Другой мир
Другой мир
Вдвоём с тобой — здесь всё иначе…
В ночной реке луна горит,
И, то смеясь, то тихо плача,
О тёплый, терпкий малахит
Прибрежных трав река несмело
Бока крутые нежно трёт.
А час назад – бурлила, пела,
Спеша за дальний поворот.
Здесь мир другой. И я… А, впрочем,
Быть может, показалось мне?
И этот влажный выдох ночи
на тихом утреннем окне,
И девственной зари улыбка,
В траве почивший звездопад,
И несмолкающие скрипки
Незасыпающих цикад,
И соловей, встряхнувший утро –
Под стать заре. Он так же ал!
И ветер, что все струны спутав
На арфах утра – заскучал.
И тихо гладит косы вербам,
Целует розовый туман…
Весь этот мир таким бы не был…
(Не говори, что всё – обман!)
Вдвоём с тобой – здесь всё иначе…
Гармония звуков
Имеющий уши, да услышит.
(Евангелие от Матфея).
Ты слышишь? Конечно же, слышишь!
Так шепчет звезда на рассвете.
Так лучик, скользнувший по крыше,
Стекает в тончайшие сети
Сентябрьских тугих паутинок
И бисером росным играет.
Так в травах на плотных куртинах
Свой стебель цветок распрямляет.
Так дышит земля после ночи,
Так плачет берёза весною,
Так тихо рождаются строчки
Стихов под усталой луною.
Так дышит дитя в колыбели.
Так спящих любимых целуют.
Так в тихом церковном приделе
Сердечко поёт «аллилуйю».
Не слышима — слышима нами
Гармония звуков земная.
Так было и будет веками.
Ты слышишь? Ты слышишь. Я знаю.
Крымская весна
Крымская звенящая весна,
Как же ты сияющее-красива!
Счастьем изнутри озарена
И спешишь в объятия России!
Каблучки по камушкам стучат,
Локоны струятся золотые,
И похожа, в общем, на девчат
Синеокой матушки-России.
— Как зовут тебя, весна-красна? –
Юную крымчанку я спросила.
И, смеясь, ответила она:
— Мама с папой нарекли Россией.
И живёт на Крымских берегах,
Где стоят платаны вековые,
Отражая Русь в своих глазах,
Девушка по имени Россия!
Крымские маки
В росном поле шумят ковыли,
Рдеют каплями маки по полюшку…
Оттого ли здесь маки взошли,
Что, сложив свои буйны головушки,
Напоили землицу сполна
Русской кровью великие воины?
Это поле изгрызла война.
Но сквозь тела больного пробоины,
Причащая зарю поутру,
Кумачовые светятся маки,
Над травою, стремясь в высоту,
Как солдаты в последней атаке.
Русь
Вьётся тропка меж сосен высоких,
На высокий ведёт крутояр.
У подножья река в поволоке,
А вдалёке — озёрный муар.
Средь ковра архаичного леса
Блещет купол, и высится крест.
В стайке туч – серебристо-белесый
Конь летит к окоёму небес.
Вот выходит Даждьбог из чертога
В золотисто-багряном плаще —
И искрится сударыня-Волга
В солнцесвятости первых лучей.
Над рекою, качнувшись, прольётся
Колокольная песня Руси —
И сердечко невольно забьётся
От неброской, но чистой красы.
И взирая, как небо целуют
В тонком мареве утра кресты,
Тихо-тихо ко лбу подниму я
С замиранием сердца персты.
Ощущая тепло Берегини,
Я подумаю: «Боже, подчас
В нас такое смешенье религий:
И Христос, и язычество в нас…»
И не важно, какому бы богу
Не молились бы мы в трудный час —
Все мы — русичи, дети Сварóга,
И славянские корни у нас.
И на всех (как положено детям) —
Православная матушка — Русь.
И в течение тысячелетий
Лишь о ней наша светлая грусть.
За неё, живота не жалея,
Кто с крестом под рубахой, кто без —
Наши деды громили злодеев —
Тех, кто грязными лапами лез
Очернить белоствольную нежность,
Истоптать заревую траву…
Знаешь, друг мой, не веря в безгрешность,
Русь – святою я всё же зову.
Нет светлее страны, чем Россия.
Потому и с любовью всегда
Испытующе смотрит Мессия,
Не желая над нею суда.
Русская весна
В полусне под снегами нью-йорки,
И утюжат ветра авеню.
А у нас вешний лучик в осколки
Превратил ледяную броню
Отлежавшихся за’ зиму улиц,
И дырявит сугробов края —
И они, что старухи, сутулясь,
Оседают и тают в ручьях.
А под пледом, морозами свитым,
Зеленится и дышит весна —
Новых судеб рождаются нити
Из-под лёгкого веретена.
Обнажаясь под солнцем бесстыдно,
Каблучков женских просит асфальт.
И девчонки все так аппетитны,
Что ветра переходят на альт.
Со снегами усталости тают,
Не предвидится здесь непогод…
Пусть нью-йорки пока заметает,
А в России весенний дресс-код!
А по России вновь спешит весна
А по России вновь спешит весна,
И трели птичьи будят утро сонное.
И снова синь рассветная полна
Малиновыми чудо-перезвонами.
И снова хочется в луга бежать,
Где сон-трава умыта влагой росною.
Где тихие черёмухи снежат,
И песни пчёл звенят над медоносами.
Над тихой речкой – злато куполов
По сини неба блеском распыляется.
Душа летит! Летит на вечный зов –
Туда, где вера вновь с весной встречается.
Лишь там под перезвон колоколов
Уходит боль. И ношу непомерную,
Как с ночи тёмной тягостный покров,
Срывает ветер с плеч. И снова верую!
Я верую – Россия расцветёт —
Расстанется с тяжелыми оковами.
Рассыплется, как бусы звонких нот,
Вновь детский смех полями васильковыми.
На расстоянии любви
На расстоянии любви
всегда я буду.
В жару и стужу, в дождь и снег,
подобно чуду –
Из тонких ниточек дождя,
снежинок тихих,
Лучей слепящих, изо льда –
мой лик возникнет.
Улыбкой тихой излечу
на сердце раны.
Заштопаю твоей души
я полог рваный.
Из пепла сотворю родник,
коль мучим жаждой.
У самой бездны на краю
сдержу однажды.
На расстоянии любви…
Ты помни это!
Поэтому не уходи
встречать рассветы
За грань, в пространство нелюбви –
там нет их, милый!
Там нет меня… да и тебя…
Там всё постыло…
Не отдавай меня сомненьям
Змеится холод отчужденья
У наших ног.
Глоток из чаши всепрощенья,
Ещё глоток…
Покуда ложь ещё змеится,
Не впрыснут яд –
Не я — простреленная птица,
Не ты распят.
Ещё ладонь моя прижата
К твоим губам,
И слёзы горячи и святы,
И чувства – храм,
И ложе в розах, и спасенье –
Твои глаза…
Не отдавай меня сомненьям –
Нам врозь нельзя.
Это Египет, малышка
— Это Египет, малышка. —
Жёлтый горячий песок,
Плавно ползущий к лодыжкам.
Воздух — изысканный грог.
— Это Египет… Ты слышишь? —
Время ползёт, словно змей.
Солнечный шарик всё выше
Катит из тьмы скарабей.
Льёт небосвод, не жалея
Тысячи солнечных струй.
Локон коснётся вдруг шеи,
Будто гюрзы поцелуй.
Солнце всё выше и выше —
Жарко дыханье Сехмет[1].
В трещинках губы — чуть слышно
Шепчут полуденный бред:
«Мне бы к берёзовым далям —
Слушать росу на заре…»
Систры и флейты, цимбалы,
Плюс тридцать семь в октябре…
… В холод вдруг за кружевами
Заиндевелых аллей,
Видится мне временами —
Солнце несёт скарабей…
В крипте Шпайерского собора
Там было тихо. Лишь холодный камень
Глухими вздохами отсчитывал шаги.
Болезненно подрагивало пламя,
Тяжёлым воском слёзы по свечам текли.
Вели ступени вниз… В прохладе крипты[2],
В спрессованных столетьях время спит.
Там короли – одни, без верной свиты,
Под покрывалами холодных, тёмных плит.
Боясь напрасных слов, коснусь в молчанье
Шершавых плит я тёплой трепетной рукой.
Ну, что для них теперь все войны и страданья,
Коль есть один на всех под сводами покой?
Прилечу издалёка
Прилечу издалёка на чашечку терпкого кофе…
Будет снова огонь за решёткой каминной плясать,
И напиток карминный в хрустальном, сверкающем штофе
Ароматом глубоким и терпкостью будет пленять…
Я соскучилась, милый, по тихим, неспешным беседам,
«Мотыльковому» рою снежинок за стылым окном,
По усталым глазам с бархатисто-ласкающим светом,
И серебряной прядке над милым, упрямым челом.
Прилечу, и опять на двоих отведённое время
Будет сыпать минуты в копилку душевных бесед.
И карминная капля напитка любви Сен-Жюльена
По бокалу стечёт в наступающий тихий рассвет.
И всё о нём
— Вы снова пишете о нём?
— Пока горит душа-лучина,
И в сердце вроде беспричинно
Трепещет бабочка крылом,
Да, я пишу… И всё – о нём.
Покуда мы друг друга молча
Прощаем и не копим жёлчи,
Живём друг в друге на излом…
Да, я пишу. И всё – о нём.
И хоть слова так мало значат,
Но я живу, и это значит –
Минуты, дни – мы пьём вдвоём
И я пишу… Пишу о нём.
Аппассионата любви
Ты помнишь? Мы уже встречались.
Вот так же догорал закат,
И так же свечи оплавлялись
Лет триста, кажется, назад.
И так же ты дышал неровно,
Касаясь трепетной руки,
Искал в очах моих бездонных
След недописанной строки.
Был секретер — перо, бумага,
А на бумаге: «Я…» И всё…
Не написалась наша сага…
Но сквозь столетия несёт —
Как ветра жаркого дыханье,
Зажечь способного свечу —
Любовь безумное посланье:
«О, как же я тебя хочу!»
И шёлк скользит по тонкой коже,
И тихий стон, и шорох штор…
В желанье мы бесстыдно схожи –
Столетьям всем наперекор
В пурпуре тихого заката
Безгрешно-грешные тела
Ожившей аппассионатой
Сольются… Терпкая смола
Течёт по кедру за оконцем,
Дурманит запах мандрагор…
Любви напиток пьём до донца
Разлукам всем наперекор.
У хрустальной протоки
У хрустальной протоки в моём нарисованном доме,
Там, где окна зашторил смарагдовый сказочный лес,
Где лежат облака на лазоревом небе в истоме,
И танцуют стрекозы под звуки звенящих челест,
Там, где мёдом июльским пропитаны утром туманы,
Где роса на заре, словно звёздная россыпь у ног —
Я рассвет разолью: соловьиный, чистейший, шафранный
На заласканный ветром, омытый дождями порог.
И, встречая друзей, опою этим звонким рассветом
Всех, кто мною любим, всех — кого я так долго ждала.
И хоть в дом не войдёт
из вчерашних друзей каждый третий:
Пусть обманут вошедших в прихожей моей зеркала.
Будет полон мой дом: и счастливым, заливистым смехом,
И касанием тёплым доверчивых, ласковых глаз.
Будет всё хорошо! Не жалей, что сюда ты приехал —
Будет всё хорошо в этом сказочном доме у нас.
Начало
Протяни мне ладонь и, в глаза мои глядя, промолви:
«Я люблю тебя так, как никто никогда не любил!»
