Межа
Достойно радости
Я так долго и заворожённо смотрел на работу косаря, что не заметил, как встало солнце. А он всё косил и косил! Косил весело, точно на праздник вышел. Невозможно было отвести глаз от его слаженной работы! Все его движения были очень легки, и казалось, он не работает, а танцует какой-то древний танец, где каждый поворот ровно валит траву, чтоб не мешала танцу. А солнце поднялось во весь рост и с жаром «аплодирует» за танец. Остановился танец. Косарь вытер пот со лба, наклонился за горстью скошенной травы – как поклонился Солнцу и Земле – и обтёр звенящее лезвие косы, своей подруги в танце. Они заслужили отдых!
Я так долго и заворожённо смотрел на работу ткачихи, что не заметил, как на её цветастом рушнике появился новый орнамент – радуга между землёй и небом! Не зря в народе говорят, рушник – дорога в небо! А мастерица восседает за станком, как на древней колеснице, и путешествует по миру предков. От них узнает тайну нитяных крестов, квадратов, ромбов, стрелочек и волн… И вновь летят по волнам челночки-лодочки ткачихи, туда-сюда, туда-сюда по волнам… А вслед за ними ниточка к ниточке, ниточка к ниточке – и радуга всё выразительней, разноцветней! И вдруг остановились челночки-лодочки – будто земли коснулись. Натруженные руки ткачихи ловко завязали концы всех челночков, покачивающихся у «леса» разноцветных ниток. Пришло время отдохнуть хозяюшке.
Садясь с рассвета за письменный стол, я всегда вспоминаю косаря среди разнотравья в поле и думаю: с чего начать свою работу? Окидываю взглядом своё «поле» и вижу, сколько мыслей-сорняков… Всё выкосить! Оставить «поле» чистым для новых образов и слов – для их свободного танца. Срастаюсь с пером, как с косой, и пишу-кошу, пишу-кошу… Остановился, как косарь, залюбовавшийся проплывающим мимо облаком мысли, потом любуюсь пролетающим журавлиным клином изящных слов… И, стряхнув с себя очарование, ещё с большим усердием налегаю на ручку острого пера, сверкающего на моей ниве. Луч солнечного света из окна упал на моё «поле» и напомнил рушник… Вот и время пришло стать ткачом-художником, чтобы из слов соткать орнамент. В орнаменте стараюсь сохранить традиции родного языка, и все слова, как челночки по волнам, ткут мой «рушник» с неизменным замыслом – дороги в небо! А с родной земли – палитры русского языка я выбираю краски, чтоб образ получился ярким и живым. И в то же время не нарушил общей картины моего повествования. Ещё немного – и закончу. Но я устал и немного растерян: как выразить словами – главное? И в чём – это главное? В радости сознания, что я, как косарь, как ткачиха, как писатель-художник приношу пользу ближнему? Или сказать о том, что бог всякому из нас даёт талант и возлагает на нас священный долг делиться этим? Но зачем, почему? Мы этого не знаем. Но мы должны знать, что всё в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то свыше намерение, направленное к тому, чтобы всё в этом мире было достойно радости и гордости за свой труд. Я это чувствую сейчас и на этом закончу свой труд.
Межа
Я не считаю себя сельским жителем, но десять лет жизни в деревне Полесья наложили свой отпечаток на мой характер. Например, на дачников, которые появляются в деревне, я смотрю другими глазами. Хотя сам родился в городе и прожил там большую часть жизни. Но неожиданная связь с землёй поменяла что-то во мне. Словно стал принадлежать какой-то новой касте людей – не горожанин, но и селянином не назовёшь меня. Что-то между ними. Хорошо это или плохо – не знаю. Но я легко понимаю горожан и, по-моему, уже разбираюсь в привычках сельских жителей. А понял это, когда познакомился с новым дачником из Минска. Сначала увидел в нём себя прежнего, когда сам жил в столице, а ещё почувствовал, насколько я далёк от города. Потом, большая семья дачника – супруга, трое деток – помогла осознать ещё одну дальность – непреодолимое расстояние от своей семьи. И чем больше отдаляюсь от своего прошлого, тем сильнее сближаюсь с прошлым этой земли. Стоит увидеть камышовую крышу на окраине деревни, как тут же представляю старую хату, скрипучую дверь с клямкой, а за дверью крестьянский быт во всём многообразии глиняной посуды, самотканых рушников, деревянных скамеек и пузатых расписных сундуков… Странные ощущения переживаю в деревне: своя жизнь отдаляется, а чужой мир приближается и становится родным. Кажется, я врастаю в эту землю. Как будто раньше жил в какой-то скорлупе и перекатывался по земле как придётся – земли не чувствовал. А здесь, в Полесье, пятками ощущаю мягкость и тепло земли, точно я вылупился и каждой клеточкой почувствовал теплую грудь матери-земли, её заботливые «руки». Особенно сейчас, когда руки родной мамы уже остыли и покоятся на ближнем погосте.
