Пропавшая делегация
Пропавшая делегация
Рассказ
В восьмидесятые годы я работал в качестве советского консультанта на уранодобывающем предприятии Северной Чехии. Однажды мне пришлось сопровождать небольшую группу чешских специалистов в деловой поездке по нашей стране. Из Праги в Москву мы прилетели самолетом, а на следующий день должны были отправиться поездом в Белгород. Там предстояло оговорить условия контракта с ВИОГЕМом[1]. Мы везли в подарок белгородским коллегам дефицитное по тем временам пльзеньское пиво в красочных картонных корзиночках, блок китайских шариковых авторучек, стопку ярких вымпелов с символами Чехословацкой урановой промышленности, наборы значков и литровую бутыль «Туземского рома».
В аэропорту «Шереметьево-2» делегацию встретил пожилой, невзрачный мужчина: он каким-то образом прошел в зону таможенного досмотра, узнал нас и быстро усмирил таможенника, начавшего было проверять наши вещи. Как оказалось, это был представитель Министерства среднего машиностроения – главного атомного ведомства СССР. Встречающего звали Радий, что обрадовало чехов, всегда удивлявшихся жуткой секретности советских учреждений (где даже названия радиоактивных элементов произносились шепотом): они стали, как дети, наперебой обращаться к нашему гиду, иногда «нечаянно» называя его Ураном, Рубидием, Полонием… Радий, явно польщенный таким вниманием, перешел на «яхимовский разговорный язык» (смесь искаженных русских и чешских слов), возникший в местечке Яхимов, где в послевоенные годы велась совместная разработка месторождений урана. Это еще больше раззадорило гостей, потому что все они прошли яхимовскую школу. Радию тут же было предложено пиво, но он вежливо отказался: «Нэ, в праце (то есть, на работе) не употребляю!»
Дождавшись паузы, я обратился к нему по-русски: «Радий Алексеевич, скажите, пожалуйста, где мы будем ночевать?» От моего вопроса лицо Радия мгновенно приняло напыщенно-серьезное выражение: на нем было написано, что в закрытых организациях лишних, тем более нелепых, вопросов не задают, о чем мне следует знать, что человек он ранга высокого, владеет многими языками и в переводчике (коим я официально числюсь) не нуждается… Похоже, я попал впросак, хотя не мог понять почему, а Радий, видя мое смущение, снисходительно процедил сквозь зубы: «Приедем – увидим».
На крошечной площадке перед зданием аэропорта, где стоянка была запрещена, нас ожидал микроавтобус. Усадив гостей, Радий по-хозяйски всех осмотрел, пересчитал, спросил, не забыл ли кто вещи, и, прежде чем дать шоферу команду «поехали», сказал:
– Сейчас, дорогие совдруги[2], я познакомлю вас с нашей деловой и культурной программой. Итак, камрады, жить вы будете в ведомственной гостинице на Набережной Горького. По приезде часика два отдохнете, пообедаете, а потом я отвезу вас в Министерство, там встретитесь с начальником Восьмого управления[3] и ведущими специалистами. Вечером – вольный час[4]. Если у вас появится желание сходить в цирк, дивадло[5], кино или еще куда, – ржекнете, просим[6], – я организую все на высшем уровне! До Москвы подумайте, а потом мне сообщите… Завтра с утра экскурсия – навштивим[7] Бородинское поле, на это у нас уйдет полдня, затем посещаем ВДНХ – выставку народного господарства, а к двадцати двум часам я отвезу вас на вокзал и посажу на белгородский поезд. Доуфам, билеты у вас на руках?
– Билеты у меня, – подтвердил я, – садиться нам надо в вагон номер шесть.
Чехи дружно одобрили программу (они неплохо знали русский язык и действительно в переводчике не нуждались), а старший группы, Милан, протянул гиду в знак благодарности откупоренную бутылку. Радий молча приложился к ней, причмокнул, кивнул шоферу, чтобы тот трогался, и, осушив сосуд, прокомментировал:
– Давненько я не пил настоящее пльзеньскэ пивенько!
– Ему ответил Петр, внук знаменитого пивовара, пристрастившийся к «жидкому хлебу» с десяти лет:
– Одно пиво – полпива, два пива – одно пиво, а мы меньше одного не пьем!
Радий понял намек и со словами «декую[8], сейчас повторим», принял второй сосуд и, не отрываясь от горлышка, осушил его в несколько секунд.
К Радию присоединились остальные, и вскоре по машине катались со звоном пустые бутылки, извлеченные из подарочных упаковок и опорожненные задолго до прибытия в Белгород.
Наш благодетель быстро захмелел, тут же позабыл большую часть известных ему чешских слов, зато на русском стал изъясняться более развязно. Он клялся в искренней любви к чешскому народу и гневно осуждал бывшего генерального директора Чехословацкой урановой промышленности Бочка, сбежавшего с пшристно тайными[9] сведениями на Запад.
У памятного места на московской кольцевой дороге, где в сорок первом году проходила линия обороны Москвы, я услыхал следующий диалог:
Радий(слегка растягивая слова). Друзья мои, видите стелу? Здесь мы задержали немецких оккупантов, рвавшихся к Москве, и отсюда погнали их… на Сталинград!
Л ю б о р (добродушный сорокалетний моравец, очень похожий на Наполеона). Пан Радий, вы не можете сказать, что делали под Сталинградом восточные немцы?
Радий (недоуменно). Какие?
Л ю б о р. Из NDR, то есть из ГДР.
Радий. А что они могли там делать?!
Л ю б о р. Стреляли в воздух.
Радий. Кто их знает… У нас об этом не писали… Ладно, хватит о врагах! Дорогие друзья, приглашаю вас вечером в новый Московский цирк!
Петр. Это очень благородно с вашей стороны.
Радий (взмахнув рукой). А потом поедем ко мне на пельмени – никто не делает их лучше моей Маши! И, конечно, попьем настоящей русской водочки…
Милан. Я еще никогда не бывал в гостях у москвича!
Л ю б о р. Вы оказали нам большую честь.
Петр. Мы непременно организуем вам приглашение в Чехословакию.
Радий. Если не хотите завтра в Бородино, то давайте съездим в Ленинские Горки.
Милан. Лучше – в Бородино.
Ирка (самый младший в группе, тихо). Lepi vpadnouti do hospudky[10].
Радий. Пожелание дорогих гостей для меня – закон!
Потом Радий божился, что помнит наименования всех тринадцати целебных карловарских источников (на самом деле их всего двенадцать, а тринадцатым в шутку называют «Бехеровку» – прекрасный карловарский ликер), но не мог назвать ни единого, что Чехословакия – его вторая родина, где в молодости его чуть не женили на белокурой чешке по имени Марцела…
Иностранцы были явно тронуты такими признаниями и пригласили гида по приезде отобедать с ними в гостиничном ресторане. Радий кивнул в знак согласия, примолк, разомлел и начал похрапывать.
Шофер микроавтобуса хорошо знал дорогу в гостиницу, так что вскоре мы остановились у небольшого зеленого здания, затерявшегося среди построек на берегу Москва-реки. Тут как раз проснулся Радий и повел гостей в предназначенные для них комнаты.
