Связаные одной кровью
Связаные одной кровью
– Он и отца любимец.
– И об этом
Я не скорблю. Как будто я не должен
Любить того, кого отец мой любит!
<…>
Мы братья.
И братьями останемся.
Дж. Г. Байрон «Каин»
Иаков медленно уходил от стана. Перед ним у подножия холма блестела лента реки. Он заслонился рукой от солнечных бликов, огляделся. Рыжие холмы, редкий кустарник, черные точки птиц. Тяжело вздохнув, он решительно пошел вперед.
Солнце взбиралось все выше. Иаков поднялся на холм и почувствовал, как внезапно ослабели ноги. «Трус! Раньше надо было бояться! А теперь поздно… Но что я ему скажу?..». Ветер донес до его слуха топот копыт. Он всмотрелся в мглистую даль и разглядел на берегу реки множество всадников, приближавшихся неспешной рысью. Сердце бешено заколотилось. Он замер, не в силах двинуться дальше. «Господи, если отец благословил меня по Твоей воле, помоги мне!».
Всадники приближались. Чуть впереди остальных ехал могучий мужчина с волосами цвета меди. «Он!» – понял Иаков, заворожено глядя на наездника. Тот круто осадил скакуна, легко соскочил на землю и, бросив рабу поводья, начал стремительно подниматься на холм. Иаков глубоко вздохнул, выпрямился. Шаги слышались все ближе. Он вскинул голову и встретил пронзительный взгляд сапфирово-синих глаз из-под косматых бровей.
С минуту братья молча смотрели друг на друга. Иаков первым отвел глаза. Исав неторопливо подошел и вдруг крепко прижал младшего к груди.
– Здравствуй, брат!
Иаков едва не задохнулся в его объятиях.
– Исав… – прошептал он, чувствуя, как подступают слезы.
Старший взял брата за плечи, отстранил, рассматривая.
– Ты возмужал, малыш! И руки, видно, к делу приспособил. Молодец!
– А ты не изменился, Исав. Нисколько, будто годы мимо прошли.
– Ну конечно! – недоверчиво засмеялся старший. – Язык у тебя все такой же бойкий! Ладно, что ж мы стоим – идем ко мне в шатер.
Иаков изумленно смотрел на брата.
– Идем, идем! Выпьем, поговорим.
– Если зовешь.
Исав обхватил его за плечи и повлек вниз, в долину, уже пестревшую шатрами.
Трапезу завершили в сумерках. Иаков хотел, было встать.
– Куда ты?
– Засиделся. Темнеет уже. И семья заждалась.
– Ничего, подождут. Не торопись.
Иаков насторожено взглянул на Исава.
– Почему не торопиться?
– Мы не поговорили о самом главном.
Иаков подобрался. Брат нависал над ним, огромный, сильный, обжигая пронзительным взглядом вдруг потемневших глаз.
– Ведь нам есть о чем поговорить, не так ли? – усмехнулся он.
Иаков замер, сжавшись в комок.
– Как ты боишься меня, братец! – Исав сел напротив. – Успокойся. Я ничего тебе не сделаю. Но этого разговора я ждал слишком долго. Так что не спеши уходить.
– Не спешу. Я сам пришел поговорить, – как можно спокойнее ответил Иаков.
– Опять хитришь! Не лги – ты очень не хочешь этого разговора: пытался задобрить меня дарами, заговорить зубы. Не выйдет! Мне нужны ответы!
– Я понял, брат. Я готов.
– Правда? – насмешливо спросил Исав. – Посмотрим… Да сядь ты по-человечески! Не жмись в угол, как мышь. Хотел бы я тебе зла, не звал бы в гости.
Иаков осторожно придвинулся ближе к огню, жестом отверг чашу вина.
– Как хочешь. Тогда первый вопрос: зачем ты вернулся?
– Но… – растерялся Иаков, – я пришел на родные земли, к отцу…
– Много же лет тебе понадобилось, чтобы вспомнить об отце!
– Неправда! Я никогда о нем не забывал. Просто…
– Просто пока было выгодно, предпочитал оставаться в Хараане.
Иаков с удивлением взглянул на брата. Тот невесело усмехнулся.
– Время – лучший учитель, малыш. Все постигается с опытом.
– Да, – впервые в жизни Иаков почувствовал, ему не хватает слов.
– Что молчишь? Возрази, если я не прав.
– Ты прав… отчасти. Я же рассказал – Лаван не отпускал меня.
– И мой хитроумный брат столько лет не мог придумать способ сбежать?
– Хорошо, постараюсь быть честным. Ты прав: пора объясниться. Спрашивай.
– Я повторяю вопрос: почему ты вернулся?
– Мне велел Господь. Да… я сам часто думал об этом, но не решался. И вот Бог явился ко мне и приказал вернуться сюда.
– Бог? Что ж… почему бы нет? Ты ведь получил Его благословение.
Краска бросилась Иакову в лицо, он отвернулся.
– Зачем отводишь глаза? Тогда надо было стыдиться. Теперь поздно.
Иаков молчал. Горькая усмешка искривила губы Исава.
– Вот мы и подошли к самому страшному для тебя вопросу, правда, братец?
Младший молчал.
– Ответь! – жестко велел старший.
– Да, – едва слышно произнес Иаков.
– Тогда объясни, почему ты это сделал?
Повисла тишина. У становища завозились верблюды, раздался ослиный крик. Исав выглянул из шатра, прокричал что-то и снова повернулся к брату.
– Видишь ли… мама… – начал Иаков.
Ответный жест брата словно запечатал ему губы.
– Не надо про мать. Когда я вернулся, говорил с ней. Она мне все объяснила.
– Ты говорил с ней об этом? – изумился младший.
– Я предпочитаю прямые пути.
Снова лицо Иакова залила краска стыда.
– Что же мама сказала тебе?
– Сказала: никогда не понимала, почему благословение может получить лишь один. Тебя она любила больше, не смогла смириться с тем, что это буду я. Что я мог ответить? У родителей есть право на любимчиков.
– Но ведь совершился обман!
Глаза Исава сверкнули.
– Да. Но думаю, они с отцом сами разобрались.
– И ты?..
– Больше никогда не возвращался к этому. Я все простил.
– Она умерла при тебе? – взволнованно спросил Иаков.
– Да. Я принял ее последний вздох, закрыл ей глаза… – Голос Исава дрогнул. – Ее последние слова были о тебе. Она очень тебя любила!
Снова повисла пауза.
– Так я жду ответа.
– Мама так хотела. Ты сам говоришь.
– Ты мог отказаться – ведь это был обман.
– И я сам этого хотел… очень…
– Ну вот! Сколько лет понадобилось, чтобы признаться! Думал, я не понимаю?
– Чего?
– Ты не мог терпеть, что нас двое, все приходится делить. Тебе одному нужно было все: мое первородство, родительская любовь, отцовское благословение.
– Нет! – запальчиво выкрикнул Иаков. – Я…
– Да! Не пытайся лгать! Ты никогда по-настоящему не любил меня, брат.
– Исав… – слова застряли у младшего в горле.
– Будешь отрицать? Глупо! Я всегда это чувствовал, – он горько улыбнулся. – В любви мы не вольны. Ни кровь, ни долг ничего не значат. Так что я не виню тебя.
– Не винишь? – задохнулся Иаков.
– Нет. Но понять хочу: ты обманом завладел всем, что по праву мое, ты взял то, что не тебе назначено. И спокойно без сомнений можешь пользоваться всем?
– Но… Господь это позволяет. Он помогает мне…
– Оставь Бога! Я тебя спрашиваю! Ты взял столько, получишь наследство отца и живешь спокойно, зная, что все это украдено?
– Вот оно что! Положим, первородство ты сам мне уступил. Умнее надо быть!
Исав вскочил. Иаков отпрянул. Старший отошел к стенке шатра, отвернулся, закрыл лицо руками. Повисла тишина. Иакову показалось, что прошла вечность. Когда Исав обернулся, он был спокоен, лишь губы сжимались как-то особенно плотно.
– Все ясно, братец. У меня больше нет вопросов. Возвращайся к семье и не бойся – я никого и ничего твоего не трону. Иди.
Иаков заглянул брату в глаза.
– Боже… какая же я тварь, – прошептал он.
– Что медлишь? Тебе пора!
Холодный голос Исава бичом хлестнул по сердцу.
– Исав, погоди!..
– Иди, говорю.
– Брат, позволь сказать!.. – Иаков опустился на колени.
Исав жестом приказал ему встать, отвернулся.
– Ты все сказал. Ступай. Поторопись навестить отца – он совсем постарел.
Иаков поднялся, побрел к выходу, приподнял полог – стремительно гасли сумерки. Он беспомощно оглянулся на брата, с тяжким вздохом переступил порог.
– Постой, – догнал его голос Исава.
Младший бросился обратно.
– Я об одном забыл спросить: ты никогда не жалел, о том, что сделал?
Иаков раздумывал несколько секунд.
– Нет!
– Тем лучше, – печально улыбнулся Исав. – Неси свое бремя, брат.
– Бремя?
– Ты прекрасно меня понял: когда дано так много, это больше долг, чем радость.
Иаков опустил глаза.
– Верно.
– Так-то! Все, иди. И забери свои дары. Я не приму их.
– Почему?!
Исав с иронией взглянул на младшего.
– Что ты пытался купить – мое прощение или любовь?
– Я… – Иаков бросился к брату.
Тот предостерегающе вытянул руки.
– Только не лги снова!
– Я не собирался лгать! Я… сам не знаю! Почему ты принял меня так радушно?
Исав молчал, насмешливо глядя на него.
– Тебя родители просили помириться со мной?
– Отец даже не знает, что ты возвращаешься. Будешь объясняться с ним сам. А матери не надо было просить. Она понимала, я давно простил тебя.
– Как?!
– Неужели ты действительно думал, я подниму на тебя руку?
– Да… Ведь у тебя есть причина ненавидеть меня.
– Есть. Но мы братья. Если ты никогда не любил меня, это не значит, что я…
– Исав!
Слезы хлынули из глаз Иакова. Он хотел обнять брата. Тот удержал его.
– Не надо! Поздно… — он разжал руки. – Видишь, покупать тебе нечего. Так что забери все и спеши к отцу. Он будет очень рад.
– А ты?..
– Собираюсь в Сеир. Хорошие пастбища, много места.
– Надолго?
– Навсегда, наверно. Надо прощаться.
Они опять замерли, глядя друг на друга. Первый шаг сделал Иаков.
– Знаешь, Исав, я правда не жалею о том, что совершил. Но мне было стыдно. И сейчас стыдно. И бежал я больше не от страха – от стыда.
Исав чуть улыбнулся.
– Я знаю. Но если бы все вернуть, ты поступил бы так опять?
Щеки Иакова снова залила краска.
– Наверно…
Глаза Исава сверкнули, но на губах появилась улыбка.
– Наконец-то ты сказал мне правду с первого раза. Спасибо.
– Еще не всю правду, брат… Только сейчас понял: я упустил великое богатство – твою любовь. Никакие сокровища мне не заменят этого…
Исав молчал. Вдруг его глаза наполнились слезами. Он быстро отвернулся.
– Слишком поздно, – глухо сказал он. – Ничего не вернешь.
– Да… Но я не забуду этот день… Я привык побеждать, но сегодня ты одержал верх надо мной – я не умею быть таким великодушным.
Исав обернулся.
– Может, ты просто не пробовал?
– Не знаю… Но я не забуду твой урок. Благослови тебя Господь, брат!
Старший усмехнулся.
– Тебя Он уже благословил. Так пусть не оставит никогда. Прощай.
– Прощай, брат… – Иаков с мольбой взглянул на него. – Дозволь?
Исав молча прижал его к груди. В тишине Иаков услышал бешеный стук их сердец. Старший разжал руки, отвернулся.
– Иди…
Младший порывисто схватил его жесткую руку, прижал к губам, вышел из шатра и стремительно зашагал в ночь.
Арлекин
1
Мне холодно. Задумчивый и хмурый
Осенний день мне выстудил нутро.
Смеркается. Безликие фигуры
Глотает ненасытное метро.
Сквозь дождь и листопада оголтелость
Иду. Сквозь город, тонущий в огнях…
Не первому кричать мне захотелось:
«Послушайте! Услышьте же меня!»
Я… Но, боюсь, вам тут же станет скучно.
Банальный мой рассказ вам ни к чему…
И если отвернётесь равнодушно,
То я пойму… Увы! Я вас пойму!
Сам виноват. Мне всё игра и шалость,
Сюжет для песни, к образу штрихи…
Мне в жизни роль хорошая досталась –
Насмешник и задира Арлекин.
Он весельчак, он шутки обожает,
Не может без проказ прожить и дня.
Я думал, мне ничто не угрожает,
Повсюду маска выручит меня.
Мне было больно – громче я смеялся,
Мне было горько – пел еще звончей.
Я тем сильнее маске покорялся,
Чем сердце бунтовало горячей.
Обида, страх – на всё своя гримаса,
Поди пойми, где образ, где я сам.
И даже плакать научилась маска,
Но жаль – по расписанью, по часам.
Я создавал и образы, и роли,
Я возомнил себя почти Творцом…
Но маска душу не спасёт от боли,
Лишь скроет от других твоё лицо.
Я скрыл за ней измены и потери,
Смеялся всем назло и вопреки…
И доигрался: кто теперь поверит,
Что загрустить вдруг может Арлекин?
Я – Арлекин с холодными глазами.
Упрям, насмешлив… Нелегко со мной!
Но как же быть с внезапными слезами
Наедине с задумчивой Луной?
Вы злитесь, что натянута улыбка?
Что песня, не щадя, по нервам бьёт?
Простите! Знаю – радость слишком зыбка,
Чтоб Арлекин смел разрушать её…
Не смеет он! А я?… Средь листопада
Иду сквозь город, тонущий в огнях…
Послушайте! Мне ничего не надо!
Примите лишь таким, как есть, меня.
2
Пред темнотой, где нет ни лиц, ни глаз,
В лучах прожекторов, как обнажённый,
На сцену выхожу в который раз,
Дыханьем жарким зала обожжённый.
Ты, темнота, я знаю – ты жива,
Там сотни душ томятся в ожиданьи.
А у меня в запасе лишь слова,
Заученные радость и страданье.
А у меня есть только три часа,
Чтоб, не фальшивя, жизнь прожить чужую,
Чтоб замер зал, умолкли голоса,
Сердца забились чаще… Что скажу я?
Как сделаю своей чужую боль?
Как в плоть иную влезу, душу, шкуру?
Вы говорите: «роль». Да, это роль –
В угоду вам забыть свою натуру.
Вам приходилось плакать ни о ком?
Страдать о том, чего не проживали?
Смеяться, пряча в горле слёзный ком?
Нет? Так поймёте вы меня едва ли.
Иду вперёд. А впереди – стена.
Та самая – четвёртая, живая.
Совсем не миф. И лучше вам не знать.
Какой ценой я стену пробиваю.
Иду. Боюсь, признаться я дерзну,
Той жадной тьмы, внимающей и зрячей.
Мне страшно, что услышу тишину
В ответ на крик души моей горящей.
Пред вами я. Слепят прожектора.
Не отступить – другой во мне проснулся.
И началась опасная игра…
В ней цель, чтоб до сердец я дотянулся…
Я иль не я? – Ответа не даю.
Чужая боль мои роняет слёзы.
Тот, кто внутри, в плен душу взял мою.
Я наяву творю его из грёзы.
На грани двух миров живу, дышу…
И так боюсь, что не услышан буду!
Не в праве я, но всё же вас прошу:
Прислушайтесь, хотя бы на минуту.
Я душу обнажаю без стыда,
Я сотни раз живу и умираю,
Чтоб мой кошмар не сбылся никогда –
Что в пустоте ни для кого играю…
Чу! Ожили? Я интересен стал?
Прислушались… О, не сфальшивить только!
Пронять! Дожать!.. Ах, как же я устал
Об эту стену биться! Больно… Горько…
Вам нравится? Жизнь, смерть – всё ради вас.
Пусть вы не правы будете, но всё же
Ваш приговор, не книжные слова,
Мою судьбу безжалостно итожит.
…Меня не хочет нынче слышать зал!..
А в горле ком, и стоном ноты льются!
Мне умирать пора, я всё сказал…
Они смеются?.. Нет! Они – смеются…
3
Привычным жестом грим и образ стёрты.
Не надо света – полумрак нежней.
Сижу один за столиком истёртым,
Глядясь в туман неоновых огней.
Всё кончилось. Уже темно и пусто,
И в коридорах гулких тишина.
Опять успех… Зачем же мне так грустно?
Зачем застыл у тёмного окна?
Вам нравились мой пыл, азарт, удалость.
Я чувствовал – внимает жадно мгла…
Так почему тоскливая усталость
На душу страшной тяжестью легла?
Сижу, окутан дымом сигаретным,
И мыслей ход бессвязен и нелеп –
О чём-то давнем и уже запретном,
Что потерялось в суматохе лет.
Да что со мной! Мне ль тосковать пристало?
Но хочется сегодня одного:
Закрыть глаза, откинуться устало,
Не слышать и не видеть ничего…
Увы, шалишь! Давно заждался город,
Мне выстелил дорогу из огней.
В карманы руки, поднимаю ворот
И ухожу в сырую тьму по ней.
Иду в толпе, на тысячи похожий,
Вот кто-то мельком взглянет и решит:
Обычный припозднившийся прохожий
В метро от ветра спрятаться спешит.
Толпы песчинка… Отличат едва ли…
Но как обида по душе хлестнёт,
Когда меня, кто бурно хлопал в зале,
Спеша куда-то, грубо оттолкнёт.
Он не узнал, конечно, не поверил.
В толпу со сцены!.. Не поймёте, нет,
Что гаснет свет, захлопывают двери,
И я – лишь я, я – человек вдвойне.
Я здесь, иду, на вас похожий, рядом,
И так же ветер бьёт упрямо в грудь…
Но вы скользнёте равнодушным взглядом
И поспешите в переход нырнуть.
4
Ночь раскрыла объятия мне…
Жест бесхитростный, тихий, простой.
Я остался один в тишине,
Тьмой окутанный и пустотой.
Отрешившись, забывшись на миг
В цепких пальцах задумчивых грез,
Не сдержал в небо рвущийся крик
И молитву Тебе произнес.
Я молился, себе вопреки,
Без положенных формул и фраз…
Я молился… И были горьки
Те слова, что кричал в первый раз.
Все сказал, что таилось давно
В сокровенных глубинах души,
В маску гордости заключено…
Все спросил – и про смерть, и про жизнь.
Я Тебя упрекнул ли? Отнюдь!
Жизнь как данность умею ценить.
Только мысли куда прогоню?
Не ропщу, но прошу: объясни!
Ты нас создал на радость и боль,
Жизнь, как сказку и муку, нам дал.
Только как мне играть эту роль,
Что постичь не могу никогда?..
Я – творенье Твое – лицедей.
Ты был щедр, создавая меня:
Отличил, отделил от людей
Жгучей искрой святого огня.
Я в душе его нежно храню,
Я живу, подчиняясь ему.
Но зачем Ты прибавил к огню
Страх и слабость, невзгоды и тьму?
