Мы служили в СА

Геннадий СЕРОВ | Проза

Ушел Новый год. Разлетелись Деды Морозы и Снегурочки по своим домам. Отпраздновали Рождество, Крещение, и вот подходит следующий праздник – День защитника Отечества. Его отмечают все мужчины: и кто служил, и кто не служил – все мы связаны одним духом нашей Родины. Раньше даже в голове не укладывалось: как это можно – не служить в армии?! Каждого, кто уходил в армию, провожали и напутствовали, и это ложилось на тебя грузом ответственности за все: за родных, за улицу, на которой живешь, за родную сторонку и родную страну.
В том далеком 1967 году я оканчивал Ленинградский металлургический техникум, и получилось так, что мне дали отсрочку на год, чтобы я смог закончить учебу и получить диплом. Диплом я получил в июне, дальше были отпуск и работа по распределению. Погуляв недельку, я не стал дальше отдыхать: хотел побыстрее попасть на работу, чтобы заработать что-нибудь и влиться в трудовой коллектив (да, был такой настрой, и, как у Павки из романа Горького «Мать»: на свои кровные заработанные копейки купить буханку хлеба).
По распределению я попал на завод турбинных лопаток. Прибыл на завод, начал проходить инструктажи, и в это время доставляют мне повестку из военкомата о призыве в Советскую армию. Это был 1967 год, и военный призыв в то время производился только осенью. В армию призывали на три года, а на военный флот – на четыре. После того как мне вручили пропуск на завод, я предъявил повестку из военкомата.
В отделе кадров завода случился переполох: устроился я на работу 13 июля, а увольнять меня пришлось 14-го. Но закон есть закон, и пришлось им выплатить причитающееся мне двухнедельное пособие, которое составило целых семьдесят два рубля пятьдесят копеек, – по тем временам это были большие деньги: болгарский коньяк «Плиска» стоил пять рублей пятьдесят копеек. Свою отвальную я оплатил полученными деньгами и был очень рад этому, да и родители – тоже.
Лето! Отгремела отвальная, друзья и родственники утром проводили меня к автобусу, на котором я добрался до нашего колпинского военкомата. После сбора в военкомате нас, призывников, отвезли на городской призывной пункт, где мы просидели целый день, пока подвозили ребят из разных районов города. Набралось таких как я – по спецнабору – целых сорок пять человек из города Ленинграда. Вечером плацкартный вагон потащил нас с Финляндского вокзала в Карелию. Последнюю остановку он сделал в Сортавале, где был расквартирован кадрированный танковый полк.
После размещения в казарме нам выдали белье и переодели не в простую форму, а в форму, которую носят наши солдаты за границей: кожаные ремни, яловые, а не кирзовые, сапоги, гимнастерки ПШ, – стало понятно, что мы будем служить где-то за границей.
На следующий день, в шесть утра, нас строем повели в городскую баню. После карантина, который длился неделю, мы приняли присягу. Нас распределили и закрепили за старшинами, с которыми нам предстояло работать до отправки в боевые части за границей.
Был июль, а набор в Советскую армию в те времена проходил в сентябре – октябре. Для распределения по группам мы бегали кросс, подтягивались на перекладине, поднимали тяжести. До армии я занимался борьбой самбо с другом Петром, поэтому был готов к такому испытанию и полностью уложился в отведенные нормативы. Попал я в группу лесоповала, состоявшую из десяти человек.
Рано утром со старшиной, который был назначен командиром нашей группы, мы получили продукты на складе, после чего загрузили нас в ГАЗ-66 и повезли на стрелковый полигон. На полигоне было двухэтажное здание, в котором размещался штаб во время учений и располагались офицеры. Нас разместили в большом зале этого здания, и с того момента оно стало нашей базой. В группе, как уже сказано, было десять человек, не считая нашего руководителя – старшины. Старшина по вечерам уезжал на ночь в часть, а мы оставались на «базе», как теперь стали называть наше местонахождение.
Здесь жили два старослужащих бойца, которые обслуживали и охраняли данный полигон. Один был дизелистом, он ухаживал за дизель-генераторами, которые подавали питание на поднимающиеся мишени, и обеспечивал базу электропитанием. Второй боец был плотником. Он занимался изготовлением и ремонтом мишеней. Мы были обязаны поддерживать порядок в помещениях, назначенные дежурные должны были готовить пищу. Дежурили мы по очереди, по графику.
Рядом со зданием был большой пруд, в нем водились караси. Мы иногда их ловили, чтобы разнообразить нашу скудную еду. Недалеко от полигона располагалась молочная ферма, и туда к дояркам частенько наведывались наши старшие товарищи, у которых была двустволка. С ее помощью они иногда приносили нам трофеи в виде зайцев или каких-нибудь пернатых.
Рано утром, когда старшина возвращался из части, мы садились в ГТС (гусеничный транспортер) и следовали на делянку, на которой валили деревья. Старшина работал пилой «Дружба», пилил под корень деревья, а мы с топорами избавляли стволы от сучков.
Я по жизни «жаворонок» – рано встаю и дома всегда спозаранку убегал на зарядку. Бегал всегда на берег Невы: здоровался с солнцем, разминался – так всегда начинался удачный день. И в армии я не стал изменять своим принципам: график у нас был свободный, никто на нас не давил.
Утром, когда над полигоном восходит солнце, на горизонте начинают искриться верхушки елей. Картина получается как в музее – так и хочется ее запечатлеть на холсте! Да, я мечтал всегда что-то рисовать. Наша делянка находилась недалеко от очень глубокого озера с высокими гранитными берегами, лес вокруг был какой-то сказочный. За свою жизнь в таком лесу и такой глуши я еще не был – это все завораживало.