Через полчаса мы дружно вошли в буфет, где за белыми столиками восседала солидная публика, употребляющая, несмотря на дневное время, спиртные напитки, что тут же заметили наблюдательные чехи и, дабы не выделяться среди русских, присовокупили к каждой порции сосисок с зеленым горошком по стакану армянского коньяка. Горячительный напиток вызвал нестерпимую жажду, и утолить ее можно было или тем же коньяком, или прекрасными грузинскими винами, которые быстро оценил Любор, потому что его дегустаторские способности оттачивались в чудных винных погребках Южной Моравии…
Час спустя уютный буфет гостиницы секретного министерства напоминал веселую пивнушку «У козла» в окрестности чешского городка Либерец, служившую главным местом отдыха шахтеров урановых рудников. После того как Петр и Любор спели для советских атомщиков гимн чешских горняков, появился начальник гостиницы, судя по всему, отставной майор. Он быстро «принял меры»: потребовал наполнить доверху коньяком граненый стакан. Радий при виде строгого отставника притих, но когда тот залпом выпил двести граммов сорокаградусного напитка, взбодрился и взял на себя функции тамады. Пили за дружбу, за горняков, за женщин – сей pripitek[11] сопровождался поклонами в сторону полной буфетчицы, поспешившей выпроводить из зала посторонних посетителей и вывесить табличку «Закрыто».
Заздравные речи все не иссякали, а во мне нарастало беспокойство по поводу предстоящего визита в министерство. Немного поколебавшись, я обратился к Радию с предложением угомонить ребят и дать им часок поспать перед высокой встречей. На сей раз мой конкурент по славянским языкам вышел из себя и почти закричал: «Я знаю, что делаю! И не тебе вмешиваться в официальный протокол встречи иностранной делегации!»
А чехи в соответствии с «протоколом» уговорили буфетчицу на рюмочку коньяка, та выпила, повторила, раскраснелась и сама стала потчевать «неугомонных мальчиков» …
Ни в министерство, ни в цирк, ни в гости к Радию мы в тот день не попали, потому что покинули буфет поздно вечером и продолжили «официальную программу» в номере у Милана…
На другое утро Радий приехал с помятым лицом и что-то не очень понимал иностранцев, предлагавших опохмелиться. После недолгих переговоров ему пришлось пойти со всеми в буфет и выпить свои сто грамм. Подлечившись таким образом, все поехали на Большую Ордынку.
В здание Министерства среднего машиностроения мы входили разными путями: я – через неприметный узкий тамбур по разовому пропуску, а чехи в сопровождении министерских чиновников и Радия – через парадную дверь. Мне было велено ожидать делегацию в коридоре, из которого начинались переходы в многочисленные главки министерства. У входа в каждое учреждение стояли гладко выбритые вахтеры в цивильной одежде, но их стати и выправке могли бы позавидовать часовые у Мавзолея Ленина. И вот с этими застывшими в строгих позах молодцами чехи захотели поздороваться по русскому обычаю – за руку. Вышколенные красавцы явно не были готовы к столь нестандартной ситуации. В ответ на милый жест Любора бравый парень, охранявший дверь в Восьмое управление, вздрогнул, неуклюже поднял свою правую руку, затем резко ее остановил, протянул левую, но тут же отдернул, сунул в карман пиджака, помялся и застыл в нелепой позе. Радий внес еще большую сумятицу: протянул было свою руку вслед за Любором, однако, встретив взгляд опешившего вахтера, низко поклонился ему и стал пятиться к двери следующего главка, где столкнулся с другим двухметровым молодцем. Мгновенно рядом с ними оказались чехи и с улыбками стали протягивать руки великану – мол, раз не желает наших рукопожатий тот, так попробуем с этим, может, он окажется более воспитанным…
Лица чехов казались настолько умиленными и простодушными, что посторонний наблюдатель мог подумать: «До чего наивны эти вежливые иностранцы!» Однако я хорошо представлял, что это – проделки остроумных, далеко не наивных людей, хорошо осведомленных о порядках в наших закрытых учреждениях. Они таким вот безобидным способом посмеивались над нашей сверхбдительностью и выражали протест именно такому социалистическому режиму, навязанному их стране не без помощи советских танков. (Следует сказать, что в те времена все предприятия Чехословацкой урановой промышленности, в отличие от наших, имели яркие вывески с указанием их назначения и принадлежности, а многие здания были украшены безобидными лозунгами типа: «Наш уран служит миру!», «Больше урана – больше электричества» и т.п. При этом пропускная система, действующая лишь в некоторых учреждениях, была упрощена до минимума).
На официальной встрече в Восьмом управлении почти не говорилось о деле, зато добрый начальник угостил приезжих бутербродами с красной икрой и минеральной водичкой «Боржоми», имеющей прекрасное свойство восстанавливать в организме кислотно-щелочной баланс, нарушенный избыточным алкоголем.
В следующем кабинете делегацию ожидал Радий. С ним чехи связывали свои лучшие надежды и не ошиблись: он повел дорогих гостей в ресторан гостиницы «Москва», где состоялся пышный завтрак с охлажденной водочкой, понравившейся всем еще больше, чем «Боржоми». И гости, и хозяин воспрянули духом и начали жарко обсуждать новую культурную программу, взамен нереализованной вчерашней, с ее дальними поездками, цирком, театром, Машенькиными пельменями и пр. Единогласно решили сначала отправиться на ВДНХ.
Естественно, на Выставке достижений народного хозяйства СССР главной достопримечательностью оказался ресторан «Золотой колос». В нем компания провела не менее четверти развеселых суток. Пили водку и закусывали грибочками, салатами, заливной рыбой, холодной телятиной, фирменными котлетами; дегустировали сухие вина, наливки и настойки; лакомились кавказскими кушаньями и снова пили горячительные напитки… Радий был в ударе: произносил остроумные и веселые тосты, рассказывал сногсшибательные анекдоты, читал стихи и даже пел. В его адрес сыпались щедрые похвалы за прекрасно организованный досуг и главное – за то, что он один платил за все съеденное, выпитое, увиденное…
После ресторана состоялась небольшая пешая прогулка, и тут-то Радий задал свой сакраментальный вопрос:
– А что бы вы еще хотели увидеть в Москве, дорогие совдруги?
И в ответ услышал:
– Русскую пивную!
Радию-волшебнику это ничего не стоило, и мы тотчас отправились в пивной бар «Жигули», что на Новом Арбате. Перед входом в сей «храм пива» покорно стояла длинная-предлинная очередь. Мы остановились в ее голове около толстомордого швейцара, обещавшего через сорок минут осчастливить двух тощих бородачей. Радий смело шагнул вперед, сунул в лицо вершителю судеб свою магическую книжицу, и двери распахнулись сразу для шестерых.
Правила обслуживания в «Жигулях» существенно отличались от правил в чешских питейных заведениях. В Чехии пиво подают в определенной последовательности: официант подходит к новому посетителю, ставит перед ним пенистую кружку и фиксирует ее наличие в виде черточки на листочке бумаги, который остается все время на столе. Как только посетитель осушит первую кружку, тут же появляется вторая, а на листке – соответствующая ей черточка, потом третья, и так до тех пор, пока клиент не пожелает расплатиться за все выпитое пиво. Листок этот, как правило, отмечен фирменным знаком и является своего рода квитанцией, потому что на нем указывается количество выпитых посетителем кружек и их стоимость. Таким образом, гость пьет все время пиво свежего разлива, знает, сколько он выпил, может посчитать, на какую сумму ему предстоит потратиться, и прикинуть размер чаевых…
Подошедший к нам жигулевский бармен первым делом спросил, по сколько кружек пива мы желаем выпить и сколько к нему подать креветок. Чехи переглянулись и переспросили у меня, правильно ли они поняли вопрос. Я утвердительно кивнул. Гости разом улыбнулись, что означало: «У вас все шиворот-навыворот, но обычаи хозяев мы уважаем». Потом подали Радию знак: по шесть кружек пива и по две порции креветок.
