Сны моего сердца

Ольга НАЦАРЕНУС | Проза

сны сердца

Сны моего сердца

Сны… Сны моего сердца… Острова превосходного обмана и нежных воспоминаний, хрупких мистификаций и чудесного откровения. Дверь в иное, таинственное и недосягаемое, хотя и находящееся совсем близко, безгранично сложно наполняющее своим содержанием… Бесконечная, великая борьба Необратимости, неизбежно заканчивающаяся победой над гордым Разумом. Дикая неимоверность слияния бешеных красок происходящего ныне с фатальными аккордами Ограниченности и Завершённости. Мнимый триумф Мысли, рождающейся то тёплым весенним ветром, то шёлковым крылом белоснежной птицы, то терпким благоуханием ядовитой магнолии… Мысли, возникающей вдруг, из Пустоты, прорастающей алмазными каплями дождя и стремительно погружающейся в слепую Вечность, находя условное отражение в зеркалах уставшего Сознания…

Сны моего сердца… Горделивые южанки пальмы, трепещущие широкими пластами листьев под нежными ласками солнечных лучей… Великолепие ярких сказочных растений и цветов, обвивающих мои ноги… Скромный шелест извилистого ручейка, несущего свою малую Правду в лоно большой Воды. Стая разноцветных попугаев, единым, долгим потоком проплывшая над головой и растерявшая множество громких неряшливых звуков… Внезапный порыв густого холодного ветра, появившегося ниоткуда… Ветер заставляет меня крепко закрыть глаза и сжаться в комок от страха перед неизвестностью следующего мгновения…

Напряжение исчезает, покидая тело постепенно, размеренно, горячими раскидистыми волнами, заставляя забыть тревогу и предлагая следующему эпизоду осуществить себя… Здесь две высокие старые сосны, надёжно держащие меж собой хрупкие детские качели… Сколько раз касалась моя рука жёстких шершавых стволов, измазанных липким пахучим соком! А вот и два окна нашего дачного дома, вот терраса, игриво обвитая плеядами ярко-красных ладошек дикого винограда. Возле калитки синеют заботливо посаженные в рядок люпинусы, бережно обрабатываемые басистыми шмелями… Из-за пышных кустов чёрной смородины причудливо выглядывают рваные шапки розовых махровых пионов… Рядом с соснами накрыт длинный стол, лиц гостей мне разглядеть не удаётся… Все шумно разговаривают, обсуждают что-то, то и дело переходя на смех и наполняя бокалы вином… А вот и мама моя, совсем молодая ещё – жёсткий уверенный взгляд больших тёмно-зелёных глаз… Она поворачивает голову, смотрит на меня и застывает в роскошной улыбке… Затылком ощущаю чьё-то горячее дыхание и слышу неровный шёпот: «Только не думай, что ты сможешь что-то изменить…»… Резко оглядываюсь назад. Никого. Пустота. Ощущение невесомости… Густые клубы голубого тумана… И вот, кажется, они уже рассеиваются…

Родная Москва моя, Лефортово, тяжёлая готика врат Немецкого кладбища… Мне не больше семи, я крепко держу за руку деда – ладонь в ладонь, в нерушимый замОк. В другой руке у него коричневый кожаный портфель и картонная коробка из под обуви , с множеством пробитых дырочек в крышке. Мы гордо идём выпускать воробья, подобранного на улице и выхоженного нами. Мы решили, что на кладбище птице будет не сложно… Сначала мы движемся прямо, до часовни, затем налево, потом ещё раз налево … Это последний маршрут родных и близких мне кровью своей… Дошли. Страшный чёрный гранит с застывшими навек лицами на долю секунды схватывает блик серых птичьих крылышек … Дед… Тяжёлая одышка, хриплый лёгочный кашель, солёная испарина на лбу… Небрежно, с ухмылкой кидает в мою сторону: «Ко мне скоро сюда ходить будешь!.. Вот так-то, мартышка…» …Невыразимая разрывающая боль в груди, слёзы нахлынувших воспоминаний, отчаяние и бесконечная тоска, тоска, тоска… До состояния необходимой тупости, до непонимания происходящего, до неистовой яркой электрической вспышки в сознании, перемещающей в иную точку мою душу…

…Высокий рост, сияющие белые полотна по диковинно сложенному телу, бездонные печальные глаза и удивительные крылья… Невообразимая ширина их размаха и тяжёлое, густое оперение. Протягиваю руку в попытке дотянуться, дотронуться, но Ангел останавливает меня незримым бессловесным запретом… Он садится на ступени крутой изумрудной лестницы, ведущей бесконечно высоко, вверх, и показывает мне свои мраморные ладони… Голос его громок и сердит:

– Почему не записываешь то, что приходит в твою голову? Мир всегда нуждается в признании сущности Господа!

Я смущена, скована и не в силах внятно ответить:

– Но… я не готова пока… к выражению подобных тем…

Мой собеседник вежливо улыбается глубокими морщинками вокруг глаз и расправляет прекрасные крылья:

– Абсолютно любая тема является признанием сущности Господа…

…Сны… Сны моего сердца… Острова превосходного обмана и нежных воспоминаний, хрупких мистификаций и чудесного откровения… Единожды рождённые, они имеют своё, неповторимое и уникальное существование в пространстве Времени. Они способны изменяться, играя прелестными красками Бытия, способны искажать восприятие жизни, влияя на расстановку действий и событий, способны возвращаться. Они заставляют думать, погружаться в иллюзию Мечты и не забывать Прошлое, настойчиво выдёргивая из него не тлеющие с годами фрагменты неисправимости.

Когда-нибудь я напишу смерть

Когда-нибудь я напишу смерть… Возможно вот так:

«…Вот время вздрогнуло и остановилось. В тонких чувственных пальцах застыл изящный карандаш, а чуть приоткрытое окно перестало впускать птичьи голоса, сопровождаемые майским прохладным ветром. Секундная стрелка старинных часов в деревянной рамке натужилась, но не смогла совершить свой следующий шаг.

Теперь спешить больше некуда… Потеряна актуальность всех на свете расписаний, обещаний и просьб…

И беспокоиться не о чем… Не зазвонит сумасшедший телефон и не выпустит из себя истошный возмущённый голос, бывший когда-то самым близким на свете. Старый кот не вспрыгнет на мои колени и не заглянет печальным тёмно-зелёным мне в глаза…

Уже не нужно с волнением прислушиваться к ритму своего сердца – оно не откликнется на мой внезапный испуг и не застучит бешено от смоченного ядом поцелуя…

Тишина… Есть лишь бесшумная беспорядочная пульсация маленького комочка раскалённой плазмы – это душа, здесь моё всё. Здесь страхи и сомнения, постигшие меня ещё во чреве матери и дерзкий крик, венчающий первый несмелый вдох земного воздуха. Здесь мальчишка с соседней парты, обидно до слёз дёрнувший меня за косичку. Здесь старый зонт, забытый в раскачивающемся от ветра гамаке. Здесь любовь, нет, не первая любовь, не единственная, а просто любовь, наполняющая сияющей бездной восторженности до краёв, до пьяного блаженства, до искупления… А вот галерея памяти прикосновений: колючая хвоя Рождественской ёлки и обжигающий крепкий кофе на губах, ледяная сталь порывистой белой вьюги и тепло давно пожелтевших страниц томика Блока, упругие клавиши гармоничного естества старого немецкого рояля и влажная прохлада обожаемых мною ладоней… И ещё здесь люди, люди, люди. Нескончаемой вереницей по моим дням и ночам, бурным потоком через радость, пыль, грязь, через всё расстояние моего пути. Родные, близкие, дорогие, чужие, странные, ненавидимые и любящие… То с ликованием изгоняющие меня, то бесповоротно вычеркнутые мной. То нежно сочувствующие, то лукаво предлагающие мне помощь…

Пустота… Теперь невозможно взять в руки и прижать к груди. Реален лишь комочек раскалённой плазмы, предвкушающей приближение большого путешествия.

Больше не будет завтра… Откровеньем прочитанной книги тихо всплакнёт память, ветхим тряпьём одежд своих колышущая недолгую мрачную скорбь моего прошлого мира.

Несовершенство человеческого восприятия, ошибка сознания называет всё это смертью…

Сцена опустела. Ей не удалось удержать зрителей ещё на один акт. Пьеса окончена. Актёр покинул старый театр и готов к самому главному своему перевоплощению. Занавес…»

…Когда-нибудь я напишу смерть. Или смерть напишет меня…

Холод

Ты помнишь тот вечер, когда Холод впервые проник в твой дом? Мерзкими влажными змеями выполз он из-под кожи обоев комнаты, по дощатому полу, застеленному ковровой дорожкой, устремился к старинному креслу и уверенно обвил твои ноги, моментально забрав тепло и комфорт мягких вельветовых тапочек. Ты не испугался, не удивился, не прогнал его – ты был готов принять его и принял сердцем, душой…

Когда закончились сигареты и коньяк, лунный свет уже вовсю лизал твой письменный стол, вырывая из полутьмы очертания распахнутого ноутбука и множество разметавшихся страниц законченного романа. Ты подошёл к окну и попытался прочитать ночь: чёрное безоблачное небо в бриллиантовой россыпи недостижимости, пушистые хлопья увлекаемых ветром снежинок, голубые тени сугробов, тянущиеся от калитки, по обе стороны расчищенной дорожки, а за забором – дачный посёлок, дышащий глубоким зимним сном, покинутый своими обитателями до ранней весны, ежегодно приносящей в застывший летаргический мир игривое щебетание крылатых, разнообразие оттенков зелёного и помпезную сочность раскалённого солнца…

Рано утром раздался телефонный звонок… Вероника… Ты не ответил, ты не хотел ни с кем говорить. Холодная смятая постель пленила твоё расслабленное тело, сдерживая импульсы воли и желаний. Вероника не будет названивать долго. Она из той категории женщин, которая в подобной ситуации может воспроизвести лишь одну мысль: «Всё понятно, он сейчас не один… Новая подружка…» Ты лежал и вспоминал историю отношений с ней. Вспоминал спокойно, не утомляемый биением растревоженного болью сердца. Абсолютно ровно… Неожиданно её имя разложилось надвое – Вера и Ника. Это вызвало скупую улыбку: вполне земная Вера, чистящая перед сном зубы, постоянно опаздывающая на работу в издательство, в бигуди творящая у грязной плиты мутный борщ, раскидывая при этом куда попало пепел с тонкой сигареты… И Ника – кокетливая, с загадочным взглядом, шикарной улыбкой и раскрепощёнными движениями рук, не знающих отказа. Прелестная бабочка, Ника – тонкое, эфемерное существо на высоких неустойчивых каблуках, легко вселяющее дьявола в расплавленную плоть самоуверенных самцов… Вне всяких сомнений тебе не нужна ни та, ни другая. Вперемешку с хриплым кашлем из тебя вырвалось лишь шипящее: «дурь какая-то…», и мобильный телефон полетел в стену…

Ближе к полудню приехал Меерсон. Вечером ты не вспомнил про открытую настежь калитку и ключ, торчащий в двери твоего дома, поэтому твой гость беспрепятственно донёс рыхлый снег на своих сапогах до мрачных пределов зашторенной комнаты, до плоскости твоего лежбища. Меерсон долго размахивал длинными худыми руками, грязно возмущался, что не смог дозвониться до тебя, что следует выкинуть хандру к чёртовой матери, наплевать на всё и продолжать жить дальше, не копаясь и не ковыряясь в мусоре, прилипшем к уставшему мозгу. В грубой форме прозвучало напоминание, что через три дня надлежит сдать законченный роман, а ты непозволительно раскис и выпал из темы… Но ни одно действие, ни одно слово голоса незваной совести не смогло поколебать тебя в эти минуты, ты не выдавил из себя ни одного звука, через край переполненный вязким безразличием и отрешённостью… Бросив на письменный стол начатую пачку «Мальборо», Меерсон процедил через плечо безнадёжное «шлимазл!» и удалился прочь…

Приближался вечер. Комната твоя наполнилась множеством седых завитков едкого табачного дыма. Вероятно, мысли выглядели точно так же. Немые рассуждения плотно наполнили воздух. Это были размышления о завершённости, пронизывающей твой маленький хрупкий мир. О фатальной двуликости её смысла. С одной стороны ты видел великолепный, сияющий триумфом результат воплощения идей, мыслей, образов… Завершённость, как отражение максимальной наполненности , законченности… Как венец любому творению, поступку… Другая же сторона её была еле уловима разумом, но легко читаема душой. В который раз ты осознал то, что завершённость проявляется сразу же по окончании магии произведённого действия и несёт в себе трагический оттенок. Полная реализация и окончательная сформированность замысла помимо удовлетворения влечёт за собой покой, отрешённость, а иногда отвращение и безразличие. Творческая энергия, обретя форму, навечно застывает в неизменности, словно капля янтаря под щедрым солнцем, небрежно омытая водами прибоя. Завершённость навсегда разлучает автора с результатом воплощения его замысла. Они перестают находиться друг в друге, взаимодействовать, и каждому уготована своя дорога…

Ты размышлял и анализировал свою жизнь. И, конечно же, проекция завершенности ложилась не только на плоды твоего литературного опыта. Ты вспоминал, как завершались многие отношения, чувства, жизни близких тебе людей. Как завершались дни, месяцы, годы непрерывного стремления к теплу, к пониманию и любви, то и дело принося за собой апатию, ощущение никчёмности и покинутости. Бесконечный бег за собственным хвостом, за тем, что оставлено позади, что прожито, пе-ре-жи-то… Зачем? Если каждый новый эпизод твоего бытия мгновенно становится прошлым, легко минуя своё завершение…

Ледяная вода, оплавив изящные грани хрустального бокала больно обожгла горло и вызвала омерзительный страх. Тонкие белые пальцы Холода тронули твою спину и нежно сомкнулись на шее… Что-то оборвалось внутри тебя, закончилось. Казалось, стоит только потянуть за свисающую с рукава твоего свитера ниточку и тут же, петля за петлёй, ты будешь распущен весь, без остатка, и смотан заново, вполне логично превратившись в мёртвый чёрный клубок…

Ты устал, парень, просто устал, и колючий Холод отвратительно настойчиво жрёт твою душу! Долгие годы скитаний по неизвестности, поиски смысла происходящего, невольное обучение смирению и покорности перед высокими стенами обстоятельств, суета повседневности – это твой путь. Путь в бесконечность, оставляющий в тебе только истинное, имеющее право на жизнь, главное. Без уроков завершённости не может произойти ни одно рождение нового. И это надо уметь понять и принять. Боль, потери, уныние, бездействие – не смерть, а лишь инструмент для перехода по ступеням твоего бытия. И во многом зависит только от тебя, ведут ли эти ступени вверх или уходят вниз, в темноту… А теперь просыпайся! Эй, слышишь? Просыпайся! И не смей хватать меня за крылья! Я так же, как и ты умею испытывать боль!.. Советую почаще просить Всевышнего о том, чтобы я не устал от тебя…

Человек открыл глаза, заслонил ладонью искажённый зевотой рот и потянулся, стараясь поскорее выгнать чувство онемения, неприятно сковавшее его руки и ноги. Сон совершенно неожиданно овладел Человеком в салоне его автомобиля, припаркованного недалеко от издательства. Именно к этому месту каждую пятницу, ровно к восемнадцати ноль ноль, спешила молодая женщина, игриво выстукивая тонкими нервными каблучками в направлении обнажённого мужского сердца. До запланированной встречи оставалось ровно семь минут, когда Человек уверенным движением вошёл ключом в замок зажигания, выжал до пола педаль газа, и вперемешку с хриплым кашлем тихо прошептал:

– Вера… Ника… Нет, безусловно, не та, и не другая…

Пальто

Серое пальто из кашемира –
Заблуждений летопись живая,
Помнит, как увидело полмира,
Бережно хозяйку согревая.

Помнит нелюбимых рук касанье,
И петлёй на шее шарф-зануду,
Поезд, что отстал от расписанья,
Мокрую, промозглую простуду.

Капельку оброненной «Шанели»,
И букетов скучные рулады,
Брошенность и смятость на постели,
На чужой постели – так и надо!

Рукавом погашенные слёзы,
И перчатки нежные из лайки,
Зонт нелепый с ливнями, и грозы,
Грозы на душе своей хозяйки.

Облако от чьей-то сигареты,
Книги, несвободные от пыли,
Злые, разноцветные береты,
Что к лицу совсем не подходили…

И не хочет дама с сединою
Прикасаться к складкам материала,
Видимо, обижена судьбою,
Видимо, от прошлого устала…

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: