Любовь

Анатолий МЕРЗЛОВ | Проза

Любовь

Я подумал: а не слишком ли много в моих письменах трагизма? Жизнь многранна, она течет, улучшается. Но, с горечью листая Новейшую историю, признаю: неблагополучия нескончаемы, и за каждым из них стоят миллионы исковерканных жизней. И разве легче оттого, что ты и твои близкие в этом не одиноки? Разрешено быть лояльным к религии, восстанавливать храмы, чтить престольные праздники. Слава Богу за просыпающийся разум. Верхушка поменяла тактику: в прошлом допущена огромная, если не стратегическая ошибка. Напрашивается сравнение: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало». Своеобразной стране нужна сила, могущая поддержать в душах терпеливых людей, постоянно разочарованных ожиданием, тлеющий фитилек надежды. По степени образованности и индивидуальной утонченности миллионы разделились. Волю на самоопределение отобрать невозможно. Открываю вам мнение человека, не простого, а побывавшего самоотрешенно в разных временных ролях – от послевоенного романтизма до нынешнего капиталистического палеолита. Реинкарнация – блеф для испуганных наседающей старостью и обласканных судьбой. Рай, ад – это для затуманенных, как атмосфера Венеры, рассудков. Параллельные миры – опус, подобный эху как бессмысленному отголоску. Чем больше сконцентрируется тепла от материальной и единственной жизни, тем лучше будет греть солнышко на старческой завалинке, где и уснуть навечно будет естественнее.

Итак, у нас всего две реальные возможности: вкусить сполна, дожив до «завалинки» здесь масса субъективных препятствий – это первое, забросить все моральные притязания и жить как цветочная муха, высасывая дарованный нектар, это второе. В обоих случаях существует альтернатива – возможность параллельного поиска чуда. Для себя я его нашел! Если вы сумеете пересилить навязанные убеждения, философски переварить смысл повествования – вы на Новом пути. Возможно, именно этот путь подарит не надувное удовлетворение.

Этот день с утра не предвещал ничего романтического, более того, он, как много-много последних дней, слился в неумолимую безжалостную календарную поступь. Для сравнения разве что представить неинтересный фильм в переполненном зале ожидания вокзала: не уйти – место займут, или больничную палату в сомнении заключительного диагноза. Все же не крайность, но, согласитесь, некоторая унылость. Ожидание счастья – это абсурд. В клетках памяти, в тайниках ее оно присутствует, но приходит внезапно, вдруг, когда его совсем не ждешь. Стоит отправить несовершенный, но прошлой свежести материал в «корзину», как текущий, высосанной блеклостью, манит в прошлое. Как случайная встреча с давним школьным другом воспламеняет молодостью сердце, так и неожиданное счастье будит в вас покоившуюся под грудой житейского пепла искру желаний.

…Она появилась из ничего, из воздуха, из звука, из чужого присутствия. Вспыхнула утренней звездой и растаяла в свете наступающего дня, чтобы оставить в памяти неповторимую свежесть рассвета. Взгляд не глубокий, украдкой, больших содержательных глаз – вскользь. Лучше один такой, чем сотня других, вгрызающихся в душу и не оставляющих и в сумме одного короткого желанного солнечного блика в зарешеченное окошко твоего подвала. Она пропала так же, как и появилась, оставив хроническую тоску. И, если не запасная дежурная возможность отыскать, трудно представить себе повседневный, ведущий в никуда обиход. Когда я поразмыслил о возможном смехотворном провале, сиюминутная решимость сменилась тихим желанием повторить: еще один взгляд, один тревожный перестук в груди – и где-то в вибрирующих фибрах сомнение. Пусть самообман, но такой – он один стоит больше прошлых, всех вместе взятых находок.

Акула-время глотала без разбора и Черное, и Красное, а повседневная шелуха копилась свежей грудой. Появилась новая популяция – маньяки труда, это сродни тяжелому нервному срыву – пока пограничное расстройство. Существует методика в лечении подобных расстройств, воздействие на психику светопамятью: световой блик – речевой посыл, блик – посыл, так много раз, пока внешний раздражитель не включит нужный рефлекс. Может быть, нашу бесконечную пустую суету необходимо лечить? Может быть, зависимостью, когда обретается иной смысл, где нет разочарований, где потухший взор в ночи не прожигает потолок?

Бросил все, включив дежурную возможность. Номер телефона в мегаполисе, где может заблудиться Годзилла, и еще имя. Немало?! Позвонить, представиться, к примеру:

– Я Вася, ваш взгляд запал в душу, спасите от рутины безысходности. Я ваш неробкий герой!

Какая может быть реакция на подобный звонок? Как это проделать деликатней, чтобы не вспугнуть – при этом узнать квадрат в людском муравейнике, где искать тебя, прекрасная незнакомка?

Мысли мелькали, как пестрые километровые отметки, потом стучали дождем в лобовое стекло – туда, ближе к ней. За длинную дорогу вызреет решение. Очертя голову – вперед, еще ближе – там убедительней страсть.

Вот окраина – пограничный мост, грязь, вечер и уже темнота.

– Вы Любовь? А фамилия?! Нежданова? Очень много совпадений. И район проживания нужный?

Только бы не растревожилась, не прервала связь – приняла игру.

– Алло!

Больше нестандартности. Где вы, убедительные слова? Угомонись ты, сердце…

– Алло, вы меня слышите? Спешите? Не отключайтесь! Я завис на краю пропасти… Вы больше, чем МЧС. Теперь я выберусь сам, но за помощь хочу отблагодарить. Сегодня! Не поздно! На расстоянии крикну «спасибо», и все. И пусть дальше останется обратная гонка в ночи, чтобы обогнуть земной шар. Я примчусь еще раз отблагодарить…

Прошло немало времени. Снова мелькали пестрые километровые отметки. В такт им мелькали мысли. Просыпался новый день – за холмами занималась заря. Остановился в скоплении однотипных домов, когда солнце на небосклоне выкатилось на штатное место в одиннадцать. Фф-у, отдышаться…

– Алло, обогнул земной шар, хочу отблагодарить. Но как? На детской площадке с ребенком?

Повел глазами – вот детская площадка. Мамоч… ка беседует по телефону. Она – большие глаза, взгляд сосредоточенный вдаль.

– Почему мне так тоскливо? Благодарю… Вам кушать? Нет, спасибо.

И не было печальней дороги, чем эта – назад. Мелькали километровые отметки – остановились озадаченные мысли.

И снова конвейер – бесконечный труд в том же ритме слился с календарной поступью. Ощущение возможного еще не стерлось в памяти, как в телефонной памяти номер с загадочным именем «Она».

Пусть остается как напоминание сентиментальной оплошности. Редкий свободный день. Прокатился без смысла в горы – впереди выброшенный из обихода серпантин. Выше – ревет мотор, еще выше. Внизу город – под ногами скалистая зыбь. Следы… пагубные следы творчества цивилизации – трудноразрешимая задача ветру и дождю. По сыпучему откосу – выше. У импровизированного под сиденье валуна хрустнул под ногами шприц. Выше – стал неприступной стеной мордовник, промеж стволов затерлась материнка, астрагал охранил кольцом вездесущий чабрец. Еще выше – безжизненные пласты скал – жизнь без жизни. Далеко внизу одинокое пятно машины. Зазвонил телефон. Светилось заветное окошечко – «Она».

– Алло, земля круглая, вы не забыли? Это Любовь!..

Королева Шантеклера

«…А Находка от Москвы далековато…» – пел баритон из транзистора на шее у зачуханного мужика. Я почувствовал себя внезапно сиротливо, свело горло – на глаза навернулись слезы. Представилось, как же далеко отсюда до родного тихого курортного городка. Очень и очень далеко: за двумя океанами, тремя материками, за многими морями, на берегу Черного моря, в зеленом местечке выплакала все слезы старушка-мама, дожидаясь очередной лаконичной радиовесточки: «Меня все хорошо идем Черное море».

Усилием воли сорвал скованность, проглотил слезу и повернулся к Лехе, в прошлом сокурснику, а теперь товарищу по работе. Кроме неухоженного мужика, нас, ожидавших попутку в город, было четверо. Одна из них – пухленькая, но без лишнего девушка двадцати двух – двадцати четырех лет, в супер-мини-юбке. Девушка вертелась на отполированном множественным сидением бревнышке, посверкивая розовыми трусиками. Смазливое круглое личико с деловито-отрывистым взглядом располагало к себе. Учтем сорок шесть с Лехой на двоих плюс восемь месяцев лишения свободного общения с большим миром – где тут до глубокого анализа. Леха был по другой части – балагур, мот и выпивоха, но и он встал в стойку.

