есть». Поразил он библиотекаршу…

Летом, что наступило после восьмого класса, был разговор про техникум. Но первого сентября Боря пошел в свою школу. Там ему сказали: «Рыжий, ты что пришел? Ты здесь больше не учишься! Твои документы уже в другой школе!» Директор лично являлась в класс, чтобы выбросить в коридор портфель Бори. Боря сказал дома: «В другой школе – мне не выжить. В своей еще туда-сюда. А там, в чужой, и шансов нет!» Не сообщив никому, Боря перестал кушать. Целую неделю, до своего дня рождения, он не ел совсем. Ни в школе, ни дома – по-настоящему! В итоге у папы нашлись связи в районо. Оттуда позвонили в школу, Боря начал учиться снова…

Еще годом позже, когда Боря оканчивал девятый класс, я находилась на практике в городе Майкопе. Боря мне туда писал письма, чтобы меньше скучать без меня. Адрес туда – один и тот же на всех конвертах: «СССР, Краснодарский край, город Майкоп…» Улица, дом, ФИО. Почерк был очень разборчивый, каждая буква была видна. Всего пришло двадцать писем, я их позже пронумеровала. Самое первое, согласно штемпелю, пришло в апреле девяностого года. Самое позднее письмо, тоже по штемпелю, было в июне того же года. Около восьмидесяти дней, ровно двадцать писем – что же получается? В четыре дня – по одному письму…

«СССР, город Свердловск, улица Титова…». Это обратный адрес, единый на всех конвертах. Другое дело адресат – он очень многоликий. Несколько коротких вариантов: «Боре. От Бори. Рыжему Борису. Боре Рыжему. Борису Ржавому. Боре Ржавому. Рыжему Вили». Парочка вариантов, где адресат – подлиннее: «Рыжему Борису Борисовичу. Боре-Барбароссу – это по-немецки «Рыжий». Самый пространный вариант: «Его превосходительству, наследнику престола, Рыжему Фургону Фургоновичу-младшему на некоторый мясокомбинат в некоторое государство…»

Целых одиннадцать лет – я эти письма хранила. Незадолго перед смертью Бори – я их перечитала. И отдала ему, чтобы он перечел. Что ж получилось? Я их вернула. Я бы прочла сейчас их вслух, но мне читать их очень больно…

Вы понимаете, что это такое – Вторчермет? Один раз при Боре – с девушки сняли шапку. Он бросился вдогонку, настиг похитителя, шапку вырвал из рук: «Гляжу на него и не знаю: что делать? В милицию сдавать – стрёмно. По морде бить – противно». Плюнул я – и понес шапку девушке…

«В том доме жили урки, завод их принимал?» Урки действительно жили прямо в нашем подъезде. Видимо, Боря с ними общался: «Слушай, братья Лешие мужика убили». Были у нас такие соседи. «Боря, откуда ты знаешь?» «Да об этом все знают! Убили мужика, зарыли его в землю». Я рукой махнула, думала – он шутит. Но пришла весна, мертвого нашли, и Леших посадили. Боре тогда было шестнадцать лет, не больше…

Потом «закрыли» другого соседа, затем он «откинулся», увиделся с Борей: «Слушай, иду по лестнице. Передо мной мужик. Он вынимает нож. Глаза совсем стеклянные. Потом он говорит: «А, Борька, это ты…»

Допустим, сидишь у подъезда – вдруг громко кричат наверху. Похоже, кто-то бросаться хочет с пятого этажа. Бежишь по лестнице, колотишь в дверь. Тебе никто не открывает, видимо, никто уже никуда не бросается…

На Вторчермете, как и всегда, я за Борю боялась очень. И родители над ним – тоже все время тряслись. Словно ждали – случится трагедия. У Бори было столько переломов – даже не возьмусь сосчитать. Его в травм. пункте – врачи знали в лицо! Они же там – помнят не каждого…

Когда папа сказал: «Мы переезжаем на Московскую Горку!» Боря ему ответил: «Я не поеду. Меня там убьют. Я могу жить только здесь, на Вторчермете. Здесь меня знают, есть хоть какой-то авторитет. А в Центре – я никто, случись чего – никто впрягаться за меня не будет!» Все-таки переехали на Московскую Горку. Не прошло и двух месяцев – Борю реально избили. Он проводил на Вторчик Ирину (бывшую одноклассницу и будущую жену) и возвращался домой пешком, транспорт уже не ходил. Боря, когда вошел в квартиру, был не похож на себя: «Сзади ударили по голове, сбили с ног, долго пинали». Сняли с Бори костюм, что папа привез из Германии. Со следами от побоев Боря сдавал экзамены, поступая в Горный Институт. Весной он окончил школу, а летом стал студентом…

Боря очень любил разыгрывать. Осталось много людей обиженных. А мне кажется, он любил людей. Если шутил, то над каким-то качеством, а не над человеком. Пришел к Боре один юный автор: «Подскажи мне, как стихи в журнал «Рифей» пристроить?» Боря посоветовал: «Ящик водки поставишь – точно стихи напечатают!» Тот побежал радостный, купил этот ящик, помчался с ним в редакцию «Рифея». А там редактор был такой, что вовсе ни терпел спиртного. То ли был закодирован, то ли еще почему…

Боря часто говорил о Москве и Питере: «Понимаешь, там я себя чувствую в своей тарелке!» После победы в Москве на студенческом конкурсе, Борю позвали в Уральский Политехнический Институт (УПИ) на подобный конкурс. Боря послал им стихи, затем они ему звонят: «Здравствуйте, это звонят из оргкомитета!» Боря, насилу проснувшись, спросил: «Какое место я занял?» «О месте и речи не может быть! Но стихи у вас такие грустные, что мы решили вас пожалеть. Мы вам дали утешительную премию». Боре было наплевать на эту премию, а вот настроение ему точно испортили – да еще прямо с утра…

В другой раз Боре дали «что-то имени губернатора» Эдуарда Росселя. Может быть, стипендию? «Слушай, я туда прихожу. Они начали объявлять: первое место – Борис Красный! Просят стихи прочитать. Я вышел на сцену. И заявил так: деньги ваши я возьму! А стихи читать не буду. Здесь присутствует Алексей Кузин. Он может спеть что-нибудь из меня…»

По словам Бори, в Москве и Питере – совсем другое было общение: «Допустим, приехал я на конкурс. В номер ко мне зайдет кто-нибудь, кого мы в школе еще читали. Василь Быков, к примеру! И спросит меня: доехал ли я хорошо, поселился ли нормально, щетка зубная есть или нет? Общается со мной, как с равным человеком. А в Екатеринбурге две несчастные рекомендации для вступления в Союз Писателей – получить дико сложно…»

Когда Боря умер – где-то через год или два – он мне приснился. В подъезде, на фоне разбитых, ужасных почтовых ящиков. Все было изломано – ну, типичный подъезд на Вторчермете. Проснувшись, я подумала: «Мне надо туда съездить!» Взяла своих детей и фото Бори, купила гвоздик и банку кофе. Приезжаю и вижу, что подъезд наш бывший – он и вправду страшный. И ящики все разбиты, и в окошках – фанера. Знакомых я там не встретила. Я поставила на подоконник: гвоздики, банку кофе, фотографию. И позже мне снова Боря приснился – теперь лицо его стало спокойней. Я забыла об этой поездке. Прошло уже семь лет со смерти Бори, когда в Екатеринбург приехали голландцы, чтобы снимать свое кино. Был слякотный ноябрь…

Мы поехали с Аленой на Вторчермет. Я захотела найти Сережу – одноклассника Бори. Хотя не знала даже – жив ли он еще? Я стала ходить по всем квартирам в бывшем Борином подъезде. Называла себя, спрашивала Сережу, даже к братьям Лешим в двери позвонила! И одна из соседок сказала: «Слушай, письмо же было от Бори!» А у нее муж – тоже Боря был. Это тот самый адмирал, о котором Боря написал стихи: «Ордена и аксельбанты в красном бархате лежат». Я тогда не поняла: про какого Борю речь? И не придала ее словам значения. Ходим по квартирам дальше, я от Вторчерме-та – в ужасе, как и всегда. Алена же от него – была в полном восторге…

На другой день она меня убедила: «Едем на улицу Сухоложскую, в дом напротив винного магазина, там должен жить Сергей!» Я долго сопротивлялась, Алена купила коньяк, и мы поехали. Напротив винного магазина мы никаких домов не нашли. «Давай, ищи!» Я пригубила коньяк (было очень холодно) и начала ходить туда-сюда. У кого спрашивать? Все подъезды заперты, домофонов никаких нет – кнопку не нажать, вопрос не задать. Вдруг открывается одна дверь и появляется оттуда женщина. С виду – обычная тетка, как раз для Вторчермета. И я вдруг догадалась, что это жена Сережи! Я ей себя назвала, она достала мобильник и позвонила Сергею. Через несколько минут – ко мне бежит Серега! Мне кажется, это чудо…

Позднее мы снова пришли к Марии Ивановне, вдове адмирала Бори. Замерзли, зашли – чтобы чаем согреться. «Слушай, письмо-то я нашла!» Какое, думаю, письмо? Что мне ее муж Боря? Зачем мне его письма? «Помнишь, кто-то у нас в подъезде оставил кофе, цветы и фото? Так вот, после этого кто-то еще приклеил скотчем письмо. Оно висело на стенке долго, его никто не срывал, но я решила его забрать, чтобы сберечь для тебя. Это же Борино письмо, это он вам ответ прислал!» И подает мне листок пожелтевший, исписанный от руки. Строчек десять, не более. Поразительно, что это письмо голландцев не взволновало. А я его до сих пор не могу читать без волнения. Вот его начало: «Я хочу сказать спасибо! Многим и за многое…»

Боря мне жить до сих пор помогает! Через восемь лет после его смерти мы купили новую квартиру. Купили у одной бизнес-леди, гораздо дешевле реальной цены – благодаря финансовому кризису. С другой стороны – за квартирой был большой долг перед ЖЭК. Тысяч пятьдесят рублей – для нас немало. Бизнес-леди уехала в Москву, но иногда она бывает в Екатеринбурге. Вроде бы, долг закрыть она хотела, но не очень торопилась с этим. Меня это напрягало. Квартиру мы купили, прошел примерно месяц, начались Дни Памяти Бори. Я туда пришла – там сидит Ирина, эта бизнес-леди. «Что ей тут делать? – думаю про себя, – Не та здесь тусовка!» И вот она видит ясно, что я – в центре внимания на этом мероприятии. Я подхожу к ней: «Ты знаешь, Ирина, а Бориса Рыжего я знала очень близко!» Она в ответ: «Я мало чего поняла. Я тут почти случайно. Я кое-что спонсировала». «Это все – в честь Бориса Рыжего!» Она замолчала, подумала, говорит: «Я завтра улетаю, мне до ЖЭК не дойти. Давай я тебе отдам сейчас пятьдесят тысяч. И ты сама за квартиру заплатишь…»

(4) 1 ноября

Уважаемый А.Б.! На всякий случай: (а) повторяю свое письмо; (б) повторяю свои вопросы о Б.Рыжем; (в) высылаю «Хронологию» по Б.Рыжему. Если Вы столь заняты, что не имеете времени отвечать на вопросы – по крайней мере просмотрите (хотя бы наскоро!) «Хронологию». Вдруг там есть фактические ошибки, тем паче – связанные с пребыванием Б.Рыжего в Вашей писательской организации? Если они есть, укажите на них, пожалуйста! Хотя бы кратко. Спасибо! С уважением, А.Ю.

(5) Cтакан плохого алкоголя

Борису Рыжему едва исполнилось двадцать три года, когда мы оба услышали о нем от А.С.Кушнера. В какой-то телепередаче по телеканалу «Культура» тот сказал: «Есть молодые поэты в Екатеринбурге, есть! Например, Борис Рыжий…» Тут мы с супругой – удивленно переглянулись. Рыжего никто здесь тогда не знал! Уже потом мы выяснили, что были стихи в журналах «Уральский следопыт», «Урал» (Екатеринбург) и «Звезда» (Санкт-Петербург). Не говоря о свердловских газетах и малотиражных сборниках. Кстати, Александра Семеновича Борис – только уважал, а Евгения Борисовича – даже немного любил…

Двумя годами позже, в сентябре девяносто девятого года, мне внезапно позвонил Роман Тягунов: «Мы с Рыжим точно знаем! У тебя в гостях – Александр Еременко. Мы к тебе сейчас приедем…» Я ответил Роме очень твердо: «Не надо ко мне приезжать! Мы же тут убьем друг друга. Я даже в дверь вас не пущу…» А.Еременко уехал в день рождения Б.Рыжего – восьмого сентября, когда Борису исполнилось двадцать пять. Но я тогда еще не знал об этом совпадении…

Прошел примерно месяц. Имеет место презентация очередного номера журнала «Рифей». Я сижу в президиуме и вижу поверх голов, что по вестибюлю ходит необычный человек. И он очень похож на поэта. Потом этот человек подходит ко мне: «Ну, так что ты нам про Ерёму там?..» «Тебе чего, парень?» «Ерёма – отстой! Это прошлый век. Пошли драться.» «Тебя как зовут?» «Борис Рыжий». «Ты мои стихи читал?» «Рифмы там есть, а стихов нет!» «А твои стихи?» «Я не покажу!» Затем Рыжий позвонил мне на работу. Извинился хриплым и высоким голосом. Голосом с такой мокрой хрипотцой…

Тот же год, и снова – презентация «Рифея». На этот раз – в «Доме Кино». Я там читал с ужасной дикцией: «В полдневный жар в долине Дагестана.» После выступления вышли мы втроем: я, Борис, Константин. Боря тут же начал «телеги гонять» про уголовных авторитетов, которые на него наезжают. И позвал нас: «Пойдем, пивка попьем!» Я с ними не пошел…

Через два дня к нам домой (на улицу академика Чернова) является Б.Рыжий с тремя гвоздиками. То есть в первый же раз, когда моя супруга его увидела, он пришел с цветами. Для Рыжего потратить деньги на букет цветов вместо бутылки пива – это реальный подвиг. Но тогда моя супруга этого еще не знала. Борис с порога заявил нам обоим: «Вы тут читаете много! Мартина Хайдеггера, к примеру. А надо быть – самим собой… »

Короче, стал он очень сильно на нас обоих наезжать. Обычно я сам так веду себя в чужом доме. Но чтобы кто-то вел себя так в нашем доме! «Вот это круто», – думаем мы оба, я и супруга. Нет, своих стихов Рыжий и в этот раз не прочел. Читал стихи Д. Новикова: «Реет в небе усталая летчица, // Ей остался до пенсии год. // Жить не хочется, хочется, хочется, // Камень точится, время идет…»

Денис Новиков умер в Израиле от героина. В девяносто седьмом году он выпал из окна. А родился Денис в шестьдесят седьмом году в СССР. Лучшая книга Новикова – «Караоке», вышедшая в свет в год его гибели. Помнится, Рыжий знал наизусть все стихи из нее. Боря даже вырезал (вырывал? выдергивал? выдирал?) из журналов подборки стихов Д.Новикова. Воровал их из библиотек. После стихов Рыжий спросил: «Слушай, ты какое-нибудь слово запустил в язык?» «А ты, Боря?» «Я запустил слово «кенты»!

«Писать стихи?» Рыжий никогда так не говорил. «Я тут пару стихов навалял!» Вот так он предпочитал выражаться. Очень любил словечко «Во-о-от…» Расскажет о чем-нибудь и добавит задумчиво: «Во-о-от…» С первой же встречи у нас дома, еще до чтения своих стихов, Рыжий заговорил о мемориальной доске и бронзовом памятнике…

Прошло несколько дней. Рыжий позвонил по телефону и начал читать стихи. Я тут же понял, что это – супер! Сразу позвал супругу. Мы включили громкую связь. Эта музыка, этот голос, это все – просто слов нет. Он читал, пожалуй, час подряд: «Я работал на драге в поселке Кытлым.», «Был городок предельно мал…», «Четвертый день нет водки в Кытлыме.», «В деревню Сартасы, как лето прошло…»

Скоро Боря стал часто у нас бывать. Мог позвонить ночью – и три часа беседовать по телефону. Возражал против культового отношения к Иосифу Бродскому. Видимо, не желал попасть в число эпигонов! С другой стороны, Б.Рыжий посвятил И.Бродскому ряд стихотворений, например: «Прощай, олимпиец, прощай навсегда… » Боря горячо говорил о Слуцком, читал свои стихи: «До пупа сорвав обноски.» Думаю, дело в том, что Борис Слуцкий был поэтом не первого эшелона! Рыжий его как бы спасал. Но Боря прекрасно знал и других советских поэтов тридцатых-сороковых годов. По-моему, Рыжий знал всех русских и всех советских поэтов. Но мало кого хвалил – ругал он гораздо чаще…

Помнится, однажды Борис и Олег вслух читали вместе «Калевалу». Если Олег от нее тащился, то Борис крыл в ней абсолютно все. Рыжий горячо хвалил Александра Леонтьева! Думаю, Боре нужен был кореш. Говорил, что Рейн – это круто. Посвятил ему стихи: «Евгений Борисович Рейн уходит в ночь.» Не любил общих рассуждений, вы же помните: «Утомленный мыслями о мета – // физике и метафизиках.» Часто Рыжий повторял: «В моем углу – только Аполлон». Как доза для наркомана – стихи для Рыжего не были ГЛАВНОЙ вещью в жизни. Они были ЕДИНСТВЕННОЙ вещью в жизни, которая его волновала по-настоящему. Волновала «без дураков», если использовать его собственное выражение…

Осенью девяносто девятого года был самый первый случай, когда моя жена сопровождала Борю домой. Он тогда трезвый был – утренняя похмельная трезвость. Поехали на такси – и позже всегда ездили на такси. Ни на каком общественном транспорте Борю нельзя было перемещать. Он бы тут же купил пива, а задача была в том, чтоб довезти его трезвым до дома родителей. Боря тогда сказал моей жене: «Я – больной человек!» Она до этого алкоголиков вблизи не видела никогда. Поэтому моя жена не понимала, что это за болезнь…

И родители – тоже не вполне это понимали. Мама Бори – медик, но из Санэпидстанции. Родители всегда Бориса вычисляли: «Где он, что с ним, как он?» И Маргарита Михайловна частенько нам звонила. Вообще-то Боря был хорошим сыном. Он им, как правило, сам отзванивал: я по такому-то адресу, я в гостях у того-то. Бывало, Маргарита Михайловна нам звонит: «Боря покушал? Покормите его, пожалуйста.» моя жена отвечает, что Боря уже домой собирается. Маргарита Михайловна просит: «Проследите, чтобы он ничего по дороге не выпил…»

«Пьяному мне не верь, а трезвого я себя ненавижу!» Это его слова, моя жена их твердо запомнила. «Тысяча личин – во мне!» Тоже его слова. В общем-то, моя жена всегда знала, что талантливые люди – почти сплошь шизофреники. В постоянной трезвости Боря жить не мог. На шесть месяцев зашьется, а потом уйдет в запой. Кроме родителей у Бори был другой дом – Ирина и Артем. Но там в подпитии – он не показывался. Всегда находились добрые дома и добрые женщины. Его все время кто-нибудь сопровождал…

Зимой девяносто девятого – двухтысячного года у нас была идея – издать книжку: девяносто девять стихотворений. Будет три автора, но их фамилии – лишь на обложке. А в книге – стихи будут перемешаны! Пускай читатели ломают голову. Рыжий, я сам, Тягунов – мы втроем формировали эту книгу. И втроем мы дали клятву, как три брата Горация в Древнем Риме. Положили три руки – кисть на кисть. Дело было на этой самой кухне. Моя жена эту сцену видела своими глазами…

Я нашел деньги для типографии, уже можно было выпускать тираж. И тут Рома Тягунов заартачился – он испугался. Чего? Я не знаю. Ведь он был ненормальный, он был больной на самом деле: порезы на шее, порезы на руках. Несколько раз он пытался покончить с собой. Если Рыжий всего лишь играл в общение с урками, то Тягунов конкретно общался с ними. С уркаганами самого низшего пошиба. И вот – пора сдавать стихи в печать, а Рома Тягунов все тянет время. Тут объявляют шорт-лист премии «Антибукер»! Рыжему все это стало не надо, и книжка не вышла…

«Трезвого я себя терпеть не могу, я пьяному мне не верьте!» Что он хотел этим сказать? Что он всегда готов приврать! В телепередаче СГТРК «Магический Кристалл», посвященной Рыжему, он говорит, что сумма премии «Антибукер» – четыре тысячи долларов. На самом деле (он нам говорил по большому секрету) только две тысячи. Рыжий прибавлял всегда. Да-да-да, в искусстве нет лжи, в искусстве есть миф…

Именно премиальные деньги позволили Рыжему купить компьютер и подключить Интернет с электронной почтой. А пока ее не было – мы общались по телефону, включали громкую связь. Вели все разговоры втроем: я сам, Боря, моя жена. На что Рыжий жил до «Антибукера»? Ему всегда родители деньгами помогали, и не только деньгами…

Например? В мае девяносто седьмого года не Боря, а его папа – закончил Горную Академию. И горную аспирантуру тремя годами позднее – закончил папа, а не Боря. В Академии Геофизики тоже работал – Борис Петрович. А Рыжий всюду числился и деньги получал – впрочем, всегда не великие. И карманных денег у него – вроде как никогда не было. Зачем нужны деньги, если в гостях – поят и кормят? Свои деньги он тратил – только когда наши кончались! Если у нас нет ни копейки – вот тогда Рыжий лезет в карман…

Но обижаться на него было нельзя – Рыжий был дико обаятелен, отказать ему было очень трудно. Я терпеть не могу пить водку. Но мне пришлось напиться с ним несколько раз. Как это было? Ну, сначала мы читали стихи. А потом все терялось в тумане. Какие стихи читали? Например, те самые девяносто девять стихотворений, что планировались для общей книжки: Рыжий, я сам, Тягунов…

Весной двухтысячного года я скормил Рыжему шесть или семь пакетов одного порошка. Ну, в общем, это ЛСД. На мозги так воздействует, что «открывается верхний этаж». Я тоже принял порцию, мы сидим на кухне, смотрим друг на друга. Вошла моя жена, сказала нам: «Может быть, мне – лучше уйти? Вы же друг на друга смотрите влюбленно…»

Немного еще посидели вдвоем, и вдруг Боря кинулся ко мне с кулаками. В подобном состоянии – такое сделать трудно, а он нарочно это сделал! То есть он почуял, что на него влияют. И, стало быть, «его взыграло ретивое». Боря с правой руки заехал мне в ухо. Я продолжал сидеть, никак не реагируя. Придя в себя, мы заспорили на любимую тему: «Слушай, поэзия – превыше всего! Выше нее – нет ничего…» «Боря, над поэзией кое-что имеется! Над ней есть знание, высшее знание…» Думаю, после этого случая Рыжий написал стихи: «Зеленый змий мне преградил дорогу…»

Рыжему верить было нельзя! Не потому что он все врал, а потому что он всегда давал ответ по ситуации. С тем, чтобы себя продвинуть! А я себя не продвигал, я всегда думал: надо будет – все случится само собою. Рыжий ясно понимал – продвигать себя надо! Знал, что у него мало времени? Может быть! И готов был на все, включая сделку с совестью…

Например? Отношения Рыжего с Александром и Еленой, мужем и женой. Боря же понимал: полное фуфло – все, что она пишет. И, однако, он писал ей письма, хвалил ее стихи. Хотя все они – ниже плинтуса. Страдал ли Боря от этого? Конечно, страдал! Сначала ты вопреки совести сделаешь что-то, а совесть потом тебя мучить начнет…

Если же Боря начинал хвалить, то не мог остановиться: «Слушай, ты поэт! Ты через пять лет будешь писать такие стихи! Как Пушкин!» «Боря, да пошел ты! Кто такой, чтобы мне говорить такие слова?» «Слушай, можно я скажу тебе, словно Пушкин – Дельвигу?» «Боря, не надо так говорить!.. »

Позже Боря поразил меня, начав общаться с нашей бывшей землячкой, что стала столичной штучкой. Когда ее стали печатать в Москве – он вдруг ее начал ценить. «Борис, ты что? Она же писать не умеет! Мы ж это обсуждали…»

Он отмалчивался. Все-все-все отношения с литераторами – Боря строил от ума! Какими книгами он не бросался дома? Тот же Юра, профессор из университета: «Говно!» И хлоп об стенку. Но, если надо, когда был трезвый – он мог грамотно выстроить отношения с тем же Юрой…

Однажды Боря меня в губы страстно целовал. В кабинете Николая Владимировича, главного редактора «Рифея», будучи дико пьяным! Я до Бори с мужиками не целовался ни разу. Но я сам виноват – похвалил стихи Бори. Там фонетика была классная. И Боря полез ко мне с поцелуями…

В минуту откровенности Рыжий мне рассказал как-то раз: еще в девяносто втором году он искал «другую дорогу в большую поэзию». И почтой послал свои стихи Е.Рейну и А.Кушнеру. Типа, он как молодой Пушкин подыскивал для себя пожилого Державина. Надо же было до этого додуматься – восемнадцати лет отроду…

Весной двухтысячного года Борис Рыжий с моей женой по телефону – проговорили двенадцать часов! Начали в восемь вечера, закончили в восемь утра. Я ушел спать, я успел встать – а они все еще говорят! Боря тогда сказал жене моей – уже по утро: «Спасибо за ночь…»

Боря часто повторял: «Есть десять секунд отчаяния! И хорошо, если кто-то окажется рядом. Если нас двое – эти десять секунд пережить можно…» Но когда-нибудь так могло получиться, что никого не окажется рядом! Седьмого мая двухтысячного года…

В апреле двухтысячного – был мой день рожденья, у нас сидели гости, чинная такая компания. Пришел Рыжий с «дипломатом». Он его открыл, и моя жена – астролог со стажем – впервые осознала: что означает Дева? Карандашики, авторучки, резиночки – все располагалось в идеальном порядке. Я никогда в жизни не видела такого «дипломата» у мужчины. Карандашики – в ряд по мягкости…

Весной того же года, наверное, в конце мая – однажды я и Рыжий шли пешком. От него, с Московской горки, ко мне, в микрорайон Ботанический. Гляжу, кругом цветы – одуванчики желтые на зеленой траве. «Боря, ты посмотри, небо – синее, земля цветет! Чего бы со мной не творилось, когда я вижу такое – все плохое сразу пропадает…» Рыжий в ответ: «Я ничего не замечаю! Я слишком много потерял…»

В мае двухтысячного – Рыжий у нас бывал ежедневно или даже оставался ночевать. Тогда же он стал бывать у Натальи и Игоря, что были мужем и женой. Жили они на улице Профсоюзной. Рыжий у них нашел то же самое, что у нас – чету благодарных слушателей. По нашим впечатлениям, в последний год жизни (от мая до мая) Рыжий почти не бывал дома. Ни у родителей, ни у Ирины. В основном он курсировал между двумя улицами – Чернова и Профсоюзной. Борис Петрович нередко приезжал за ним на такси. Иначе бы Рыжий не дошел до родительского дома. Где бы он ни оказался – Боря всюду напивался…

В мае двухтысячного года (накануне поездки в Голландию) жена моя много сил положила, чтобы Борю «прокачать». Ну, когда через уголь всю кровь прогоняют! Дорогое удовольствие, но ведь папа – академик, это значит – деньги были. Родители Бори давали жене моей деньги на такси, потому что сами мы очень бедно жили – двое маленьких детей. Тогда же – я переводил на английский стихи Бори, и тот спросил: «Почему ты сам не едешь в Голландию?» «Боря, я не хочу…»

Туда же нужно было пробиваться! И несколько братьев-писателей Боря «опустил», чтобы они туда не попали. Сознательно! Нет, имена не назову – пускай время пройдет, сейчас еще все живы. Про Голландию мы точно не знаем, но про подготовку к ней – можно долго говорить. Сколько было положено сил, чтобы Борю туда отправить! Протрезвить, постричь, отмыть, одеть. И люди для этого снова нашлись – так же, как и всегда! Грубо говоря, Боря находил тех, кто приглядит за ним – после чего уходил в запой. Но отдавал он тоже немало…

У него был потрясающий голос – по телефону особенно. Такой голос – это редкость! Он просто очаровывал – богатый мужской голос! Рядом с Борей всегда были женщины: жена Рейна, жена Кушнера, завотделом поэзии из журнала «Знамя». Все, все, все дамы от девяноста до пятнадцати лет – все его любили. Он умел очаровывать и, кажется, делал это вполне сознательно! Важно ведь что понять? На Борю нельзя было обижаться…

Он обижал очень сильно людей, а ему на раз прощалось все! С моей женой никогда в жизни никто не обращался так, как это сделал он. Как-то ночью он ее вызвал к себе, зная о двух маленьких детях, при живом муже – тоже поэте. За свои деньги (их было мало) она приехала на такси. Позвонила в дверь, он не открывает! Оставил женщину прямо на улице. Жена моя даже это ему простила, потому что вскоре он позвонил и начал читать стихи – своим потрясающим голосом…

Многие его стихи все еще не опубликованы. Быть может, Боря их уничтожил. Он все время, так сказать, просчитывал свое посмертие. Что будут о нем рассказывать? Вызвал, обидел, позвонил, простила…

Настал день, когда в нашем доме появилась первая (единственной при жизни!) книга Б.Рыжего: «И все такое…» Стихотворения (СПб. Пушкинский Фонд. 2000. 56 стр.) Боря подарил нам три экземпляра. Мне самому, моей жене, нашему сыну. И на каждой книге – Боря сделал надписи. Больше всего (двадцать пять пометок) оказалось на экземпляре моей супруги…

В сентябре двухтысячного года Артем, сын Бори, первый раз пошел в первый класс. Мне кое-что показалось странным: «Борис, у тебя есть ребенок, а ты с ним почти не бываешь! Я же вот могу – и стихи писать, и детей растить…» Как Боря отвечал? Да никак вообще! Покивает, переждет, пробормочет: «У тебя своя судьба, у меня – своя!..»

Январь две тысячи первого года. Звонок в двери – уже около полуночи! На пороге стоит Наталья, а под мышкой у нее что-то имеется. «Что это, Наталья?» Это Боря! По дороге он пытался подраться с несколькими людьми. Боря, будучи пьяным, тащил Наталью на Втор-чермет – к своему другу Сереге. Она, будучи в здравом уме, сумела его повернуть на Ботанику…

Всего один раз жена моя была в поездке с Борей по местам боевой славы – на Вторчермете. Весь экстрим ее жизни оказался собран в эту поездку! Рядом с Борей было трудно находиться. Он цеплялся к каждому встречному и поперечному. Посетили Серегу, того самого друга. Жена моя насмотрелась на такое, чего раньше в жизни никогда не видела! Хотя сама выросла в Омске, в таком же примерно райончике – амурскими их называли. Что такое Серега? Наркоман – вообще, квартира – страшная, пиво – бодягами, литров по пять, плюс тупые беседы. И тут же – поэт сидит настоящий, который поэзию знает как никто другой. Зачем Боря это делал? Ведь он же знал, что жена моя – журналист. Вот и подкидывал материал, видимо…

Март две тысячи первого года. Жене моей надо ехать на сорок дней к папе. И тут приходит Рыжий – в ботинках «Salamander», пьяный в дым, в белой сорочке, залитой кровью. Видимо, после драки. «Боря, иди домой! В дорогу собираемся…» Он мне в ответ: «Слушай, ты – такой поэт!» «Твои дифирамбы не к месту сейчас…» В общем, мы с женой его выставили. Но это было дико трудно! Даже такому Борису – возражать было сложно…

С другой стороны – на сорок дней раньше, когда жене моей сообщили, что папа умер, а она позвонила Боре – он примчался немедленно! Если кому-то надо Боря срывался с места. Тягунова на разборку – он вызвал так же точно! Да, Боря был способен на рыцарский поступок…

Весной две тысячи первого года была одна жуткая сцена. Рыжий сидел у нас в гостях – не очень сильно пьяный. Тут позвонил Борис Петрович. Надо сказать, когда у Рыжего появилась известность – это оказалось очень приятно для Бориса Петровича. Возникла гордость за того, кого он породил на свет. И оживился интерес к нам, высоко ценившим Борю как поэта…

Борис Петрович иногда со мной беседы заводил. Потому что со мной завести было можно, а с Борисом нельзя. Воздействовать через меня на Борю? Это было невозможно, Борису Петровичу просто поговорить было интересно! Вот он звонит и спрашивает: «Скажите, а вы топором, например, умеете владеть?» Да, говорю, я в армии четырех человек зарубил. Ну, чтобы Борис Петрович не думал, что мы с супругой вообще ничего не умеем. Типа, интеллигенты там, поэты и все такое…

Затем Борис Петрович сказал: «Мы приедем за Борей». Пожалуйста, говорю, приезжайте, не знаю уж, как вы его заберете, ведь это будет довольно трудно. Тем не менее, он приехал. На такси, тут недалеко. Я Борису Петровичу начал внушать: «Если вы что-нибудь не сделаете, все закончится трагедией, это же очевидно!» Я умею говорить «железным» голосом, я беседовал с Борисом Петровичем именно так. «Вы обратите внимание: ваш сын конкретно гибнет! Очень скоро его жизнь оборвется… »

Я рассказал про сон, что видела моя жена. Как поздней оказалось – ровно за год до смерти. Женский голос крикнул в трубке телефонной: «Борис повесился!» Борис Петрович в ответ: «Ну, там может быть, но мы хотим, чтобы… » Я ему опять: «Сделайте что-нибудь, вы же – отец! Я для Бориса – кто такой? Я не могу воздействовать. А отец – это отец». Тут Боря попытался меня поколотить…

Любая ли подлость оправдана ради поэзии? Вот что его мучило в последние месяцы жизни, в апреле и мае. Боря рассказывал, моя жена слушала, сидя у стола – с той самой пишущей машинкой. Много очень курили и часто пили чай. Иногда она передергивала плечами. Но ни слова не произносила, не давала никаких оценок…

Иначе бы Боря с собой что-нибудь сделал. Все его монологи – это голимая совесть! Перед самой смертью – он вспоминал подлости. Например, из детства. Мужик стоит возле забора, справляет малую нужду. Пацаны со спины – подбегают к нему с арматурой. И херачат мужика – в аккурат по почкам. И тому подобные истории…

«Когда в ватниках трое рабочих подмолотами били меня?» Так его не били! Эти стихи – вымысел. Вернее, мучительная игра, которая очень часто становилась слишком серьезной. Портились отношения с женой, с близкими, с родителями! Боря мог пойти против совести – ради некой цели…

Но ведь совесть не переставала существовать – и грызла его снова и снова, опять и опять! Боря много вспоминал о подготовке к поездке в Голландию. О том, как топил братьев-писателей, чтобы самому туда поехать. «Ну что, ну что мне делать? Я опять зашился – снова буду трезвым! Я же стану монстром…» Он понимал, что опять – будет давить братьев-писателей, а его совесть снова – будет ему возражать…

Совесть его мучила, часто мешала уснуть. А засыпает Боря – война ему приснится! Маргарита Михайловна много сыну рассказывала про эвакуацию. Например, едут они в теплушке. У нее есть сестра, обе едят только яблоки, нет ничего другого из еды. Сестра в дороге умирает. Первая мысль Маргариты Михайловны: «Мне больше яблок достанется…»

Расскажет Боря что-нибудь и добавляет: «Знаю, тебе не нравится слушать, а ты терпи, терпи!» Жену мою иногда коробило от Бориных рассказов. Елена позже сказала ей: «Ты ему год жизни – лишний подарила! Без тебя он ушел бы раньше…» Боре всегда нужна была энергия. Это было неизбежно – высасывать ее из кого-нибудь, чтобы писать и чтобы жить. Естественно, чаще всего это Борису давали женщины…

Нет, загулы Бори начались до знакомства с нами. Сам он говорил – с двенадцати лет начались. Наверное, приврал немного. Скорее всего, лет с пятнадцати. Боря говорил моей жене, что все плохое в жизни началось, когда они переехали из Челябинска. Папа, не зная города, из нескольких районов – выбрал Вторчермет. Ну да, сейчас эта пятиэтажная хрущёба – убого выглядит, но в восемьдесят первом году – она сгодилась для академика…

Нет, с переездом никаких загадок не было. Борису Петровичу предложили работу в Горном институте. А в Челябинске – такого института не было. Боря убеждал жену мою в том, что этот переезд – серьезный перелом. Как хорошо было в Челябинске, какой хозяйственной была их бабушка, как хорошо она готовила! Бабушка умерла уже в Свердловске. И все сразу стало плохо. Жена моя знала, что у Бориса было две старшие сестры. Обе они его обожали – он же младший в семье. Но вот об этом Боря – не говорил в последние месяцы…

Боря мог сказать: «Слушай, я болен». Но о лечении он не желал говорить. «Помни: не верь мне пьяному, а трезвый я себя терпеть не могу!» У него была аллергия на солнце! Можно себе такое представить? Фраза Бори, сказанная в мае, за неделю до гибели: «О, лето опять! Лето, солнце, ужас.» Борис показывал моей жене шрамы на венах, он однажды разрезал их в ванне. Потом позвонил Олегу, и тот приехал сразу. В другой раз Рыжий пытался кинуться в окно, это моя жена видела своими глазами. Мог ли быть его суицид – попыткой привлечь внимание, попыткой – которая зашла слишком далеко? Да, наверно, мог. Жена моя уверена: кроме нее, о последних днях Бори – Наталья много знает, но не говорит – еще очень больно! Елена тоже молчит – по той же причине…

В конце апреля – Боря снова зашился. Седьмого мая ему должны были снять швы. В эти дни надо было с ним кому-то находиться. Елена и жена моя, меняя друг друга, дежурили там. Бывало, мама Бори позвонит – моя жена сразу едет. Нет, в эти дни Боря уже не писал ничего. Обычно он писал стихи между запоями! Стало быть, самые поздние его стихи – это март две тысячи первого, никак не позже. «Гриша-поросенок выходит во двор…», «Твои губы на том берегу…», «Амбалы в троечках…», «Свернул трамвай на улицу Титова…», «Отмотай-ка жизнь мою назад…»

И по дому в эти дни Боря ничего не делал. Жена моя проводку ему починила. Чтобы настольная лампа горела. Борис Петрович, заметив свет, сказал моей жене: «Видите, Боря все соображает!» «Борис Петрович, это я вспомнила молодость в общаге! И починила лампу настольную». Жена моя часто у них готовила. Мама Бори вообще-то готовила не очень умело. Полуфабрикаты в лучшем случае. А жена моя, например, жарила им пирожки, которые они запивали кофе «Гранд» – дешевым, но вкусным. Помните, этот кофе Ильвар Калниньш рекламировал по телевидению…

Ночью с шестого на седьмое мая Боря входил к родителям в комнату, только они оба – были на снотворном, разговор не сложился. Еще Боря звонил Олегу! Он и нам, и еще многим позвонил – он прощался со всеми! Жена моя была у Бори за два дня до этой самой ночи. Видела там его сына – Артема и его друзей-детей. Боря был в потрясающем, приподнятом состоянии. Видимо, он уже все решил – поэтому так горели глаза! Жена моя прежде уже видела – мальчика с таким глазами. За полчаса до того, как мальчик погиб под машиной. Сам я побывал у Бори шестого мая, прямо накануне этой самой ночи. Когда я уходил, Боря меня обнял. Один раз обнял – в прихожей, и еще раз – возле лифта…

Седьмого мая рано утром позвонил Борис Петрович: «Боря умер!» Они его очень быстро нашли. От двери балкона, на ручке которой Боря удавился, можно было дотянуться до машинки на столе. Боря заранее вставил лист бумаги в машинку. Просунул в петлю голову. Достал рукой до клавиш. Настучал эти строчки: «Мое хладеющее тело // побудь еще со мной // не в этом дело…»

Даже в петле Боря – написал стишок! И в кайф ушел, словно заснул. Там кайф бывает при удавлении! Перелома шейных позвонков – у Бори не было. Эякуляция, дефекация – ничего этого не было тоже. Он не повесился – нет, он удавился. На полусогнутых ногах Боря повис на дверной ручке. С помощь пояса от кимоно. Просто затих…

Как повис на ручке, если был высоким? Боря был не так высок, как порой казалось. Всего сто семьдесят пять сантиметров. Просто Боря ходил в длинном пальто. И всегда он был очень худой…

«И на моей могиле ты – положишь желтые цветы…» Через знакомую (или родственницу?) что была флористом, мы успели найти желтые тюльпаны к похоронам Бориса. От себя флорист добавила две орхидеи. С этими цветами мы просидели всю ночь – до самых похорон. Псалтырь мы не читали – ведь Рыжий был самоубийцей! Читали свои любимые стихи из Бориной книги «И все такое…», передавая ее по кругу. Олег прочел «Мы здорово отстали от полка…» Елена прочла «Мальчик-еврей принимает из книжек на веру…» Жена моя прочла «Мотив неволи и тоски…»

В день похорон? Ну, я пришел, сказал у гроба негромко: «Боря, ты дурак!» И ушел сразу – у меня в тот день были пары. Что меня поразило: присутствие множества людей, вообще не знакомых с Рыжим! На всех лицах – жадный интерес. Жена моя ехала с похорон – на коленях у Юры (профессор из университета). Он сказал еще: «Видел бы это Борька!» Да нет, никакой романтики – просто в машине было тесно.

После похорон мы сидим на кухне. Я сам, жена моя, Елена, кто-то еще. Пьем чай, состояние – можно понять. Тут вбежала та самая землячка, что стала столичной штучкой. Села она к столу и говорит: «Ну, господа, кто виноват?» Я отвечаю: «Да вы же дура!» Как она обиделась! «Я вам никогда это не прощу…»

В самую первую зиму после Бориной смерти я подобрал во дворе щенка. Он у матери один был в помете – рыжий, а не серый. Выгуливал я его, и родились стихи: «Замаял Рыжий – пес на поводке. // Устал таскаться, сука, смерть в руке. // Пускай поносится, понюхает мочу – // Запах свободы, бля, домой хочу…»

В апреле третьего года журнал «Знамя» опубликовал «Роттердамский дневник» Б.Рыжего. Вообще-то мы с супругой любили Борю очень сильно, совершенно бескорыстно, даже во вред себе. В этом дневнике – ведь он гадость написал, особенно про жену мою, но мы его простили. Впрочем, Боря этот текст написал «в стол». Да, может быть, он сам не стал бы его печатать. Или напечатал бы – но без имен…

Да Бог с ним, мы его простили, потому что любим! Его нельзя было не любить (тогда и сейчас), ведь он так этого хотел! Когда ребенок просит напиться – ну кто не даст ему воды? Да каждый даст! Вдобавок, Боря – был очень талантливым и обаятельным ребенком…
Ведь что он делает в стихах? Он гнет синтаксис по-своему и очень ловко это выходит. Он речью владеет – супер! Он летает в готовом пространстве, образованном русской поэзией. Но летает так, как никто еще не летал. Голубой огонь поэзии, который был у Сергея Есенина, его так много у Бориса Рыжего! Некий верхний предел языка…

(6) 2 ноября

А.Б., уважаемый, здравствуйте! Верно, я трижды писал Вам. Бог с ними, с первым и вторым письмами! Рад, что третье письмо дошло до Вас. Одно вступление Б.Рыжего в Ваш Союз – октябрь 2000 года, верно? – обросло ТАКИМ количеством слухов, что ОЧЕНЬ хотелось бы получить факты из ПЕРВЫХ рук! То есть от Вас. То же самое – касается остальных вопросов и «Хронологии». С (не) терпением жду Вашего ответа!

А.Ю.

(7) Смотри не матерись

Ну что тут сказать? Гад он, а не Галл. Он очень уязвлен «Роттердамским дневником» (что нисколько его не оправдывает) и понимает, что ничего уже не сделать. Просто тупо, жалко мстит, подчеркивая те или иные черты Бориса. И врет, конечно, очень много (я все знаю об их настоящих отношениях от Бориса). Трезвый Борис с ними не общался и на телефон не отвечал. К ним он ездил бухать, «откисать», как он говорил, потому что там его спаивали, всегда готовы были налить. Они, как видно по их словам, в основном и знали его только такого – пьяного, депрессивного и т.д. А может, только такого его помнят, что гораздо хуже. Когда Бориса не было дома, Галл звонил Ирине и кричал на нее матом, оскорблял. У него была цель – разбить их брак (несмотря на всем понятные проблемы, очень крепкий на самом деле, кто бы что ни говорил). Ирина ничего не говорила Борису, боялась, что Борис сорвется и что-нибудь сделает с Галлом. Она потом только рассказала это все…

Эпизод с ЛСД – если это правда, то это просто убийство, настоящее злодейство! Дать наркотики алкоголику! Именно так погиб Высоцкий (это в том числе имела в виду «столичная штучка», говоря «Кто виноват?»). Вообще какая-то это все мартыновщина (я имею в виду воспоминания Мартынова о Лермонтове, там очень похожая интонация и приемы). Ночью перед похоронами над телом сидели родители, две сестры Бори, вдова его, я сам. Елена уехала вечером. В морг ездили я и Елена, и мы же занимались похоронами. Никакого Галла и его жены ни несколько дней до самоубийства, ни все дни после, до похорон, не было даже и в помине. Они поджали хвосты и сидели дома. Накануне похорон – Галла и его жену на порог не пустили бы, и на сами похороны они не рискнули явиться. Так что это все ложь. Свидетели, слава Богу, есть…

Меня поразила скудость и низость его мышления, вообще то, как он рисует картину, как он подает Бориса и пытается его принизить – именно как поэта. Низкий, мелкий тип. Про знакомство с Борисом: это было на открытии клуба «Капитанъ» в журнале «Рифей». Выступал главный редактор или кто-то еще, а Галл (он сидел на виду, в самом первом ряду) снял носки и стал пальцами ног таскать огурцы с тарелки и жевать их. Типа некий эпатаж. Борис такого дешевого понта не любил и вывел Галла за шкирку в коридор. Сначала Галл петушился, «да я тебе сейчас морду набью» и т.д., но в коридоре быстро струсил и стал просить прощения, уговаривать «да типа пойдем лучше выпьем» и так далее…

Вы занимаетесь Рыжим. Посмотрите на последние год-полтора его жизни. Написаны вершинные его стихи, просто классические, драгоценные, чистое золото нашей поэзии. Причем все сплошь уже любовные, все посвящены жене. Лучшее, что написано на русском языке в конце прошлого века. И проза написана после Голландии (кстати, никого Борис не подсиживал ради Голландии, это он просто подзуживал Галла, смеялся над ним, разыгрывая циника и прожженного успешного литератора). Дело в том, что в Голландию, на этот фестиваль, едут по рекомендации предыдущих делегатов. Так вот, в девяносто восьмом году ездил Алексей Пурин, он порекомендовал Александра Леонтьева. Леонтьев же в девяносто девятом – порекомендовал Бориса. Галл сам безумно мечтал об успехе и бесился, просто зеленел от злости…

Это с одной стороны, которую все обходят. С другой стороны – болезнь Бори, его борьба с ней, сложные отношения с женой из-за пьянства, и эти люди, его окружавшие, пытавшиеся «помочь», наливающие ему водку и т.д. Это же, бл.дь, человеческая трагедия, а не водевиль. Это происходило с лучшим поэтом, на глазах всего города, этих вампиров, которые просто облепили Бориса после начала столичных успехов, обрывавших ему телефон днем и ночью. Вообще Галл – это дурной провинциальный водевиль, это двойник, это Грушниц-кий, подонок и провокатор. Рыжий его раскусил, это четко видно по «Роттердамскому дневнику», где высмеяна именно лживая водевильная суть Галла. Но никто, никто не говорит о стихах, т.е. о главном, самом важном для Бориса. Как он писал стихи, когда, где брал силы? Как он бился на два фронта, как ему было плохо и больно, до какой степени он устал и извелся…

И только стихи его удерживали! Каким образом? И эта дрянь, Галл, сейчас пытается его развенчать, унизить после смерти. Он торгует собой и женой, спекулирует на Борисе и одновременно унижает его. Борис был чистый и совестливый человек, он постоянно себя винил за срывы, за неудачи, неумение жить как все, ходить на работу, зарабатывать деньги для семьи и т.д. Подумаешь, похвалил стихи жены Александра. Ой-ой-ой, Боже мой. А что он должен был писать Елене, после того как она послала ему книгу? Что ваши стихи – дрянь? Борис нормальный человек, к тому же хорошо воспитанный. Перед Галлом он красовался и выпендривался, чтобы позлить. Рассказывал, что отец за него учился и т.д. Галл до сих пор злится, потому что сам писал дурную прозу и пил мочу жены по лунному календарю (известная история). Карандашики им не понравились. Борис – геофизик-ядерщик, это элитная специальность, там никого не обманешь, и папа не придет сдавать экзамены за тебя. Борис так же работал и над стихами – несколькими «карандашиками», тонко, умно, красиво. Это не огурцы ногами жрать или дурить головы богатым дамам своими гороскопами…

Я вот что еще хочу вам сказать. Есть низкие истины, которые мы принимаем за правду. Пил, дебоширил, не выносил мусор у родителей, творил миф. И есть настоящая истина, которая засыпана этими сведениями (в книге «Поэт Борис Рыжий» – тоже, кстати, перебор с ними): к нам приходил большой поэт с человеческой трагедией. Есть вещи важнее правды – милосердие, любовь. Не я придумал, к тому же как раз об этом все стихи Бориса, о высоком, а не о низком, которого в них много, но которое он преображает силами музыки…

Я тут сорю высокими словами, но на самом деле хочу сказать простую вещь: насрать на то, как все было «по правде». Не копайтесь в этом дерьме. Не участвуйте в этом (надеюсь, вы сейчас понимаете, что происходило вокруг Бориса в нашем богоспасаемом Екатеринбурге). Будьте выше и чище этого. Я не брезгую и не боюсь правды о Борисе, тем более что я ее знаю. Но как раз то, что я ее знаю, и накладывает на меня ответственность. Знать, каким был Борис, не значит знать, как он ел, спал, как его кормили и т.д. Это вообще не из области информации. Это из области музыки.

(8) 21 ноября

А.Б., уважаемый, здравствуйте снова! На всякий случай – повторяю Вам свое письмо от 2 ноября сего года… Одно вступление Б.Рыжего в Ваш Союз – октябрь 2000, верно? – обросло ТАКИМ количеством слухов, что ОЧЕНЬ хотелось бы услышать факты из первых рук! То есть от Вас. То же самое – касается остальных вопросов и «Хронологии»… С (не)терпением жду Вашего ответа! А.Ю.

(9) На фоне килек и стаканов

Борису Рыжему было двадцать пять неполных лет, когда я с ним познакомился. Общение наше было почти случайным, во время двух выездных литературных мероприятий, в ходе которых нас сводило вместе то в каких-то компаниях, то просто в автобусе или кофейне. Это, скорее для вашего личного архива. Вряд ли такие отрывистые заметки могут быть кому-то еще интересными. Байки о Рыжем? Нет, особых баек я не слышал – слишком мало у меня общих знакомых с Борисом…

Мы познакомились в июне девяносто девятого года на Международном конгрессе поэтов в городе на Неве, которым тамошнее начальство решило отметить двести лет с рождения А.С.Пушкина.

Мероприятие было достаточно помпезным, открывавшемся в Таврическом зале, с поэтическими концертами в самых престижных залах города. С толпой приглашенных со всей России и Русского Зарубежья известных поэтов, а также представителей разного рода литературной элиты. Жили мы все в гостинице Морского порта на Васильевском острове. По вечерам участники «конгресса» собирались в баре. Сидели за столиками небольшими отдельными компаниями – слишком много и слишком разного народу съехалось, чтобы вести общую жизнь.

В один из таких вечеров я и В.П. оказались за столиком с молодыми поэтами из провинции. Как она с Борисом познакомилась? Там же, в городе на Неве во время 200-летия А.С.Пушкина. Я спрашивал у нее про переписку, она сказала, что сохранилось одно письмо. Вера сейчас живет по большей части в США, и связаться с ней не так просто. Рыжий приходил к В.П. чаще всего пьяный вместе с А.Л. и общение было тяжелым. Когда же Боря был трезв, он был необыкновенно привлекателен, почти рафинированный интеллигент, так сказала мне В.П. по телефону…

Итак, они уже были знакомы с В.П., и знакомство мое с Борисом Рыжим состоялось через нее. Рыжий в этой компании обратил на себя мое внимание тем, что, когда мы заговорили о поэзии, он вдруг начал читать стихи советских поэтов тридцатых и сороковых годов. Читал наизусть. И стихи были хорошие. Неожиданно хорошие для тех имен, которые в сознании моего поколения закрепились как классики соцреализма.

Стихов самого Бориса Рыжего я еще не читал. Выступления его на поэтических концертах этого форума или не слышал вообще, или они не остались в памяти.

А ребята вокруг нас в тот вечер сидели действительно интересные. И, прежде всего, Борис Рыжий. Чтение им стихов советских поэтов я воспринял тогда – да, думаю, так оно и было – еще и немного актом имиджевым. То есть Борис Рыжий в тот момент обращался ко мне как к «важному человеку» из «Толстого Журнала», как к безымянному, по сути, для него «представителю» поколения, которое и составляло основную массу той «тусовки». Сорока-, пятидесяти-, шестидесятилетние литераторы, по большей части – если не считать, скажем, Александра Кушнера или Наума Коржавина – вчерашние андерграундные (или полу-андерграун-дные) поэты, еще не вполне привыкшие к статусу новой литературной элиты – Б.Кенжеев, Т.Кибиров, С.Гандлевский, Е.Рейн, О.Николаева, И.Иртеньев и другие. И участники «конгресса» кучковались там по признакам, во-первых, поколенческим, а во-вторых, по своему неформальному статусу в поэзии. Оказалось, что поэты эти очень чутко относились к количеству поэтических звезд на своих новеньких погонах и потому тщательно блюли субординацию, то есть старались общаться исключительно со «своими», «не роняя себя». В таком сборище статус Бориса Рыжего был статусом «молодого поэта из провинции».

И читал он мне стихи советских поэтов так, как если бы выкладывал некий вариант своего имиджа, то есть «мы» – это не «вы», закрывшиеся для себя горизонты русской поэзии ХХ века Б.Пастернаком и О.Мандельштамом. «Мы», в отличие от «вас», – открытые всему.

Что-то в этом роде. Но и излишней уязвленности, излишнего самоутверждения тут не чувствовалось. Напротив, ощущались достоинство и уверенность. Своя подчеркнутая как бы отделенность от окружающих. И при этом он был, скажем так, аккуратен в общении, чуток, внимателен. Хорошо слушал и внимательно смотрел. Но, отнюдь, не как младший слушает старших, не как ученик, окруженный потенциальными учителями.

И еще, насчет чтения стихов. Я думаю, что, обращаясь в том разговоре ко мне, он больше старался произвести впечатление на В.П., у них потом наладилась переписка, Борис Рыжий звонил ей, когда был в Москве, и даже заезжал к ней в гости. На следующий день мы сделали пару (буквально) снимков на память возле автобуса, который возил нас по городу на Неве.

Вторая встреча с Борисом Рыжим случилась в Горь-ком-на-Волге в мае двухтысячного, на литературной конференции «Другая провинция», которую устраивал Кирилл Кобрин, преподававший тогда в тамошнем университете. Так вот, преподаватель К.Кобрин позвал «своих» – Алексея Голицына из Саратова, Алексея Пурина и Андрея Арьева из Питера, Бориса и Олега из Екатеринбурга, Александра Леонтьева из Волгограда, из Москвы были только мы с Г.А. Компания была сравнительно небольшая. Днем мы участвовали в каких-то литературных мероприятиях и встречах, вечером «общались в дружеском кругу». То есть гужевались в кофейне с прибавлением тамошних поэтов, которых, кстати, Борис Рыжий знал хорошо.

Кого именно знал Рыжий? Был там интересный поэт, лет сорока Д.З., кажется, у него было стихотворение про крапиву на огороде, и когда Боря знакомил меня с этим поэтом, то неожиданно прочитал это стихотворение наизусть. Видно было, что они встречались раньше. Тут Вам, кстати, хорошо бы связаться с К.К., он Борю знал лучше меня, и через пару лет жаловался, что у него сгорел компьютер, но вот счастье – на диске сохранилась вся моя переписка с Борисом Рыжим (за эту фразу К.К. ручаюсь, именно так он и сказал). Возможно, он сделал потом копии этих писем.

Вот здесь, Горьком-на-Волге, в этой компании Борис Рыжий чувствовал себя дома, со своими.

Из поезда на вокзале я вышел вместе с А.Л. (ехали в одном купе), Борисом и Олегом. На троллейбусе, через мост, мимо продуктового магазинчика «Дело вкуса», по улицам, занесенным снегом, неожиданно выпавшем ночью, мы добрались до гостиницы «Ока» (Или «Волга»?), где были заказаны нам номера.

А.Л. сразу же оказался в роли опекаемого – во-первых, у него не оказалось с собой денег (надеялся получить в Москве суточные, но не смог), а, во-вторых, он рассчитывал на майское тепло в Горьком-на-Волге, и из теплой одежды на нем был только элегантный пиджачок для выступлений и жилеточка. И еще в поезде, с видом в окно на яркое свечение под солнцем выпавшего на зеленые уже деревья снега, я примерял на него свою, захваченную на всякий случай черную ветровку.

В номере я поселился вместе с А.Л. Борис с Олегом были в другом номере. Скинув свои вещи, мой сосед пошел навестить друзей. Ну а я двинул в буфет этажом ниже позавтракать. И когда забирал свою яичницу с чаем, в буфет уже входили трое поэтов. Заказывал Боря: «Три раза по сто грамм самой дешевой водки, какая у вас есть. И вот этот лоточек с селедкой». Про самую дешевую водку сказал спокойно, без комплексов, без самоумаления и без гонора. Мне это понравилось (про то, как А.Л. пытался разменять сто рублей, а ему ответили, что таких денег мы тут вообще никогда не видели, я не помню.)

Сто рублей? Я не думаю, что большие это были тогда деньги, что-то вроде нынешних пятисот рублей. А про то, что это якобы большие деньги, которые и поменять невозможно, написал не я, а Борис Рыжий в «Роттердамском дневнике».

Стремительность, с которой, только-только расположившись в гостинице, ребята ломанулись в буфет обмывать прибытие, наводила на мысль, что питие было не только потребностью или удовольствием, но и еще формой позиционирования. Отчасти, культивируемого стиля жизни.

Вообще в Горьком-на-Волге прикладывались регулярно, я меньше, коллеги мои поплотнее, иногда значительно. То есть после выступления, например, в Доме Архитекторов, стоящем на берегу Волги недалеко от Кремля, выступления, сопровождавшегося глотками из принесенной кем-то из устроителей бутылки коньяка в форме большой фляжки (поллитра или семьсот грамм), мы выкатились наружу и пошли пешком сначала к Покровской, а потом сквозь всю Покровскую, где в самом ее конце, слева за домом была кофейня, где оплачивались наши вечерние посиделки. Ходу было примерно полчаса, как раз время развеять спиртное перед очередным застольем, и все шли более или менее нормально, только вот А.П. шел с некоторым трудом. Тяжело ему было, и с каждым шагом все тяжелее. И, чтоб взбодрить себя, он все прикладывался и прикладывался к коньяку уже из второй бутылки, и когда мы, наконец, дошли до кафе и нас попросили минут десять подождать снаружи, А.П. в изнеможении осел на землю, привалившись к стене. И когда нас пригласили внутрь, то я впервые увидел, как человека не выносят из питейного заведения, а вносят в него. Впрочем, А.П. мирно проспал весь вечер за перегородочкой в углу, куда мы его бережно сгрузили, подложив под голову пару подаренных хозяевами книжек.

Пили, повторяю много, и Борис Рыжий на этом фоне не производил впечатления человека зависимого от спиртного. То есть выпивал он регулярно, но, перебрав, тут же куда-то исчезал отсыпаться. Или в свой номер в гостинице, или, скажем, тут же укладывался на заднее сиденье автобуса, как однажды утром, когда нас на специально арендованном транспорте повезли по музеям Максима Горького. Ну а Боря Рыжий с Сашей Леонтьевым слегка опохмелились, а потом согласно уложились на короткие, плохо приспособленные для этого автобусные сиденья, выставив (Боря) в проход ботинки, надетые на босу ногу. И тут же вырубились. И минут через двадцать заметно посвежевший Боря (Саша остался в автобусе досыпать) уже гулял с нами по комнатам музея, рассматривая монументальный стол и стул-кресло, за которым сидел уже набиравший к тому моменту всероссийскую славу арендатор этого особняка.

В Горьком-На-Волге я наблюдал за Борисом Рыжим уже со специальным интересом. Я прочитал к тому моменту достаточно его стихов, чтобы понимать, кто передо мной. Относительно стихов Бориса Рыжего, первым и самым сильным моим впечатлением была книжка «И все такое…» Она кстати, очень ровная, то есть без провисаний, и читается и как сборник стихотворений, и как текст единый.

Стихи его, кроме всего прочего, поразили меня еще и абсолютным отсутствием поэтического щенячества. Борис Рыжий стал поэтом сразу и всерьез. Уровень чисто профессиональной его культуры был впечатляющим даже на фоне нынешней литературной грамотности. И чувствовалось, что мотором у Бориса Рыжего были не усидчивость или пиетет к культуре вообще, а масштабы таланта, естественным образом всасывающего эту культуру как необходимое ему горючее. Единственно, что меня как-то остужало в его стихах, это некоторая романтизация дворовой шпаны, полукриминального дворового братства. Очень похоже было на неизжитые комплексы мальчика из интеллигентной семьи, именно в таких образах персонифицирующего для себя «мужское», «взрослое», «настоящее». Для меня, выраставшего когда-то пацаном в Железнодорожной слободке Уссурийска, во времена, когда слово «пацан» еще было синонимом слову подросток, то есть без нынешней его приблатненной окраски, подобная романтизация была бы противоестественна. Законы «дворового братства» и его цену я знал достаточно хорошо. Я в это братство не верил.

Но в стихах Бориса Рыжего это, в общем-то, особого возражения не вызывало, это входило в «образ» – в конце концов, функция искусства еще и функция компенсации. Вот об этом, в частности, и можно было бы и поговорить. Тема очень богатая. Но таких вот, предполагающих определенную степень близости, разговоров я не заводил. Прожив полжизни в окружении литераторов, и в том числе литераторов пьющих, я знал, каким тяжелым может быть такое общение, и, если честно, избегал сближения. Да и потом целью моей поездки был еще и сам город – Горький-На-Волге – потому при каждом удобном случае я сваливал из нашей компании погулять с фотоаппаратом.

С Борисом Рыжим мы держались друг от друга на дистанции. Дистанции, как я понимаю, доброжелательной, не более. Но какие-то разговоры были, естественно. Запомнилось два.

В первый же день в Горьком-На-Волге мы шли втроем по Большой Покровской улице – Олег, Борис, я сам – и Боря напомнил мне про книги екатеринбургских поэтов, которые они год назад дали мне в городе на Неве:

«Помните книжку Дмитрия Рябоконя?» «Да вроде бы». «Ну, вы про него короткую рецензию написали». «Да нет, какая там рецензия – просто аннотация с цитатой». «Вот-вот, я как раз про это и говорю. Вспомнили, да?»

Я вспомнил. В тот вечер в баре гостиницы Морского порта Боря с Олегом вручили мне несколько книжек екатеринбургских поэтов, и, возвращаясь в Москву, в поезде я просмотрел их, и зацепился за стихи Дмитрия Рябоконя. И, составляя очередной выпуск библиографического аннотированного списка для «Толстого Журнал», я вставил туда выходные данные этой книги и несколько слов про книгу. И вот год спустя я иду по Горькому-На-Волге, а Боря Рыжий рассказывает мне:

«Представляете, вышел номер. Мы звоним Диме Рябоконю и говорим: про тебя «Толстый Журнал» написал. – «Да ты что, быть не может» – «Посмотри». Он посмотрел. И тут началось. Дима Рябоконь посчитал, про скольких поэтов было написано в том номере. Оказалось, про нескольких. Но все они были или московские, или саратовские или волгоградские, а про уральского – только про него. И еще: про книгу Веры Павловой, про которую на той же странице написано, две строки, а про него, Диму Рябоконя – шесть! И вообще, про уральских поэтов пишут очень мало, а про него написали. И, значит, «Толстый Журнал» считает его ведущим уральским поэтом. А «Толстый Журнал» это, извините, «Толстый Журнал». В нем Солженицына печатают! Тут у Димы Рябоконя крыша и поехала. Первым делом он нашел себе спонсора. Второе: уволился с работы и нАхрен послал своего работодателя. И три – выгнал свою тогдашнюю любовницу». «И чего он теперь делает?» «Ведет жизнь знаменитого уральского поэта». «А это, Борь, что такое?» «Ну вот, скажем, человек идет в ресторан, оттягивается там, как следует. На прощанье зеркало в холле крушит вдребезги. А утром, с похмела обзванивает городские газеты и надиктовывает девочкам из отдела информации текст, типа, известный уральский поэт такой-то и такой-то вчера в пьяном виде разбил зеркало в ресторане таком-то. Вот так вот! Понимаете? Порушили вы человеку жизнь…»

В этом месте мне бы полагалось, наверно, закручиниться, но я не успел. Краем глаза я поймал внимательный и как бы насмешливый взгляд Олега, наблюдавшего за моей реакцией на рассказ Бориса Рыжего. То есть не так простодушен был этот рассказ. К тому же я, естественно, совсем не ориентируюсь в литературной мифологии Екатеринбурга. То есть, может, оно так и было, а может, и не совсем так. Но легенда выразительная.

По утрам, до завтрака в арендованном для нас зале кофейни, я выходил погулять с фотоаппаратом. Гостиница наша была в старом центре, и далеко идти не нужно было. Один раз я так гулял там с Олегом. А во второй раз вдруг предложился в попутчики Борис Рыжий. Прогулка наша была не слишком долгой, каких-либо запомнившихся разговоров в общем-то не было. Гуляние было расслабленное, тихое, такое же, как то серое теплое майское утро (сейчас проверил по фотографиям: солнца не было, воздух прозрачный, то, что надо для съемки). Мы шли по узкой улочке с трамвайной линией посередине. Боря рассказывал про отца, про Институт Геофизики, про свою аспирантскую работу. Я удивился: оказывается, Борис Рыжий вполне серьезно занимается научной работой, и это ему, на самом деле, интересно. Потом заговорили про Льва Шестова. «Вот философ, который думал и писал про то, про что на самом деле и надо думать, – сказал, Боря. – Для меня сейчас это самое чтение».

Запомнилось не столько сам разговор, сколько его тональность – спокойная, сосредоточенная, «утренняя» – никак не укладывавшаяся в стиль общения нашей «горько-волжской» команды. Вот тогда, пожалуй, и можно было бы заговорить о поэзии и, в частности, о его стихах, но улица закончилась, мы уже шли через двор к гостинице, на углу которой стояли А.Голицын, А.Пурин, А.Леонтьев – пора было идти на завтрак. То есть – начинать очередной день, предназначенный для «литературной жизни»…

(10) 24 ноября

А.Ю., уважаемый, здравствуйте. Впервые о Борисе я услышал летом 1998 года, когда был избран председателем правления Екатеринбургского отделения Союза российских писателей и приехал в Екатеринбург из деревни. Сказал мне о нем Олег Дозморов и потом принес подборку его стихов из журнала «Знамя». Потом я о нем стал слышать все чаще и чаще, а однажды он зашел в Союз сам. Так мы познакомились. Это было, вернее всего, весной 2000 года. Летом, 27 июля 2000 года, Б.Рыжий написал заявление на вступление в наш Союз. О нем у меня осталось впечатление очень хорошее, как о человеке, который и умный, и воспитанный, умеющий себя вести со старшими. Б.Рыжий прочитал мою маленькую книжку новелл и потом сказал, что в Питере отдаст ее Андрею Арьеву в журнал «Нева» с просьбой что-нибудь опубликовать. Но в целом он для меня был равным всем остальным членам Союза. Я имею в виду то, что я не считал и не считаю возможным мне, председателю, кого-то выделять за талант. Коли член Союза, коли мои детки, а я папа, то и все для меня равны. Собрание по приему Бориса в Союз состоялось 10 ноября 2000 года. Рекомендации ему дали Олег Дозморов, Леонид Быков, Ольга Славникова и Юра Казарин. На собрании было двадцать восемь человек. Вел собрание я. Председателем счетной комиссии был Владимир Турунтаев. Он огласил результат тайного голосования. «За» были двадцать восемь голосов. А.Б.

(11) Играет старая музыка

Мне приятно, что русским читателям интересны Иосиф Бродский и Борис Рыжий. Но мне тяжело вспоминать о них! В обоих случаях – это не столько поэты, которые писали прекрасные стихи, сколько близкие мне люди, которых больше нет в живых. Поэтому я охотнее пишу об их стихах, чем о них самих. Среди последних публикаций: журнал «The Flag», №8 за 2007 год; журнал «The Star», №1 за 2012 год…

Итак, начнем с моей альма-матер – я окончил университет Гааги по специальности «Английский и русский языки». Безусловно, «русский язык – самый трудный», никакого сравнения с английской речью (смеется). Подробней об этом в моем интервью («Журнал», №2 за 2003 год.) По окончании своего университета (в 1971 году) я защитил в университете Амстердама докторскую диссертацию на английском языке «The theme of time in the poetry of Axmatova»…

Да, моя диссертация вышла отдельной книгой (в том же самом 1971 году), в этой книге было около трехсот страниц. На титульном листе – фотопортрет Анны Ахматовой, сделанный Никой Глен. Была такая дама среди близкого окружения Анны Андреевны. В то время (начало 1970-х годов) этот фотопортрет был большой редкостью! Если я не ошибаюсь, в моей книге состоялась его первая публикация. Отзывы в критике на мою «Theme» были, и было их немало. Конечно, в преподавательской, а не в популярной прессе. Отзывы были лестными, мою «Theme» до сих пор (больше 40 лет) цитируют в некоторых работах по славистике…

Нет, больше моя «Theme» не переиздавалась! По двум причинам: первая – тираж был достаточно большим для научного издания. А вторая причина – издательство перестало существовать, переиздание же требует переоформления авторских прав, а все это очень сложно. Уточняю: издательство разорилось не в начале 1970-х, когда вышла моя «Theme», а гораздо позже – в конце 1970-х…

Это была известная фирма «Мутон», ранее выпустившая, впервые в Голландии, полный русский текст «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. Если бы «Мутон» уцелел, быть может, именно эта фирма выпустила бы в свет «Wolken boven E» (2004). Это русско-голландский сборник Бориса Рыжего – двадцать стихотворений и двадцать переводов с моим вступительным словом (оно было опубликовано в журнале «The Star», №1 за 2005 год.)

Хотя по-русски моя «Theme» не выходила, но ее английская версия имеется во всех университетах Европы. И вообще, о русском издании данной книги – не уверен, что я этого хочу! Моя «Theme» – это научное исследование, написанное потому, что я ДОЛЖЕН был его написать. Все, что я написал позже, я ХОТЕЛ написать – понимаете разницу? Меня интересовала тема, но «рамки научного подхода», «терминология», «библиография» – все это было очень противно…

Честно сказать, моя «Theme» – это одновременно и докторская работа, и пародия на нее! Но это между нами. Вы первый, кому я об этом сказал! Кстати, моя «Theme» до сих пор входит в список обязательной литературы по Анне Ахматовой в ряде университетов США. Видите ли, 1970-е годы – ведь это время «холодной войны и железного занавеса». А моя «Theme» содержала как новые сведения, так и стихи Анны Андреевны, ранее не знакомые западному читателю. Не знакомые благодаря именно «железному занавесу»…

Что ж, перейдем от академических трудов к литературным произведениям! «Kontakt met de vijand» (1974) – это моя первая книга, написанная так, как мне самому хотелось, а не так, как от меня требовалось. Это книга о России в 1967 году, когда я провел здесь двенадцать месяцев в качестве стажера. Именно тогда состоялась моя первая встреча с Иосифом Бродским, однако мои первые русские впечатления возникли гораздо раньше…

Я ведь родился в 1940 году в голландском провинциальном городке. Так вот, первые мои впечатления от русских и от русского языка датируются зимой 1944– 1945 годов. Утром и вечером по нашей улице немцы водили на работу и обратно группу советских пленных. Мы с отцом стояли перед нашим домом, махали им руками и слышали в ответ: «Добрый день!»

Первый раз я побывал в России при Никите Хрущеве в 1962 году. Дата является точной, хотя обычно, даты и цифры я помню плохо. Но не в этом случае – и вот почему! Я хорошо помню, как сидел в холле гостиницы «Москва» (которую сейчас снесли). Ну вот, я открыл газету и прочел о смерти Уильяма Фолкнера, что случилась 6 июля 1962 года. Этот, мой самый первый, визит в Россию был не стажировкой, а так называемой «поездкой по обмену». Мы, группа студентов, провели две недели в СССР, побывали в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве…

Да, у меня есть литературные премии! (смеется) В отличие от Иосифа Бродского – Нобелевки у меня пока нет, как вы прекрасно знаете. Зато есть нечто вроде «Антибукера», полученного Борисом Рыжим. Я – лауреат национальной литературной премии Голландии. Мне вручили ее за самую первую книгу – сборник эссе на голландском языке «Verlaat debuut en ande-re opstellen» (1976)…

Откуда такое название – это легко объяснить! Мне было уже тридцать пять лет, когда вышла эта книга – ведь я ровесник Иосифа Бродского (и Геннадия Шмакова, что переводил Константина Кавафиса). Стало быть, мой «Debuut» увидел свет в 1975 году. В самом деле – дебют с опозданием! Полученная за него премия носит имя голландского эссеиста XIX века, классика, так сказать – нашего голландского Виссариона Белинского. В полном виде мой «Debuut» по-русски не выходил, хотя одно эссе вошло в мою книгу «Dans om de wereld. Fragmenten over Joseph Brodsky» (1997). Вообще мой «Debuut» касался многих авторов: иностранных и голландских. Но вряд ли их имена вам знакомы…

Для нас, голландцев, наш лучший писатель XIX века – Мультатули (Multatuli). Это псевдоним, под которым прославился Эдуард Дауэс Деккер (Eduard Dowes Dek-ker, 1820-1887). Его псевдоним означает (примерно): «Я много пережил, я много испытал». Мультатули – автор тридцати с лишним книг, включая роман «Max Havel-aar, of le koffiveilingen der Nederlandsche Handelsmaatsc h apij» (1860), где местом действия является Индонезия и остров Ява в середине XIX века…

В этой книге Мультатули «сказал голландцам об их колониях то, чего они не хотели знать». Впечатление было громадным – в парламенте Голландии «Havelaar» вызвал особый запрос. Больше того, один из депутатов констатировал, что разоблачения романа «заставили вздрогнуть» всю страну. В целом, Мультатули – имеет некоторое сходство с Фридрихом Ницше и Василием Розановым. Однако Э.Д.Деккер был прозаик, но я-то охотнее пишу о поэтах…

Да, пожалуй, так! Были бы И.Бродский и Б.Рыжий – прозаиками, мы бы тогда не подружились (смеется). Я почти уверен в этом! Не только Иосиф Бродский и Борис Рыжий, но все-все-все мои лучшие друзья в литературном мире – поэты! И в Голландии, и в России. Прозаики, как люди, меня не привлекают. Меня может привлечь тот, кто сочетает стихи с прозой. Но темперамент поэта мне ближе…

Среди других голландцев, упомянутых в моем «Deb-uut» – поэт Leopold. Сейчас в Санкт-Петербурге готовят к изданию книгу его стихов на русском языке. Издание инициировано мной, хотя переводы делал не я. Это будет первая его книга не только на русском, это вообще – первое издание Leopold*а отдельной книгой на иностранном языке! Статья о Leopold*е в моем «Deb-uut» – это было начало, а выход его книги в России – это уже финал! Можно сказать и таким образом…

Кроме голландцев в моем «Debuut» упоминается, в частности, Константинос Кавафис! Вы знаете, судя по моей переписке с Бродским, скорее Иосиф узнал о Кавафисе от меня, чем наоборот. Помнится, в 1967 году я заговорил с Бродским о Кавафисе – одном из моих любимых поэтов. Тогда это имя ничего Иосифу не сказало, но позже Бродский прочел Кавафиса в английском переводе и оценил его высоко…

Кстати, о Бродском. Наша переписка совсем не попала в мою книгу «Dans om de wereld. Fragmenten over Joseph Brodsky» – туда вошли только эссе, которые я сам писал об Иосифе. К моему удивлению – Бродский сохранил все мои письма, что приходили к нему сначала в Ленинград (1967-1972), затем в Нью-Йорк (1972-1996). Сейчас эти бумаги находятся в архиве публичной библиотеки Санкт-Петербурга. А все мои письма к Бродскому – в архиве Литературного Музея Гааги. Таким образом, либо в оригиналах, либо в копиях вся наша переписка уцелела. Возможна ли ее публикация? Бродский поставил условие: «Полсотни лет после моей смерти (1996-2046) не печатать моих писем – ни одного!» Вот моя переписка с Борисом Рыжим – это совсем другое дело. Она уже частично напечатана в однотомнике Бори «Оправдание жизни» (2004)…

В принципе, можно сказать, что «Verlaat debuut en andere opstellen» – книга скорее литературная, а «Kon-takt met de vijand» – скорее документальная (смеется). Однако путевыми заметками мой «Kontakt» не является. Это не столько внешние впечатления о России, сколько мои внутренние переживания. Это очень и очень личная история. В ней общение с Иосифом Бродским и Надеждой Мандельштам занимает столько же места, как беседа с соседом по общежитию МГУ или разговор с уличным прохожим (с мальчишкой, например)…

Одним словом мой «Kontakt» – это роман, выдаваемый за дневник (смеется)! Нечто вроде «Роттердамского дневника» Бориса Рыжего. Кстати, мне больше нравится первый заголовок: «…не может быть и речи о памятнике в полный рост…» (№4 журнала «The Flag» за 2003 год). В общем так: моя «Theme» – это пародия на диссертацию, выдаваемая за диссертацию, а мой «Kon-takt» – это роман, выдаваемый за дневник…

Увы, среди героев моего «Kontakt» Анны Ахматовой не оказалось! Ведь она умерла в 1966 году, а я приехал в СССР надолго – лишь в 1967 году. Что же касается некоторых известных фигур – они встретились со мной, когда я посетил Россию в сентябре 2002 года. Была как раз неделя голландской культуры в Екатеринбурге. Николай Владимирович, широко известный в Америке и Европе драматург и режиссер, побывал на презентации моей книги «Fragmenten over Joseph Brod-sky». Ну, а я посетил презентацию специального выпуска «Журнала» (№9 за 2002 год), где поместили мой роман «Stormsonate» (2006)…

За «Verlaat debuut en andere opstellen» и «Kontakt met de vijand» последовал мой роман «Een jongen met vier benen» (1982). Это моя самая успешная книга в коммерческом отношении. Судите сами: вышло восемь изданий за пятнадцать лет. Самое первое издание состоялось в начале 1980-х годов. Это художественное произведение, в основе которого мои детские воспоминания и личные переживания…

Место действия – Голландия. Главный герой – мальчик в период переходного возраста – от восьми до пятнадцати лет. То есть время действия (примерно) это 1948-1955 годы. Мальчик носит мое имя – ведь это я (в известном смысле). Все остальные персонажи переименованы. Принято думать, что так надо делать! Однако люди, выведенные в моем «Jongen» сейчас (30 лет спустя) сожалеют о переименовании…

Да-да-да, они начали сожалеть, когда книга стала бестселлером (смеется)! Главная тема романа – отношения мальчика с двумя людьми. Мальчик влюбляется в другого мальчика – своего одноклассника. И еще – он имеет связь со взрослым мужчиной. Это конечно не сенсация, но…

Нет, любовный треугольник здесь не возникает (смеется)! Одноклассник мальчика и взрослый любовник друг о друге не знают. Но моему герою никак не удается сочетать две страсти в одной душе. Первый сексуальный опыт – со взрослым мужчиной и первое чистое чувство – к юному мальчику. Ну да, однополая любовь в Голландии 1940-х годов была запрещена. Что же получается? Все, что переживает мой герой (и переживает очень остро!) как бы не существует для его современников. Мальчикам положено любить девочек! Мой герой имеет дело с реалиями, которых «не существует»…

Откуда взялось такое название – почему возник четвероногий мальчик? Видите ли, там есть эпизод, где мой герой и его одноклассник соревнуются в легкой атлетике. Оба они хорошо бегают, и когда бегут рядом – со стороны кажется, что они срастаются в одно целое, в одну персону. В одного мальчика с четырьмя ногами. Верно, индейцы видели в испанских всадниках кентавров. Но мне ближе Платон, с его идеей двух существ, двух половинок, которые ищут друг друга, чтобы слиться. Нет, я еще не знал о Платоне, когда писал моего «Jongen», мой герой не знал о нем – тем более, но ощущения моего героя – это точь-в-точь мучительные поиски, описанные Платоном…

Я сам ищу свою вторую половину в дружбе с поэтами: Бродский, Рыжий. Отчасти затем, чтобы не узнать ничего о теории прозы. Чтобы не писать прозу сознательно отсюда (берет себя за виски), а писать отсюда (берет себя за грудки). Этот жест – от Иосифа Бродского (улыбается). Осмыслять уже написанное – я могу, но заранее продумывать как буду писать – использовать ли Ницше? Платона? Кого-нибудь еще? Ни-ког-да! Это испортит все дело. И приведет к новой диссертации (смеется)! К тому самому жанру, который мне не интересен…

В эпоху действия романа (1940-е) гомосексуализм был запретной темой в Голландии. Что же касается эпохи его публикации (1980-е), то связь между ровесниками уже не была под запретом. А вот связь мужчины и мальчика – все еще была запрещена, и остается до сих пор – отчасти табуированной! Все же подчеркну: мой «Jongen» – психологический роман, а не скандальное чтиво. То есть это не «Лолита» (при всем уважении к В.Набокову). Не идеализация однополых связей – и не демонизация такой любви. Это не педалирование сексуальных моментов, а описание психологии…

Мой «Jongen» получил литературную премию города Амстердама. Нечто вроде «Северной Пальмиры» – Санкт-Петербургской премии, которой Борис Рыжий был удостоен посмертно. Ну вот, а несколько позднее появилась моя книга «Rusland begint bij de Ijs-sel» (1985). Эйссель – название одной из рек в Голландии. Вообще моя «Rusland» – это путевые записки 1984 года, когда я приехал в Москву на два месяца. Говоря точнее, Ijssel (Эйссель) – это река, отделяющая западную Голландию от восточной ее части. Я-то родился как раз в самом восточном городе восточной Голландии. Хотя для России это смешно – разница всего в сто километров…

Верно, мой родной город – самая близкая к России точка в Голландии (смеется)! Один уральский филолог, не зная о моей «Rusland» сказал при встрече: «Москва – еще не Россия, Россия начинается за Волгой!» Словом, вопреки географии (согласно которой после Эйс-селя идет восточная Голландия, затем – Германия, затем – Польша, после – Россия) с моей точки зрения после Эйсселя уже начинается Россия (смеется)! Вообще, для меня Россия – это место, где оживает детство, пейзажи, лица – все это гораздо ближе к восточной Голландии, которую я помню по детству, чем западная Голландия, где я живу сейчас…

Пожалуй, «Rusland» ближе к дневнику, чем «Kon-takt»! Там даты, записи, то есть опять-таки имитация документа, однако по сути снова – художественная проза. Это мой первый и последний дневник. Так как происходит всегда что? Ты перестаешь записывать то, что случилось на самом деле. И начинаешь волей-неволей действовать так, чтобы тебе было чего записать…

Тут связь с Рыжим! Здесь именно то, что его погубило. Нельзя играть в трагедию! Заняв трагическую позицию, трудно ее оставить. Иосиф Бродский намеренно бежал от мифа, Борис Рыжий – наоборот, сознательно его выстраивал. Миф его и погубил, выхода у него не было. Трагический миф стал причиной трагической гибели. И это близко к эпиграфу, с которого начинается моя «Rusland» – Борис Пастернак: «Меня пишут, как повесть… » Кстати, с Б. Пастернаком мы родились почти в один день, в конце первой декады февраля, только он в – 1890-м году, я в 1940-м – ровно через полсотни лет…

Безусловно, Борис Пастернак для меня – фигура значительная! Говорят, что у Анны Ахматовой был своего рода экзамен для новых знакомых. Анна Андреевна задавала три вопроса: (1) Кошка или собака? (2) Кофе или чай? (3) Мандельштам или Пастернак? Правильные ответы: кошка, кофе, Мандельштам. А я бы ответил: «Пастернак!» Еще одно: у Б.Пастернака есть строки прямо о Б.Рыжем: «О, знал бы я, что так бывает, // Когда пускался на дебют, // Что строчки с кровью – убивают, // Нахлынут горлом – и убьют…» (1932) На мой взгляд, это попытка одного поэта ответить всем не-поэтам на вопрос: откуда она берется, трагедия в судьбе? «Вторжение поэзии в судьбу – делает эту судьбу трагической!» Это слова Бориса Рыжего…

После «Rusland» возникла «Villa Bermond» (1992), и я очень горд, что получил премию за ее выход на русском языке. Мою «Villa» перевела Ирина Михайлова из университета Санкт-Петербурга. Я вообще-то требователен к своим переводчикам. Плохой перевод – хуже, чем никакой! Но когда журнал «The Star» (в лице соредактора) заинтересовался моей «Villa», мне предложили трех претендентов-переводчиков. Русская дама из Амстердама, русский господин из Санкт-Петербурга и, наконец, Ирина Михайлова…

Ну да, я, быть может, самый первый голландец, которого «захотели» сразу три русских переводчика (смеется)! Ведь моя «Villa» – эта книга о России. Она вышла по-голландски в начале 1990-х. Однако имела меньше успеха, чем мой «Jongen». Может быть потому, что ее заявили как первую книгу многотомного романа «De Tutcheffs. Titel van de romancyclus». И моя «Stormsona-te» – это второй том! Переизданий у моей «Villa» не было, так как, во-первых, велик был тираж. А во-вторых, все ждали вторую книгу, то есть «Stormsonate». Она должна была выйти спустя три года. Но, увы, задержалась…

Верно, моя «Stormsonate» (как и мои «Fragmenten over Joseph Brodsky») вышла в библиотеке журнала «The Star»! Вообще у меня в «Stormsonate» две главные темы. Там есть сквозной персонаж – поэт Федор Тютчев. И есть еще мои воспоминания о детстве. Впервые, увидев портрет Ф. Тютчева, я поразился: «Он вылитый мой дедушка!» И на отца похож отчасти. Иногда мне говорят, что в таком же костюме, при таких же очках и с такой же прической – я сам был бы похож на Ф.Тютчева…

В моей «Stormsonate» шесть глав: (1) Ницца во времена Тютчева и в годы моего детства. (2) Мое первое знакомство с «Шинелью» Николая Гоголя, которую читали по голландскому радио в моем детстве. (3) Это, конечно же, русский алфавит, мое знакомство с ним. (4) Около ста страниц, почти 30 % книги – это о сыне Александра II, цесаревиче, что был похоронен в Ницце и воспет Ф.Тютчевым. И о том, как я, будучи ребенком, мечтал дружить с этим мальчиком. Император Александр III – был его братом. «Сын царский умирает в Ницце…» – это строка из Тютчева. (5) Villa Bermond – тот пункт в Ницце, где умер цесаревич. Позже виллу снесли и построили русскую церковь. Мы с родителями не раз жили в гостинице рядом с Villa Bermond. (6) Две дочери Федора Тютчева…

Моя «Villa Bermond» получила литературную премию имени Петра Вяземского (Санкт-Петербург, 2002). Ну, русско-голландский сборник Бориса Рыжего «Wol-ken boven E» я уже назвал. Кроме того, мне доводилось переводить и редактировать: «Котлован» Андрея Платонова и «Мемуары» Надежды Мандельштам, а также – стихотворения Иннокентия Анненского, Осипа Мандельштама, Иосифа Бродского. Что касается последнего – мои переложения его эссе на голландский язык были удостоены специальной премии за переводы со славянских языков…

(12) И все такое

А ты третьим будешь

А.В. не только любил слушать стихи Бориса Рыжего, но вдобавок часто спрашивал его о своих стихах. Как правило, Рыжий не баловал А.В. высокими оценками – но только не в этот раз. Однажды Борис, придя к А.В., принял пафосную позу и твердо произнес: «Александр, ты – великий человек! Больше того, ты – русский поэт номер один…» Само собой, А.В. очень обрадовался, немедленно позвал свою жену и велел налить водки Рыжему. Только этого Борису и хотелось. Приняв на грудь и заложив за воротник, Рыжий направился к выходу. Уже в прихожей Борис поманил к себе А.В. Икая после каждого слова, Рыжий пробормотал: «Саша, я малость приврал. Русский поэт номер один – это я сам, Борис Борисыч Рыжий. Под вторым номером – Рома Тягунов. А ты, Саша, третьим будешь!» Говорят, А.В. чуть-чуть не зарезал Бориса…

Он такой культурный

Борис Рыжий и Д.К. приехали в столицу. То ли в Москву, то ли в Питер. Поселились в гостинице. Рыжий со своим шрамом – особого успеха у обслуги не имел. Другое дело – Д.К. со своей интеллигентностью, культурностью и так далее. Дежурная по этажу просто в него влюбилась, она без конца сообщала Рыжему: «Ваш друг – такой культурный, такой интеллигентный… » Так продолжалось с неделю, а на восьмой день Рыжий, возвращаясь в номер, ехал в лифте. «Что за поганый запах?» думал он, выйдя на своем этаже – а навстречу уже идет дежурная. И говорит ему: «Вы бы своего друга урезонили… » – А что такое? «А он по пьяному делу – нужду справил в лифте… » – Так урезоньте его сами! «Мне не совсем удобно… » – Почему? «Ну, он такой культурный, такой интеллигентный… »

Давно уже похоронили

10 мая 2001 года были похороны Бориса Рыжего. Ну, все как положено: дверь в квартиру не заперта, в прихожей завешено зеркало, у стены – крышка гроба. Прохожу я в комнату – гроб на табуретах, в гробу – Рыжий, вокруг – родные, близкие, друзья. Первое время я от покойника глаз не мог оторвать, потом помаленьку стал глядеть вокруг. И тут «мать-отец» (словечко Рыжего) меня поразили. Маргарита Михайловна и Борис Петрович, конечно, не выглядели веселыми. Но – меньше горя в них было видно, чем можно было ожидать. Было ощущение, что они испытывают (прости меня, Господи!) облегчение. Видимо, слишком нервными были последние месяцы – это с одной стороны. А с другой стороны – быть может, они поняли задолго до суицида: при его образе жизни – до старости Боря не дотянет! Грубо говоря, они его давно уже похоронили…

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: