Страдания и радости боцмана Сидорова
Страдания и радости боцмана Сидорова
Вся эта история началась, когда в канун Нового года СРТР «Яхонт» вместе с пятью судами флотилии, покинув район промысла, бросил якорь на рейде африканского порта Лабиту в Анголе для заправки водой и мелкого ремонта. После пограничников и таможни жизнь на борту ожила. Со всевозможными целями между причалом и судами на рейде начали сновать проворные ланчо, а истосковавшийся по земле мужской контингент под разными предлогами стал искать причину поскорее сойти на берег. Одним хотелось найти питейное заведение поприличнее, другим – кинуться в объятия сговорчивых прибрежных красавиц. Третьим – и то, и другое вместе. Любовь, как известно, штука коварная, но пока всё обходилось…
У кого-кого, а у боцмана Сидорова во время якорной стоянки забот хватало. Влечение к прекрасному полу ему тоже не было чуждо. Ничего не поделаешь, природа. Так что по истечении нескольких дней вслед за молодняком отправился на берег и боцман, «размагнититься» от повседневных забот. Никто не знает подробностей, что там пошло не так? Что не получилось на его любовном поприще? Только вернулся он на борт поздно, неразговорчивый и злой.
Нрав Сидора и его тяжёлый кулак знали все, потому лишних вопросов старались не задавать. На судне боцмана не зря зовут просто, но ёмко – Дракон. Попросту говоря – страшный человек. У нашего дракона не было морских наколок и прочих отяжеляющих признаков. Внешне он был похож скорее не на морского волка, а на кряжистого мужика из тамбовской глубинки, но с тяжёлым морским «навалом», который на расправу был особенно скор. Вот и те двое весельчаков из палубной команды, которые после неудачной любовной попытки боцмана отпустили шутку на этот счёт, вместо того чтобы получать «добро» на сход, по третьему разу красили якорные клюзы.
Только не прошло и трёх дней после того неудачного захода, видят все – засобирался боцман опять. Даже одеколончиком сбрызнулся, но сам молчит и виду не подаёт. Катер долго бурчал под бортом, ожидая его. Пока шли до берега, народ иронично и многозначительно перемигивался, но помалкивал. Не успел баркас коснуться причальной стенки, как вся компания, будто стая фазанов, выпущенных на волю, распушив хвосты, в один миг разлетелась в разные стороны.
Так начался один из дней, а они, как известно, разительно не похожи один на другой. Один тянется, не кончаясь. Другой, напротив, мелькнёт радостно, ярко, будто звёздочка на тёмном африканском небе, и ещё долго не гаснет. Один душу вынет, а от другого, напротив, радость непроходящая. Судя по настроению, для большей части команды «Яхонта» этот день прошёл не зря. Каждый нашёл то, что искал. Вот только боцман… Он опять молча стоял на носу и с тоской глядел то на темнеющие волны, то на цепочку береговых огней. «Не произошло», – сочувственно шептались все, стараясь держаться подальше от Дракона. Рулевой, стоя с рацией и гарнитурой на корме, получил с «Яхонта» единственный короткий вопрос:
– Как он там?
Ответ был такой же лаконичный:
– Плохо. Молчит.
– Понятно, – прохрипело в наушниках.
После того как на мачтах зажгли стояночные огни, стармех Панов, по-судовому – Дед, прихватив бутылку спирта, незаметно свернул в каюту к закадычному другу Сидорову. До полуночи они о чём-то проговорили, а наутро, прихватив с собой Саньку из рефмашины, отправились на берег. Для них, наверное, лучше бы отправиться вдвоём, без свидетелей. Только тогда об этой истории никто бы ничего не узнал. Саньку пришлось взять вынужденно. У него были водительские права международного образца. Здесь дешевле было взять напрокат какой-нибудь разваливающийся «антиквариат», чем нанимать такси. Так они и сделали.