Для чего Ты пытаешь меня
Вечным выбором, ширью дорог?
Это плата за жар от огня?
Иль ко всем на Земле Ты так строг?
Может, я слишком много хочу,
Без поправки на прозу? Прости!
Но обидно, как только взлечу,
Вниз срываться в начале пути!
Почему, вдруг рукой осеня,
Ты другой должен что-то отнять?!
Ты, наверно, так любишь меня?..
Но любовь эту мне как понять?
Боже Правый! Загадки Твои
Я не тщусь разгадать. Но молю:
Возлюби нас – созданья свои –
Столь же просто, как жизнь я люблю.
Не жалей! Все жалеть мастера.
Рано камни еще собирать…
Если жизнь моя – просто игра,
Дай возможность красиво сыграть.
5
Надёжно забрало маски,
Размерены судьбы слогом,
Жизнь движется от завязки
К финалам и эпилогам.
В пространстве игры всё – правда,
Мир-зеркало слишком точен.
Реальностью маскарада
Жест каждый и взгляд отточен.
Как больно его покинуть…
Как страшно туда вернуться…
Что делать? Уйти… отринуть…
Остаться… внутри замкнуться?
Порой нестерпима маска,
И мнится: вся жизнь из фальши.
Но вдруг оборвётся сказка…
И дальше.… А что же дальше?
Молчанье.… И всё сначала.
Круг жизни не разомкнулся.
Вновь «если бы» прозвучало,
И кто-то внутри проснулся…
6
Мне томный город улыбнется,
Чуть приподняв неонный дым.
Кольцо Бульварное сомкнется,
Приняв меня в свои ряды.
Проспекты мимо пролетают…
А спешу, спешу опять
В мир дивный, где слова не тают,
Где можно чью-то жизнь создать.
И город, небо надо мною –
Все это словно бы из снов.
Я оставляю за спиною
Мир, состоящий не из слов.
В моей вселенной все иначе,
В ней все – возможность, «если бы»…
Сегодня королем назначат
А завтра отдадут в рабы…
Тягуче люстра затухает,
И сцена тишиной полна.
Я чувствую, как возникает
Она – четвертая стена…
Пора… И жар, и трепет снова,
И как по лезвию иду,
В кого-то чуждого, иного
Преображаясь на ходу…
Не волхованье, не заклятье,
Но жизнь на грани, на черте –
Мое блаженство и проклятье
За поклоненье красоте.
Чужие судьбы, чьи-то слезы
Присваивая, вам дарю.
Из чьей-то мимолетной грезы
Реальность странную творю.
Но кто они – мои созданья,
Что мне явились в мираже?
Живут ли где-то в мирозданьи
Все те, кто сыграны уже?
Увы, ответ другим назначен.
А мне – лишь правила игры.
Но не хочу я жить иначе!
Мне нравятся мои миры!
В их суете, в их круговерти
Я счастлив затеряться вновь.
Здесь бесконечны жизни, смерти,
Страданье, счастье и любовь…
В реальность возвращаться странно
Порою, словно я – не я.
Вдруг средь неонного тумана
Открою тайны бытия…
И будет тихий нежный вечер,
От звезд серебряно-рябой.
И ждет нечаянная встреча
На улице с самим собой.
Об авторе:
Татьяна Борисовна Альбрехт, родилась в Москве.
Окончила педагогический колледж, училась в Историко-архивном институте при РГГУ по специальности историк-архивист, закончила театроведческий факультет ГИТИС.
Работала преподавателем истории в СОШ №1877, в отделе межархивных коммуникаций в Российском государственном архиве литературы и искусства, библиотекарем в Горбачев-фонде и библиотеке ГИТИС, была корреспондентом нескольких изданий, в частности, «Огонек», женский журнал «Виринея», журнал «Здоровые дети», газета «Русская береза».
В настоящее время служит редактором в литературно-драматической части театра «Мастерская Петра Фоменко».