***

Ты так прекрасна! Платье твое пестро,
На солнце переливами горит –
Особенно когда восходит солнце
И тихо поднимается в зенит.

Твои ресницы частые высо́ки,
Бродяга-ветер волосы пушит,
Волной на перекатах моешь ноги,
И эхо громко по ночам кричит.

Еще скажу: чудесна на закате,
Когда спать солнце катится с небес,
Мир заключая в крепкие объятья,
А луч его как линия, отвес.

И в розовом сиянье спозаранку
Ты вся нежна… Плывет в росе камыш…
Я всей душой влюбился здесь в чужанку,
Зовешь к себе, окутывая в тишь.

Карелия! Прозрачны твои воды,
Утесы в отражениях блестят.
А сердце – камень, скалы да заторы…
Пишу: «Вернусь», и пальчики дрожат.

В субботу нас привозили в часть, где мы вливались в призывной состав с его уставом, слушали лекции, учились разным военным премудростям, например маршировке на плацу, а вечером смотрели фильм. Утром в воскресенье нас поднимали в 6:00 и строем вели в городскую баню – это было время помывки нашей части. После чего наша команда получала продукты на складе, и снова старшина доставлял нас на полигон.
Так текло время до начала октября. В сентябре начали прибывать новые команды с новобранцами, и к середине октября был сформирован эшелон, готовый к отправке. Мы уже знали, что наш путь лежит в Германию. Посадили нас в плацкартные вагоны и повезли через Ленинград, Псков к границе Польши.

***

Сортавала… Я помню казармы,
Помню стрельбище, пруд и мишень.
Были сборы и разные драмы,
Рано утром вставать было лень.
Строем в баню с рассветом водили,
Раз в неделю кино, и – хана…
На делянку потом увозили,
Топорами махали сполна.
«Убивала» же нас красотища:
Лес, озера, обрывы, восход…
Старшина с пилой «Дружбой» – дружище –
За собой нас тащил прямо в брод.
Жить в лесу – это здорово даже,
И не капает время – бежит.
Что нас ждет? И что будет там дальше?
Но об этом наш лес, жаль, молчит.

Так мы добрались до Калининградской области. В Черняховске, почти на самой границе с Польшей, нас пересадили в товарные теплушки, поставленные на более узкую базу колес для западных дорог. Такие вагоны обычно снимают в фильмах про войну. В теплушке было четыре окошка у потолка, посередине, между дверей, стояла печка-буржуйка, а двери были, как обычно в товарных вагонах, с двух сторон. В начале вагона и конце были оборудованы нары от стенки до стенки в два яруса, и на этих нарах могли разместиться сорок бойцов.
Когда был сформирован наш состав из теплушек, мы тронулись в сторону Польши. Поезд пересек всю Польшу с остановками для приема пищи. Так мы добрались до Франкфурта-на-Одере в Германии. Здесь был пересыльный пункт. Разместили нас в больших казармах, где койки стояли в три яруса. Наш десятитысячный корпус с Северо-Запада по утрам выстраивали на стадионе в колонны, и приезжие руководители из разных частей ГДР вели набор бойцов в свои подразделения. Ценились в первую очередь те, кто знал немецкий язык, кто хорошо рисовал, музыканты, хорошие спортсмены. Наш призывной корпус постепенно таял и буквально через три дня был весь разобран по частям. Так как я ни в одну категорию не входил, то попал в пехотную 27-ю дивизию в городе Галле. На машинах нас доставили на плац дивизии, и начался новый разбор призывников в разные дивизионные подразделения. До армии я увлекался радиоделом, и меня определили в роту связи пехотного полка. Короче, попал я в Гвардейскую Краснознаменную ордена Кутузова III степени Берлинскую часть, которая была сформирована 17 марта 1942 года.
Позднее мы узнали, что дивизия, в состав которой входило 16 000 человек, занимала большую территорию: семь на семь километров. Наш полк состоял из 3600 бойцов. Они размещались в трех казармах, офицеры же с семьями «квартировали» за пределами части, в немецком поселении. Три четырехэтажные казармы были построены еще до войны, в них размещалась немецкая армия. В те времена работали уже лифты, но у нас они не действовали. Наша рота находилась на первом этаже. Потолки в помещении были высокие, до четырех метров, и, чтобы протереть светильники, приходилось залезать на стул, поставленный на второй ярус кроватей, и шваброй доставать до плафонов. Окна были тоже огромные, зимой из-за них при сильном ветре было довольно-таки зябко. В роте было два взвода: телефонистов и радистов. Меня определили в радисты, и так началась моя служба на немецкой земле.
Подъем был в 06:00, затем – обязательная зарядка, далее следовали занятия в классе или на станции. Меня определили на станцию средней мощности Р-103 – связь начальника штаба.
Это был 1967 год, мы попали на празднование пятидесятилетия Советской власти. На плацу были построены ворота, такие, как в Зимнем дворце в Ленинграде. Нас переодели в старую форму матросов Балтийского флота, и мы штурмом брали эти ворота. От взрывпакетов и нашего натиска ворота, к сожалению, не выдержали и рухнули, а потом еще и загорелись. Штурм был удачным, начальству понравилось, а комиссар сказал, что ворота символизировали старую жизнь и то, что они рухнули, входило в поставленную задачу.
В декабре пришел приказ, что одного военнослужащего с роты необходимо отправить в учебное подразделение в Дрезден. В Дрездене находились штаб нашей первой танковой армии и все учебные подразделения, включая танкистов, радистов, артиллеристов. Выбор пал на меня, так как я был после техникума.
С дивизии собралось нас шесть человек, и в сопровождении офицера мы поехали в Дрезден. В январе начались занятия в учебке. Классы были оборудованы по последнему слову техники: каждый курсант сидел за отдельным столиком, на котором был закреплен ключ Морзе, подключены наушники. Такие классы показывают в кино про войну, где тренируются солдаты вермахта. Потекла суровая учебная жизнь. Азбуку Морзе преподавали нам строгие старослужащие сержанты. В отдельном классе на телетайпных аппаратах Т-63 мы учились печатать вслепую: принимали морзянку на слух и сразу печатали на телетайпе. 600 знаков должны были напечатать без ошибки, только после этого можно было идти спать. Кормежка была отличная: дважды в неделю давали по котлете. В нашей же части в Галле за столом сидело по двенадцать человек, и котлеты мы видели только по праздникам. Там и столовая была рассчитана на пятьсот человек, невозможно было докинуть пустую миску от стенки до стенки, не задев колонны, которые поддерживали потолок.
Помню, был такой случай. Мы работали на расширении кинотеатра: были снесены две стены старого здания, и землю с одной стороны, где находился экран, мы перетаскивали на галерку – получалась насыпь под уклоном. Углублялись, углублялись, и вдруг лопаты наткнулись на железные ящики. Ящики откопали, и после того, как с ними поработали саперы, они были вскрыты. Оказалось, там была спрятана фарфоровая посуда с эмблемами свастики по краям тарелок и чашек. Ящики под охраной куда-то увезли, больше мы их не видели. Слышали, что посуду разобрали офицеры на сувениры, но это маловероятно. Возможно, что-то и разошлось по рукам, но бо́льшая часть ушла в политотдел.
В учебном отряде в Дрездене мы проучились до июня. В майские праздники нас один раз свозили в немецкую оперу, где мы под музыку все уснули. Старший офицер, который нас сопровождал, устал нас будить: кругом были немцы, и это выглядело как-то некорректно, хотя мы располагались на галерке. В другой раз мы побывали в Дрезденской галерее, где увидели знаменитую «Сикстинскую Мадонну». В начале июня начались учения Варшавского договора, мы сдали экзамены и вернулись в свои подразделения. Многим курсантам было присвоено звание младший сержант. А я вернулся простым солдатом: должность командира радиостанции была занята, и, пока сержант не демобилизовался, я оставался простым бойцом. Дивизионные и полковые учения обычно проходили на магдебургском и либерозевском полигонах. Так пробегали дни и недели до июля 1968 года.
В июле вдруг по тревоге подняли всю дивизию и нас перебросили к границе Чехословакии. Разместились мы в лесу, была объявлена повышенная боевая готовность. Начались всякие учения, особенно усердствовали политруки. Однажды по команде выстроили всю нашу роту, разбили строй на две шеренги, и какой-то капитан из штаба армии начал нас учить рукопашному бою. Погода стояла чудесная: лето, лес чистый, мох мягкий. Он показывал приемы, учил, как надо падать, мне это очень нравилось. До армии я занимался борьбой самбо в спортивном клубе флота в Ленинграде. Офицер проходил между шеренгой, показывал приемы, мы разлетались, как скошенные пулями бойцы. После чего он заставлял нас отрабатывать показанные приемы друг на друге, а если замечал, что мы филонили, наседал на нас и показывал болевые приемы.
Такая жизнь продолжалась до 21 августа 1968 года. Ночью была объявлена тревога, и дивизия тронулась к границе ФРГ. В местечке возле городка Хеб образовался своеобразный «аппендикс», где Чехословакия граничила с ФРГ, и через этот узкий проток шли, бежали и ехали гражданские машины за границу – в ФРГ. Наша дивизия перекрыла всю границу между Чехословакией и ФРГ. Детальную обстановку в Чехословакии до нас не доводили, а все рассказывали и пугали обстановкой в мировом масштабе.
Наш полк по приказу двинулся в сторону города Карловы Вары. Местность здесь гористая, вечером, как только солнце зайдет за горы, сразу наступает кромешная темнота. Марш был трудный, несколько машин, которые тащили на прицепе пушки, не справились с узкими поворотами при плохой погоде и свалились в кювет. Одна машина со снарядами перевернулась. В кузове сидели бойцы, а ящики со снарядами были составлены под самый потолок тента, они-то и спасли бойцов, хорошо, не сдетонировали. Нашему полку было обозначено место в селении Соколов под Карловыми Варами. Место было хорошее: низкая ложбина с редкими березами. Палатки вкопали на метр в землю, обложили стволами берез, а сверху натянули сами тенты палаток, так получились довольно приличные маленькие шатры-казармы. Наш командир, «зам по строю», подполковник Фокин Г. И., был назначен комендантом Карловых Вар.
Потекли полевые будни: круглосуточное дежурство в эфире на станции средней мощности, иногда в сопровождении начальника штаба выезжали на ГАЗ-69 с коротковолновой станцией Р-104. Охраняли нас роты пехоты, где в основном служили ребята из Узбекистана и Казахстана. Без знания пароля передвигаться по территории было запрещено, а пароль меняли каждые двенадцать часов.
Офицеры располагались в большой палатке, где нары были сделаны из жердей молодых берез, а вот шифровальщик был размещен в отдельной палатке, да еще с раскладушкой и со своей секретной аппаратурой. Около его палатки был выставлен отдельный пост. Ребята с Востока вахту несли качественно, мимо них не проскочила бы и мышь.
Однажды принял я срочное сообщение (сообщение обычно состоит из набора групп цифр). Спросил у командира, какой сейчас действует пароль, он сказал, что пароль – «Огнетушитель». И я с сообщением побежал к палатке шифровальщика, часовому сообщил пароль и почти нырнул под тент палатки, как почувствовал сзади острый удар штыка в свою пятую точку. Конечно, всех ребят, кто стоял на посту, мы знали в лицо, и они нас – тоже, но устав есть устав. Оказывается, пароль был старый, его давно сменили. Из палатки выскочил старшина, обругал часового. Но он был прав – и ничего тут не поделаешь. Короче, часовой продырявил мне шинель и чуть-чуть задел мое тело.
Много было разных случаев во время нашего пребывания на чехословацкой земле. Были и потери, стреляли в основном в спину ночью, много было аварий на горных дорогах, но таких случаев, какие были в Праге, у нас не было. Танки и БТРы не жгли. Неприятности начинались с момента нашего захода на территорию Чехословакии. В населенных пунктах нам перегораживали дорогу, строили баррикады, и наши замполиты выходили вперед, пытаясь разъяснить обстановку и договориться. Но их очень быстро усмиряли, забрасывая камнями и бутылками: офицеры были всегда в форме, при погонах, и это почему-то местным жителям не нравилось.
Армия ГДР действовала совсем по-другому: подойдя к баррикаде, они сообщали, что дают пять минут, чтобы все расступились, или они открывают огонь. Время проходило, никто не реагировал на их предупреждение, и они открывали огонь по крышам. А крыши в основном черепичные, осколки черепицы разлетались по сторонам, толпа разбегалась. На следующий день наших офицеров было не узнать: все погоны у них были спрятаны под плащ-палатками.
Однажды ночью мы услышали гул приближавшихся танков. Все были подняты по тревоге, меня посадили в машину коменданта, и мы рванули навстречу гулу. На стыке двух дорог встретили танковый батальон, который заблудился в темноте на местности. Но, к сожалению, наш водитель не справился с управлением, и мы вылетели в кювет, легли на бок, порвали тент машины, за что водитель получил трепку от начальника по строю. Фокин был суровым мужчиной, но уважал и любил своего водителя. Утром пред нами предстала такая картина: машина коменданта сверху была накрыта плащ-палатками от дождя, сзади виднелись полосатый матрас и ящик с пивом. Наш комендант таким образом поехал в мэрию на работу.
Так мы дежурили до конца ноября. Кормили нас хорошо, вначале была доставлена китайская тушенка «Великая стена» 1956 года выпуска с НЗ-складов, но вполне нормальная, потом привезли сырокопченую немецкую колбасу, которую мы на шомполах на костре обжаривали, и получался отличный шашлык.
В Чехословакию начали приходить новые части из Союза, а мы потихоньку свертывались и готовились к обратному переходу. В конце ноября наша дивизия начала движение в расположение части в город Галле. В каждом населенном пункте на территории ГДР, который мы проходили, был объявлен выходной день, и нашу колонну встречали с цветами, машины забрасывали всякими подарками, в основном фруктами, устраивались митинги дружбы.
Так протекала моя служба в армии, за всю службу я так и не побывал ни в отпуске, ни в увольнении, если не считать те экскурсии, которые были в учебном отряде в Дрездене. В части было все строго, переход по территории только строем. Наряды караула, учения и ожидание скорого дембеля…
Призывались мы на три года, но прошло сокращение срока службы с трех лет до двух. Я не попал на дембель со своим призывом из Ленинграда, так как необходимо было дождаться прихода пополнения и замены: к этому времени я был начальником радиостанции. В общей сложности моя служба продлилась и составила два года и шесть месяцев. А демобилизовался я с московской группой, из Москвы уже добирался до дома в одиночку.
Домой я вернулся 27 декабря поздно вечером, в мороз, и наделал много переполоха.

Дембель

Спят деревья без листьев в снегу,
Задремали кусты у дороги,
И осока засохла в пруду.
Оставляют следы мои ноги.

По знакомой тропинке бреду,
Мне подружкою стала дорога.
Спят деревья и в нашем саду,
Я спешу добрести до порога.

До́ма спят и не знают, что я
С заграницы ввалюсь, улыбаясь.
Как стремился в родные края!
Я спешу, о сугроб спотыкаясь.

Задержали нам дембель совсем,
Новый год послезавтра настанет.
Не бывает судьба без проблем,
Знаю: встреча меня обласкает.

Я ввалюсь, мать поплачет чуть-чуть,
Батя руку сожмет мне до боли.
Мой военный закончится путь.
«Честно съел, – я скажу, – свой пуд соли».

Мама после накроет на стол,
Свой «резерв» папа тоже достанет.
Заскрипит под ногами наш пол.
Дома я! Жизнь другая настанет.

Об авторе:

Родился 4 июня 1947 года в г. Ленинграде. После школы и техникума служил в СА, ГСВГ (Группа советских войск в Германии), а после службы поступил и в 1975 году окончил ЛВИМУ им. С. О. Макарова. Работал в Черноморском морском пароходстве (Одесса) на т/х «Баймак», в Латвийском морском пароходстве (Рига) на т/к «Ессентуки», т/х «Механик Герасимов», в компании «Совкомфлот» (Лимасол) на судне Capitaine Tasman. После окончания плавания работал в компании «Морские комплексы и системы», в «Гидрографии», в ПАО СЗ «Северная верфь».
Занимается в ЛИТО «Огни Гавани» и ЛИТО «Путь на моря». Печатается в альманахах. Изданы книги: «Душа пролита в океан», «Листая пройденные мили», «Фарватер жизни», «Огни Гавани». В 2017 году принят в Российский союз писателей, в 2019-м ­– в Многонациональный союз писателей (Многонациональное содружество писателей).

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: