Рождественская встреча в Северной Чехии
(отрывок из романа «Галактика Магдалена»)
Последние дни перед приездом Магды я, как и первый раз, много вычислял, тщательно обдумывал и планировал всевозможные варианты ее встречи и нашего проживания, чтобы все это время царил только праздник…
И вот он наступил, долгожданный день, когда вновь прилетела моя любимая женщина! Самолет прибыл вовремя, и минут через двадцать я увидел пассажиров берлинского рейса, входящих в зону таможенного досмотра. Магда была одета в короткую белую шубку и с непокрытой головой. Издалека в ней невозможно было признать беременную женщину, и у меня даже возникли сомнения. Но когда мы обнялись, я почувствовал тугой живот и услышал, как там что-то встрепенулось, будто обрадовавшись встрече со мной.
Я никак не мог насмотреться в глаза любимой и надышаться ароматом ее волос. Теперь, видя перед собой дорогое лицо, я находил в нем уйму признаков, указывающих на скорый приход материнства, и это теплым чувством отзывалось в моей душе. Мне было так хорошо и так радостно, что, забыв про всякую осторожность, я прямо у выхода обнял Магду и крепко и нежно целовал. А она, мой лидер и мой вождь, вдруг расплакалась — это было впервые — и начала прятать лицо в отворот моей куртки. Я гладил ее волосы и успокаивал как мог, а у самого к горлу подступал комок.
Через некоторое время она перестала всхлипывать, и в этот миг я вдруг заметил несколько седых ниточек в ее черных прядях. Седины, как и положено, шли от виска, где выделялись наиболее ясно и рассеивались и терялись в нижней части длинных локонов. Я замер, невольно коснувшись губами ее седин, и тут же услышал взволнованный голос:
— Милый, я не знала, что счастье может быть таким тревожным!
— О чем ты?
— О том, что у меня появились седые волосы, и ты только что их увидел.
— У тебя не может быть седых волос! Они, как у меня, то вырастают, то исчезают. Я помню, мать обнаружила их на моей голове в раннем детстве и связывала это с моими переживаниями в послевоенные годы. Потом эти волосы исчезли и вдруг прорезались в десятом классе. А сейчас, когда мне за тридцать, нет даже и признаков седины!
— А ты правда меня любишь?
— Маг, да что с тобой? Вся моя жизнь — сплошное ожидание тебя! Каждую ночь я вижу тебя во сне, только недавно перестал писать тебе письма и дышу лишь тобой!
— И у тебя нет любовницы, какой-нибудь Ярославы?
— Нет! Нет! Нет! И никогда не будет!
— Но ты… Такой любвеобильный…
— Для тебя! Ладно, пора в путь! Я плохо езжу по зимним дорогам, поэтому нам желательно завидно быть на месте.
— Где?
— Конечно, на даче у Петра. Я натопил там еще с утра и приготовил все остальное.
— Мне очень не хватает твоей и чешской кухни!
— Вскоре все будет перед тобой! Как ты перенесла дорогу?
— Нормально, но много волновалась, — казалось, что ты меня не встретишь, что в этот день у вас будет проходить чрезвычайное партийное собрание, что вам ужесточили режим и за тобой ведут слежку.
— Формально режим ужесточили, но я тебя встретил, и мы два дня не будем расставаться ни на час! Потом, разумеется, мне придется пойти на партийное собрание по итогам года, зато после него мы заполним наше время рождественскими и новогодними праздниками, а между ними я буду приезжать к тебе каждый день после работы, да и в рабочее время!
— А где будем на Сочельник?
— Здесь.
— Давай переедем в Либерец!
— Я не готов ответить, но подумаю. А вот накануне Нового года мы поселимся в уютной гостинице в горах, где и встретим его приход…
— Я очень рада, и хотя боялась, но надеялась, что все будет именно так!
— Знаешь, я ведь невольно научился жить по жесткому расписанию и постоянно прокручиваю многовариантные схемы своих действий, поэтому у нас должно все получиться. По-другому в здешних условиях не выходит! Например, тридцать первого мне надо обязательно явиться в наш клуб и встретить Новый год в коллективе советских специалистов. И что я придумываю? А то, что в этот вечер показываю сироткам в детском доме развлекательные мультфильмы и участвую в праздничном концерте! Но дальнейшие события развиваются так: в девять вечера я звоню своему начальнику и сообщаю, что «по просьбе администрации» задерживаюсь в детском доме на час, затем по тому же телефону тому же начальнику звонит директор детского дома с просьбой разрешить мне участвовать в церемонии поздравления сирот с наступающим Новым годом, — отказа не последует! А в час ночи я сам поздравляю по телефону всех своих советских коллег уже с наступившим Новым годом, извиняюсь за задержку в гостеприимном чешском заведении и предупреждаю, что оттуда сразу еду домой… Сложно? Только на первый взгляд! На самом деле это элементарная игра, обставленная соответствующими атрибутами. Но и это не все. На следующий день я «свершаю» традиционное восхождение на гору Ештед и, разумеется, после столь тяжкого подъема на километровую отметку «буду спать, как убитый»! Таким образом, я не только развяжу себе руки и проведу два праздничных дня с тобой, но и заработаю очки для характеристики.
— Но тебе надо появиться у сироток!
— С тобой, милая, да еще в таком прекрасном месте!
— В этом есть много романтичного, но лучше, чтобы ты праздновал в полном спокойствии и только со мной!
— Это самый оптимальный ход, какой я мог придумать, но финалом является свобода для нашего праздника!
— Как хочется увидеть тебя домашним: я сильно по тебе истосковалась. Иногда не верится, что ты вот так, постоянно, что-то выдумываешь, придумываешь… В Союзе ты тоже прибегал к подобным уловкам?
— Извини за такой ответ, а что об этом говорят линии?
— Хитрец! Все сваливаешь на меня. А линии говорят то, что я стала похожа на тебя еще больше: вот рожу и угомонюсь, а затем снова начну хлопотать, как поскорее вызволить тебя из Мировой социалистической системы.
В «нашем» доме было тепло и пахло сосной. Я долго растирал ноги своей любимой, и нам обоим эта процедура была приятной. Когда кожа на ее ступне, икрах и пальчиках стала равномерно теплой, я накрыл свою дорогую гостью мягким одеялом, а сам пошел заваривать чай. Минут через десять я вернулся с двумя большими чашками (мне тоже хотелось ощутить бодрящий аромат обжигающего напитка, но больше — составить компанию Магде) и увидел, что она спит и легонько похрапывает. Тут только до меня дошло, как устала моя любимая téhotná[1] женщина, совершив бросок через Атлантику и несколько стран с тяжелым неснимающимся «рюкзаком». Я наклонился, тихонько поцеловал ее в щеку и принялся растапливать камин. Вскоре дрова разгорелись, и в комнате повеяло уютом костра. Я подготовил праздничный стол, вышел во двор и долго расчищал от снега дорожки к гаражу и палисаднику. Потом вернулся в дом, согрел воду для ванны, а Магда все не просыпалась и не меняла позы, в которую уложила ее глубокая усталость.
Я любовался ею и балдел от счастья. И вдруг вспомнил самое прекрасное время в своей жизни — детство, когда мальчишкой весело и беззаботно проводил со своими друзьями все лето на зеленом берегу горной речки. Мы часами лежали под высоким крымским небом, о чем-то говорили, что-то выдумывали и решали какие-то проблемы. И нам не хотелось уходить домой. Так проходило три месяца. Наш мир был ограничен узкой долиной и ребячьими заботами, но мы были бесконечно счастливы, даже не подозревая об этом. И вот я, один из тех сверстников, оказался за тысячи километров от Крыма, в центре Европы, с женщиной с другого конца света, с которой меня сближали и сводили уже тогда какие то загадочные линии на ладонях, о коих я даже не подозревал, которая ждет от меня ребенка и дарит такое же спонтанное счастье, каким оно было в детстве. Мог ли я и мои товарищи предугадать тогда хоть один миг из сегодняшней моей жизни, ничуть не похожей на ту и оказавшейся так близко к ней?! И где вы теперь, мои друзья? Куда забросила вас судьба? И какие женщины рожают от вас детей?
Магда проснулась утром следующего дня, и комнату словно озарил ее звонкий и родной голос:
— Я только что увидела сквозь щелку глаз твое лицо и обрадовалась, как в счастливом детстве, когда сбывалась моя сокровенная мечта. И мне хочется есть, пить и гулять!
— Все давно тебя ждет, даже горячая ванна.
— Нет, это лучше вечером, сейчас приму прохладный душ.
— Конечно…
После завтрака мы пошли побродить по заснеженным горам. На «Жигулях» нам удалось подняться почти к началу скоростной лыжной трассы. Я запарковал машину у последнего домика горной деревушки и подал Магде руку со словами:
— Выходи, моя золотая, здесь почти тысяча метров над уровнем моря. Мы хорошо погуляем, подышим и даже позагораем. Вообще я мечтал подняться с тобой на Снежку — это вон та вершина. Но нам бы потребовалось значительно больше времени, соответствующая экипировка и мое умение водить машину по скользкому снегу.
— А как же сейчас?
— Главное — заехать сюда, а назад — вниз да вниз — это у меня получается без проблем. Я пойду чуточку впереди, а ты шагай за мной, но не напрягайся. Будем идти медленно, глубоко дышать и широко смотреть.
— И крепко целоваться!
— Ты так нежно это говоришь, что у меня захватывает дух…
И мы стали потихоньку взбираться по узкой тропинке, протоптанной в глубоком снегу. Было около пятнадцати градусов мороза. На небе — ни единой тучки. Свежий снег лежал мягким и пушистым ковром и искрился голубоватыми огоньками. Деревья, окружавшие широкую поляну, теснились, словно гигантские игрушки, укутанные в серебристые одежды, и напоминали одновременно приплюснутые шахматные фигуры, космонавтов в пухлых скафандрах и эскимосов, танцующих возле сказочных яранг. На склоне противоположной горы виднелись зубчатые ели. Они стояли ровными рядами вдоль широкой трассы как солдаты, и под их пухлыми «ватниками» угадывались стройные «тела». На вершине горы деревья рассеивались — там гордые великаны превращались в низкорослых невзрачных карликов.
С северной стороны поляну постоянно пересекали лыжники. Казалось, будто они вырывались на большой скорости из недр широкой сопки, а на самом деле лыжники поднимались по скрытой в просеке канатно-кресельной дороге, подходившей к вершине горы с противоположного склона, и оттуда начинали свой разбег.
Мы благополучно обогнули лыжную трассу и углубились в сказочный лес. Недалеко от перевала я увидел, что Магда запыхалась, и остановился. Она повернула ко мне лицо: а где же обещанное море поцелуев? Я снял с ее рук перчатки и стал нежно согревать холодные пальчики, а потом, когда она отдышалась, обнял ее голову и поцеловал в губы. И вдруг с замиранием сердца почувствовал, что от Магды исходит глубинная свежесть, словно дышит весной наша еще не родившаяся дочь. Я не удержался и воскликнул:
— Маг, я чувствую, как пахнет Александра: твоей сливой, но с более тонким оттенком!
— У тебя, родной, обостренное обоняние. Я же сейчас острее всего ощущаю гравитацию!
Солнце слепило глаза и даже припекало. Правда, последнее ощущалось на крошечных полянах, окруженных плотным скоплением деревьев, создающих затишья, — на них можно было увидеть раздетых людей, загорающих, лежа на перевернутых лыжах.
— Милый, хочешь промчаться вниз, как те ребята?
— Мне безумно хорошо с тобой!
— Я чувствую, как тебя волнует скорость этого чудного скольжения, — ты наверняка обожаешь кататься на горных лыжах?
— Да, хотя у меня не такая пижонская, как у них, экипировка.
— Ты часто приезжаешь сюда?
— Редко, потому что мне удобнее ездить на Ештед. От моего дома можно домчаться трамваем прямо к подъемнику и всего за двадцать минут, а сюда требуется добираться на машине почти два часа! Представляешь, часто бывает так, что в Либерце туман и слякоть, а на Ештеде — мороз и солнце, как здесь! Так что в сырую погоду я иногда «полощу» легкие сухим горным воздухом.
— А когда ты ходишь на охоту?
— В августе и декабре.
— Этой зимой еще не охотился?
— Нет. Меня приглашали на тридцатое декабря, на день закрытия охотничьего сезона.
— И что?
— Не пойду.
— Почему?
— Не хочу!
— Хочешь!
— По правде говоря, да.
— Но не пойдешь из-за меня?
— Мне с тобой в сто раз лучше, чем на любой охоте! И как вообще можно терять столь драгоценное для нас время ради забавы убивать зверьков?
— Тридцатое совсем близко. Ты сходишь, принесешь дичь, а я приготовлю фазана по-итальянски.
— Это как?
— Как у Гомера: «О том, как я буду готовить прекрасное блюдо, увидишь ты собственноглазно».
— Мы лучше купим фазана у Ирки, он любит делать kseft, то есть выгодные махинации, и ты зажаришь птицу на свой вкус!
— А можно мне пойти с тобой на охоту?
— Да ты что! Четверть суток на ногах по горам, по долам, а в завершение — грандиозная пьянка! Тебе просто не выдержать! Нет, мне куда приятнее все эти дни провести с любимой женщиной и осязать и ощущать ее на трезвую голову, а охотники не терпят абстинентов!
— Я посижу в каком-нибудь ресторанчике, пока ты будешь бродить с ружьем, а на вечеринку пойдем вместе — со мной ты много не выпьешь!
— Эта публика споит кого угодно!
— Женщина не должна лишать мужчину его любимого занятия!
— Мое самое любимое занятие — любить тебя!
— Давай позагораем, а потом продолжим этот разговор. Считай, что мы уже решили вдвоем идти на охоту!
— Давай не будем рисковать! Я доверяю солнечным лучам, но не настолько, чтобы бросить тебя голяком в сугроб.
— Посмотри: всюду голые!
— И нет ни одной на восьмом месяце! Да и мне нельзя простуживаться — не хватает на Vánoce, то есть Рождество, слечь в постель! Не надо нам никаких случайных болезней, а здесь — умышленный риск!
— По многим признакам ты любитель рискованных приключений!
— Только не сегодня! Мне-то что? Поднимусь пешком на гору Ештед, и из меня вся простуда вон, а ты?
— Я — закаленная, и горный загар нам просто необходим! Так что как хочешь, а мы раздеваемся!
— За бесполезностью спора побегу вниз и принесу спальный мешок.
— Ничего не надо! Лучше выбери укромную полянку, ну хотя б вон в той седловине.
— Я уже нашел: чуть ниже, справа от нас, скопились молодые елочки, они, как в русской сказке, ведут хоровод.
— Это же рядом! Пошли скорее!
Я раздвинул деревца, и мы оказались в белом замкнутом пространстве, где лишь сверху полыхал диск яркого солнца.
— Миленькая моя, становись вот на эту куртку и раздевайся! — скомандовал я.
— А ты помнишь, как я предстала перед тобой голенькая в отеле?
— Еще бы!
— А знаешь, как меня трясло?
— Я был потрясен твоим хладнокровием!
— Ты был невнимательным, потому что смотрел куда-то в потолок, а не на меня!
— Сейчас я это компенсирую!
— Я тебе не понравлюсь в таком положении, поэтому и волнуюсь!
— Ты будешь самой красивой женщиной, даже в восемьдесят лет!
— Почему в восемьдесят?
— Точно не знаю, но думаю, Пушкин в «Пиковой даме» описывает отвратительную наготу именно восьмидесятилетней графини, представшей взору молодого Германа. Ты уже прочитала это произведение?
— Еще не дошла.
— Советую не ложиться и не садиться, а все время стоять. Выдержишь?
— Выдержу! Видишь, какая я толстая?
— Вижу, какая ты прелестная! Тебе, как девушке в осьмнадцать лет, идет все! Я снова почти цитирую нашего великого поэта!
— Ты, наверно, знаешь его стихов в десять раз больше, чем Хьюза?
— Ошибка, как минимум, на два порядка.
— И ты сможешь мне все прочитать?
— С удовольствием, но позже.
Солнечные лучи пронизывали воздух и не только окрашивали, но и слегка согревали кожу. Главное, чтобы не было ни малейшего дуновения ветерка, тогда тепло от лучей проникает в мышечную ткань и разносится по телу. Но все же зимнего солнца недостаточно для обогрева теневой стороны туловища, поэтому во избежание переохлаждения надо равномерно подставлять им разные части тела, что мы и делали в течение полутора часов, пока светило не перевалило за естественную белую стену. Когда одевались, я не уловил на наших кожных покровах следов высокогорного загара, но, несомненно, он должен проявиться в ближайшие дни…
Спускаться с горы было совсем легко, потому что снег еще недостаточно утрамбовали малочисленные туристы, и нога, становясь на него, формировала естественную ступеньку и не скользила и не проваливалась. Через двадцать минут мы сели в машину и благополучно вернулись на дачу.
Дома я приготовил самые эффективные и самые вкусные согревающие напитки, и мы пили их, пока не вспотели. Лишь после этого я успокоился и перестал думать, что Магда могла простудиться.
А вечером я долго и блаженно «говорил» Александре много нежных и возвышенных слов. Дочь была уже большой, но я все время боялся сделать какое-нибудь неосторожное движение и толкнуть ее. Это был мой ребенок! И хотя я не испытывал к нему отцовских чувств, таких, как к Настеньке, все равно любил его, потому что он рос в чреве моей золотой и любимой Магды, потому что находился ежесекундно с ней, питался ее соками и создавал с ней единое и самое благодатное на земле поле.
И вдруг я глубоко осознал, что ребенок этот родится совсем в ином мире, за несколько тысяч километров от меня, и там он будет усваивать незнакомую мне речь, приобщаться к иной, неизвестной мне жизни и культуре. Может, уже сейчас дочь не понимает меня и поймет ли когда-нибудь? Мы, ее родители, по сути, выходцы с разных планет. И наш ребенок, плод нашей любви, вырастет не космополитом, а станет принадлежать той цивилизации, которая его воспитает. Если мне не принимать в этом участие, то у моего человечка не возникнет ко мне никаких чувств, и я останусь для него чужим, по крайней мере до тех пор, пока у него не появится естественной потребности поиска своих корней… Значит, уже идут, несутся и крушат нашу жизнь невосполнимые потери!
От волнения я не мог выразить нахлынувшей горечи, да и не понимал, как это сделать, чтобы не задеть Магду, и тихо произнес:
— Маг, а ведь Александра не знает моего языка…
— Пока в этом нет трагедии. Сейчас она «изучает» русский одновременно со мной, а когда воссоединится наша семья, освоит нормальную русскую речь и письменность, и все остальное. Я ведь наполовину уже разговариваю с тобой по-русски и пою ей: «Байю, байюшки, байю», а это откладывается у нее!
Мне хотелось много сказать Магде, но я боялся, что это будет звучать как претензия или намек остаться жить со мной в чуждом ей и опасном для меня, бросившегося в запретный вихрь любви к иностранке, обществе, именуемом Советский Союз. Видимо, мне суждено и с любимой женщиной еще долго жить врозь, и не ощутить в полной мере всю радость развития плода и появления на свет живого человечка…
Неожиданно я подумал с восхищением об ином и обратился со своим открытием к Магде:
— Представляешь, какой совершенной гидравлической системой должна быть простая пуповина, связывающая сейчас Александру с тобой? В ней должно находиться не меньше двух самостоятельных каналов — для свежей артериальной крови, поступающей от тебя, и венозной — от нее. Твое кровяное давление должно оставаться более высоким, чем ее, в артерии и более низким — в вене. При этом должна функционировать и набирать силу ее собственная система кровообращения… То есть эти «трубопроводы» имеют запрограммированные переменные параметры плавного перехода от общей гидравлической системы к автономной и последующего саморазрушения, не позволяющего преждевременно дать течь, но постепенно ослабевать до такой степени, чтобы его отмирание не вызвало осложнений в обоих организмах. И далее в эту сеть совершенных трубопроводов должна вписываться другая, сверхсложная система очистки жидкости. И все это должно безотказно функционировать! Например, в моих гидравлических завесах одним из самых сложных элементов является узел регулирования давления, — оно постоянно меняется. Мы разработали компьютерное обеспечение регулировки подачи жидкости, но оно требует внедрения дополнительных технических решений и больших капитальных затрат. Мне нужна твоя пуповина с ее кажущейся простотой и скрытым совершенством!
— Судя по количеству нагнетательных скважин, тебе нужна заячья пуповина.
— Ты угодила не в бровь, а в глаз!
— А представь, что разумная жизнь на Земле — это некоторое подобие крошечного зародыша во Вселенной, которая беременна человечеством всего несколько миллионов лет — мизерный по ее меркам срок? Кто зачал эту жизнь? Кто бросил семя в благодатную почву Солнечной системы? Пока об этом ничего неизвестно, как неизвестны таинства пуповины, связывающей нас с остальным миром. Пока мы можем представить, что сосудом, по которому движутся жизненные соки к Земле, является Великая пустота, а основным питательным веществом — энергия Солнца, ибо все наши движения, мысли, любовь, мечты о прошлом и устремление в будущее — это лишь видоизмененные солнечные лучи.
Мы можем что-то сказать о прямой связи: Вселенная — Человек, но совершенно не ведаем о том, какая имеется или будет обратная связь: Человек — Вселенная. Мы не знаем, когда созреет плод и приобретет автономную систему жизнеобеспечения, каким он родится, как будет расти и развиваться? Можно весьма приближенно представить, как должно быть, угадать пару каких-то микрошагов, не больше, потому что плод еще слишком мал и слаб, у него нет никакого опыта и не хватает фантазии. А с другой стороны, в нем заложено много зла, и нет уверенности, что эмбрион не погубит сам себя, задушившись собственной пуповиной, захлебнувшись околоплодными водами, отравившись меконями… Я глубоко убеждена, что вероятность гибели нашей цивилизации от внешних факторов мизерна, ибо — помнишь стихи? — у планеты Земля имеется щит!
— Знаешь, я иногда в этом щите вижу нечто иное: агрегатное состояние материи, оказавшейся наиболее приспособленной к конкретным внешним и внутренним условиям. Материя во Вселенной с ее холодом, пустотой, тяготением, радиацией, термоядерными взрывами и прочими силами приняла те формы, которые смогли быть устойчивыми под воздействием всех этих факторов. Все остальное разлетелось, рассыпалось, сгорело, притянулось, испарилось, поглотилось. Здесь проявляется известный нам закон джунглей: выживает наиболее приспособленный. Мы видим сейчас то, что в течение миллиардов лет притиралось, обкатывалось, просеивалось, пока не приобрело совершенные формы именно для существования в конкретных условиях нашей Галактики. Поэтому у нас возникает изумление, что в этом мире все так строго и красиво уложено, рассортировано, упаковано и защищено. На самом деле это лишь остатки хаотической материи, прошедшей через жесткое «сито» сурового климата Вселенной. На многих конкретных примерах житейского масштаба можно проследить, как иногда в установившуюся систему влетает что-то новое, и тут же начинается процесс обламывания, притирания, приспособления, пока не появится нечто более совершенное. Плод, именуемый Человечество, есть субстанция высшего порядка и более сложная, чем неорганизованная материя. Одним из условий успешного развития разумного общества является опора на опыт прошлых генераций, иначе это невозможно, как немыслим научно-технический прогресс на необитаемом острове. Но это — почти нерегулируемый процесс, потому что в человеке заложено столько качеств, столько потребностей, столько разума и безумия, что управлять ими в масштабах планеты, вероятно, не может и сам Творец. Каждое поколение свершает свои ошибки, их число накапливается, приближаясь к критической массе, за которой последует библейский апокалипсис. Но в нем должны сгинуть только грешники, в то время как, например, с омертвением океана исчезнет все живое на Земле. Я уже от кого-то слышал, будто Создатель, бросивший семя жизни на Землю, не имеет права вмешиваться! Похоже, так оно и есть, а значит, ты совершенно права, говоря о возможности самоуничтожения плода.
— Твоему продарвинскому рассуждению об эволюции материи есть даже теоретическое обоснование и соответствующее математическое решение. Что касается разума, то Творец поступил мудро: Человечество должно пройти само все стадии созревания, чтобы приблизиться к Нему.
— Я в математике слаб, но у меня возник к тебе, изучающей Космос, вот какой вопрос: есть ли у нашей Галактики настоящее имя?
— Галактика…
— Это как человек — Человек, река — Река, город — Город!
— Тогда — Млечный Путь!
— Млечный Путь — всего лишь малая часть Галактики! Я помню еще из школьной астрономии, что слово «галактика» происходит от греческого galaktikos, то есть «молочный». Наша звездная система, в которой насчитывается около двухсот миллиардов звезд, называется Галактикой. С Земли мы видим ее «ребро» по имени Млечный Путь. Во Вселенной существует множество галактик, состоящих, подобно нашей, из звезд, газовых туманностей, космической пыли… Следовательно, наша Галактика имеет формальное имя, отражающее лишь ее световой эффект, наблюдаемый в пределах планеты Земля, и не имеет имени настоящего, которое выделяло бы ее среди других галактик, было бы красивым, несло соответствующую смысловую нагрузку и подчеркивало ее главную особенность: разумную жизнь. И я хочу дать ей такое имя!
— Узнаю в тебе подданного Великой Моравской Империи!
— Без твоей любви я бы об этом даже не подумал! Если Бог, Творец, Создатель — мужские имена, то вместилище его творения, та самая «утроба и плацента», в которой зародилась жизнь и зреет загадочный плод, именуемый Человечество, родное дитя Создателя, призванное вырасти и стать подобием своего Отца, должно носить женское имя!
— И какое?
— МАГДАЛЕНА! Это самое красивое и великое слово на Земле, потому что оно символизирует Женщину, дающую начало жизни, той самой, что преобразит эту галактику и выделит ее среди всех остальных в самую чудную звездную систему! Это имя дал нашей галактике я, неизвестный мужчина, но тот, кто нашел в своей любимой женщине по имени Магдалена счастье, такое же бесконечное, как сама Вселенная. От их союза пошли уфоны, которые устремятся в направлении Туманности Андромеды… И теперь во всех астрономических справочниках будет написано: «Галактика Магдалена» — звездная система… А далее будет следовать информация: такие-то координаты, такой-то тип, столько-то звезд, на таких-то есть жизнь, столько-то парсеков до центра, такая-то масса…
Наш переезд в Либерец вполне оправдался: я почувствовал себя намного спокойнее и снова подумал о дальновидности Магды. Она вроде бы подтолкнула меня на рискованный и дерзкий шаг: творить под носом у моих надзирателей то, что по советским меркам являлось тягчайшим преступлением. Конечно, это могло быть ее подсознательным желанием, — ведь именно здесь летом мы ощутили настоящее спокойствие, проведя до этого в относительном напряжении почти две недели нашего «медового месяца». Возможно, ей была по душе формула: «Мой дом — моя крепость», и инстинкт материнства прятал ее за эти стены. Однако скорее всего Магда все взвесила и пришла к выводу, что сейчас нам нужно глубокое спокойствие, которое должно исходить прежде всего от меня, а дома оно обеспечивалось наилучшим образом. Во всяком случае, кажущийся риск жить с иностранкой из империалистического лагеря засекреченному советскому человеку на виду у нашего коллектива, помешавшегося на бдительности и моральной муштре, был куда меньше, чем прятаться с ней в отдаленных районах, потому что я обязан был докладывать руководству о поездках за пределы Либерца, а по сути — отпрашиваться и обязательно докладывать о возвращении.
«Как хорошо, что в нашей стране официально не празднуют католическое Рождество! — восхищался я, — и как замечательно, что мы работаем по чешским законам, то есть не работаем на рождественские каникулы! Если все это соединить с выдумкой, изобретательностью и риском, то получается неплохой вариант по обеспечению нам достойных условий для празднования самых прекрасных праздников!»
На Ṧtĕdrẏ vecĕr[2], когда уже был накрыт стол и остались позади все хлопоты, я зашел в спальню и, загримировавшись по полному варианту, показался Магде. Она ахнула, но присмотрелась и сказала:
— Твои губы, руки, глаза и походку я узнаю под какой угодно маской, но грим глубокий, и ты можешь выступать в нем в любом качестве.
— Это я и делаю. Сия маска есть инструмент моего более широкого познания мира, шапка-невидимка, с помощью которой я преодолеваю многие запреты, предписанные мне нашим государством. Она дает мне дополнительную степень свободы в тоталитарной стране и учит искусству клоуна, холодного наблюдателя и игрока. Если хочешь, мы, представители враждующих держав, завтра вместе спокойно погуляем меж моих идейных соотечественников, посмотрим в лицо сверхбдительному начальнику, пройдемся под пристальными взглядами жен моих сослуживцев, даже заглянем в «Русский клуб», где все демонстрируют липовую сплоченность коллектива советских специалистов. Мы потреплем по щечкам их милых деток, поговорим на немецком языке с супругой нашего парторга, — она единственная, кто может связать два нерусских слова…
— Потрясающая идея! Меня никто не знает, а тебя никто не узнает, и мы можем на глазах у твоих надзирателей свободно гулять по улицам, тасоваться меж твоими соотечественниками, ходить по ресторанам, ездить по стране… Немедленно включаюсь в твою игру. И я начинаю кое-что подозревать… Так вот где скрывается твое второе лицо?
— Да. Но странно устроен человек: еще недавно мне доставляло удовольствие такое переодевание… А теперь… впрочем, об этом позже.
Мы вышли из дома. Стояла тихая морозная ночь. Непривычно пустынные улицы были покрыты пушистым снегом и инеем. В просветах между крышами домов виднелись звезды и черная межзвездная бездна, которая рассеивалась в тусклом городском освещении. Город был окутан легким искрящимся шлейфом, состоящим из прозрачных микроскопических льдинок — они разноцветно искрились и поглощали все звуки. Скрип снега под ногами отдавался внутри тела и не распространялся ни на сантиметр дальше собственных каблуков, — это я обнаружил, специально остановившись и не услыхав шагов своей попутчицы. Окна многих домов озарялись разноцветными всполохами гирлянд на рождественских елочках. Там, в квартирах, сидели за праздничными столами люди, они, наверное, о чем-то беседовали, что-то делали, вставали, ходили, но создавалось впечатление о полном их отсутствии, потому что наружу оттуда не проникало никакого движения. И эта особая изоляция имела смысл уловить в божественной тишине приход светлого Праздника Рождества Христова.
[1] беременная — (чешский)
[2] Сочельник (чешский)
Об авторе:
Анатолий Изотов, родился летом 1940 года в Калужской области. Первое и самое яркое путешествие состоялось осенью 1944 года, когда семья переезжала из г. Горшечное в Крым. Мы жили с селе Бахчи-Эли (ныне Богатое), что под Белогорском.
Но юность закончилась, и в 1959 году я поступил в Новочеркасский политехнический институт (НПИ), чтобы приобрести специальность гидрогеолога.
После окончания института в 1964 году проработал почти десять лет в Уч-Кудуке, где обеспечивал дренажные работы на рудниках и карьерах, занимался подземным выщелачиванием урана и добычей пресной воды для питьевых нужд Уч-Кудука. Там я прошел высшую производственную практику инженера-гидрогеолога и начал заниматься научными исследованиями.
Потом, как опытный горный инженер-гидрогеолог, я был откомандирован в Чехословакию в качестве советского консультанта по оказанию технической помощи горнодобывающему предприятию Гамр, что в Северной Чехии. Там я проработал десять лет.
После Чехословакии проработал более тридцати лет в институте ВИОГЕМ г. Белгород, дослужившись до главного инженера. И, начав свою биографию с путешествия и открытия своей Родины, должен сказать, что по служебным делам, то есть благодаря своей профессии, я расширил границы познания мира, побывав в таких странах, как Нигерия и Чад в Африке, США (Западная Виржиния и Атланта), Вьетнам, Кампучия, Израиль, в Центральной и Восточной Европе. И каждое место, пройденное мной на этой земле, так или иначе оставило след в моем литературном творчестве.
В настоящее время работаю в Белгородском Государственном университете в качестве доцента кафедры прикладной геологии и горного дела. Думаю, мне удалось зажечь не одно юное сердце любовью к своей профессии, именуемой «горный инженер-гидрогеолог».