Через десять минут на нашем столе теснилось тридцать шесть кружек пива с быстро оседающей пеной и шесть глубоких тарелок, наполненных доверху аппетитными дарами моря… После принятых накануне крепкого алкоголя и сытной пищи пиво шло легко, как, впрочем, и креветки, хотя у чехов питье и еда чередуются в обратном порядке… Не прошло и часа, как Радий повторил заказ…
Когда мы вышли из бара, было уже темно и оставалось не так уж много времени до отправления поезда. В гостинице быстро собрали вещи и покатили на Курский вокзал. Радий, едва державшийся на ногах, командовал громко и бойко. Он оставил нас у эскалатора в нижнем этаже вокзала и, велев никуда не отлучаться, пошел на перрон. Пока чехи уговаривали эскалаторщика продать им форменную фуражку малинового цвета (Петр коллекционировал железнодорожные атрибуты), Радий отыскал наш поезд и возвратился со строгим приказанием немедленно идти на посадку. Петр, заплатив тридцатку, быстро завладел трофеем, а эскалаторщик, ошалев от счастья, все не отпускал щедрого покупателя: предлагал ему блестящие пуговицы со своего форменного мундира по рублю за штуку. Пришлось вмешаться нашему гиду…
У шестого вагона скучала пожилая проводница. Радий раскрыл перед нею во всю ширь свое удостоверение, а я протянул билеты. Женщина тупо посмотрела на грозный документ, на странные проездные билеты-книжицы, обвела взглядом послушных иностранцев, выстроившихся по команде гида в колонну по одному, и сказала, что в вагоне все места свободны, а вот с посадкой надо поторопиться. Не успели мы пожать Радию руку, как поезд тронулся…
В тихом сияющем вагоне, действительно, кроме нас, никого не было. Чехи заняли полностью одно купе, а я разместился по соседству, намереваясь поскорее забраться на полку, застеленную чистым бельем, и расслабиться после суетного дня. Едва разложил вещи, как в дверь постучались, – мои чешские коллеги жаловались, что все туалеты закрыты, а жигулевское пиво давит со страшной силой.
Я побежал к проводнице и застал ее за рассматриванием наших билетов. Судя по выражению лица, ей явно что-то не нравилось. На мою просьбу открыть туалет – иначе у иностранцев полопаются мочевые пузыри – проводница бросила на меня, давшего ей эти билеты, сердитый взгляд и ничего не сказала, а когда я настойчиво повторил просьбу, сухо ответила: «Не могу: в Москве действует сорокакилометровая санитарная зона!»
Напрасно я старался объяснить ей, что наши заграничные друзья были на официальном приеме в важном министерстве, где пили много пива, которое, как известно, является хорошим мочегонным средством, что у себя они его пьют каждый день, но у них всегда, во всех поездах, даже в пригородных, постоянно открыты туалеты, и с этим не бывает проблем, что если она не отомкнет дверь, то придется вызывать скорую помощь…
На хозяйку вагона не действовали ни уговоры, ни просьбы, ни мольбы, а столпившиеся в грустном ожидании иностранцы все сильнее сжимали коленки. Я вернулся к ним и уже сам стал уговаривать коллег потерпеть. Мне кивали, но глаза иностранцев отражали муку и горький укор…
Слушая мои сетования на проводницу, Любор вдруг хитро улыбнулся и дружески заметил, что я, по молодости лет, еще не научился разговаривать с женщинами и, если я пройду вместе с ним к pruvodkyne,[12] он преподаст мне урок: покажет, как настоящие джентльмены укрощают и делают покорными самых яростных тигриц.
Я не стал возражать. Взяв в своем купе сверток, мой старший друг повел меня под руку в нужном направлении. За нами с надеждой двинулись остальные. Любор постучал в приоткрытую дверь, поздоровался с вредной теткой, улыбнулся, протянул ей упаковку с двадцатью дефицитными китайскими авторучками цвета морской волны и произнес внятно, по-русски, с мягким, добрым акцентом:
– Я вас очень прошу, откройте, пожалуйста, на минуточку WC, то есть Ваш туалет, иначе мы уписаемся…
Проводница растерянно взяла авторучки, внимательно на них посмотрела – лицо ее преобразилось – и, показывая на пол, воскликнула:
– Можете с . . . ь хоть здесь!
Затем отомкнула ближайшую злосчастную кабину и побежала к дальней…
Возвратившись в купе, я начал было дремать, как вдруг снова услыхал стук в дверь. На сей раз Любор виновато улыбался и облизывал сухие губы. Этот жест говорил красноречивее слов: «Нас мучает алкогольная жажда, так что доставай-ка ты ром!» Не успел я раскрыть сумку, как вся компания сидела за столиком. Литровая бутыль разошлась в один присест – я лишь подумал, что дай Бог довезти до Белгорода хотя бы вымпелы, – и скоро наступило всеобщее оживление, которое сменилось буйным весельем и пением застольных песен…
Разошлись в первом часу. Однако в эту ночь не суждено было поспать: минут через сорок проводница попросила меня угомонить двух иностранцев, коих не брали ни сон, ни крепкое вино. Выйдя в коридор, я увидел Любора, стоящего на голове, на красной ковровой дорожке, – таким способом он выражал свое почтение проводнице за то, что она разрешила Петру пополнить его железнодорожную коллекцию трофеями из ее вагона.
А Петр в это время откручивал крошечной отверткой последний жестяной ромбик с обозначением номера купе, – им надлежало занять место рядом с драгоценной малиновой фуражкой.
Раздосадованная женщина показывала на чехов и причитала: «Господи, сколько живу на свете, ни разу не видела, чтобы передо мной мужик становился на голову! А тот давал десятку, лишь бы я разрешила ему открутить эти жестянки. Да пусть забирает даром! Вот наказание…»
Уложив своих друзей, я вернулся к проводнице и попытался ее успокоить:
– Вы не волнуйтесь! Ребята угомонились и больше не будут вас тревожить. В Белгороде я вам обязательно верну все, что они открутили!
Женщина странно посмотрела на меня, озабоченность на ее лице сменилась тревогой, и она вдруг воскликнула:
– Какой Белгород? Мы в Белгород не едем!
– И через Белгород этот поезд тоже не идет? – с дрожью в голосе спросил я.
– Конечно, нет!
– А что же нам делать?
– А я откуда знаю!
Она быстро достала билеты и залопотала:
– Вот, здесь тоже написано «Белгород», когда мы едем на Воронеж! А тот тип мне все удостоверением угрожал, чтоб я посадила немцев в свой вагон. Зальет человек глаза и начинает выступать, а мне за него отвечай…
– Где мы можем пересесть? – робко спросил я.
– Сейчас подумаю! Кажется, из Ворожбы в Белгород ходит дизель-поезд, мы будем на этой станции минут через двадцать. Так что собирай своих чудных гостей и живо на выход: в Ворожбе стоим всего две минуты! И не забудь свои билетики!
Я положил в карман злосчастные книжицы, купленные в чешском туристическом агентстве «Cedok», а проводница облегченно вздохнула.
Мне стоило немалых усилий разбудить чехов: каждому нужно было объяснить, что мы сели не в тот поезд, что нам надо выходить в Ворожбе, где стоянка всего две минуты, и что Ворожба – это единственная станция, откуда мы сможем попасть сегодня в Белгород… Каждый со мной охотно соглашался, но вставать не хотел. Когда же я их кое-как собрал и повел к выходу, Любор высказал подозрение, будто Радий это сделал специально, потому что всех иностранцев, путешествующих по СССР, поднимают среди ночи и увозят в Ворожбу, откуда одна дорога – в Сибирь! При этом он с такой грустью посмотрел на проводницу, что та не выдержала и всплакнула.
В Ворожбе было холодно и неуютно. Ожидая дизель-поезд, я засомневался в том, что правильно поступил, сойдя с иностранцами на какой-то глухой станции, на которой им, может, вовсе запрещено находиться. Еще неизвестно, какие последствия может вызвать несанкционированное путешествие по СССР с подвыпившей заграничной публикой. В любом случае эта история не сулила мне ничего хорошего.
Дизель доставил нас в Белгород около десяти утра, то есть на час позже московского скорого. Естественно, на вокзале нас уже никто не встречал. Я позвонил в институт своему хорошему знакомому, чтобы узнать обстановку. Он ответил, что руководство в панике: из Москвы сообщили телеграммой о прибытии сегодня белгородским поездом чешской делегации, но долгожданных гостей не оказалось ни в вагонах, ни в гостинице «Центральная», где для них были забронированы места. Более того, директор института позвонил в Москву, в Восьмое управление, и получил подтверждение: группа иностранцев в составе пяти человек – четыре гражданина ЧССР и один советский переводчик – выехала, совершенно точно, вчера в шестом вагоне семьдесят первого поезда «Москва – Белгород», так что нам надо поскорее объявиться в институте, а то, возможно, за наши поиски взялись уже соответствующие органы…
К счастью, все закончилось благополучно, а в ВИОГЕМе, где мы проработали почти неделю, нашу группу так и называли: «пропавшая делегация».
Одногодки
Рассказ
В последнее время Евгений Федорович стал частенько задумываться о самоубийстве, как о средстве избавления от постоянного невезения и унизительного безденежья. Его финансовые успехи в первые годы перестройки сошли на нет, мечты и надежды, связанные с перспективой работы за рубежом, отодвинулись за дальний горизонт, а все усилия добиться чего-то у себя дома разбивались на мелкие кусочки и таяли, словно лед. Мысль о пенсии (до нее оставалось еще четыре года) пугала, и путей, ведущих к достойной старости, он не находил.
Жил Евгений Федорович один в двухкомнатной квартире большого девятиэтажного дома, прозванного жильцами «Китайской стеной». С выпивохой женой он расстался пять лет назад, дети разъехались по белому свету еще раньше, с хорошей женщиной познакомиться не удалось, а плохие сумели так глубоко отравить его жизнь, что лучше было оставаться холостяком. Не подружился он и с дачей. Работа на земле никогда не грела его сердце, да и ездить на дачный участок на машине было дорого, а на поезде слишком долго.
Евгений Федорович весьма болезненно переносил проходившие вокруг перемены. Его угнетала наваливающаяся со всех сторон бюрократия, которая, вроде бы, должна была остаться в прошлом; он с болью в сердце наблюдал, как уничтожаются и захламляются пригородные леса, и как на их месте возникают уродливые гаражи с вонючими свалками и отвратительными дорогами, пыльными летом, грязными и почти непроходимыми зимой; его бесила наглость водителей, ездящих безнаказанно по тротуарам, стадионам, детским площадкам и пляжам, под запрещающими знаками, по островкам травы и чуть ли не по крышам домов, и, к тому же, моющих своих «железных коней» прямо во дворах; он ненавидел собаководов, завладевших с их зубастыми питомцами городом, зонами отдыха, лесными тропами, лыжными трассами. Одним словом, бытие все меньше и меньше становилось в радость одинокому холостяку, и мысль о смерти постепенно заполнила то пространство в его душе, где у большинства людей гнездятся надежды на лучшую жизнь.
Евгений Федорович еще не принял окончательного решения наложить на себя руки: он боялся физической боли и душевных мук последнего шага и поэтому лишь обдумывал способ добровольного ухода из этой жизни. В своих раздумьях он пришел к выводу, что лучше всего умереть мгновенно: просто исчезнуть, раствориться в пустоте, не обременяя никого возней со своим телом и хлопотами похорон. Это привело его к мысли застрелиться, где-нибудь у глубокого омута с камнем на шее. Но, попытавшись приобрести ружье, Евгений Федорович обнаружил, что пустить себе пулю в лоб является для него недоступной роскошью. Во-первых, в магазинах продавались только дорогие ружья: чтобы купить самое простое, ему надо было продать машину – свою последнюю любовь и радость в этой жизни, во-вторых, для получения разрешения на приобретение оружия требовалось собрать неимоверное количество справок и прочей дребедени. Последнее обстоятельство просто взбесило несостоявшегося покупателя.
«Как же так! – возмущался он. – Мне, нормальному человеку, не доступен обыкновенный пугач! Продавай, видите ли, машину, покупай стальные сейфы и дуй на поклон к врачам, инспекторам и еще черт знает к кому! И это в то время, когда перед твоим носом сплошь торчат нарезные «стволы»! Интересно узнать, где же регистрируют и хранят свои «игрушки» профессиональные убийцы!? И из какого, спрашивается, оружия отстреливают знаменитых и безвестных сограждан, депутатов всех мастей и рангов, деловых людей, бизнесменов, «своих» и «чужих», воров в законе и вне закона?»
Однако, несмотря на негодование, пришлось Евгению Федоровичу искать другие, менее хлопотные способы лишения себя жизни, да только все они чем-то его не устраивали. Иногда ему казалось, что спокойно умереть еще труднее, чем жить, поэтому поиск легкого варианта самоубийства протекал вяло и во многом зависел от повседневных удач или неудач.
Как-то жарким летом ехал Евгений Федорович на своем видавшем виды жигуленке мимо кукурузного поля, будто нарочно спрятанного от людских глаз широкой посадкой, и соблазнился сломать несколько початков. Он свернул на грунтовую дорогу, остановился возле высокого холма, густо заросшего терном, сходил на поле и возвратился с желанным трофеем. В машине, стоявшей в тени с раскрытыми настежь дверями, было жарко, и ему никак не хотелось выезжать на раскаленное шоссе. Евгений Федорович оставил в покое руль, прилег на прохладную траву и уставился на широкую полоску чистого неба, видневшуюся между кронами деревьев. Глаза радостно купались в далекой голубизне, приятно было ощущать тепло земли, вдыхать смешанный запах поздних полевых цветов и слушать далекое гудение шмелей. Он повернулся на правый бок и на несколько минут уснул, а когда открыл глаза, то увидел ее, лежащую под кустом терна всего в метре от его лица… Это была огромная минометная мина. Наверно, ее принес сюда с поля тракторист, не пожелавший или забывший вызвать саперов.
Много лет назад юный Женя находил, в числе прочих, и такие мины, разбирал их и взрывал, поэтому знал, что они почти безопасны в обращении. Евгений Федорович спокойно поднял сорокакилограммовую находку, положил ее рядом с собой и начал внимательно рассматривать. Мина хорошо сохранилась: были целыми все сегменты стабилизатора, четко вырисовывался медный «пятак» метательного патрона, блестел почти новенький взрыватель, ясно просматривались на стальном корпусе каждый рубчик и каждый стык. Евгений Федорович надел очки и увидел цифры, от которых по спине потекла горячая струйка: мина была изготовлена в тот год, когда он родился! Еще не расшифровав значение столь удивительного совпадения, он подсознательно почувствовал, что это его мина: с ней они одновременно появились на свет и вместе в один миг покинут его! И тут же на него нашло прозрение: судьба послала ему то, что он искал: мгновенную смерть, безболезненное и бесследное исчезновение его тела, которое в сотые доли секунды сгорит, испепелится и развеется по земле.
Когда схлынула первая волна возбуждения, Евгений Федорович рассудил так: «Мину я положу в слабый раствор кислоты, и пока она будет в нем отмокать, куплю или выточу велосипедный ключ, им отвинчу взрыватель (таких операций я проделал не один десяток), изготовлю электродетонатор – и «адская машина» будет готова. А как только созреет окончательное решение умереть, отправлюсь в лес, посижу на своей любимой поляне, выпью бутылочку вина и соединю контакты…»
Он завернул мину в ветошь, перевязал шнуром, надел сверху пакет с надписью «CAMEL», закрыл курткой не вместившийся в него стабилизатор и положил сверток на заднее сиденье. Его душа ликовала, а язык бормотал что-то вроде импровизированной песенки: «Не везет мне в жизни – в смерти повезет!» Автомобиль он вел как всегда спокойно и нисколечко не переживал по поводу того, что случись столкновение с другой машиной – в пепел превратится не только его бренное тело… Увидев перед въездом в город сотрудника ГАИ, перевозчик мины почувствовал нервную дрожь, руки его противно вспотели, нога невольно коснулась тормозной педали, и легковушка замедлила ход, но постовой спокойно пропустил дисциплинированного водителя. Минут через пять Евгений Федорович посмотрел на сверток: с миной было все в порядке – немного воображения, и можно было представить, что на заднем сиденье лежит тщательно упакованный пивной бочонок. Однако Евгений Федорович встревожился и впервые задумался о том, что на дворе давно уже не пятидесятые годы, и он не мальчик, играющий в сапера на заброшенном поле, еще не засеянном после глубокой вспашки снарядами прошедшей войны, а взрослый нарушитель закона, и не является смягчающим обстоятельством то, что старая мина, которую он везет в город, сама по себе не взрывается, что она нужна ему, доведенному до отчаяния, как средство лишения собственной жизни.
Евгений Федорович подкатил машину к гаражу, где собирался положить мину в тазик с уксусной кислотой, но вспомнил, что подвал затоплен еще с весны грунтовыми водами, а оставлять «сувенир» наверху он побоялся, так как сосед, с которым они содержали двухместный бокс, вернулся из отпуска и, наверняка, завтра начнет заниматься своей «тачкой». Пришлось развернуться и отвезти мину домой.
Уже находясь в лифте, Евгений Федорович вдруг представил на мгновенье, что этот ненадежный подъемник ни с того ни с сего застрянет между этажами, и ему понадобится вызывать дежурного лифтера, а если тот не откликнется, – стучать, просить о помощи прохожих, а ведь у него мина… В следующую секунду он выскочил из кабины и поднялся на шестой этаж пешком.
Мина как раз поместилась в деревянный ящик из-под красителей, что стоял на балконе. Там можно было поставить пластмассовую ванночку с уксусом, опустить в нее мину, а чтобы не распространялся кислый запах, накрыть ящик несколькими слоями пленки. Отгоняя машину в гараж, Евгений Федорович мимоходом подумал: «Не стоило оставлять боеприпас на балконе: сосед, зараза, бросает вниз окурки…»
Домой Евгений Федорович вернулся поздно: у него нашлось, как всегда, много хозяйственных дел, поглотивших все его внимание. Он совершенно забыл о мине и больше часа ходил по магазинам, потом, уже дома, усердно готовил обед, мыл посуду, чистил, убирал… Вдруг на него пахнуло паленой резиной – обычно такой гарью несло со стороны городской ТЭЦ, когда дул северный ветер, – но на улице стояла тихая жаркая погода, и это его насторожило. Тем временем смрад чувствовался все острее, и уже было ясно: что-то горит в их доме. Хозяин направился к балкону и услыхал, как в нижней квартире забегали и засуетились соседи, откуда-то сверху и из-за боковых стен донеслись тревожные голоса, а потом через открытую балконную дверь в большую комнату полились красивые, голубые струйки дыма, никак не вязавшиеся с беготней, стуком, грохотом и воплями. Его поразило собственное флегматичное спокойствие и почти равнодушие к происходящему, однако, нагрянувшая внезапно мысль, чуть не сразила наповал: «Огонь может перекинуться на мой этаж!»
Евгений Федорович даже побоялся выразить словами, что может случиться, если его балкон охватит пламя, ринулся вперед, осторожно взял тяжелый сверток, отнес его в дальнюю комнату, быстро снял со шкафа коричневый чемодан, вытряхнул на пол чистые простыни, принесенные недавно из прачечной, уложил вместо них мину, прикрыл ее «родным» пакетом с надписью «CAMEL», закрыл чемодан и попробовал его поднять – ручка затрещала, но выдержала. «Надо захватить с собой паспорт и документы на машину», – подумал он.
На полпути с сожалением вспомнил, что недавно по причине безденежья отказался от предложения назойливого страхового агента застраховать на триста тысяч жилье и имущество. Зато в памяти всплыли двести американских долларов, спрятанные на черный день в книге «Похождения бравого солдата Швейка», и досада тут же сменилась ликованием. Он поставил чемодан, отыскал документы и деньги и подумал: «Неужели никто не догадался позвонить по 01? Может, позвонить мне? Приедут пожарные, потушат огонь и все обойдется». Однако, представив себе, какой беспорядок устроят здесь с помощью брандспойтов, решил все же выйти с чемоданом на улицу и уже собрался с духом (как-никак сотню ступеней вниз, а потом столько же вверх что-нибудь да значит), как вдруг услышал в коридоре чье-то громкое восклицание: «Слава Богу, потушили!» – и вернулся. Вскоре суматоха стихла, дым из квартиры полностью исчез и лишь запах паленой резины напоминал о едва не случившемся пожаре.
Убедившись, что угроза пожара миновала, Евгений Федорович вытащил из чемодана сверток, положил его на пол между кроватью и шкафом, собрал белье и рассмеялся. «Надо же, – удивлялся он, – прожил в квартире почти двадцать лет, и ни разу нигде ничего не горело, а стоило принести мину, как у соседей вспыхнула проводка». Потом спросил самого себя: «Может, я напрасно принес мину в квартиру? А если бы загорелось что-нибудь у меня, когда я был на работе, и произошел взрыв? Соседа сверху особенно не жалко – черт с ним, – но, кроме него, через стенку живут Ольга Васильевна с внуком, на восьмом этаже – тихая медсестра Лида (у нее двое детей), в квартире напротив влачат жалкое существование безобидные алкаши Павлик и Муся…» Имен других соседей он не знал, но вспомнил лица тех, кто постоянно сидел у подъезда на лавочке, с кем он всегда по привычке здоровался в лифте, кто здоровался с ним. Его сентиментальные размышления длились недолго, так как нашлись и успокаивающие аргументы: «Снаряд дважды не падает в одну и ту же воронку, значит, пожара в нашем доме не будет еще сто лет!» Столь мудрое умозаключение убедило Евгения Федоровича в том, что за сутки уже точно ничего не загорится, а завтра он зальет мину кислым раствором, через три денечка отнесет ее в лес и там развинтит и сделает все необходимое.
Остаток дня прошел спокойно, Евгений Федорович благополучно поужинал и лег спать. В полночь его разбудил странный набор звуков: зазвонил телефон, упала и разбилась стеклянная бутыль, зашипела раскаленная сковородка… Он встал, зажег свет, внимательно осмотрел все, что могло потревожить его сон, но телефон молчал, никаких битых стекол, осколков тарелок и иной свалившейся на пол посуды не было видно, холодильник, у которого иногда громко отключался мотор, тихонько стрекотал, газовая плита не горела, и на конфорках не стояли сковородки.
