«Выходя из себя, королева становится пешкой…»
***
Выходя из себя, королева становится пешкой.
Гардеробщица в Ельцин-центре ностальгирует по Союзу.
На балет не ходила, но в сумке носила чешки,
Не была в экспедиции, но водрузила друзу
На свой письменный стол, а над ним прилепила плакаты
С Шевчуком, Че Геварой и юным Олегом Меньшиковым.
Журналистика – это спорт. Потеряешь хватку,
Тебя снимут с дистанции, и все потечет по-прежнему,
Только текст, воплощенный в жизнь, не становится жизнью.
Красоту препарируют критикой и анализом.
Между нами, пойми, все вопросы и жесты лишние,
Невозможно стать ближе, поверь, мы знали бы.
Осень бьется в груди острой памятью, томным блюзом,
Тополя облысели – смущенные новобранцы.
Я была совершенно искренней в каждой иллюзии –
Нечего бояться.
***
Голос Бога звучит – наша совесть и интуиция.
Все дороги ведут к любви, так устроен мир.
Между маленькой родиной и прекрасной столицей
Двое суток на поезде и тайна съемных квартир.
Люди даются друг другу, и это закон,
Он прекрасней любой ненаписанной тобой глав.
В нашем бессмысленном споре ты был влюблен,
И даже поэтому – уже бесконечно прав.
***
Урал суров и сед, и собран,
В окно видны дома, заборы,
Речушки, желтые просторы,
Присыпанные пудрой горы.
Взрезая мокрый талый воздух,
Вагон скрипит, стучит и рвется.
Бледнея, льется на пол солнце,
Сосед кадрит соседку. Мнется.
В Крыму стога в полях квадратны,
У нас спиральны, как улитки.
Мы часто делаем ошибки,
Катая их в клубок, как нитки.
А вот на ус их не мотаем…
В окно, как в зеркало, глядеться:
Сидят в обнимку, туфли, берцы.
Тряслась за сумку – сперли сердце.
***
Фишка не в том, что Вы не звоните первой
Даже по делу,
Даже набрав нечаянно.
Рифма вернулась, как бывший,
Так, между делом,
Глянув в лицо
Лихорадочно и отчаянно.
Сядь, посиди
На общажной кривой табуретке.
Если потерпишь, сварю тебе вермишели.
Рифма молчит. Чай обжигающе терпкий.
Фишка не в том, что мы далеки, как мишени,
Как наши тайны,
Любовно сокрытые в ящиках,
Не навреди –
Принцип врача и пиарщика.
Все это терпит.
Где-то была
Медно-бурая старая джезва.
Я попытаюсь сварить нам хорошего кофе.
Фишка не в том, что все мы идем по лезвию
Тяги к молчанию,
Когда без другого плохо.
Я засекаю минуты и жду одиннадцати:
Позже нельзя, сдержаться мне хватит воли.
Не наберу,
Не скажу,
Дам спокойно выспаться.
Утром, поверьте, уже не играет роли.
Фишка лишь в том,
Что это
смешно и жизненно.
Я диалог мониторю,
Как новостные сводки.
Рифма сидит
На своей табуретке пристыженно.
Макароны развариваются в сковородке.
***
Вокзалы на карте страны расположены точечно:
Оплот тишины в суете и гарант одиночества.
И даже встречать ты пришел, но внезапно захочется
Запрыгнуть в любой уходящий на запад состав.
Синица в руке или пестрая дикая птица,
Ее выпускаю: захочет – махнет за границу,
Захочет – вернется. Слегка тяжелеют ресницы,
В толпе ожидающих кто-то разбудит, и он будет прав.
На жестких сиденьях, бывает, вершится история.
Мой поезд внезапно меняет свою траекторию:
Его машинисту запала минута, в которую я
Рассказывала про Крым.
Он только посмотрит на море и сразу вернется,
Давайте поедем с ним.
***
Теперь не вспомнить: там была любовь или случайность, или мишура,
Как все твои корпоративы, свадьбы, игротеки.
Но вот она снялась, прикинь, в клипе Шнура,
А я опять устроилась в библиотеку.
Мы делим с тобой город. Ты не знал? А я уже неделю привыкаю,
Часами изучаю свой квартал, раскинутый от края и до края
Живого центра, полного огней, кафе, фонтанов, сложных отношений.
И пусть она актриса, а я нет, зато никто не сел тебе на шею.
Ты не подумай: это просто дань новорожденной осени туманной,
Но там была любовь, а не обман, ты рассовал ее по всем карманам.
А в гулком переходе – мутный свет, стучат трамваи и шуршат машины
Над головой. И между нами нет непонимания. Я не явлюсь с повинной.
Скольжу по лужам кедами. Лед тонок. И на разбитой скрипке ноября
В толпе играет грустный мужичонка,
Как весь оркестр Поля Мориа.
***
Первый лед на Исети. Смурные крикливые утки
Сбились в мокрый комок под чугунным старинным мостом.
Полицейский в бесформенной форменной куртке –
Как чернильная клякса на светлом, наивном, пустом,
На прозрачном листе белоснежного талого кружева.
Мост порос сталактитами льда – солевыми столбами.
Веер крыльев трепещет, волнуется, кружится.
Жизнь щедра на сценарии, но все внезапней с годами.
К двадцати еще ближе, чем к сорока, но идти уже легче.
Парадные двери в метро тугие, как узел нервов.
Небо шафранное, смуглое, мягко ложится на плечи,
В свете палевом полузакатном все кажется верным:
Этот город и выбор, и нота, взятая сходу,
Наугад и случайно, но все же попавшая в точку.
За свободу культуры, за культуру свободы,
Помню, пили на кухне, прописанной в сердце бессрочно,
С этой старой советской плитой, пожелтевшей от сотен
Рук, впервые готовивших ужин в общаге.
Занавески качались, соседи рубились в доту.
Мы молчали.
Мало лета
Мы говорили полчаса, и я плечом держала трубку.
Блинов молочная гора росла и золотилась, будто
В них грелось солнце. Третьи сутки
В режиме авто и нонстоп, с короткой паузой на утро,
На сон и на обед. А в три пьем чай,
И ты смеешься, как когда-то в забытом детстве невзначай
Застигнутая с малышами в читальном зале.
Мы с тобой ни разу на вокзале не стояли,
Но слушали оркестр. И прибой
(ты – в трубке, я – на берегу).
Однажды снова будет лето без лишних слов –
А что слова? – без чатов, зноя, комаров
И даже без звонков случайных.
Но я узнать тебя смогу хоть со спины, хоть в тонкий профиль,
Родной, внимательный, печальный,
Знакомый, словно первая строка «Карениной».
И сумку прочь, стаканчик с кофе,
Картонный, с круглым глазом бренда,
Летит на пол. От хрупкости момента
Срываясь, я уткнусь тебе в плечо.
И льется свет. И не болит ни голова, ни шея.
Ты стала строже. Я – еще смешнее.
Я завяжу пушистый хвост резинкой, стянутой с запястья,
И мы направимся вдвоем к стеклянной стойке регистрации.
Не знаю, вместит терминал мое немыслимое счастье…
Но ради этих трех минут нам стоило – тогда – прощаться.
***
Что, если летит не крыло самолета,
А весь хрупкий мир по безлунному кругу?
А рейсы – лишь способ почувствовать это
И скрытую нежность внезапного друга.
Что, если минуты без базы и связи
Даны не на карты, вино и кроссворды?
Как дети, на ткань налепившие стразы,
Мы греем друг друга с акцентом на звезды.
Что, если все это не сон, не случайность,
А небо уместится в чашку с лимоном?
До ленты багажной, касаясь нечаянно,
Идем – и расходимся в разные стороны.
Привычные будни с подводными минами,
Внезапными письмами, смехом с ребятами…
И круглая дверца стиральной машины
Так остро напомнит иллюминатор.
***
Совершенство замысла делает меня гением,
Несмелый язык свергает с иллюзорного трона.
Кроме того, я женщина; как ни хотела бы,
Мне не встать наравне, мне не повысить тона.
Не ходи с этой девочкой в паре,
Шепнула румяная, у нее нет бантов и колготки не белые.
Я на пару минут посмотрела на мир из футляра
И его застегнула, как спальник, на ржавую молнию.
Я целую тебя в беззащитную ямку под горлом,
Я ищу в тебе слабость, которой больна от рождения.
Путешествовать с другом всегда тяжелее, чем сольно,
Это мир одиноких, здесь каждый под кожей гений.
Каждый верит в свое безмятежное глупое счастье,
Оно льется, струится, как платье любимой женщины,
Оно терпко зовет, как фанагория и мандаты власти,
И, однажды вдохнув, ты уже не останешься прежним.
Я бреду по размытой границе меж морем и берегом,
Собирая ракушки. Минуты стрекочут все тоньше.
Я останусь собой, если буду с тобой, безусловным гением.
Это больше, поверь мне.
Это намного больше.
***
В городе осень.
Деревья из бисера ягод и капель дождя.
Вы меня ни о чем не просите,
Не спрашиваете.
А я не могу одна.
С унылым городом
Меня примиряет только дорога или надежда на скорый поезд.
Если бы чувства считались спортом,
У меня по глупейшим привязанностям был бы черный пояс,
Я могла бы быть тренером,
Моя сборная стала бы лучшей в мире.
А пока мы сидим в самом холодном зале на свете,
Сдержанные, успешные, сильные,
Одинокие очень,
Хотя пришли сюда вроде вдвоем.
Без надежды пить чай за столом в уютной квартире,
Слушаем чьи-то доклады
И думаем о своем.
Зачем тратить столько сил, чтобы просто поднять себя с постели,
Бросить книгу, оставить рисунки, втиснуть себя в рамки
Юбки-карандаш, образования и прически?
Говорите, так становятся взрослыми?
Перестают задавать болезненные вопросы,
Потому что до них никому нет дела?
Неужели я этого так хотела?
Бросьте, родная. Бросьте.
Я не поверю.
Каждый шаг друг к другу отдаляет нас от главного,
Поэтому мы идем в разные стороны.
Вы красивая.
Самая, самая, самая.
Рамки в нас, а не вне.
Мы всегда ими будем скованы.
***
Проводница сказала: вагон горит восемь минут,
Будьте добры, не курите,
Выдала белье и ушла,
Буднично и степенно.
И привязывая пакет для мусора
К гладкой изнанке стола,
Я думала, что теперь мы должны как минимум
Перестать отворачиваться в стену.
Твои духи могут принадлежать только тебе.
Скупи весь тираж, акции парфюмерной фабрики тоже.
Это запах немыслимой силы и внутреннего спокойствия,
А им веет от каждой второй прохожей.
Ты неповторима, так будь же собой под бездушным взглядом телекамер,
Ты прячешь испуг в глубине почти черных глаз
И каждый сюжет показываешь маме.
Наши чувства должны быть обращены
Нам же на пользу,
А мы тонем в беспощадной рефлексии.
Бесконечные звонки, совещания, сомнения,
Документы, отчеты,
Уверения, что все нам с тобой по плечу –
Лишь побочный эффект взросления,
А я не этого хочу.
Я привязана проводом к розетке
И зависима от Интернета,
Наблюдаю за плацкартом, как за аквариумом.
Если это реальность, то мы молчим,
Если фантастика – дружим с тобой домами.
Не курите, вагон… да-да, можно не продолжать.
Проводница смеется: ты все запомнила?
Ребенок бежит по проходу. Его ловит мать.
Бабушка,
Бывшая юной женой солдата,
Идет наливать чай своему полковнику.
Я общественным мнением пропитана, как вином
В годы истеричной студенческой юности.
Иногда показываюсь в новостях,
Устаю от вопросов, особенно – от квартирного.
В этом вагоне, несмотря на осень, открыты все окна,
Кроме аварийного.
Игра в дурака с передвижкой требует легкости, а не мудрости,
Непростительной простоты.
Остальное заключено в словах:
Я люблю тебя
И не знаю,
Как ты.
***
Город распластан – плешивый ковер по асфальту
С проблеском прошлого, рубчатой серой изнанкой.
За угол пара шагов – настоящее гетто, где живет гений, встающий с утра спозаранку.
Он хореограф, он, в общем, не с этой планеты, улица дом ему, хочет умчаться на Мальту,
Много читает, в наушниках Моби и Летов.
Города нашего, кажется, нет на карте.
Волны тягучего трепета бьются о ребра,
Нежность внутри не дает ни вдохнуть, ни ответить.
Слушай, дружок, потанцуем в зеркальном вихре
Старого бара до завтрашнего рассвета?
Я расскажу тебе, как отстояла в кассе на полутемном вокзале часа четыре,
Женщина, глядя в окошко, устало сказала:
«Здрасте, куда вам?» И я не сумела выбрать.
Мы с тобой мало прошли: деканат журфака, пару любовей, смешных и таких коротких,
Что это все по сравнению с буднями, бытом? Впрочем, и этого хватит для нашей лодки,
Та не разбилась, а просто трухлеет с годами,
Стоя на отмели. Думаю, это страшнее.
Я обнимаю тебя и бегу, не прощаясь.
Небо в четыре утра за спиной розовеет.
***
Осень сметает меня вместе с листьями с улиц пустынных в туманное море.
Мой монолог, постоянный, бессмысленный, бьется внутри. Я давно с ним не спорю.
Что меня гонит по жизни на скорости, литрах дешевого кофе безудержно?
Бросив друзей в недописанной повести, я обнимаю свой город простуженный.
Будет ноябрь, мое двадцать первое. Два поздравления, третье в уме.
Я километры шагами меряю между окном и диваном. Во сне
Видится август, рябиновый, солнечный. Мягко ложится свет.
Милый студент, ты мое одиночество вот уже десять лет.
У девочки лопнул сиреневый шарик, тащит на нитке резиновый фантик,
Рядом котенок. Невидимый. Мягкий. Она с ним играет бантиком.
Я не прошу отпустить. Я привыкла. Если болит, значит, все еще нужно.
Осень вернулась незыблемым циклом. Девочка гладит воздух над лужей.
***
Вот ты.
Мальчик с большими глазами олененка Бемби.
Худенький, робкий: не прижаться, не опереться.
Я хочу рассказать, что в быту мне не светит дембель,
Что от нервов я пью мелиссу и двигаю мебель,
Что последний раз полегчало, наверное, летом,
И опять.
Ты молчишь.
Матерински сжимается сердце.
Я люблю все немодное: чёлки, стрелки, шестидесятые,
И боюсь открывать по утрам новостные сводки.
Самое сложное в моей жизни начиналось с легкого:
«Мам, я пойду, погуляю с ребятами».
В мои двенадцать всю нашу дверь исписали матом,
В шестнадцать смотрела вокруг сдержанно – как сквозь вату.
В двадцать ревела в подушку, размазывая подводку.
Остро мечталось о старшем брате.
Ты хотел настоящим героем стать,
Стал лирическим.
В этом повода нет ни для гордости, ни для вины.
Как на детской страничке – найди пять отличий
Между нами.
Иду.
Загораются фонари.
Вспоминаются твои милые клятвы
В вечной верности
И любви.
Не оставишь.
На все готов…
Я пишу тебе разные глупости
И десятки слабых стихов.
Тоска по журналистике
Даже двор детства зимой уже в пять становится подворотней.
В темной трубе проулка таксист резко включает ближний.
Для чего мне эта чужая профессия, люди, город?
Что я делаю со своей жизнью?
Пока думаю, она проходит.
Мы много разговаривали, катясь по обледенелой трассе,
Мой напарник рассказывал про худую блондинку, жену Настю,
Про ребенка – восьмилетняя копия моей тезки подарила отцу в машину собаку,
Которая всю дорогу укоризненно качает круглой головой с красной языкастой пастью,
Смешная игрушка, не лающая, не мягкая, не мохнатая,
А он радуется, потому что жена давно бывшая, а вот ребенок – настоящий,
Ни в чем не виноватый.
Обедая в самых дешевых кафешках на дороге и деликатесами – на интервью,
Мы спрашивали сначала о сути и стоимости, а потом – о самом важном,
И когда я честно признавалась, что больше не могу, он вступал в разговор или доставал бумажник,
Поил меня чаем из термоса и боялся отпускать одну через полпоселка, всегда шел следом,
Санаторий мерещился в сумраке утра, его засыпало снегом,
И на единственной дороге к здравнице на дереве висел венок,
Мой коллега вздохнул и сказал – «отдохнул…» И не было больше слов,
Мы ехали дальше в невыносимом тугом молчании,
Он признался, что закодирован уже шестой раз, но все начинает сначала,
Я ждала встречи с директором и главврачом, держа диктофон, как шпагу,
Он думал вслух, что предложить – полноцвет или чб, полосу или лишь половинку с фото,
Подписывал договор в бухгалтерии, вел себя деловито и смело, а внутри зрело большое что-то,
«Хочешь – познакомлю с родителями, они старенькие,
Они живут на даче, даже зимой, у них вкусное варенье, они угостят тебя вишневым компотом,
Покажут альбомы, расскажут, какой я на самом деле.
Я вспомню, как служил в Чечне, у меня есть письма ребят,
Был очень близкий, почти настоящий брат,
Не один пуд соли мы вместе съели, я покажу снимки, поедем».
Мы заключили десятки договоров и написали много неправды,
Точнее, все было правдой, но только одной стороной медали,
У него в машине всегда были для меня шоколад и конфеты, а большего и не надо,
Однажды я проснулась, свернувшись на переднем сидении, шубой укутав колени,
Дорогу заметало, стрелка спидометра держалась на цифре сорок.
Мы чуть не сбили косулю, сказал он мне, но увернулись. Водитель он был достойный.
Мы радовались, что зверь жив, а еще – что живы мы сами,
И кажется, еще была какая-то причина.
Белый лес заливало розовато-сиреневым рассветным светом.
«Как бы я жил, если бы что-то случилось с тобой», – спросил меня тридцатисемилетний мужчина,
Я впервые не знала, что ему ответить.
В придорожном кафе нам завернули пюре и сосиски в лаваш,
С нами был его знакомый, они очень смеялись над этим,
Ни одна компания в районе не согласилась с нами сотрудничать, день был не наш:
С утра он уронил телефон в сельском туалете
И в костюме с белой рубашкой нырял за ним, стараясь быть аккуратным,
Никто в тот день не подписал договор, не согласился быть распиарен за плату,
И я понимала, что поступила бы так же,
Если бы у меня был свой хрупкий бизнес в удаленном районе неизвестной всем области.
Так и хочется поставить точку в этой довольно простенькой повести,
Но точка будет спустя год,
Я уже работала в библиотеке,
Лечила себя ощущениями, книгами, любовью новых коллег,
И он пришел – пьяный и грустный, мне было отчаянно стыдно,
За окном валил, как в звериноголовском санатории, прозрачный пушистый снег,
На нас все косились, а он твердил: «Не хочешь со мной общаться, не хочешь больше видеть,
Давай я приду потом, поговори со мной, я устал,
Мне надоел этот инертный город, нам с тобой по пути».
А я до слез боюсь пьяных,
Особенно тех, кто когда-то был дорог,
Я попросила его уйти.
Такси моргает, и я вспоминаю, куда собиралась ехать,
Почти ничего видно за стеной пушистого снега.
Я думаю о том, что успела увидеть до двадцати двух,
Благодаря своей единственной профессии
Обращенная исключительно в чувство и слух.
Жизнь,
Бесконечно сложная и предельно простая,
Разлинованный график дежурства, план номера,
Между коровником и Правительством – чашку кофе и перевести дух.
Снег лежит на капоте пуховой периной,
Не тает.
Мерно качается светлый фонарный круг.
Как мне этого не хватает,
Друг.
***
Твои пальцы служат опорой, электропроводом, антибиотиком.
Словно случайно кладя мне руку на плечи, сжимая запястье,
Ты спрашиваешь, в чем разница
Между актом, действием и картиной,
Если бы музыка была наркотиком,
Не помогло бы никакое общество анонимных,
Куда таскал бы меня каждый вечер.
А ласку твою лучше считать за братскую –
Так легче.
Быть собой я могу только в ванной
Или в одиночестве бизнес-ланча,
Сбежав в обед со словами «Мне надо пройтись».
Поезд идет прямо по спинному нерву,
Я мечусь в коробке двора, зажатой домами.
Твое мнение слишком многое значит.
И это – жизнь.
В дамской комнате зеркало от пола до потолка,
Очередь длиннее, чем годы молчания между нами.
Я занимаю за уставшей печальной дамой.
Она смотрит поверх голов, так спокойна и далека.
Темно-синее платье, тяжелое, как в президиуме – скатерть,
Бархат мягкий даже на вид,
Так и тянутся руки погладить.
В раковину ввинчивается струя кипятка,
Бьет в ладонь, и под сердцем чуть меньше болит,
Я сужаюсь до нитки и утекаю.
Голова кружится, и тошнит.
Все в порядке, я выхожу, шатаясь.
Он прекрасен, надменен, рукава закатаны, ладони в карманах.
Я думаю, что ужасно похожа на пьяную,
И о том, что он милый и славный,
Несмотря на свою мужественность и брутальность.
Мы идем на набережную – тут рядом,
Напевая соло Хозе, переплетая пальцы,
Сунулась же в воду, не подумав про пресловутый брод.
А на реке – сумасшедшие пенные танцы.
Лед тронулся, слышишь?
Тронулся лед.
***
Без Алисы – тягучее время, и чай остыл,
Травяной, ароматный, со вкусом июльских ягод.
Шляпник бродит по саду, считает часы и минуты.
Ему чудится тень бирюзового платья, как будто
Промелькнувшего в сумрачной сонной прохладе.
Не сказать, чтоб так сильно он девочку полюбил,
Но успел привязаться, а большего и не надо.
Без Терранта – штормит, опускаются паруса,
Есть лишь призрачный план, как сберечь и людей, и корабль.
И Алиса встает у штурвала, чтоб если беда –
Встретить первый удар. Под кормой клубится вода,
На секунду становится жутко, колени слабнут,
Но она стоит молча и прямо, и ветер в ее волосах.
Капитан – это выбор, а большего и не надо.
И когда отступает опасность, Алиса идет
Отдыхать: чуткий сон, каждый шорох тревожит.
Кто-то тихо зовет ее, голос спокоен, силен,
Она резко садится. В мутном зеркале – сад, водоем,
И она обреченно встает, хотя путь невозможен.
Ее дерзкий корабль спокойно стремится вперед,
Она тянется к зеркалу медленно, осторожно
И ладонью проводит по гладкой ледышке стекла.
Шляпник вскрикнув, роняет кофейник. Так глупо, банально.
В чем безумие, милая? В мире, внезапно пустом,
Лес шумит, шелк ручья разливается под мостом,
Сердце ноет и что-то внутри объясняет: Алисы нет рядом
И не будет. Она повзрослела, забыла, ушла,
Может, сказка закончилась, может, влюбленность прошла,
В общем, думай, что хочешь, –
Ты сам ей желал «В добрый дальний».
Об авторе:
Анастасия Стародумова, родилась в 1991 году в Кургане. Воспитанница литературной студии писателя Виктора Потанина. Окончила Курганский государственный университет, по специальности «Журналистика (телерадиовещание)», имеет семь лет трудового стажа в печатных изданиях и библиотечной сфере. В настоящее время живет в Екатеринбурге. Магистрант Уральского федерального университета, специальность «Реклама и связи с общественностью (геобрендинг)», исполняющая обязанности пресс-секретаря Свердловской областной универсальной научной библиотеки имени В. Г. Белинского.
Стихи публиковались в зауральских изданиях – альманахе «Тобол», журнале «Сибирский край», газете «Курган и курганцы», пермском журнале «Вещь», коллективных сборниках. В 2012 году выпустила поэтический сборник «Насквозь». Участница смотра молодой поэзии Урала (2016), международного совещания молодых писателей (Каменск-Уральский, 2013), смены «Писатели, поэты и критики» всероссийского форума «Таврида» (Крым, 2015, 2016 – семинар Игоря Волгина).
Победитель областного конкурса «Молодая литература Зауралья» (2016).
