Старый Собор
Старый Собор
(Предисловие к циклу рассказов об Уральске)
Он стоит на крутом берегу Яика-Урала, поросшем таловником, полынью и большими лопухами. Величественно возвышаются его купола, его беленные мелом стены видны со всех поворотов реки. Он кажется седым мудрым старцем со своим потемневшим куполом-лицом, много повидавшим на своем веку. Собор – это сердце той части города, издавно называемой «Казачьи курени». Вокруг него сплошь одноэтажные домишки, постаревшие вместе с Собором. Они как бы прижались к нему, чтобы он мог их защитить. У Собора было все: юность – любовь молодого священника и казачки, венчание Пугачева с будущей несостоявшейся царицей, зрелость – уважение казаков, потому что он укрыл их в тяжелую минуту, забвение – слезы и страдания, тайное поклонение, музейная пыль и – старость. И вновь появилось почтение и уважение. Даже безбожники, проходя мимо Собора, невольно подносят пальцы ко лбу, оставляя на себе невидимый крест. Ожил Собор, как в старые казачьи времена.
Важно выступила из Собора совсем юная пара после венчания. В белом, обтянувшем стройную фигуру платье современная казачка как бы отделилась маленькой тенью от старинной стены. И ожидала первого шага невесты изъеденная временем гранитная церковная паперть.
Паперть
Он сидел спиной к соборной стене. Солнечные лучи слепили глаза – не мешало бы пересесть, но было лень, да и мальчишки должны были подойти играть в битки. Сейчас они побежали к уральной пристани пароход встречать. Ванюша любил играть с казачатами. А они уважали рассудительного сына коменданта Яицкой крепости Крылова за остроумие. Тут он услышал зов няньки: «Кушать пора!» – и стремглав побежал на зов: поесть он любил. На столе его ждала гурьевская каша на каймаке, горка горячих с картошкой пирожков. Запихивая один за другим пирожки, услышал от няньки:
– Да погоди ты, оставь место, обед недалеко. Всех еще на прощание потчевать будут. Ведь в Москву едем-то.
– Ну а как не попотчуют! – И продолжал запихивать в рот. Долго все запивал горячим чаем с медом и мятой.
Казачата все не возвращались. От скуки с животом-барабаном он пошел к церковному писарю. Тот составлял жалобу бородатому кузнецу. Ваня уже знал от отца много грамоты. Отец все говорил, что красивей всего у Ванятки получаются запятые. Писарь составил жалобу, получил от кузнеца десяток яиц в платочке, пересчитал их и пошел его провожать. Ваня, быстро обмакнув острое перо в чернила, после каждого слова в оставленной писарем жалобе поставил запятые. Кирей (так звали писаря) был сыном грека и казачки. Вернулся быстро. Еще быстрее выкатился на паперть Ваня, так как услышал лихую песню:
Светит месяц как целковый,
Часты звезды-пятаки.
Выйду замуж за монаха.
Не замолит ли грехи?
То поднимался с берега по тропинке к своему дому лодочник Локтев, балагур и весельчак. Не успел Ваня свернуть к Локтеву, как за плечо его схватил Кирей.
– Помилуй, братец, столько запятых наставил. Что ни слово, то запятая. К чему это?
В глазах у него горела ярость. Ваня, оробев, ответил:
– Да с запятыми-то красивее, сударь.
Кирей замешкался и вдруг рассмеялся. Локтева Ваня упустил, и теперь уже он сердился на Кирея. Локтев уже зашел в дом, и было слышно, как он кричит:
– Сами кобели, да еще собак завели!
Навстречу Ване бежали казачата, крича что-то, за ними плелась зареванная Настька. Глотая слова вместе со слезами, она выла, растирая сопли и слезы по обугленному солнцем лицу.
– Что орешь, оглашенная, из-за бус каких-то! – выкрикнул из оравы казачонок. – Нашла из-за чего сопли пускать.
– Посылок папани это, – ревела Настька. Ваня приготовился выслушать ее, но она, ничего не объясняя, потащила его к большим лопухам. Они стояли в рост Настьки, как гвардейцы, держа наизготовку свои колючки. Настька грязным пальцем указала в лопухи. Раздвинув лопушиные листья, увидел на куче свежего коровьего помета связку голубых бусинок. Точно таких, как глаза у Настьки, атаманской дочери. Неудачно она нашла место, чтобы следить за казачатами.
– Да высохнет эта куча завтра и соберешь бусы-то. И реветь нечего, – рассудил Ваня. Настька, почесав комариный укус на ноге, побежала к мальчишкам, благодарно помахав Ване рукой, в обход по другой тропинке. Ваня пошел по другой к собору.
Так разошлись дороги будущего баснописца И. Крылова и будущей уральской красавицы-казачки.
Память
После уроков в школе я несла сумку, наполненную ученическими тетрадками. Что поделаешь – филолог! Муж говорит: «Кто мясо тащит, а ты – тетрадки». Задумавшись, я переходила центральную улицу как раз возле дома купца Карева, переименованного в Дом Кирова. Мне непонятно почему. Дом внушительный – из темно-коричневого кирпича, с вычурными арками и балкончиками. В нем продовольственные и другие магазинчики, библиотека и филармония. Тротуар во многих местах был выложен номерным красным кирпичом и довольно хорошо сохранился. Квартала два назад к Уралу эти мостовые были в хорошем состоянии, особенно у дома казачьего атамана. Сейчас это госпиталь УВД. Я шла к аптеке, солнце светило прямо в глаза, здание с колоннами и навесным балконом выступало на тротуар, и хорошо были видны памятные доски с барельефами и надписями, что в этом здании останавливались Даль, Жуковский, Пушкин.
Неожиданно передо мной открылась дверь и из нее стремительно вышел… Пушкин! Мне, как литератору, так много видевшему портреты поэта различных размеров и цветов, трудно ошибиться. Но увидеть живого сейчас – это уже слишком! У меня из рук выпала сумка, тетради рассыпались. «Пушкин» с извинениями принялся собирать тетрадки. Опешив, я не сообразила что-то спросить или сказать. Дома, к моему удивлению, к моему рассказу об этой встрече отнеслись спокойно
– Это прапорщик нашей воинской части, он действительно похож на великого поэта. В театре играет. Стихи тоже пишет. Рисует.
Двойник Пушкина. У каждого из нас есть на белом свете двойники. Но чтоб такое сходство!
Итак! Дом атамана был одним из красивейших зданий Яицкого городка. Построен в начале 18 века, именно в этом доме останавливался Пушкин, а также в доме за городом у губернатора Перовского. В его честь атаман давал в доме бал. Были приглашены все дамы городка, они должны были быть одеты в казачью одежду. И стали вытаскивать из сундуков старинные наряды. В губернаторском доме шум, тарарам. Взбиваются перины, подушки, оттираются двери, полы. Кухню забивают различной снедью, винами. Девка Паланья – сирота, красивая, кровь с молоком – бойко бегала с поручениями губернаторши по городку. Прибежала с Сенного базара (ныне это Сенная улица) с запиской от купца-татарина – запыхалась, торопилась: уж очень ей хотелось увидеть необычного гостя. К дому подъехала походная кибитка с ямщиком, ее сопровождали четверо верховых казаков. В казачьем огромном тулупе поверх пальто вышел невысокий, юркий, с темными вьющимися бакенбардами гость. Засмотревшуюся на него Паланью, загоревшуюся румянцем, гость незаметно ущипнул так, что она невольно взвизгнула и, смущенная, скрылась на кухне. Нужно было приготовить любимый гостем варенец (что-то похожее на современный йогурт). Паланья к тому же певунья, особенно старинных казачьих песен. А атаман обещал гостю, что много песен запишет со слов казачек. Паланью пригласили к концу бала в кабинет. Была она там долго, и слышен был ее приятный певучий голос. Высокий гость был в городке два дня. Его проводили, а Паланью посадили в возок, отвезли на хутор Каленый к ее троюродной тетке, а через неделю с приданым, великим по тем временам – мельницей, пятью коровами, сундуками с одеждой, пышно справили трехдневную свадьбу, выдав ее за тридцатилетнего кузнеца.
Как сложилась ее жизнь, никто не знает, прошли тревожные и бурные годы. Но поговаривали, что нечто большее связывает великого поэта и казачку-певунью. Но случай с пышной свадьбой запомнился, свалившийся на голову осчастливленного кузнеца, стал легендой. Еще долго говорили о ней, но в конце концов забыли. А помнил ли великий гость о встрече с казачкой? Может быть, ходит эта «память» живым-веселым по тем же улицам, по которым сейчас ходим мы? Спросить бы надо, да как?
Царская невеста
Был старый собор и музеем: там были выставлены в основном иконы и старинные предметы быта, которыми пользовались яицкие казаки. При входе в храм с правой стороны находится некое возвышение. В тишине зала, куда только что зашла группа девчонок и мальчишек в красных пионерских галстуках, экскурсовод рассказала, что во времена восстания Пугачева служил в храме протоирей Василий. Воспротивился он приказу Пугачева – венчать того с юной уральской казачкой. Повесили его на колокольне, а потом сбросили с нее. Ночью церковные служители тайно замуровали его останки внутри храма, чтобы не глумились пугачевцы над телом несчастного. Да так он здесь и остался. Гробницу при советской власти вскрывали – видимо, клад какой-нибудь искали, но нашли там только кости молодого высокого человека мужского пола, со светлыми волосами, в облачении священника – и опять замуровали.
А уже поспрашивая старожилов города, узнала то, что ни в одной из книг не написано и не прочитано. К Пугачеву казаки относились по-разному: одни считали его своим царем Петром, изгнанным от царствия царицей Екатериной, мужем ее считали, другие – супостатом и извергом, душегубом. Первые его и приветили в Яицком городке радушно и с почестями. И, чтобы скрепить «дружбу», стали ему подыскивать невесту. Особо по этому поводу старалась Параська Иванаева – болтливая и драчливая казачка, оставшаяся без мужа в расцвете бабьих лет. У Пугачева была уже жена и трое детей на волжской стороне и была еще одна то ли жена, то ли сожилка. Но это не остановило казаков. Вскорости убили последнюю совместно с братом семилетним. И уже ничто не мешало задуманному. Выбрала Иванаиха дочь казака Кузнецова – Устинью, и потребовали казаки на кругу у него выдать дочь за «царя»-батюшку. Долго уговаривали и условие дали: «Коли ослушаешься, чина лишим». Пришлось Петру Кузнецову принять их решение, за что получил в дары сундуки с добром немереным, награбленным в набегах.
Стоял дом Кузнецова на два угла о шести окон, резные ставни на нем, тесовая крыша, словно терем возвышался чуть-чуть поодаль от храма; только что выстроенный после большого куренского пожара, красивый дом не принес счастья своим обитателям. Устинья шестнадцати лет – кровь с молоком с тугой черной косой – особо и не выделялась среди юных казачек, но красива по-своему была. Была и набожна, ни одной службы в церкви не пропускала. В то время служил службу церковную молодой, статный, с красивым густым голосом протоиерей Василий Зубов. Присмотрелись они друг к другу. Робела Устинья перед ним, но сердце подсказывало: вот он, ее суженый. И протоиерей ее приметил: нравилась она ему, мечтал о ней, но подступиться к отцу ее откладывал по несмелости своей.
Во время воскресной службы ему подружка Устиньи передала, что насильно выдают ее замуж. Заметался он по храму. И что делать, не знает, и ответить не может. К дому ее подошел, увидел пугачевских прислужников, сундуки какие-то сгружавших с телег. А Устинья дома забилась под образа, бьет головой об пол, зовет на помощь святую Богородицу. Послышались шаги, и в горницу зашел отец с наспех накинутым на одно плечо татарским халатом с соболями. А за ним низкого роста и с хищными глазами немолодой человек, одетый в простую одежду, мужицкую, но с видом «вот он, мол, царь – я». Мольба была в глазах девушки, боль безысходная. Ну почему она, почему не другая казачка должна стать женой «царя» названого? От горя сжималось ее сердце. Отец строго бросил: «Назавтра венчание». Оборвалось все сразу. «А как же любимый?»
Но назавтра его уже не было: отказался он венчать беглого «царя» с Устиньей, за то и казнили. Теперь все равно и ей погибать. Равнодушно смотрела она на приготовления к свадьбе, на хлопоты матери и Иванаихи. Одного просила у Богородицы – долго не видеть мужа нежеланного. Да так и получилось. Всего дней десять, и то наездами наведывался. А через три месяца в кандалах и простом тулупе вместе с матерью ее увезли сначала в Оренбург на допросы, затем в Москву на показ царице. А затем упрятали в крепость под Петербургом на бесчестие и надругательства стражников Кексгольмского гарнизона. Таков был им подарок от матушки-царицы. Так закончилась «царская» жизнь Устиньи. Но в памяти казаков она осталась как бывшая надежда скрепить чаяния и мысли казацкие с новой царской властью. А дух любимого Устиньи жив, охраняет он храм от воров и безбожников. Сколько залезало в бытность храма музеем воров, все они цепенели от страха, который потом и объяснить не могли. А на утро их целенькими, с трясущимися от страха руками из музея и выводили, но это другой уже сказ.
А дом Кузнецова старел, дряхлел, покосился. После революции его обновили, сделали музеем, а затем и вовсе поменяли бревна в стенах. Тот ли это дом, где поселилось несчастье, и сказать сейчас трудно.
Об авторе:
Наталья Леонова, «Родилась в г. Угличе Ярославской области 15 февраля 1947 года. После 11 классов Ташмойнокской средней школы окончила в 1970 году филологический факультет Киргизского государственного университета (г. Фрунзе, ныне Бишкек). После окончания университета работала в школе преподавателем русского языка, потом отслужила в милиции 15 лет, затем проработала в педагогическом университете заведующей педагогической практикой. Потом опять была школа. В 2001 году поменяла место жительства – переехала в Калининградскую область, проработав там в средней школе, ушла на пенсию. Замужем, двое взрослых сыновей. Пишу с детства, в основном короткие рассказы, люблю историю старого Уральска. Многое посвящаю ему и своей семье».