Сверху, как на ладони, открывался вид на сопки, круто сбегающие к морю, в них врезалась подковой впечатляющая бухта. У одинокого причала замер наш теплоход, большой и неуклюжий рядом с миниатюрным причалом и игрушечными на его фоне немногочисленными постройками. В кристальную чистоту воздуха из трубы теплохода вырвался черный дымный шар – это кочегар Твердохлебов по прозвищу Булька пустил «шапку», разжигая котел. Грибовидный шар мазутного выхлопа расползался в потоке воздуха в зловещую черную змею. Все время растворения в воздухе она вещала осведомленным в тонкостях внутренней жизни теплохода о приличном подпитии кочегара.

Леха Кузя – острослов и говорун, поджарый и высокий, похожий на борзую на охоте, сделал резкий маневр, присоседившись на бревнышке плечом к плечу к пухленькой девушке. Он был отличный психолог и уже через пять минут обминал покрытые от пронзительного сквозняка пупырышками, подсиненные холодом полненькие ножки девушки, чему она ничуть не противилась. Подняв пыль, тормознул словно поднятый со дна морского ржавый задрипаный вахтовый ПАЗик – нам оказалось не по пути. С водителем шальной «Волги», бросившей зад на юз, сговорились. Втроем расположились на тряском заднем сидении. После Сингапура, экипированные с иголочки: я – в зеленые джинсы под змеиную кожу, голубую, с экстрамодным орнаментом рубашку, Леха – в двойку «Блю Колорадо». По преобладанию прикидом мы могли побить всякую конкуренцию и на материке. Леха сыпал треп. «Пончик», как я ее про себя прозвал, представилась Надечкой. Переиграть Лошкарева (так называл его только я) в словесном жанре не мог никто, да и не хотелось мельчить, а на значительное не хватало вдохновения высокого порядка. Надечка с первых минут магнитила мой взгляд. Украдкой кидая на нее взгляды, я как мог гасил взгляды вожделения. В разговоре Надечка предстала образованнее, чем показалась в начале знакомства. Кривя губы в улыбке на двусмысленные шуточки Лехи, старался остаться в струе. Надечка, уже освоившись, отрывистыми короткими фразами гасила Леху. В игре наших перекрестных взглядов чувствовалось нарастающее напряжение. Нетрудно догадаться, какой могла быть цель вояжа молодых мужиков после восьми месяцев пуританства? Конечно, нехитрой – размагнититься, посетить местную кулинарную достопримечательность, снять легких девочек. Сакраментальные планы, кажется, претворялись в жизнь. Автобус остановился в скоплении стандартных двухэтажек. Наша попутчица без особых усилий согласилась составить компанию на вечер и пообещала скоро вернуться. Спроси у меня позже, как мы осмелились внедриться в темные лабиринты дворов, ответить бы не смог. Головы в состоянии томного ожидания присоседившихся в веренице собачьей свадьбы «бобиков» не рождали критических мыслей.

Оставив нас у сомнительного, со сквозным проходом подъезда, Надечка растворилась в хитросплетении проулка.

Ждали долго. Леха не курил и всякий раз, когда нервничал, не мог смоктать сигаретку, как привычно для мужика, а по-стариковски брюзжал. Кроме обычного недовольства, он заряжал, казалось, не только меня, а и все пространство вокруг предположением, какие мы лохи и как примитивно попались на элементарное кидалово. Убедительность его рассуждений заставила в какой-то момент поверить в появление с минуты на минуту амбалов, которые потрясут нас, богатеньких буратин, за ножки и отберут денежные накопления.

Надечка появилась вдруг (Леха от неожиданности икнул), и совсем не одна.

– Королева Шантеклера, – представилась очень красивая улыбчивая девушка в донельзя откровенном для того времени прозрачном газовом платье. Я не принял представление за самозванство – внешне она вполне тянула на сказочную королеву, и в сознании этому не произошло ни малейшего противоречия. Косыночка, контрастная красками, с достопримечательностями Гибралтара на ней, эксцентрично прикрывала красивую шейку. Она была выше и стройнее своей подруги. Легко, по-дружески, «королева» прихватила меня рукой за талию. Каблучками белых туфелек задавая ритм, увлекла вперед. Леха и Надечка отставали. Помню ее необыкновенно любознательные, искрометно горящие глаза. Непринужденным мотыльком она порхала вокруг меня, задавая в беспорядочном полете вопросы; не давая высказаться до конца, суматошно, как и двигалась, рождала очередные вопросы. От такого сумасшедшего ритма я быстро устал. Стал отбиваться отдельными репликами. В конце концов я замолчал, предоставив ей полное право упиваться собой. В общении красота ее перестала доминировать, и я с усмешкой представил ее квакушкой, старающейся из кожи вон быть заметной среди говорливых придворных болотного королевства. За спиной открывалась картина обратно противоположной: здесь Лошкарев извивался в пантомиме, спутница же кидала печальные взгляды в мою сторону. В состоянии молчаливого диалога с ней я плыл во взвеси, одурманенный нескончаемыми посылами «королевы».

Когда под сенью двух вековых деревьев открылся фасад ресторана, я понял: планы, рожденные в период ожесточения, чудесным образом претворяются в жизнь. И, если бы не «королева» со своей никчемной для меня картинностью в лице, банальные на земле и такие магнетические в далеких морях мысли могли преподнести мне сиюминутное счастье.

Подиум-сцена для оркестра «на товсь». Все замерло в ожидании вечернего блюза. У технических столиков суетливо колдовали официанты.

Ели и пили медленно, смакуя каждый свои мысли. В память о далекой Родине остановились на всем грузинском. «Цинандали» оказалось отменным, тропическая жажда нашла лучшее свое утоление – девочки тянули «Хванчкару». После второй бутылки Леха начал сникать, его паузы сделались длинными. На шутовски искривленном лице светилась неприкрытая зеленая тоска. Общение с Надечкой у него не ладилось. Зная его хорошо, ждал срыва. Для меня продолжало работать негласное правило первенства Лехи: Надечка обязана была разделить этот вечер с ним. Ее необъяснимая, но влекущая притягательность работала лучше глянцевой внешности «королевы». Леха терзался, ощущая свое вызревающее фиаско. В таком состоянии он обыкновенно надирался. Все, на что мог решиться я, – тихо вздыхать, принимая к сведению любой сценарий. Подняв специально оброненную под стол салфетку, мелькнул взглядом – между смятыми от сиденья аппетитными ляжечками Надечки узкой розовой полоской светились трусики.

Дикий рев заставил вздрогнуть и быстрее прервать таинство.

– Музыки, графин водки, зрелищ! – взрычал Леха. – Соленых огурцов! Шевелитесь! Двойной тариф!

Леха – прирожденный артист. Роль Кисы ему удавалась, особенно из-за невероятного сходства внешностей. Леха родом из Молдавии, с нетрадиционной биографией. Благодаря его бесшабашности и известной склонности тайну семьи знали все.

Мать – таборная цыганка – нагуляла его от горячего молдаванина. Родив, оставила под воротами городской больницы. Стареющая бездетная чета врачей усыновила Леху. Цыганка с этим именем в записке и оставила его – по-видимому, в память о том самом молдаванине. Промеж друзей Лехи не было – был друг с именем Цыган. С блеском окончив школу, Леха разрушил планы приемных родителей. Он поступил в мореходку на противоположном конце земли и пошел скитаться: цыганская кровь брала свое, только вместо кибитки – теплоход, а бескрайние просторы земли заменил Мировой океан.

После стакана водки, выпитого залпом, мой друг превратился в усталого путника, бредущего к миражу в пустыне. Крупная голова его с оттопыренными ушами стала головой молодого бойцовского петушка, сбитого с ног наскоком неприятеля, но пока не смирившегося с тем, что он уж не боец. Я почувствовал что-то в перегляде подруг, но понял смысл только тогда, когда Леху в такси пошла препроводить «королева».

– К-хо, – выразительно кашлянул неустойчивый на ногах Леха.

– Вам нужен пьяный король, ваше ресторанное высочество, – коснулся он двумя пальцами плеча попутчицы, – рекомендую взять мой анализ крови – там вы увидите все, на остальное… ваш бродь, я делаю пас-с… – Он, юродствуя, козырнул.

– А ты, М-морозец… – Морозцем меня больше никто, кроме него, не называл. – Ить, знаете, я н-немножко не в форме, но я борюсь с алкоголем… методом его у-уничтож-жения. Морозец, сделай что-нибудь, в апартаменты мне надо с другой.

Таксист хладнокровно выжидал словесную тираду. Увлекаемый «королевой», Леха упал рядом с ней на сиденье. И они укатили.

После проводов Лехи сделалось не по себе: осталась горечь – радость победы смазывалась его последними словами.

Смеркалось. Ползучая прохлада возвращала на землю. Кроны вековых деревьев шумели листвой.

– Ты этого хотел? – вкрадчиво шепнула Надечка. Голова от выпитого приятно подкруживала, но мысли складывались в трезвый финал.

– Тебе жаль друга? Нарушаешь морской закон обладания? Я тому виной! Иначе не могла: я слишком долго летела к тебе. Леху отвезут куда надо, проспится и размагнитится с нужной ему девчонкой.

Она прижалась к моему боку, увлекая назад, в играющий мерцанием света просвет ресторана. Стоило Надечке повернуть голову в сторону официанта, он тут же учтиво приблизился к столику.

– С выпивкой нам хватит, – резкой ноткой Надечка показала, кто правит здесь балом, – подай-ка, Антоша, – потеребила она рукав официанта, – нам легкий десерт… И вот расчет.

Она сунула ему в руку несколько купюр. Официант, не считая, сунул их в карман передника.

Я в противодействии дернулся к своим карманам.

– Все, Антоша, мы дальше сами…

И уже после отошедшего официанта обратилась ко мне, пылающему страстью негодования:

– Есть лишние? Не откажусь, но потом, без помпы.

Голова включилась в анализ обстановки: «Надечка здесь завсегдатай!..»

Она как будто услышала мои мысли.

– Да, я бываю здесь, но все это время ждала только тебя.

– И в порту? – попытался съязвить я.

– И в порту… – обласкав взглядом мое лицо, ответила с загадкой в голосе Надечка. Она тут же выразительно приложила палец к губам, показывая на сцену.

Ресторанный гул как по команде стих. Осоловевшие взгляды ресторанных завсегдатаев страстно устремились на сцену.

Среди музыкантов легкой волной прокатилась суета перестановки, из-за кулисы вынырнули две скрипачки. Зал зааплодировал. Оркестр проникновенно вступил. Двое дюжих мужиков под несмолкающие аплодисменты и наяривающие скрипки вынесли на сцену объемное кресло с блестящей черным купальником женщиной. Стройная фигура в неглиже открывала классические прелести. Жеманно обмахиваясь веером, женщина игриво поднялась. Зал мертвенно молчал. С первыми же тактами песни я узнал удачно схваченный образ. Красавица Черита, вылитая Сара Монтьель! Черные очки-маска искусно скрывали ее внутреннее предпочтение, но в моей груди завибрировало: «Знакомый тембр. «Королева»?» Надечка таинственно улыбалась.

– Ты все еще желаешь быть со мной?

Недоумение мое сменилось взглядом откровенной страсти.

– Верю. Пошли – сейчас, сию минуту!

Мы обогнули ресторан. Всецело подчинившись ее воле пробитой тропинкой, пересекли глубокий овраг, в конце которого, минуя краем разлившийся ручеек, по корявым бревнышкам вытащились наверх. Во время пути усердно помогали друг другу, хотя это не помешало промочить и ей, и мне ноги. Однажды рука моя скользнула по ее талии, и я удивился, насколько она тонка. Проверяя ощущение, даже обернулся, но передо мной был все тот же приятный мне Пончик, почти без талии.

Заброшенный парк сокращал путь. По очереди протиснувшись в рваный лаз в заборе, пересекли промышленную зону, натыкаясь на груды строительного хлама. К нужному домику подошли в потемках, продравшись задами через колючие кусты малинника. Под заветным камнем Надечка нашла ключ – не включая свет, упали куда-то обнявшись. Я хотел ее уже так долго, что не осталось воли раздеться совсем. Дотронувшись до ее трусиков, я сник. Надечка искусно вывернулась и произнесла, продолжая читать мои мысли:

– Все не совсем так. Хочу, чтобы наша близость выглядела дополнением к содержанию. Мы не ошибаемся никогда. Появилась я перед твоим взором такой, какой ты предполагал меня своим воспаленным воображением. Лица менять не стану, оно тебе понравилось, да и не хочу обескуражить. Дотронься до моей талии – ты ее ощущаешь не такой, какой видишь, и попка формами круче, чем ты предполагаешь. Поверь в себя, ты заслуживаешь большего.

Едва справившись с санитарией, я сидел на полу разбитый и опустошенный.

– Я скажу тебе то, от чего ты вздрогнешь. Я – с далекой звезды Аэлита, я – плод твоих воображений и внутренней тоски.

Одуревший от сокровенности ее слов, я продолжал сидеть на полу в расстегнутых брюках. Надечка – инопланетянка?!

– Я изучила много ваших мужчин, – продолжала Надечка, поглаживая меня, – а выбрала тебя. Ты такой же, с классическими мужскими особенностями, но это внешнее – я вижу большее. Мне доступны все твои нервные импульсы. Я вижу зарождение будущей жизни, могу распознать конец противоречивого начала. Ты нестандартен: в одном теле живут фантазер и фанатик, мечтатель и пессимист – немногие из вас подолгу смотрят на звезды, и совсем немногие так страстно хотят улететь в неведомое далеко. Ты – идеальное воплощение мужчины нашей планеты, но мы остановились в поступательном процессе, нам нужна свежая кровь. Моя миссия здесь – быть одной из продолжательниц жизни. И землян ждет подобная катастрофа: при вашем общественно-политическом устройстве вам не справиться с грядущей бедой. Ген памяти обрастает новыми неизлечимыми болезнями. В глобальном масштабе старт вашего конца уже видят мудрые одиночки.

Мне удалось справиться с собой, и я переместился на край широкой кровати.

– Ты расстроился, дурачок? Я знаю: ты уже думаешь, как скоро я растворюсь в той звездной пыли, – она посмотрела в окно на мерцающее звездами небо, – а ты, как прежде, останешься один в своих нескончаемых грезах. К несчастью, все именно так, но впереди у нас целая ночь, и я понесу в себе крохотную частичку тебя.

…Прошли годы и годы, я помню ее во всех мельчайших подробностях той ночи. С ясного неба вдруг налетела гроза: порывы ветра кидали в стекло водопады дождя, а мы под аккомпанемент грома хотели друг друга снова и снова. Под утро стихло – мы забылись, казалось, на мгновение…

Открыл глаза – в капельках влаги на окнах играло солнце. Ее не было рядом. На взбитой подушке идеальной стопкой лежала ее одежда – под моей рукой покоились еще теплые смятые розовые трусики. Я не стал себя тешить надеждой. «Ее больше нет!..»

Уткнувшись лицом в розовое вожделение, я вдыхал и вдыхал ее запах. Это был насыщенный запах июньского травостоя и еще чего-то незнакомого, неземного. Ужас одиночества сжал мое сердце, и я тихо всхлипнул.

…И наступил без нее вечер, и прошли без нее годы. В городах тусклое, невзрачное небо. Будучи до мозга костей городским, я перебрался жить в глухомань, где не было даже электрической лампочки, но со мной оставалось мое небо и моя маленькая звездочка у основания ковша созвездия Большой Медведицы. Я тоскую, когда ее скрывают облака. Она подмигивает мне перед сном и сейчас.

Мечтам суждено сбыться.

Продолжение следует.

Об авторе:

Анатолий Мерзлов, родился 15 ноября 1948 г. в семье военнослужащего в Аджарии, г. Батуми. С 1961 г. – воспитанник музвзвода в Батумской мореходке. С 1966 г. – курсант мореходного училища. В 1971 г., после окончания, – работа на судах Новороссийского морского пароходства в качестве судового механика дальнего плавания. В составе флота – участник вьетнамской войны, событий на Ближнем Востоке, на Кубе. С 1988 г. перешел на береговую работу в плодовый совхоз.

В этом же году направлен на учебу в Высшую школу управления сельским хозяйством. В связи с развалом совхоза после окончания школы стал предпринимателем.

В первый раз проба пера состоялась в г. Батуми в газете «Советская Аджария» (8 класс школы). До 2007 г. писал в стол, систематизируя материал. В 2007 г. – первое издание книги «Платановая аллея» в издательстве «Советская Кубань». Участник литературных конкурсов им. И. Бунина, «Ясная Поляна» (лонг-лист), «Дары волхвов».

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: