Исцеление
Исцеление
Я лежу в траве и, точно собака, вдыхаю свежесть земли. А ещё вспоминаю Блэка. Ирландский сеттер с хорошей родословной жил в семье моего друга, но редкие мои встречи с ним выстроились в странный, можно сказать, символический ряд, в котором легко увидеть главные вехи собачьей жизни. Но только ли собачьей?
Первый раз я увидел Блэка в щенячьем возрасте, тогда он быстро рос и медленно умнел. Но одна особенность его характера не зависела от роста – это страсть к общению. Он даже засыпал только в том месте, откуда мог видеть как можно большее число людей. Казалось, щенок боится одиночества, а присутствие живых существ придаёт ему силу и уверенность.
Через несколько лет это был рослый пёс, который полностью отвечал своей именитой породе и «гордился» ею. Тогда он явно сторонился не только своих собратьев, но и людей, показывая всем своим видом, что очень занят. В такие моменты в его взгляде появлялось что-то потустороннее, как будто Блэк видел то, что для нас сокрыто.
Но больше всего мне запомнились его последние дни. На даче Блэк чувствовал себя полным хозяином. Казалось, что его волнуют даже первые осенние листья, которые то и дело падали на землю. Пёс старался проследить за каждым листиком и при этом наводил свой порядок. Он подбегал то к одному, то к другому, быстро обнюхивал, а затем носом подбрасывал лист вверх, как будто пытался вернуть на родные места.
Смешно и грустно было смотреть на осеннюю игру уже постаревшего Блэка. К тому же, было видно, что он и сам хорошо понимает весь порядок природы и всё же не может устоять на месте, когда его сердце по-щенячьи вздрагивает от каждого прыжка золотистых листьев. Вздрагивает и летит по ветру вслед за ними. Пусть в лапах тяжесть прожитых лет, зато в сердце – трепет и лёгкость ласточки! Блэк прыгал с каким-то восхищением, совершенно не думая о разбеге или о том, на какие лапы он приземлится. И в этой неожиданной несогласованности собачьих движений просматривалась ещё одна осень – «осень» пса – две осени в одной, а, значит, теперь и он не связан с «древом» животных и отныне подчиняется только ветру, поэтому касается земли, как придётся, и падает куда попало. Теперь и он – упавший лист, которым ветер сначала немного поиграл, а затем бросил в смешной позе на боку. Видимо, догадавшись о неразумности своего поведения, Блэк ещё немного покрутился и ушёл за баню, где с прошлого года начал рыть землю. Это было небольшое углубление, в котором он часто лежал в последнее время. И всякий раз, прежде чем улечься, он хоть чуть-чуть, но обязательно разгребал верхний прогретый солнцем слой земли, чтобы внизу был холодный…
Исцеляющую силу холода я узнал раньше, ещё до встречи с Блэком. Тогда я сильно болел и долгое время находился в больнице. Дикая боль изводила меня, выжигала нутро и растекалась по всем сосудам и нервам. Я долго метался по постели и случайно прикоснулся к холодной стене. Этот внезапный холод отвлёк меня от боли, и я, прислонившись к стене всем телом, замер от неожиданного блаженства. Боль разом бросилась к бетонной преграде, точно сама ждала скорейшего выхода из моей горячей плоти.
После этого случая главным моим лекарством стал холод. И, если внимательно посмотреть на те больничные стены, у которых стояли мои кровати, то на всех можно легко обнаружить множество трещин – это моя боль с силой прорывалась в глубь стен, чтобы уже по ним уйти в холодную землю.
Впоследствии эта чудесная способность боли уходить в холод земли не раз спасала мне жизнь! Правда, для этого мне пришлось стать бродягой, а в поводыри взять свою же боль, которая, как никто, знает все дороги и при необходимости просто валит с ног на холодную землю. А земля лечит… Не лёд на больное место, а холодную землю! Она всегда рядом и всегда готова исцелить любого! Даже под палящим солнцем земля глубоко не прогревается и надёжно хранит свой живительный холод. Но только для тех, кто доверяется ей. Уж не отсюда ли народ издревле верит в ладанку с горстью родной земли, оберегающую от несчастий. Или вера в другую горсть земли, которую мы бросаем при погребении близких людей. Всего лишь горсть земли, а сколько в ней силы, если эта сила распространяется даже на Тот Свет!
Всего лишь горсть земли… Но прежде надо встать на колени и голыми руками разгрести верхний слой (тёплый слой для червей!), и только потом можно коснуться холодной глубины… Словом, рыть землю, как старый пёс Блэк. И я рою! Едва земля подо мной станет чуть тёплой, я тут же начинаю рыть вглубь. Так я нашёл родину предков и их могилы, «вырыл» застывшие документы, увидел окаменелую вечность! Не сосчитать, сколько раз натыкался на колокола, от звона которых – мороз по коже…
Друг рассказывал, что в последний год жизни Блэка часто можно было увидеть за баней. К этому все привыкли и не придавали особого значения его рытью в уединённом месте – ведь и у собак могут быть свои привычки. В свой последний день пёс был довольно бодрым и выглядел просто чудесно: от солнца блестела шерсть, он пах травой и лесом. Даже на мух Блэк щёлкал зубами в красивой охотничьей стойке. Да и за баню пёс как будто не спешил, только радиус его пробежек и прыжков медленно смещался в ту сторону. Он исчез из виду так незаметно, что не вызвал никаких подозрений. А когда его отсутствие показалось слишком долгим, хозяева заглянули за баню, где и обнаружили уже холодное тело. Он лежал, свернувшись в своём углублении, а рядом с ним была небольшая кучка свежей земли, которую он успел выгрести…
Я лежу в траве и, точно собака, вдыхаю свежесть земли… и исцеляюсь! А ещё вспоминаю Блэка… Господи! Как мы похожи! Я даже пахну сейчас, как он, пахну травой и лесом…
Ковыль
Осенью на турбазу привезли сено для лошадей. Сгребая сено с кузова машины, я по запаху узнал оренбургские степи и скоро обнаружил в сухой траве седой ковыль, слежавшийся пучками, как букетами. И только машина отъехала, я сразу упал лицом в сено и не мог надышаться ароматом сухой травы, ароматом детства… Это было так поразительно и одновременно так знакомо, – на меня вдруг пахнуло атмосферой моего детства, и в моём сердце потекла кровь тех времен. Всё, что я ещё только что делал и думал, всё, чем я ещё только что был, свалилось с меня, и я снова стал ребенком…
«Лето пришло! Ура! – ликует моё сердце пятилетнего мальца. – Ура! Наш садик везут на дачу!»
Мама укладывает мои вещи в дачный чемоданчик, а я кручусь рядом. Сердце подсказывает, что надо находиться рядом – так будет надёжнее, и время пролетит быстрее.
И вот все сборы, проводы уже позади, я сижу у окна в автобусе – и здесь повезло! Я люблю сидеть у окна! Мимо проносятся дома, машины, люди, мне кажется, я покидаю планету взрослых. Я еду в страну сказок, где увижу у лукоморья дуб зеленый, избушку на курьих ножках… Всё это есть на даче, я точно знаю! Скоро я это увижу! Скоро! И скоро засыпаю.
Разбудила меня воспитательница, когда мы уже приехали, и нас по одному стали выводить из автобуса. Перед нами стояли большие железные ворота, а за ним – высоченный лес. Нас попарно выстроили и повели через раскрытые ворота в этот сказочный лес, в котором пряталось солнце. Мы послушно шли по ровным дорожкам, оглядываясь на высокие деревья, беседки с цветными крышами, прошагали мимо площадки с горкой и качелями… И вдруг я замечаю, рядом идут толстые ноги в огромных сандалиях, я смотрю вверх и вижу толстую и высокую воспитательницу, которую совсем не знаю и почему-то боюсь. Нас строем привели в столовую. Здесь страшные ноги в сандалиях ушли куда-то, и мне опять стало легко и радостно на душе. Мне не испортила настроение даже манная каша, которую я не любил, но в этот раз съел всё, что было в тарелке. Только от пенки в какао я всё же избавился, стянул её тихонько на край стакана, чтоб не попала в рот.
Потом нас завели в дом, похожий на детсад в городе, где так же были шкафчики для одежды – мне достался с самолётом на дверце. В другой комнате стояли кровати, и по углам расставлены столы с игрушками. После отдыха нас повели на прогулку. Мы прошли мимо клумб с цветами, мимо больших деревьев, вышли за ограду дачи и вскоре оказались на огромной поляне, где из зеленой травы выглядывали белые ромашки, синие колокольчики, красные полевые гвоздики – голова кружилась от запаха травы и цветов! Скоро нам разрешили разойтись, но прежде предупредили, что на краю поляны есть склон, и туда лучше не подходить. Но я тихонько подошёл поближе к склону, и он не показался мне опасным. Наоборот, весь склон шевелился волнами и притягивал к себе. Я присел на колени и увидел странную траву, тонкий стебелёк без листочков, и сверху белёсый пушок вместо цветка, погладишь – щекотно ладошке. Подошла воспитательница и сказала, что это степная трава -ковыль. Я ещё раз погладил ковыль и почувствовал такую нежность, что разом полюбил эту траву и этот склон. Я заворожено смотрел на склон и не понимал, отчего так странно бегут волны: одни бежали вниз, другие снизу вверх, если встречались, то весело кружились, кружились! А потом разбегались во все стороны… Меня взяли за руку и отвели на поляну. Но здесь мне было скучно. Меня тянуло к склону, и скоро я опять стоял над ним с сильным желанием – спуститься вниз по волнам. Я сделал несколько шагов и тут же повалился. Я не хотел вставать, мне нравилось катиться вниз солдатиком, только глаза закрыл… Кружилась голова – я не катился, а летел!
Скатившись, я снова поднялся на склон и вновь полетел! Полетел! Вдруг упёрся в знакомые толстые ноги в сандалиях, но эти ноги стали ещё больше и страшнее. Я не успел встать, как меня сильно схватила рука огромных «ног». Эти «ноги» громко ругались и тащили меня вверх по склону. Я, сколько есть силы, упирался, пытаясь вырваться из огромной и потной ладони, и горько-горько ревел. Мне было больно, обидно и страшно. Мои слёзы падали на ковыль, и я видел, как стебельки дрожали, как я… Мы вместе дрожали от страха, что нас затопчут.
Больше меня не водили на поляну, а оставляли в спальном корпусе с другой воспитательницей. Но страх за ковыль и за себя, что нас могут затоптать, остался во мне. Вероятно, всё это запомнилось потому, что я впервые в жизни пережил чувство страха не только интуитивно, но ещё прямо на глазах – тонкий и беззащитный ковыль под тяжёлой поступью толстых ног той случайной воспитательницы с большими формами. А она и понятия не имела никогда обо мне и о том, что я всю жизнь вспоминаю её, как только вижу смятый цветок у дороги или слышу топот шагов.
Потом в моей памяти остались отпечатки и других ног, но уже не в сандалиях, а в кирзовых сапогах, когда на службе в армии меня пинали дембеля. Да и позже, не раз приходилось увёртываться от ног людей, чтобы не затоптали. Я уж не говорю о том, сколько раз перешагивали через меня. Пережив всё это, мне и самому пришлось однажды в драке настолько озвереть, что я сам пинал человека. Но это было той крайней точкой, после которой я понял, насколько я стал «взрослым», и решил вернуться в «детство»… Все мы родом из детства.
Прошло много лет с той поры, а страх, что меня могут затоптать, как тот ковыль на склоне, остался во мне. Поэтому, я живу теперь здесь, на самой дальней турбазе, вдали от города, от людей. Но зато вдыхаю свежесть леса, трав и нежно глажу рукой степной ковыль. Я часто смотрю на ковыль, как он колеблется от самого лёгкого дуновения ветерка, но даже буре не удаётся вырвать его с корнем. Кажется, не склонился под ветром, а лёг, как упал; но только ветер стих, ковыль опять выпрямился и уже сам качается, точно всякий поклон ему в радость. Мне тоже в радость склониться перед ним и вдыхать его едва уловимый запах – вольный ветер напитал ковыль свежестью и солнцем!