Допотопный «Лэнд-Ровер» с рваными сиденьями и чадящим дизелем нёс их через какой-нибудь час вдоль побережья океана по раскалённой красной земле в сторону речки с загадочным названием Кванза. В зелёных островах пальм то здесь, то там ютились небогатые бунгало. Блестящие чёрными телами мальчишки, увидев в открытых окнах «Ровера» славянские лица, срывались с места и, поднимая пыль, бежали кто наперерез, кто следом, не переставая кричать:
– Саша, шапка, банана, хлеб…
Прилично поплутав по пыльным прибрежным дорогам, «Лэнд-Ровер» свернул после обеда на еле заметную колею среди высохших колючек. Дорога пошла вниз и вскоре привела к небольшой лагуне, на краю которой приютилась крохотная деревенька из десятка ветхих бунгало с прохудившимися крышами, залатанными ржавой жестью, стенами из картона от банановых коробок. Да… Богатство явно обошло стороной это скромное место на Земле.
Колдунья оказалась сухой, сморщенной старухой с ровными рядами желтоватых зубов и внимательными красными глазами. По всему было видно, она узнала Деда, но, несмотря на это, держалась независимо и радость свою проявлять не спешила. Однако после действительно царского подарка в виде двадцати кусков хозяйственного мыла она заметно подобрела, стала внимательно слушать стармеха, понимающе кивать головой, изредка бросая взгляд на притихшего Сидорова. Каким образом они понимали один другого? На каком языке разговаривали?
До сих пор загадка. Только вскоре Дед подошёл и прошептал:
– Раздевайся.
– Как?
– Совсем.
– Это, что ж, нагишом?
– Конечно. Я тебе вчера говорил. Ничему не удивляйся.
А удивляться было чему… Как только обнажённый Сидоров, прикрывая руками причинное место, вошёл в бунгало, оттуда раздался глухой не то стон, не то плач, сопровождаемый резкими гортанными выкриками. Продолжалось всё это минут двадцать. Происходящее внутри никто не видел, но было понятно: происходит там что-то необычное и колдовское. Когда всё стихло, из бунгало с толстым суковатым посохом в руке вышла старуха. Поднимая жёлтыми пятками пыль, она стала мерными шагами обходить бунгало вокруг. Всякий раз, пройдя несколько шагов, она останавливалась, била в землю посохом, кричала гортанное заклинание и шла дальше, пока не замкнула круг. Однако стоило ей скрыться за пологом входа, как оттуда выскочил голый Сидоров, а следом за ним колдунья с веником в руке. Каждый раз, догоняя Сидорова, она била его этим самым веником ниже спины, издавая глубокий гортанный звук, напоминающий клокотание. Сидоров зигзагами, будто нетрезвый, бежал в сторону одиноко стоящего огромного баобаба, а колдунья, несмотря на преклонный возраст, будто молодая пантера, не отставая, неслась за ним, похлёстывая время от времени белую, как вата, обнажённую часть тела. Как только они добежали до баобаба, колдунья поставила Сидорова лицом к дереву, всем своим худым телом прижала его, заставив обнять дерево. Так он и стоял, не шевелясь. Сама же она, не переставая кивать головой, продолжала движение вокруг баобаба. Негромко бормоча заклинания, она то и дело отщипывала от необъятного дерева кусочки коры и пережёвывала их, втирала в начинающую проступать лысину на голове Сидорова. Завершив это, она отвела его в сторону, поставила спиной к баобабу, потом резко развернула. Показав пальцем на верхушку огромного дерева, она жестом приказала ему зажать между ног посох и взяться за него обеими руками. Так и замер Сидоров минут на десять, держась обеими руками за суковатую палку между ног и задрав куда-то к раскалённым небесам голову. Под конец обряда чёрная колдунья облила прилично измученного Сидорова мутной жидкостью из глиняной чашки, после чего, обессилев, свалилась между узловатых корней баобаба.
Всю дорогу до порта Дракон молчал. Дед пытался заговорить с ним, но бесполезно. После колдовского обряда тот, лишь изредка мотая головой, не отрываясь, смотрел мутными глазами на красную обочину дороги и, неслышно шевеля губами, повторял одну и ту же непонятную фразу: «Ку-у-ми яш мака… Ку-у-ми яш мака-а».
В одной из деревень они раздали неугомонным детям консервы, галеты, допили оставшуюся воду и двинулись к причалу. На борт «Яхонта» поднялись, когда уже начинало темнеть.
За всей спокойной повседневной жизнью «на якоре» никто не заметил ничего необычного в однодневной отлучке троицы на берег. Дни достаточно однообразно сменяли один другой.
Моряк, он ведь как устроен. Пока на берегу, все разговоры о море, о новом рейсе. Отвалит от стенки, начинает думать о промысле, где день путается с ночью, где вахты восемь через восемь. Заработать тоже хочется. А выпадет свободная минутка, задумается о жизни своей бродячей, близких вспомнит, только чувствует вдруг – заскучал по берегу. Так и кружится вся его жизнь, похожая на нескончаемую круговерть вдоль меридиана. Из полярной тьмы к солнцу в зените, из жары в холод, потом опять всё сначала.
Вторая волна сходов на берег началась накануне Нового года. Всем было хорошо известно, что курортная жизнь вот-вот закончится. Флотилия выходит на промысел. В столовой команды, лукаво подмигивая самодельной гирляндой, появился эвкалипт с десятком игрушек, на стёклах иллюминаторов наивные бумажные снежинки… Страждущие по мирским утехам после воспоминаний о домашнем Новом годе, торопливо грузились в ланчо и отправлялись на берег.
Намерения Сидорова отправиться по деликатным лямурным делам стали понятны, когда он вместо ботинок на толстой подошве с коваными носами, к слову, многим хорошо знакомым, надел сияющие необыкновенным блеском остроносые туфли. Крепкий запах одеколона окончательно довершил картину. Парусиновый тент над ланчо нервно трепетал и надувался. Было начало дня, и заведения всякого рода, гостеприимно распахнув свои двери, ожидали гостей. Кто-то отправлялся слегка побарыжничать по лавкам и магазинам, кто-то к знойной мулатке, кто-то к «Чёрной маме». Им были рады везде…
Эх! Отчего же так всё быстро заканчивается. День вроде бы ещё только начался, а солнце уже опять клонится к вечерней дымке. Та самая посудина, что подарила им этот счастливый день, терпеливо ожидая праздную публику, тёрлась внизу причальной стенки. Из-за отлива пришлось спускаться по штормтрапу. Рулевой, навалившись на румпель, с явным любопытством встречал прибывающих. Выполняя особое поручение, он ждал появления нужного человека. Сидоров тем временем, одним из последних, не спеша вышагивал по пирсу. Беззаботно засунув в карманы руки, он что-то весело насвистывал, посматривая по сторонам. Все знали: это знак хорошего настроения и благостного состояния Дракона, которое случается не так часто. Он бодро стукнул каблуками о шпангоут, улыбнулся, озорно блеснул глазами и, усевшись поудобнее, проговорил:
– Хороший сегодня был денёк. Горячий… Сейчас бы кваску холодного с хреном.
Рулевой надел гарнитуру и, отвернувшись в сторону моря, чтобы не было слышно, коротко выпалил в решётку микрофона:
– Всё в порядке. Произошло и, как видно, неплохо.
Тем временем посудина, тарахтя открытым двигателем, пошла этим вечером не прямым курсом на «Яхонт», а, заложив некую дугу, двинулась вдоль всех судов на рейде. Когда шли под бортом стоящего первым СРТР «Гранит», тот несколько раз зычно рыкнул тифоном, после весело зазвенела рында, а на шкафут высыпала вся свободная команда. Они что-то радостно кричали, размахивая руками. Одновременно с этим в чернильное небо над кораблём взметнулись две сигнальные ракеты. Происходящее по рангу соответствовало приветствию при встрече высокого гостя или иному торжественному событию. Когда подошли к борту второго СРТР, там с зеркальной точностью повторилось всё то же. И на третьем, и на четвёртом судне тоже. На подходе к «Яхонту» Сидоров ещё издалека заметил непонятный белый квадрат по правому борту. Тифон под звон рынды, не переставая, сигналил «приветствие», по «громкой» из динамиков доносилось «Тореадор, смелее в бой…». Братва на шкафуте дружно улюлюкала. Все, кто находился в ланчо, понятное дело, были в курсе происходящего, поскольку театральное удивление не покидало их довольные лица. Артисты…
Когда подошли ближе к борту, боцман разглядел наконец непонятный белый квадрат. Это была перекинутая через леер правого борта простыня, на которой какая-то неумелая, но нахальная рука нарисовала красным суриком толстенную шершавую пальму с огромными кокосами. Однако стоило ланчо оказаться напротив этой живописной картины, как те двое проштрафившихся из палубной команды тут же перевернули изображение на простыне, потом назад, потом опять в первоначальное положение… И так неоднократно. Изумительное, надо сказать, «кино» получилось! В это же самое время все, кто был в ланчо, вдруг разом прокричали: «С Новым годом, боцман!», «С новым счастьем!» – добавил кто-то негромко. Сам же боцман Сидоров, смутившись, неожиданно затих. В этот самый момент он почему-то вспомнил ту самую, волшебную Снегурочку с розовыми пятками и посохом, что живёт в хижине на берегу дивной речушки под названием Кванза. Растерянно улыбаясь, раз за разом он повторял: «Нет, ну не черти ли… Ты только посмотри, что вытворяют салаги!»
Вот кто-то из вас улыбнётся и скажет: «Выдумка всё это». Только поверьте мне. Было всё именно так. Поскольку я и есть тот самый Санька из рефмашины.
Советск 2015г.
Урок
Лазарь Моисеевич любил точность и порядок во всём: в одежде, дружбе, отношении к работе и, разумеется, в деньгах. Он был настолько абсолютен в своих привычках и поведении, что большинство знакомых при одном упоминании его имени становились серьёзнее. В отличие от некоторых, он никогда не опаздывал на работу, от него после выходных не чувствовался запах вчерашнего алкоголя, курить он вообще никогда не курил, поскольку берёг здоровье. Вечерами любил дышать свежим воздухом, прогуливаясь в одиночестве по аллеям городского парка. В выходные дни мог побаловаться даже большим теннисом в компании голенастых красавиц. Когда-то у него была жена, но поскольку любви Лазарю Моисеевичу хватало лишь на себя, брак вскоре развалился без следа, то есть без детей. Так он оказался обыкновенным немолодым холостяком, которому жилось, впрочем, вполне комфортно. Жениться вновь он не намеревался, на служебные романы не разменивался, ценя свободу и нервы, а о случайных связях не помышлял тем более.
В отделе учёта Управдома, где он трудился, было как минимум три достойных кандидатуры незамужних и вполне даже привлекательных дамочек с прозрачным и понятным прошлым.
По службе его ставили в пример сотрудникам и постоянно выбирали во всевозможные президиумы. Он был выдержан, спокоен, наверное, даже умён, поскольку, выслушав любого, тут же начинал советовать, как правильно жить дальше. О его щепетильности и педантичности любили пошептаться. И оно того стоило.
Прошедшей осенью в доме, где он проживал, кто-то по ночам стал периодически постукивать. Лазарь Моисеевич, будучи человеком выдержанным, не сразу пошёл в милицию, а в течение целого месяца вёл регистрацию «стуков» в дневнике, сделанном из амбарной книги. Каждый вечер, а ещё чаще ночью, он скрупулёзно заполнял все семь разлинованных граф:
Первая – номер по порядку и дата.
Вторая – время начала «стука».
Третья – время окончания «стука».
Четвёртая – суммарная продолжительность «стуков» за сутки.
Пятая – характерные особенности стука, с подробным описанием: прерывистый, частый, глухой, сверлящий… и прочее.
Шестая – особые отметки, то есть праздничные, выходные дни, погодные условия, а также иные непредвиденные обстоятельства.
Седьмая – подпись лица, осуществлявшего прослушивание.
В милиции ему пообещали разобраться, но как-то уж слишком вяло. Тогда он взял выше. Прокурорские, напротив, долго изучали содержимое амбарной книги, крутили головой, удивлялись терпению заявителя и, хотя неопределённо чесали затылок, но жалобу всё же приняли и, представляете, спустя буквально несколько дней нашли нарушителя спокойствия. Им оказался немолодой член местного союза художников, резчик по дереву Иосиф Кусков, проживающий на пятом этаже. Как и всех творческих людей, вдохновение посещало его обычно по ночам, а также и в другое время после появления денег от случайного заработка. С каждым приливом творческих сил он незамедлительно начинал вырубать топориком. Нет, не Буратино, как вы наивно полагаете, а деревянные головы с выступающими носами. Вроде тех истуканов, что с острова Пасхи. К приходу участкового нарубил он таких десятка два, не менее. Далее рутина – протокол, неприятная беседа с представителями внутренних органов, вытянутое из него обещание впредь не стучать по ночам.
Высокое искусство не смогло перенести подобного унижения, а потому на следующий день при достаточном стечении соседей художник посреди двора собственноручно порубил истуканов на дрова. Окружающие, включая самого скульптора Кускова, были удручены происходящим и весьма расстроены. Тихо радовалась лишь пенсионерка тётя Дора по причине того, что дрова для её допотопного титана в ванной комнате давно закончились, а эти сухие полешки как раз подходили по длине. К тому же после столь демонстративного уничтожения деревянных скульптур они оказались совершенно бесхозными.
Скульптор по дереву Кусков тюкать топориком по ночам перестал, однако фигу Лазарю Моисеевичу исподтишка нет-нет да показывал, обвиняя его, как водится, в семитизме и обещая впредь доставлять ему всяческие беспокойства. Только все обещания, как это чаще всего бывает у творческих людей, так и остались не исполненными. А вот уж кто действительно доставил беспокойство уважаемому человеку, так это Лёва Мичман.
Мичманом его стали звать с тех пор, как он стал носить морской бушлат и тельняшку, доставшиеся ему от брата после демобилизации из флота. Когда Мичман по причине случающихся запоев терялся между реальностью и фантазией, он начинал сочинять героические небылицы о секретной морской службе, государственной тайне и подписке о неразглашении. В подтверждение всего, Лёва мог красиво, «по-флотски», взяв двумя пальцами полный под венчик гранёный стакан водки, опрокинуть его залпом, после чего, нюхнув рукав бушлата, не закусывать совсем. На наших это не действовало. Они, лишь нахмурившись, косились на пустеющую бутылку и отодвигали её подальше от Мичмана. А что до иностранцев – да! Один из жителей Хельсинки, например, которого жутко канудило после вчерашней выпивки, увидев донышко стакана, взметнувшееся к потолку, упал в обморок… У Лёвы ж это называлось просто – «флотская норма». Впрочем, море он видел единожды, когда два года назад благодаря бесплатной путёвке отдыхал в ведомственном санатории посёлка Отрадный. Работал Лёва в аварийной бригаде, занимающейся ликвидацией коварных протечек всяческих нечистот из канализационных сетей города. Нервная, надо сказать, работа.
Неизвестно по какой причине в тот день посетило Лазаря Моисеевича благостное состояние, только ни с того ни с сего он, откликнувшись на жалобную просьбу Мичмана, занял ему денег на бутылку. О том, что он по собственной воле совершил роковую ошибку, Лазарь Моисеевич понял через две недели, когда решил сообщить Лёве о желании получить долг назад. Досрочно… Дело в том, что Лазарь Моисеевич принципиально не давал денег взаймы. Никогда и никому. Каким образом Мичману удалось занять у него эту незначительную сумму аж до 31-го декабря? Непонятно. Поступиться принципом Лазарю Моисеевичу показалось легко, а получить долг назад оказалось делом не только непростым, но даже невозможным. Деньги были хоть и невелики, но в силу принципиальности факт случившегося неожиданно лишил его покоя. Мысль о собственных деньгах в чужих руках, не переставая, сверлила его мозг, не отступая ни днём, ни даже вечером, когда он, привычно устроившись в кресле, принимался смотреть любимый сериал. Долгие думы о его собственных деньгах, перекочевавших Мичману в карман, тягостно мешали уснуть. Если же случалось проснуться среди ночи, до утра он уже не мог сомкнуть глаз. Беспокойство возвращалось вновь и вновь, дёргая его за нервы, будто чёрт за струны расстроенной балалайки.
Лазарь Моисеевич вдруг понял, что тогда по ночам, когда тюкал топорик скульптора, спалось ему гораздо спокойнее… Теперь же, вставая с красными глазами из постели, он умудрился дважды опоздать на работу, стал непривычно рассеянным и забывчивым. Даже Елена Витальевна обратила на это внимание.
Всё происходящее стало беспокоить Лазаря Моисеевича ещё больше, когда в обеденный перерыв он, посетив «аварийку», к своему ужасу, узнал, что Лёва со вчерашнего дня, взяв отпуск за свой счет, куда-то уехал. Куда интересно, зачем? Отчего-то это оказалось вдруг какой-то труднораскрываемой тайной. На раскрытие которой потребовался ещё один день. После чего Лазарь Моисеевич обеспокоился окончательно, узнав, что Мичман, дождавшись каких-то важных документов, уехал в посольство для оформления вида на ПМЖ в Израиле. Это было уже выше его сил. А что, если возьмёт да уедет втихаря, так и не отдав долг? «Какой-то международный скандал получается», – нервно думал он. Покой покинул его окончательно. На следующий день он зашёл в аптеку, купил успокоительные таблетки и капли для сна.
Все вокруг суетились, готовясь к Новому году, лишь для Лазаря Моисеевича происходящее вокруг будто погрузилось в лёгкий туман. Сонливое состояние от таблеток преследовало его теперь повсюду. Неожиданно его вызвала к себе Елена Витальевна и резко отчитала за то, что во время планёрки он уснул и даже всхрапнул легонько. Спокойная жизнь трещала и лопалась на глазах. Он пытался собраться с мыслями, но не мог. Перед глазами постоянно маячил образ Лёвы в тельняшке, бушлате с золотыми пуговицами, кипой на макушке и бутылкой «Столичной» в руке, приобретённой на занятые у Лазаря Моисеевича деньги.
В Новогоднюю ночь он не пошёл в гости, никого не пригласил к себе, решив посидеть один, чтобы собраться с мыслями и обдумать план действий. Пробка шампанского не выстрелила, как бывало, в потолок, а как-то по-стариковски сдержанно пукнула. Пузырьки уныло покрыли стенки одинокого бокала, кремлёвские часы на экране приготовились отсчитывать время уходящего года. Опустошённый Лазарь Моисеевич, обречённо покручивая ножку бокала, следил безрадостными глазами за стрелками, раз за разом повторяя: «Не произошло, не случилось, не судьба, стало быть. Так, видно, и пропадут мои денежки. А ведь как жаль…»
Когда минутная стрелка завершала последний оборот, кто-то настойчиво позвонил в дверь.
– Кому ещё не сидится в такое время, – недовольно пробурчал Лазарь Моисеевич и, не взглянув в глазок, распахнул дверь.
Из сумрака лестничной площадки, пахнув свежим перегаром, ввалился Лёва Мичман. С последним ударом кремлёвских курантов, превозмогая подступавшую икоту, он, часто дыша, выпалил:
– Долг – дело святое! И протянул деньги.
Лазарь Моисеевич чувствовал, как тает от счастья. Он моментально позабыл все заготовленные на этот случай резкие слова, оскорбления и расплылся в блаженной улыбке.
– Случилось, – прошептал он высохшими от волнения губами и приобнял Мичмана, коснувшись щекой его колючего бушлата.
***
Сразу после Нового года Лазарь Моисеевич взял больничный. В длинном коридоре поликлиники его неоднократно видели сидящим в очереди на приём к психиатру. Переговариваясь с глуховатыми старушками, время от времени он негромко приговаривал: «Случилось же, в конце концов. Случилось…». Здоровье его со временем вроде бы поправилось, но в долг он теперь, доподлинно известно, никому не даёт.
Можете не пробовать.
Советск 2016 г.
Об авторе:
Калинин Александр Никонорович, родился 20 июня 1951 г. в ссыльном поселении Новое Уватского района Тюменской области. Уват, по-хантыйски – мыс. А Новое село по тем временам – глушь непролазная, сокрытая от народа, перепутанная реками, протоками, тайгой. Никакой колючки не надо. Побег – бесполезное занятие. Наверное, оттого более всего и ценю Свободу.
Вся жизнь в дальнейшем на этом и строилась. «Не был, не состоял, не участвовал, не признавал…». Таким и остаюсь до сих пор. Не забыл, как за вольнодумство не однажды на локтях и запястьях ощущал металл и крепкие руки серых людей в штатском. Несмотря ни на что окончил в 1972 году ТГПИ им. Д.И.Менделеева в городе Тобольске, служил в Забайкалье, по возвращении прошёл конкурс на замещение вакантных должностей в родной вуз, работал в лаборатории спектрального анализа, после переехал в Калининградскую область. Почему? В какое-то время понял, что это моя земля.
Дед мой, Георгиевский кавалер Русаков Семён Матвеевич, командир пулемётной роты в армии генерала Самсонова в первую Мировую, получил ранение здесь, под Гумбинненом (Гумбинненское сражение), в Тильзите был в 1914 году. Отец Калинин Никонор Иванович – механик ПЕ-2 прошагал по этим улицам в 1945-м не просто так. У него была медаль «За взятие Кёнигсберга» и таинственные рассказы о подземельях Восточной Пруссии. Так что, памятуя слова матери – Калининой Ксении Семёновны, литератора и умнейшего человека, «то, что ты, сынок, родился в ссылке, не твой выбор. Только в тюрьме нельзя жить. Земля гораздо больше, так что уезжай». Какой же духовной силой надо было обладать, чтобы отправить своего птенца из родного гнезда в этот неизведанный мир. Это она в сибирской глуши при свете керосиновой лампы читала нам холодными вечерами в бревенчатом доме Ф.М.Достоевского, А.П.Чехова, Л.Н.Толстого. Это для неё покупка книги в то нищее время надолго превращалась в самое значимое событие.
Одним словом, несмотря ни на что, стал я в 1975 году жителем Калининградской области. Проживаю с тех пор в городе Советске, что от основания назывался Tilzit. Кстати, любимый город Бонапарта Наполеона. Это о нём он писал: «Здесь я был молод, влюблён, счастлив и не ввязался в войну с Россией». Здесь он подписал с Александром I Тильзитский мир. Отсюда начался его бесславный поход на Смоленск, а потом на Москву. По той же самой дороге он и вернулся поверженный.
Мне же, в силу полной беспартийности и беспардонного отношения к ранее существующему общественному строю, под названием социализм, высот достичь не удалось. Спасибо хоть не посадили или не отправили на родину. Честно и благородно отработал инженером, старшим инженером, потом главным энергетиком завода до 90-х, а там пришла моя любимая воля или Свобода, это кому как нравится.
Литературной деятельностью занимался отчасти. Писал иногда прозаические миниатюры, в конкурсах участвовал, даже международных. Бывало, и побеждал. Сценарии для детского цирка «Янтарик» писал с завидным постоянством. Выбора не было, поскольку 14 лет руководил этим самым цирком, а денег на сценарий не давали. Но цирк был достойный. Лауреат трёх всесоюзных конкурсов, гастроли по стране. Даже в Польшу выпускали неоднократно. А мне вдруг, не работающему в школе, а всего лишь на полставки в Доме Пионеров, присвоили звание «Отличник народного просвещения» и чего-то там ещё…
Отчего начал писать? Сказать что-то хочется людям важное, может, послушают. Хотя это не в их правилах. Тогда думаю, пусть хотя бы посмеются.
Мне же нравится просто жить, встречаться с интересными людьми, слушать их. Люблю наблюдать за ними где-нибудь в аэропорту или даже просто на улице. Люблю путешествовать на автомобиле вместе с женой, люблю нашу Балтику, Сибирь и сибиряков, конечно. Спрашиваю супругу: «Куда поедем отдохнуть? В Париж или в Сибирь?». А она отвечает, не задумываясь: «В Сибирь, конечно». Такова она жизненная философия. Циклично всё, однако неповторяемо.