А что же заставило минчан купить здесь дом? Триста километров от Минска – во всех отношениях далековато для дачи. А деревенским людям и вовсе непонятен их выбор: ведь, ясное дело, – могли бы и поближе к столице купить дом, по виду – не бедные. И деревенских можно понять. Большинство их детей и внуков живут намного ближе к деревне, но приезжают к ним всё реже и реже. А оправдываются не чем иным, как дальней дорогой. Старики соглашаются. Да и как им судить своих детей. «Ну а дачники просто с жиру бесятся…» – пришли к единому мнению селяне.
Мне же показалось, что это не каприз богатых людей. Не всякий готов терпеть комаров почти всё лето. Потом, минчане въехали в дом с каким-то уважением ко всему старому, что также было непонятно селянам. Зато мой интерес к ним удваивался. А тут и случай подвернулся поговорить – яблони и груши в их саду были просто усыпаны цветами! Даже старожилы не могли припомнить такого бурного цветения. Что уж говорить о дачниках, для которых цветение – это лучший подарок! Под это настроение дачник и поведал мне историю старой изогнутой груши на меже, которая досталась ему вместе с домом.
История началась с того, что груша проросла на меже таким образом, что корень на одном земельном участке, а ствол и крона на другом. И вряд ли на это обратили бы особое внимание, если бы плоды на ней были несъедобные, а тут – росли самые сладкие в деревне. И чем больше был урожай с груши, тем сильнее возникал спор из-за них. Хозяин земли, где рос корень, считал грушу своей, с чем категорически не соглашался сосед, на участок которого падали плоды. Каждый из них считал себя единственным владельцем спелых груш и в этом убеждал свою семью. И в этот спор были втянуты оба семейства от мала до велика. Да и спором нельзя было это назвать, оба семейства откровенно враждовали из-за груши. Однажды владелец корня до того обозлился, что вылил кислоту на грушу. А груша не только выжила, но и продолжала плодоносить. До самой смерти ругались хозяева из-за груши. Затем их дети враждовали, пока не разъехались по городам. Проходили годы, люди мало-помалу уезжали в город на поиски нового счастья, а груша безмолвно стояла на меже – равнодушная и безучастная не только к своей судьбе, но и к судьбе деревни.
История груши показалась мне очень интересной, и я напросился посмотреть на неё вблизи. Долго я топтался под грушей, чтобы лучше разглядеть искривленный ствол и просто потрогать морщины старого дерева. И пока был под грушей, на мои плечи упало с десяток лепестков, отчего почудилось, что в этих лепестках воздушные поцелуи старой груши и она хочет сказать мне больше, чем я увидел с первого взгляда. Тогда я задумался о её судьбе, удивительной судьбе! В войну всю деревню сожгли, а груша уцелела, кислотой её поливали – не высохла и даже пережила всех своих хозяев. Сейчас в деревне на каждом пустыре растут груши, немало их и вокруг заброшенных домов, но все они стали дичками и радуют только диких кабанов. Умирает деревня. Немногочисленные живые дворы в деревне похожи на островки прошлого. Только здесь ещё можно услышать звон косы по утрам и тяжёлые вздохи последнего коня на пашне… и, если повезёт, выйти на островок со сладкими грушами. Хорошо, что у старой груши на меже появился покровитель в лице дачника. Но хватит ли его сезонной любви, чтобы плоды на груше стали сладкими? Ведь не случайно на старых грушах в деревне ночуют только грачи да вороны, которые немало видели перемен на этом свете. Вырубленные леса, обезлюдевшие старинные поселения, города – шумные скопления людей, где большинство живёт на чужбине, в то время как все отчизны заброшены. У всех есть родина. Даже крошечная птичка помнит родное гнездо, и куда бы она ни залетала на время холодов, к весне всегда возвращается на родину, порой даже ценой жизни – и всё же по направлению к дому. А ведь летит без карт, без указателей, только по зову сердца! А человек, имея самые подробные карты, указатели на всех дорогах, так часто сбивается с дороги к родному дому, что невольно подумаешь – а хотел ли он вернуться домой?
Родина – понятие не только физическое, но и духовное. Оно олицетворяет рубеж… или межу, разделяющую повседневную жизнь с её обычными заботами от иного мира, неведомого и далёкого. Мы, горожане и странники, как я, фактически утратили эту родину – она стала для нас невидимой и оттого несуществующей. Только в случайных видениях и в снах она вдруг воскресает в нашем сознании как нечто бывшее, близкое нам, но без нашего на то согласия отторгнутое. Может, проклятие? Ведь не случайно самым страшным проклятием считается проклятие на детей, на продолжение рода. А город – то место, где любое проклятие приживается. Здесь есть чем привлечь и заманить человека – все тридцать три удовольствия! Вот и бегут люди из деревень, бегут в города, где больше комфорта и развлечений, где любой сорт груш просто лежит на прилавке, только плати. А ведь любой прилавок – это тоже межа и тот же нескончаемый спор, и какой ещё спор – сплошной базар! Если деревенская межа – это нераспаханная полоса между огородами, то городская межа – каменная стена между людьми.
Правда, и здесь бывшие селяне не растерялись: возвысив себя над природой, им захотелось верховодить и среди городского населения. И первыми в высоких рядах оказались выходцы из деревень, которые со своим стремлением к росту и со своей живучестью быстро возвысились в городах. И всё бы хорошо, но вместе с быстрым ростом они стали терять родовые связи – забывать родителей и предков, забывать родные места и погосты, а кто-то и вовсе, стесняясь деревенского происхождения, спешит вписать себя в городскую интеллигенцию. Но немало людей, кто не выдерживает городского ритма, и им остается только забыться, не думать – память и очи залить. Еород вытягивает из деревень энергию и разум без всякого зазрения совести, а, получив сокровенное, оставляет крестьянских детей без корней. Это у груши плоды падают рядом с корнями, а большинство людей в городах устраиваются, как на базарных лотках: кто-то красуется, пока его не купят и не съедят, а кто-то может залежаться, подгнить и в результате оказаться в мусоре.
И всё же в каждом человеке есть память о родной земле, она в крови и в дыхании – как у груши, есть аромат и нежность лепестков, даже если в плодах появилась горечь.
P.S. Недавно я проезжал святые места Жировичского монастыря (Еродненская область), где опять вспомнил о груше на меже… Было ощущение, что на мои плечи снова упали нежные лепестки весенней груши! Правда, на этот раз от «цветения» другой груши – иконописной. Более 500 лет назад в этих местах явилась чудотворная икона Богоматери, и явилась она на груше. Самой груши уже нет, но там, где она росла, стоит сейчас большая церковь, где и хранится чудотворная икона. Но люди не забывают и саму грушу – вписали в икону и молятся ей! Вот и пойми род людской – одну грушу поливают кислотой, другой молятся. Выходит, и в человеческом сердце есть межа, которая разделяет нас.
Об авторе:
Вениамин Бычковский родился в России, в Уфе. Занимался спортом, работал в туризме, много путешествовал. С 1995 г. проживает в Беларуси. Член Международного союза писателей «Новый Современник», Лауреат конкурса «Золотое перо Руси-2007», публиковался в журнале «Лауреат», в сборнике «Светлые души» Всероссийского конкурса имени В. Шукшина, в альманахе «Российский колокол».