«Наверно, что-то случилось с миной», – подумал он, прошел в дальнюю комнату и заглянул за шкаф. Мина была на месте, но немного изменились ее положение и внешний вид. Во-первых, она полностью освободилась от пакета (он лежал под стабилизатором, прикрывавшим наполовину надпись «CAMEL»); во-вторых, ямочка с риской на взрывателе сместилась градусов на тридцать вниз; в-третьих, корпус будто обновился и зловеще поблескивал в лучах стоваттной лампочки; и в-четвертых, на стыке между корпусом и взрывателем просматривался небольшой подтек.
«Почему мина оказалась раскрытой? Отчего потек тол? Кто пытался отвернуть головку?» – эти вопросы ошарашивали и ждали ответа, но ответа не было. Рука Евгения Федоровича невольно дотронулась до стыка между взрывателем и корпусом мины: там было сухо. Тогда он присел на корточки и понюхал то место, надеясь уловить горьковатый привкус тола, но ощутил лишь приятный запах земли и корневищ – его еще хранила металлическая оболочка. Теперь ему послышалось, будто изнутри мины доносится глухое тиканье. Твердая уверенность бывалого сапера, что на таких минах не ставятся взрыватели с часовым механизмом, пошатнулась, а вместо нее нахлынуло беспокойное сомнение, которое заставило его распластаться на полу, приложить ухо к стальному корпусу и долго и сосредоточенно прислушиваться. Тиканье сменилось странным шумом, как будто из мины вырывались под большим давлением струйки воды.
Евгений Федорович вспомнил про фонендоскоп, оставленный бывшей женой, и попробовал с его помощью прослушать мину. Вставленные в уши слуховые трубки сухо шелестели, отчего по телу бежали мурашки, но он пересилил мерзкое ощущение и все-таки довел диагностирование до конца. Никакого звука бывший сапер не услыхал и чуточку успокоился.
Но через пять минут уже логичные рассуждения, а не слуховые галлюцинации, заставили его встревожиться: «Самым капризным элементом в этой мине является взрыватель. Взрывчатое вещество (гексаген, азид свинца или гремучая ртуть), которым он наполнен, со временем меняет химические свойства, структуру и чувствительность. За много лет оно настолько трансформировалось, что непривычный для него микроклимат комнаты может привести к самовозгоранию и взрыву…» Вслед за этими мыслями потянулись другие, куда более веские и страшные, так что непроизвольный взрыв в квартире показался неминуемым… Евгений Федорович не боялся мины и готов был накрыть ее своим телом, только это не спасло бы «Китайскую стену» от страшного разрушения и не избавило бы от гибели ее жильцов. Ему было чуждо убийство и присуще чувство ответственности, поэтому он болезненно переживал, что будут говорить о нем после его смерти, и боялся именно этого, а не собственной гибели, ибо смерть была придумана им как лекарство от материальной неудовлетворенности – она воспринималась разумом, но еще не закрепилась в подсознании…
Измученный сомнениями, он вдруг громко выругался и, обозвав себя дураком, присел на пол. Только сейчас он почувствовал нутром огромную разницу между юношей, беспечно развинчивающим взрывные устройства, и уже немолодым мужчиной, уставшим от бремени жизни: раньше его нервная система была прочнее стальных корпусов снарядов и мин и надежно охраняла молодую жизнь от ударов судьбы, а сегодня она истончилась до хрупкой оболочки…
«Неужели я так поглупел? – спросил сам себя Евгений Федорович, – ведь, если рассудить здраво, с годами гремучие свойства взрывателя, скорее всего, ухудшились… И все, что я увидел, чепуха! Я сам в спешке положил мину на пакет и заодно ее повернул, а блеск паркета показался мне натеком расплавленного тола…»
Он еще раз внимательно осмотрел предмет своего беспокойства. Теперь мина напоминала ему красивую женщину: она притягивала взор, волновала воображение, была вся понятной и в то же время загадочной, опасной и непредсказуемой. Евгений Федорович не относился к святым: десять лет назад он приводил тайком от жены в эту самую квартиру девятнадцатилетнюю девчонку. Он прятал ее от соседей и знакомых, оттягивал время с разводом (девчонка на все соглашалась, лишь бы они не расставались), но никогда не знал, в какой момент лопнет терпение юной женщины, и она объявит во всеуслышание об их связи, о своей беременности, и это, словно мощный взрыв, разнесет миф о его порядочности…
Воспоминания о былых днях и мысли о судьбе той, которая сегодня живет в далекой благополучной стране и воспитывает, по его понятиям, в богатстве и роскоши их дочь, рассеяли последнюю тревогу о мине, и Евгений Федорович уснул рядом со своей находкой.
Сон его был тревожный: все казалось, что в его подъезде движется множество людей, раздаются шаги, голоса. Наконец, его разбудил звонок в дверь. Он сразу же понял, кто звонит, пробрался ползком в коридор и спросил, что им надо. Мужской голос ответил:
«Я капитан федеральной службы безопасности Замятин. Вы Поляков Евгений Федорович?»
Евгений Федорович. Да.
Капитан. Нам известно о том, что в вашей квартире хранится стошестидесятимиллиметровая мина времен Второй мировой войны. Вам надлежит открыть дверь и впустить саперов!
Евгений Федорович. А что будет со мной?
Капитан. Это не в моей компетенции.
Евгений Федорович. А в чьей?
Капитан. Следователя.
Евгений Федорович. Я нашел мину в посадке и решил использовать ее как средство самоубийства, которое намерен свершить далеко за городом, в безопасном для горожан и их домов месте. Вам лучше снять оцепление и пропустить меня. Я оснастил мину электродетонатором и в любой момент готов соединить контакты – от взрыва пострадают люди и произойдут ненужные разрушения. Если я преступник, то понесу куда большее наказание, чем предписывается соответствующей статьей.
Капитан. Я уже сказал: степень вашей вины или невиновности будет определять суд. Сейчас вы обязаны впустить саперов. Угрозы о преднамеренном взрыве еще больше загоняют вас в тупик, в котором вы оказались по недоразумению или из-за своей беспечности. В то же время, добровольное согласие открыть дверь смягчит меру ответственности за проступок.
Евгений Федорович. Вы хотели сказать – «меру наказания»! Я согласен, что нарушил закон, но прошу вас дать мне возможность мирно покинуть дом вместе с миной, а там можете в меня стрелять: я все равно успею себя взорвать, лишь бы это не причинило вреда другим. Какая вам разница, кто взорвет мину – саперы или я? Все равно она не подлежит обезвреживанию иным путем! Я не хочу представать перед судом, потому что никого не собираюсь убивать преднамеренно, потому что гарантирую безопасность людей при свершении самоубийства, потому что нарушение мной закона условно, и попытка покарать за него является худшим вариантом для всех. Я задумал умереть – это мое право, я избрал этот способ умертвить себя не случайно: находка только помогла мне! Даже если бы в нашей стране разрешалась эвтаназия, я бы не обратился к врачам, потому что смерть от взрыва этой мины является для меня идеальной, и меня уже не остановить! Так неужели из-за того, чтобы соблюсти формальность, стоило поднимать омоновцев, окружать дом и действительно создавать угрозу для других людей?
Капитан. Вы не понимаете простой истины: нельзя позволить, чтобы в жилых домах хранились взрывчатые вещества и тем более боеприпасы!
Евгений Федорович. Вы имеете дело с весьма редким, можно сказать, единичным случаем, поэтому не может быть и речи о массовом явлении, подражании и тем более прецеденте!
Капитан. Но в этом конкретном случае имеется один нюанс, и его никак не обойти: вы нарушили закон – и государство, а не я или еще кто-то, обязано вынести по нему соответствующее решение. Вам не стоит торговаться и тем более угрожать. Повторяю, вы все дальше и дальше загоняете себя в угол!
Евгений Федорович. А вы – себя! Посмотрите, сколько людей вокруг нарушает законы, не предлагая, как я, собственного наказания! Посмотрите, сколько происходит массовых убийств и самоубийств – явных, скрытых, замедленных, мгновенных, в масштабах поселка, улицы, города, региона, государства! Тысячи жизней отнимаются прямо под носом у ФСБ – и ничего!
Капитан. На что вы намекаете?
Евгений Федорович. На все! Неполноценное питание, загрязнение воды, воздуха, некачественное медицинское обслуживание, употребление наркотиков и массовый алкоголизм, нервные стрессы, гибель в автокатастрофах и от пуль киллеров и многое-многое другое. Например, вырубку пригородных лесов в северной части нашего города и строительство на их месте гаражей можно с полным основанием представить в суде как умышленную ампутацию половины здорового легкого у ста тысяч горожан и замену третьей части воздуха, которым они дышат, смесью из выхлопных газов и пыли. В результате этой варварской акции средняя продолжительность жизни горожанина сократилась на пять лет, то есть, убито полмиллиона человеколет! Но и это не все. Сколько родилось больных и уродов? А сколько детей не родилось!? И на сколько поколений ложится эта «черная метка»? А вы не поставили около леса ни одного омоновца, не арестовали ни единого чиновника, давшего санкцию на подобное убийство!
Капитан. Демагогия! Вы путаете несовершенство законодательства и необходимость исполнения уже существующих законов! Если я получу приказ охранять лес, будьте уверены: никто не срубит ни единого сучка!
Евгений Федорович. Одно вытекает из другого и находится с ним в тесной взаимосвязи. Законы пишутся для людей, законы соблюдаются людьми, и нарушителей закона карают тоже люди. Если в результате соблюдения уже существующего закона отягощается жизнь многих непричастных к его нарушению граждан, и если нет закона, предотвращающего массовый мор и самоубийство, то к чему все это?
Капитан. Так возникают лазейки для преступников! Закон, как история, не признает сослагательного наклонения! Но даже если представить себе, что все ваши наблюдения и подсчеты верны, они ничего не имеют общего с вашим незаконным хранением взрывного устройства!
Евгений Федорович. Предположим, я не знал, как с ним обращаться (он чувствовал, что лукавит), тогда как?
Капитан. Все так же! Вы явно лукавите: даже школьнику известно, что незнание закона не освобождает его нарушителя от ответственности.
Евгений Федорович. Зачем вообще нужны законы и государство, если они ведут нацию к вымиранию?
Капитан. Это не так! Да, многие наши законы нуждаются в доработке, да, исходит опасность от выхлопных газов, от ядовитых промышленных отходов, от ослабления системы образования, от убогого медицинского обслуживания и экологической безграмотности! Но наше государство – реальность, в нем есть не только пенсионеры, но и другие поколения, которым надо жить в настоящем и в будущем, а не умирать глупой смертью! Мы далеко отстали от цивилизованного мира, и путь к приобщению к нему лежит через равенство перед законом всех граждан нашей страны.
Евгений Федорович. Неужели вас не коробит и не заставляет задумываться, что я, здоровый, полный сил мужчина, имеющий высшее техническое образование, очень нужную людям и обществу специальность, высокую квалификацию и опыт работы, вынужден покончить жизнь самоубийством?
Капитан. Не исключено, что вы псих. Но, скорее всего, вы – неудачник и слабак, оказавшийся неспособным к выживанию в новых, более жестких условиях.
Евгений Федорович. Предположим, я из поколения слабаков. А как же в их числе оказались те, что победили в самой кровопролитной войне и прошли сталинские лагеря?
Капитан. Более слабого поколения, чем то, о котором вы говорите, не сыскать за всю историю Российского государства! (Вы, в принципе, тоже относитесь к нему). Выиграв тяжелейшую войну, оно не смогло воспользоваться плодами победы, а, вступив в «холодную войну», с треском ее проиграло. Почему? Потому, что победу в войне с фашистской Германией одержали покорные рабы, а не свободные законопослушные граждане. И в послевоенные годы участники войны, составлявшие главный костяк и силу нашего общества, направили весь потенциал страны на ее милитаризацию. А так как при такой политике большая часть населения оказалась обреченной на бедность, то ветеранам войны ничего не оставалось, как еще и бороться за свои льготы и привилегии и увековечивание своих подвигов в сознании советских людей. За несколько десятилетий они превратили великую державу в самую крупную, самую засекреченную военную базу планеты, внутри которой действовал, по сути, режим концентрационного лагеря, оголтелой демагогии и рабства. Великая Победа давала им шанс сделать много, но они им не воспользовались! В эпоху, когда вся страна гремела праздниками Победы, фактически ничего не делалось для тех, кто понес самые тяжелые потери в той войне: сирот, вдов, инвалидов – они нуждались в помощи куда больше, чем в увековечивании подвигов своих предков, мужей и братьев. Вам известна хоть одна льгота для детей тех, чьи отцы сложили головы на фронте? Вы видели в своей стране хотя б один памятник человеку, изувеченному войной? Вам попался на глаза хотя б один автобус общественного транспорта, приспособленный для проезда в нем инвалидов? Вы знаете обеспеченных вдов? При таком перекосе деградировало, в конечном счете, общественное сознание: в стране шел поиск способов дележа, а не путей преобразования общества и способов производства всего необходимого для каждого человека. Но, если плохо производить, делимого с каждым разом становится все меньше и меньше…
Сегодня эти люди напоминают диких животных, просидевших всю жизнь в клетке, где им пришлось немало помучиться. А когда их выпустили на свободу, в их природную среду обитания, они оказались настолько неприспособленными, что большинство было обречено на вымирание. Идеологическая прививка, сделанная старшему поколению, исключает у них даже попытку вырваться из неволи, как будто нет на земле высшего блага, чем безответственная работа, урезанный рацион пищи и кастрированные зрелища. И как только им перестали подавать кашку и сказки о том, что для них создано самое прекрасное общество на земле, они задрожали, растерялись, и теперь скулят, поджав хвосты, в ожидании манны с неба. Они, словно гладиаторы, умели сражаться за свою Родину, но, оставаясь рабами, никогда не умели защищать свои права…
Евгений Федорович. Но вы сказали…
Капитан. Да, сказал: после войны их усилия были направлены на выколачивание для себя некоторых привилегий, что не идет ни в какое сравнение с борьбой за свои права и человеческое достоинство! Льготы – это подачки рабам от рабовладельцев, милостыня правительства; льготы можно дать или не дать, уменьшить или отменить, сделать скрытыми и вскармливать ими преступников… Молчаливость и покорность людей старшего поколения позволила современным вождям бесцеремонно остричь их, как овец, отобрать их сбережения, пенсии, собственность… Нынешние беды в нашем государстве возникли не на пустом месте: их базу создали те, что позволили держать себя всю жизнь в неволе, губить в тюрьмах и лагерях! Духовные иждивенцы рано или поздно становятся иждивенцами в полном смысле слова. И это неудивительно! Когда цивилизованный мир изучал философию помощи самому себе и, не отрываясь от реальности, создавал человеческие условия для жизни каждого конкретного человека, наши граждане поглощали, затаив дыхание, идеологическую порнографию типа «Малая земля» и восторженно верили, что вожди решат за них все их проблемы. С рабской философией нельзя создать великое общество. Вспомните, мудрый Моисей специально водил сорок лет по пустыне свой народ, чтобы в жестких условиях отсеялось старшее поколение рабов, уже не способное построить иную жизнь. И не исключено, что сегодняшние лидеры не так уж недальновидны… Но жизнь продолжается, и те, кто понял это, ищут пути выживания, а не накладывают на себя руки.
Евгений Федорович. У вас есть родители?
Капитан. Есть.
Евгений Федорович. И они должны «отсеяться» оттого, что вожди и политики завели страну в тупик?
Капитан. Вы спросили о поколении – и я вам ответил. Политики, исполнители их воли, палачи и жертвы – это тоже представители того поколения. Когда вы возмущаетесь беспредельными масштабами воровства или иными видами преступлений в нашей стране, вы говорите, прежде всего, о беззаконии, а оно тянется оттуда…
Евгений Федорович. Выходит, решив умереть, я поступил правильно?
Капитан. Вам лучше сделать то, что вы обязаны сделать по закону: впустить в квартиру саперов!
Евгений Федорович. Я взорву себя здесь, если вы не выпустите меня и не дадите гарантию свободного прохода до места свершения самоубийства. На прощанье советую вам проявить инициативу и взять под личную охрану пригородные леса, иначе молодые горожане вымрут раньше, чем успеют построить новое общество.
Капитан. Я верю в научно-технический прогресс: в ближайшее время люди смогут исправлять даже генетические ошибки! Главное, чтобы все научились уважать Его Величество Закон!
Евгений Федорович. Через пять минут я сомкну провода, поэтому отведите людей и отойдите сами!
Капитан. Это еще раз доказывает, насколько ваше поколение не привыкло жить по закону: вы поступаете, как самый настоящий террорист.
Евгений Федорович. Я ведь ничего не требую от властей, я не взял никого в заложники и прошу лишь дать мне возможность умереть так, как я хочу.
Капитан. Вашими заложниками являются жители вашего дома!
Евгений Федорович. Если бы вы не знали о мине, то ничего бы не случилось. Вы искусственно создали проблему!
Капитан. Я уверен, что и вы допускаете возможность непроизвольного взрыва.
Евгений Федорович. Исключаю!
Капитан. Вы неискренни!
Евгений Федорович. Возможно, но соблюдение вашего закона гарантирует взрыв «Китайской стены» и множество жертв!
Капитан. Мы вывели всех жильцов этого дома в безопасное место.
Евгений Федорович. А разрушения? А моральный ущерб? А то, что людям никогда не возместят их потери?! Позвоните своему непосредственному начальнику и объясните ему это!
Капитан. Чем выше начальник, тем ему важнее выглядеть рьяным блюстителем закона…
Евгений Федорович. И тем больше ему плевать на все остальное. В вашем распоряжении пять минут!
Он посмотрел на часы, засек контрольное время, ползком пробрался в комнату, приволок оттуда в коридор мину и взял молоток. Время стремительно сокращалось, и ему вдруг мучительно захотелось узнать, что делается на улице. Обреченный на смерть пробрался к дальнему окну и посмотрел на крышу соседнего дома – там залег снайпер. «Теперь-то уж точно мне не выбраться!» – без страха подумал Евгений Федорович и выглянул в другое окно. На крыше противоположной девятиэтажки засело не меньше отделения вооруженных людей в камуфляжной форме и бронежилетах. Среди их оружия не трудно было определить карабины с оптическим прицелом.
Самоубийца возвратился к мине (ему оставалось жить двадцать секунд), поставил ее на стабилизатор и, придерживая левой рукой корпус, занес над нею тяжелый молоток…
Пуля снайпера пробила ему кисть, но поднятый молоток по инерции опустился точно на клюв взрывателя – Евгений Федорович только успел почувствовать, как жаркая ослепительная волна проникла внутрь его тела, подхватила его и понесла, словно пушинку, в широкий раструб. Его угасающее зрение улавливало гладкую поверхность трубы, которая все время сужалась и закручивалась бесконечной спиралью, и он несся с огромным ускорением в сжимающееся отверстие, быстро уменьшался сам и с удивлением понимал, что в момент его смерти с ним происходит все точно так, как описывают люди, вышедшие из комы…
Евгений Федорович проснулся и, увидев в бирюзовой полумгле очертания мины, подумал, что она еще спит, и сон ее длится вот уже пятьдесят шесть лет! Возможно, мина устала от этого сна, поэтому ее надо отнести поскорее в лес и закопать, пока она не вздумала пробудиться.
Он тщательно укутал мину в толстый свитер, уложил в рюкзак, приладил к нему топор, примерил ношу и, найдя ее удобной, вышел на пустынную улицу. Город еще спал вместе с горожанами, машинами и собаками, и никто не мешал ему идти и не смотрел вслед.
Через сорок минут Евгений Федорович вышел к дубовой рощице. В предутреннем лесу царили мягкая тишина и чудная прохлада, а от земли поднимался тонкий грибной аромат, умиливший его сердце и душу. «Разве можно отнимать у самого себя возможность погружаться во все это столько раз, сколько отпущено Богом?» – спросил себя несостоявшийся самоубийца и, не дав ответа, пробормотал: «Наверно, следует закопать мину поглубже, а потом вызвать саперов».
Он нашел недалеко от опушки приметный дуб, наметил границы котлована и взял топор. Копать топором полуметровую яму оказалось нелегким занятием. Выгребая руками очередную порцию земли, Евгений Федорович представил себе, каких трудов стоило Григорию Мелихову вырыть шашкой могилу для Аксиньи. Однако сам он закончил работу быстро и облегченно вздохнул.
Дома он тщательно нарисовал план местности, обозначил крестиком место захоронения мины, указал стрелками направления стран света, подписал расстояния до ориентиров и дополнил рисунок коротеньким посланием, которое гласило: «Уважаемые сотрудники ФСБ! На этом плане показано местоположение сорокакилограммовой мины, оставшейся со времен Второй мировой войны. Желаю удачи в ее обезвреживании. Е.Ф.» Потом нашел конверт и вложил в него план.
Уже надписывая адрес, он вдруг почувствовал, как его одолевают досада и обида на себя, будто ему предстоит предать друга. Евгений Федорович сделал за свою жизнь немало ошибок, иногда они жгли ему сердце, но он ни разу никого не предал. «Я никому ее не отдам! – твердо решил он. – Мина и я несовместимы, но мы – одногодки и крепко спаяны особыми узами: пока она спит, я живу, и нет ничего прекраснее, чем эта жизнь…»
[1]Всесоюзный научно-исследовательский и проектно-конструкторский институт по осушению месторождений полезных ископаемых, специальным горным работам, рудничной геологии и маркшейдерскому делу. (прим. автора)
[2]Товарищи (чешск.)
[3] Восьмое управление отвечало за поставки в СССР урановой руды из соцстран (примечание автора).
[4]Свободное время (чешск.)
[5]Театр (чешск.)
[6] Скажите, пожалуйста (чешск.)
[7] Посетим (чешск.)
[8] Спасибо (чешск)
[9] Совершенно секретными (ческ.)
[10] Лучше заглянуть в ресторанчик (чешск.)
[11] Тост (ческ.)
[12] Проводнице (чешек.)