Я поверю тебе, потому, что под небом бездонным
Вдруг появится ангел… и с пары сверкающих крыл
Мне на плечи посыплется тихая-тихая нежность.
И свирель я услышу, что в райском играет саду,
И по венам волна разойдётся желаньем безгрешным,
И, пропев: «Аллилуйя», все звёзды к ногам опадут.
Я, пожалуй, тебе ничего, ничего не отвечу.
Но в глазах ты прочтёшь то, что больше никто не прочтёт.
Пусть ещё не любовь, но великого чувства предтеча,
От ладони моей до твоей непременно дойдёт.
И в касании рук, в диалоге горячечных взглядов
Две сольются души, как в реке два хрустальных ручья.
Пусть обрушится мир – я отныне с тобой буду рядом.
Потому, что ни с кем не сумею так нежно молчать.
Сшивая нитями любви
Помнишь – в небе журавли
тихим клином
Улетали. А закат
был малинов…
Долго были холода,
выли вьюги,
Но вернулись по весне
птицы с юга.
За любимым в край чужой,
словно птица,
Я летела, обещав
воротиться…
Средь ромашковых лугов
так привольно!
Полюбился шум берёз
белоствольных.
Очарована была
небом синим!
Прикипела, приросла
я к России.
Но журавликом опять
в Украину
Я б летела: там моя
пуповина —
Только родину мою
от России,
Обезумев от свобод,
в эйфории,
Оторвали, отсекли
на майдане,
Не жалея ни о чём
«басурмане»…
На растерзанную плоть —
ложью-ядом…
Украина! Боль моя!
Знай, я рядом!
Долго нитями любви
воедино
Буду я сшивать края
стран любимых.
Соком трепетных берёз
мазать раны,
Чтоб свечами зацвели
вновь каштаны.
Помни, друг мой, моему
сердцу-птице
Не преграда – ни слова,
ни границы.
Письмо в Осовец
(защитникам крепости Осовец 1914-1915 года)
Я писала письмо-
в Осовец, в неподкупное прошлое,
И просила тебя: «Подпоручик, родной, уцелей!
Уцелей и вернись,
ненаглядный, любимый, хороший мой!»
И молила святых за тебя, мой родной, и друзей.
Только прошлое мне
отвечало бездушным молчанием,
И в ночи снова видела я, как зелёный туман
Разъедал то далёкое утро
июльское, раннее,
И цветы облетали и падали в жёлтый бурьян.
И, казалось, не встать.
Но вставали российские воины!
Из отравленных лёгких хрипело над полем «ура».
Потому, что из теста другого все русские скроены —
Это воины света — солдаты любви и добра.
Я оплакала всех:
тех, кто землю, как первую женщину,
Обнимал, умирая от тяжких полученных ран.
Милый мой подпоручик,
с тобой мы остались не венчаны —
Повенчали со смертью вас пули, да хлорный туман.
Лента памяти и медаль «За Победу над Германией»
На ладони – медаль. За Победу в войне сорок пятого.
От медали тепло, как от сердца живого отца.
Почему-то припомнился лик Иисуса распятого
В обрамленьи густом из тернового шлема-венца…
О, отец! Ты прошёл всю войну, через боль и страдания:
Ты друзей хоронил и глотал Севастополя соль…
За Победу медаль: нам, потомкам твоим, в назидание
Ты оставил с любовью, закончив земную юдоль.
А теперь на груди, в знак того, что люблю и всё помню я,
Ленту цвета огня с чёрным дымом прошедшей войны
Приколю и себе, и детишкам с любовью огромною —
Потому, что лишь верой и памятью все мы сильны.
Ну и пусть, нас теперь в Украине твоей «колорадами»
Называют, шипя. И «медалька» твоя не в чести.
Но «жучок колорадский» с твоими глазами-агатами,
Правнук твой будет с гордостью ленточку эту нести.
Расцветает мой сад
Расцветает мой сад: опьяняющий запах сирени,
Белопенной чадрой прикрываются вишни опять…
Пусть сжимается время, подобно кусочку шагрени,
Но я снова его разверну (непокорное) вспять…
Пусть совсем ненадолго. Под сенью отцовского дома —
Я омою лицо свежевыпавшей лёгкой росой,
И упрячу лицо в цвете вишен. И в сладкой истоме
На отцовской груди я притихну под тёплой рукой.
И, погладив меня, папка тихо коснётся губами
Чуть заметной морщинки – такой, как на лбу у него.
Время, время…. Ну, что же ты делаешь с нами?
Расцветает мой сад, но уже без отца моего…
Скажи мне, старец
Скажи мне, старец, ты ведь знаешь, верно?
(устами старцев нам вещают боги)
Как скоро мир очистится от скверны?
Заблудших к храму поведут дороги?
Двадцатый век весь кровью был пропитан,
И в двадцать первом старятся гекубы.
В который раз наш мир огнём испытан…
Скажи, старик! — Чуть шевельнулись губы:
«Когда в России мёртвые с живыми
К плечу плечо побатальонно встанут,
Расплавит все кровавые режимы
Святой огонь из православных храмов.
По всей земле пройдут полки Бессмертья,
В сердцах огонь добра и веры множа.
Не опускайте рук, любите, верьте.
Но меч святой не смейте прятать в ножны…»
Промокшая макушка лета
О, видно я схожу с ума,
Коль за окошком дождь печальный —
Как тихий плач исповедальный
Иль воспевание псалма.
Дрожит серебряная скань
Паучья за оконной гранью.
И пахнет белою геранью
Промокшая дождями рань.
И кажется, что все дожди
Прольются именно в июле,
Поскольку Бог теперь в отгуле,
И солнышка пока не жди…
Дожди, дожди… И день, и ночь.
(Промокшая макушка лета).
А солнце загуляло где-то,
Сбежало от июля прочь…
Сумасбродный апрель
Как же нежно всю ночь за окошком свирель
Изливала сегодня мне душу.
Эти песни со мной одуревший апрель
В полусне зачарованном слушал.
А под утро проснулся мой пьяный апрель —
И лучами в небесной кювете
Размешал и разлил всю свою акварель
По уставшей от снега планете…
Ввысь, в прозрачную даль жёлто-синим глазком
(Ледяную скорлупку проклюнув),
Осторожно глядит любопытством влеком
Первоцвет умилительно юный.
Ты капризен, апрель. Слишком ветрен, строптив —
Не сгуби синеглазый росточек:
Возрождается мир по причине любви
И упорства таких одиночек.
Вот такие, как он пробивают броню
Нелюбви и глухого безверья.
Не начни умоляю с зимою возню,
Коль наступит назавтра похмелье.
Дай росточку любовью весь мир напитать
И дыханием лёгкого цвета.
Не блажи, и не смей по ночам бормотать,
И плеваться снегами при этом.
Отвези меня, пражский извозчик
Отвези меня, пражский извозчик,
в век другой – на столетье назад,
В Конопи΄ште[3], где розы сменяют
алый цвет на печальный наряд.
Отвези меня, пражский извозчик,
может быть я успею туда,
Где ещё нет ни горя, ни крови,
где играет заря у пруда…
И, пожалуясь тихо на старость,
похромает в ночи фаэтон,
То ли песню тоски испуская,
то ли песнею рвущийся стон…
Как мы оба с тобой виноваты:
ты, извозчик — что стар, неуклюж.
Ну, а я в том, что видела звёзды
в беспросветной шершавости луж.
Мы, конечно, с тобой опоздали —
Фердинанд ускакал в никуда…
И блеснула гранатовым камнем
то ли в луже, то ль в небе звезда.
И смешала война кровь и слёзы
на страницах, границах держав…
Нет, не Бог поскользнулся, качнулся,
чашу мира вновь не удержав —
Это я – не успела вернуться.
Это пегие кони твои
Не нашли в то лихое столетье
под слоями ветров колеи…
И сжирает и жизни, и судьбы
войн несущихся адский огонь.
Погляди, снова жизнь чья-то пала
догоревшей звездой мне в ладонь.
Иду на любовь
Я иду на любовь!
Не убрав паруса, через бури.
Я иду на любовь –
Вопреки всем штормам – будь, что будет.
Слышу ангела крик:
«Не лети!» — у себя за спиною,
Но, послушный мне бриг
Мерит волны: волна за волною.
Я иду на любовь…
Режут воздух дрожащие штаги[4],
Скрип, как скрежет зубов –
И уходит по каплям отвага.
То ли сбилась с пути?
Или может — любви нет в помине?
Бросит ангел: «Прости!»
И сорвётся бескрыло в пучину…
Бесконечность и я…
А штурвал предвкушает свободу!
В небеса – лития[5],
И мой бриг уже черпает воду.
Но в отчаянья миг
Чьи-то руки коснутся штурвала,
И покорный им бриг
Срежет кромку девятого вала.
Словно голос из снов
Я услышу, знакомый до боли:
«Мы идём на любовь,
Не волнуйся, я рядом с тобою…»
Осень
Осень жизни, как и осень года,
надо, не скорбя, благословить.
Уильям Блейк, перевод Э.Рязанова.
Скоро осень вальяжно, без стука войдёт в наши двери,
И ковёр золотой аккуратно расстелет у ног.
Нам с тобой предоставит удобные кресла в партере.
Что ж, присядем, мой друг? Я считаю, что это предлог
Посидеть, помолчать и послушать, как падают листья,
Как вздыхают рябины, кровя, на сухую траву,
И услышать, как там, в недоступном пока закулисье,
Белокрылые птицы кого-то печально зовут…
Пусть немножечко жаль уходящего знойного лета,
Но осенняя грусть может тоже прекрасною быть.
Глянь – под кроной рябин от корней подрастают их дети…
Пусть и наши растут. Ради этого стоит нам жить…
Мысли вслух
А что есть в мире «я»? Ну, кто «я» — во Вселенной?
Песчинка из песка – одна из сотен тонн?
Букашка с миллиметр? Сосуд души нетленной,
Что жаждет мир творить? Иль просто эпигон?
Гляжу на капли рос и слышу их молчанье,
И чувствую их боль, когда – плевок и грязь.
И с душами зверей, идущих на закланье,
Я чувствую нутром болезненную связь.
Ломают ли цветки невинных белых лилий –
Текут их слёзы мне в горячую ладонь.
Сдирают ли кресты с глядящих в небо шпилей —
Мне душу жжёт святой и праведный огонь.
Я слышу сквозь века людей, давно ушедших.
И по моей щеке вдруг катится слеза,
Что обронила мать над дитятком безгрешным
Лет сто тому назад, молясь на образа.
Я вижу в зеркалах истории и судьбы,
Лишь промелькнувших в них и страшных рож, и лиц…
И слышу из глубин веков шамана бубен,
И шелест Книги Книг зачитанных страниц…
Так значит «я» — есть мир? В кочующих нейтрино
В мой мозг занесена’ космическая суть?
И в мире всё поврозь, но в целом всё едино?
И сверлит мысль висок. И снова не уснуть…
Почти что – бог
Лунный диск опять за сизой дымкой.
Свищет ветер. Морось. Холод. Грязь.
И дождинки — осени слезинки
По стеклу опять текут, змеясь.
День проходит. Завтра парафразом
Новый будет тоже слёзы лить.
И уже отказывает разум
Понимать – о чём он там бубнит.
И божок на полке деревянный
Поменял улыбку на оскал —
Смотрит ввысь на полог неба рваный,
Тщась туда отправить стоп-сигнал.
…В тишине вдруг тихо сонный ангел
Из кроватки детской позовёт.
Что ему дожди и Божьи ранги?
Он улыбкой солнечной сотрёт
Грязь и дождь, и холод заоконный.
Ручкой тёплой грусть сотрёт с лица.
Он почти что Бог, хоть без хитона,
А’ссиста[6], без тоги и венца.
Песня тишины
Январь украсил филигранью
Прозрачно-чистой белизны
Моё окно. И лик луны
Чуть виден – будто он в изгнанье.
И звёзд холодное мерцанье
Не нарушает тишины.
Всё это — за стекольной гранью.
А в доме — белые холсты,
Свеча и белые цветы.
Я затаю на миг дыханье,
И, погружаясь в волхованье,
Услышу песню тишины.
Как разгулялся нынче май
Как разгулялся нынче май, как вспенил вишни!
И, вспоминая о весне своей давнишней,
Я затеряюсь средь вишнёвых белых кружев,
И мир сегодняшний вдруг станет мне не нужен…
И полетят, как мотыльки из выси горней,
Мне хлопья белые в раскрытые ладони.
И будет сладостно-щемящим отрешенье
Под вальсом тихого вишнёвого снеженья.
И пусть твердят, что в жизни всё неповторимо,
Но я вернусь в свою весну, как пилигримы,
Что бродят млечными путями средь столетий,
Неся вишнёвый аромат хмельных соцветий.
Что наша жизнь?
Сонетная композиция
I.
Подобна ль жизнь цветущей орхидее
Невыносимо броской красотой?
Похожа ль на цветок совсем простой,
Который скромно в поле голубеет?
Цветёт, и взгляды приковать не смеет,
Но покоряет скромной чистотой.
Цветок, не искушающий мечтой —
Собою украшать оранжереи.
Он привлекает пчёл своим нектаром.
Его неброским повинуясь чарам,
Пчела опустит тонкий хоботок
В его теплом наполненную чашу.
А ты, вглядевшись, изумлённо скажешь:
«Совсем невзрачен, вроде бы, цветок».
II.
Совсем невзрачен, вроде бы, цветок.
Но синь его так трогательно, чисто
Души коснётся. Так художник кистью
Кладёт на холст прозрачнейший мазок.
И тот мазок, как воздуха глоток
Среди пустых пейзажей неказистых.
И вот рука искусного флориста
Цветком простым соединит венок.
И заиграет жизнь в букете этом
Каким-то дивным, непонятным светом.
И это есть — живая красота.
Простой цветок. Но он – как панаги’я.
И без него роскошные, другие —
Картинка с глянцем – в общем, пустота.
III.
Картинка с глянцем – в общем, пустота.
Бывает жизнь беспечно суетливой —
Летим аллюром по судьбы извивам,
Не ведая ни сбруи, ни кнута.
Но вот она – последняя черта.
Под оком неподкупным объектива
Что смотрит сверху- жил ли ты красиво?-
Падёт слеза к подножию креста.
И значит сердце, как родник живой.
Исток его прозрачно-голубой
Не высушили ветры-суховеи.
И напои’т он новенький росток.
И улыбнётся новой жизни Бог.
Подобна ль жизнь цветущей орхидее?
Покояние
(венок)
Прости нас, Господи, прости
За Коптяковскую[7] дорогу…
Я знаю, всех ты спросишь строго
За всё, что сделано в пути.
Прости нас, Господи, прости!
За Коптяковскую дорогу,
Где преступленья скрыли след
На много долгих-долгих лет.
Простишь ли, Господи, в итоге
За Коптяковскую дорогу?
Я знаю, всех ты спросишь строго
За муки каждой из княжон,
Наследника последний стон…
Шакалов, нелюдей двуногих —
Я знаю, всех ты спросишь строго.
За всё, что сделано в пути,
(Пусть запоздало покаянье,
И Русь достойна наказанья)
Покой мы сможем обрести?
За всё, что сделано в пути.
Прости нас, Господи, прости.
Быть может в будущем Россия
Сумеет праведно, красиво
Идти по светлому пути…
Прости нас, Господи, прости!
Здравствуй, чужая любимая
«Здравствуй, чужая любимая.
Жаль, не меня ты ждала…
Может, прошёл бы и мимо я –
Окон своих зеркала
Ты не зашторила… Полноте,
Вижу – устала ты ждать…
Свечи, зажженные в комнате,
Дымно, устало дрожат.
Если б окно отворила ты –
Пряди и губы твои
(пусть и ненужный, отринутый)
Я б целовал до зари.
Нежно к груди прикасался бы,
Гладил бы шёлк твоих щёк,
Тихо у ног расплескался бы…
Если бы только я мог!..
Здравствуй, чужая любимая.
Жаль, что другого ты ждёшь…» —
Каплями нетерпеливыми
Так барабанил ей дождь.
Рожденная свободой
Без края степь. Типчак, ковыль…
Несётся кобылица.
Свободы дочь! И только пыль
Из-под копыт клубится.
Свободы миг, степной простор –
Милей, чем в стойле годы.
Летит она во весь опор
От сытой несвободы…
… Случилось взять её в полон
(последней из тарпанов!).
Как долго билась о загон,
Бока свои изранив.
Кровавой, тёмною слезой
Оплакала неволю.
Пустой глазницею с мольбой
Глядела долго в поле…
Закон генетики поправ,
Её держали в стойле,
И усмиряли гордый нрав.
А ей казалось пойлом
Вода неволи и трава,
Что пахла несвободой.
Да, кто нам, люди, дал права
Повелевать природой!?
Свободной крови вечный зов
Не усмирить веками!
Освободившись от оков —
Несётся дочь тарпанов[8].
Несётся в степь, где росы вновь
Напоят чистой влагой.
Где топот вольных табунов
Как гимн её отваге
В веках никем неистребим.
И будут мчаться кони!
И смеет ветер лишь один
Их гривы смело тронуть.
[1] Сехмет – дочь Ра, богиня жары, повелительница палящего солнца
[2] Крипта – усыпальница королей
[3] Конопи΄ште – одна из резиденций наследника Австро-Венгерского престола Франца Фердинанда, наследника австро-венгерского престола, убийство которого послужило поводом для развязывания 1-ой мировой войны.
[4] Штаги – канаты, удерживающие мачты от падения.
[5] Лития’ — (от греч. lite — просьба – усердное моление), моление вне храма
[6] А’ссист – в иконописи штрихи из сусального золота или серебра на складках одежд, перьях, крыльях ангелов. Традиционно ассистом расписываются, прежде всего, одежды Христа, когда oн изображается во славе.
[7] Останки пяти членов императорской семьи, а также их слуг, были найдены в июле 1991 года неподалёку от Екатеринбурга под насыпью Старой Коптяковской дороги.
[8] Последний дико живущий тарпан погиб в 1879 году при попытке его поймать поблизости от степного заповедника Аскания-Нова на Украине.
Об авторе:
Светлана Бурашникова, родилась и выросла на Украине в г.Александрия. Закончила Одесский политехнический институт. С 1991 г. – россиянка. Живёт в г.Сарапул.
Член Международной Гильдии Писателей.
Член РСП. Председатель Правления РО РСП.
Кандидат в члены ИСП.
Лауреат 4-го Международного поэтического конкурса «Золотая строфа».
Медаль и Диплом «Автор — стильное перо» Международного конкурса «Русский Stil» в 2013 и 2014гг. Германия.
Дипломант литературной премии «Наследие-2014», учрежденной Российским Императорским Домом.
Серебряный лауреат Национальной литературной премии «Золотое перо Руси-2014».
Диплом «За служение высокому искусству слова» литературной премии им. Бешенковской — 2015г.
Лауреат 1 степени премии на Приз «Хрустальное яблоко им. писателя С.Миловского» от Русской Православной церкви.
Нагрудный серебряный Знак особого отличия «Серебряное перо Руси» Национальной литературной премии «Золотое перо РУСИ»-2015».
В 2012г. под эгидой МГП выпущен авторский сборник «Падать вверх».
