Третий звонок
Третий звонок
(автобиографический очерк)
Родился я четвёртого февраля тысяча девятьсот пятидесятого года в маленьком шахтёрском городке Анжеро-Судженске Кемеровской области, хотя корни мои — на Ярославщине. Отец с матерью оказались в Сибири, как тогда говорили, по «вербовке». В Ярославскую область в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году вместе с матерью и старшей сестрой я и вернулся. Мы поселились в деревне Никифорово Тутаевского района. Там провёл всё детство, летом на свежем воздухе, в окрестных перелесках, да на берегу реки Волги, протекающей неподалёку. А зимой главным и почти единственным развлечением стали книги. Ну и, пожалуй, компания деревенских друзей-приятелей, которых я вечерами частенько развлекал рассказами о приключениях кота Мурзика, по ходу придумывая все новые и новые истории. Он обычно лежал рядом и мурлыкал, не подозревая, что успел побывать и на море-океане, и подо льдом Антарктиды.
Кроме устного творчества я с раннего детства попробовал себя и в поэзии. Холодок бежит по спине от таких вот строк:
И теперь призыв фашистов
«Дранг нах Остен» не годится,
Потому что год не тот.
Он ведь может обратиться
Их походом «Вег цум Тот».
Не знаю, эти ли предостережения сработали или какие другие тайные пружины судьбы разжались, но впоследствии моя первая книга была переиздана именно в Германии.
Не чужды оказались мне и созидательные порывы строителей коммунизма:
Рубанок кудрявые стружки строгает,
Пила за работой поёт,
Из досок и брёвен, стекла и бетона
Громада завода встаёт.
Такой вот, как сейчас говорят, социальный подход в стихах, наверно, был вызван тем, что моими первыми «книжками» были подшивки журналов «Огонёк» да перекидные календари-«численники».
Однажды я собрался с духом и послал стихи в «Пионерскую правду». Мне довольно быстро, в отличие от большинства теперешних издательств, ответили, что стихи неплохие, но нужно читать побольше классики. Тогда они станут ещё лучше и когда-нибудь обязательно окажутся напечатанными.
А куда уж больше? К этому времени я успел перечитать всю школьную библиотеку и тайком подбирался к верхним, «запретным» для детей, полкам сельской. Кстати, именно «Пионерской правде» я обязан первым знакомством с творчеством Александра Мелентьевича Волкова. Тогда из номера в номер печаталась сказка «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Как сейчас помню, с каким нетерпением поджидал почтальона с очередным номером газеты. Наверно, это был первый звонок: пора, мол, замахнуться на прозу и самому попробовать написать сказку. Но куда там! Я продолжал писать на злобу дня. Первый полёт в космос Юрия Гагарина побудил меня к написанию школьного сочинения в стихах:
…Я мечтаю в это лето
На ракете полететь,
Чтоб с космической орбиты
Весь прекрасный мир узреть.
Помню, что получил «пятёрку», наверно, за смелость. Думаю, что в нашей сельской школе это было первое и последнее сочинение в стихах. Когда читать в школьной библиотеке стало совсем уж нечего, я перешёл на подшивки журнала «Юный техник». Пожалуй, именно это оказалось моей стратегической ошибкой: физик победил во мне лирика. Дистанционный приём сигнала от радиоприёмника «Стрела» прямо на наушники, карманный радиоприёмник в мыльнице с диском настройки от динамо фонарика-«жучка», транзисторы для которого мы с приятелем добывали из колодца спрятанной под землёй военной ретрансляционной линии…
Закономерным итогом такой деятельности стало то, что в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году я оказался в Горьком. Нет, к счастью, не в колонии, а на радиотехническом факультете политехнического института имени А.А. Жданова. И, к сожалению, поступить удалось мне одному, а не вместе с тем самым закадычным дружком-подельником… Он перепутал день, назначенный для отплытия на вступительные экзамены, прибыв в институт днём раньше. Эта ошибка и стала причиной недобора им заветного проходного балла, о чём я написал позднее в рассказе «Разминулись».
Студенческие годы пролетели незаметно. Мы занимались всем, чем угодно, только не зубрёжкой. Как поётся в весёлой студенческой песенке: «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год»! Было много забавных случаев. Однажды даже из института чуть не вылетел. Пересказывать не буду, те, кому интересно, могут прочитать об этом в рассказе «Пронесло». Не помню, чтобы я тогда что-нибудь писал, стихи или прозу, кроме, иногда, лекций. Да и зачем? Мы читали, слушали, пели песни Владимира Высоцкого и даже говорили его словами. Помню, как-то на спор, не сходя с места, вспомнил больше пятидесяти его песен. Да ещё работа ночным приёмщиком молока, радистом на стадионе, по хоздоговорам на кафедре СВЧ…
Самыми яркими впечатлениями того времени были, пожалуй, встречи с морем. Одно дело — читать о морских похождениях любимых героев, например, капитана Блада, а совсем другое — самому хлебнуть морской водички. Да и без приключений не обошлось. Во время первого знакомства с Чёрным морем я едва не утонул, ногу свело во время заплыва к дальней гряде камней. Вдобавок эта поездка пришлась на знаменитый тысяча девятьсот семидесятый холерный год. Еле ноги унесли. Более подробно я рассказал об этом в моей новелле «Холерный год в Крыму».
А вторая встреча была с суровым Баренцевым морем, где мы оказались на сборах. Я ведь по военно-учётной специальности — командир группы управления подводной лодкой. Удалось даже несколько раз выйти в море. Тогда я впервые столкнулся с морской болезнью. Мы, курсанты, поджидали подлодку с глубоководных испытаний на торпедолове. Так моряки называют лёгкий катер, предназначенный для сбора торпед после стрельб. Болтаться пришлось долго, несколько часов, на весьма крепкой волне. Само собой, все дружно «позеленели». Когда лодка наконец пришла, перебираться на неё по болтающемуся туда-сюда и вверх-вниз трапу нам пришлось ползком, словно крабикам.
Всяческие забавные происшествия, конечно же, на этом не закончились. Вот, например, был у нас один студент: с ним постоянно что-нибудь да происходило. То день с ночью перепутает и на занятия в институт в восемь вечера прибежит, то выходной день учебным посчитает. И на сборах без его экстравагантных выходок, конечно же, не обошлось.
Однажды мы в бассейне овладевали навыками погружения в ИСП (изолирующем снаряжении подводника — прим. авт.). Каждому прикрепили к поясу фал и предупредили строго-настрого: «Идите вокруг бассейна вдоль борта, держась за перила. Если что-то пойдет не по расписанию, немедленно трижды дёрните за фал. Мы вас тут же вытянем!»
Дошла очередь до нашего уникума. Мы затаили дыхание. Некоторое время ничего не происходило, но потом внезапно поплавок-буй, находящийся посредине бассейна, стал отчаянно дёргаться, как будто клевала громадная рыба. Проводящий занятие мичман насторожился и, недолго думая, стал изо всех сил тянуть за конец страхового фала. «Рыба» упиралась, сопротивлялась, но в конце концов всё-таки всплыла на поверхность прямо посредине бассейна. Оказывается, наш подводник решил отцепиться от перил и плыть напрямую через бассейн. Так, мол, быстрее будет! И пока плыл, нечаянно выпустил сигнальный фал из руки. Пошарив вокруг себя, он нашарил какую-то верёвку и принялся за неё дёргать. А это оказалось креплением сигнального буя…
Закончилась моя студенческая вольница дипломной работой «Исследование системы фазовой автоподстройки частоты с автоматической регулировкой усиления в петле обратной связи» и распределением в тысяча девятьсот семьдесят втором году в Арзамас-16, во Всесоюзный научно-исследовательский институт экспериментальной физики.
Там я с головой погрузился… в чтение, уж больно библиотека оказалась в городке отменная. Такого обилия фантастики в жизни не видывал: Азимов и Саймак, Лем и братья Стругацкие! Через год запойного чтения уже не мог смотреть на книжки. Не шли, хоть ты тресни! Для того чтобы отвлечься, ведь, как известно, лучший отдых — смена занятий, решил попробовать освоить английский язык, хотя всю жизнь «дружил» с немецким. И вот второй звонок! Самой первой англоязычной книжкой, которая попалась в руки, оказался «Волшебник страны Оз» Фрэнка Баума. Тут бы мне задуматься и всё-таки приняться за сказки. Но я пошёл по «кривой» дорожке, взявшись за Лондона, Стивенсона, Хаггарда.
В тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году я оказался отлучённым от кладезя фантастики, так как по семейным обстоятельствам вернулся в Ярославль и устроился на работу в конструкторское бюро радиоприборов.
Весенним днём, осенней непогодой,
Впотьмах ложится, с солнышком встаёт
Бездомный сын торговли и природы,
Цветочный ряд у Знаменских ворот…
Лохматые и бородатые романтики, мы искали смысл жизни в лыжных и лодочных походах, в песнях у костра:
Где-то каждому дан очаг,
Есть своё ремесло,
Почему же нам по ночам
Стало сниться весло?
Даже в Университете марксизма-ленинизма на отделении философии темой реферата стала «Роль отражения в развитии материального мира». Очень уже хотелось вырваться за пределы основного вопроса о первичности материи и вторичности сознания.
Первое моё научно-фантастическое произведение «Трактат о бороде, или Причина долголетия Деда Мороза» было напечатано на страницах стенгазеты «Радист». Будучи и сам бородатым, я доказывал, что падающие на волосяной покров электромагнитные волны, преобразуясь в иные, заставляют волосатых особей ощущать мир совсем по-другому.
А вот и первая поэтическая удача! Заводская многотиражка опубликовала моё стихотворение «Эстафета поколений», посвящённое совместному полёту в космос советского и венгерского космонавтов. Поскольку это первая печатная публикация, рискну привести его здесь целиком:
Вас мадьярами красными
Называли в легендах,
Подхвативших так яростно:
«Это есть наш последний!»
Вместе с вашими дедами
Шли степями и весями,
Революцию делая
И штыками, и песнями!
Под одною шинелью
Вместе с ними ночами
Вы на звёзды смотрели,
О коммуне мечтая.
Молодые, усатые,
С головами горячими,
Стали вы космонавтами,
Ясновидцы-мечтатели!
Ваша синяя птица
Мчится ввысь, окрылена,
Вновь из пепла родившись
В позывных «Орионов».
И России, и Венгрии
Сыновья-побратимы,
Наш Валерий, ваш Берталан
Пролетают над миром.
От отцов и от дедов
Подхватив эстафету,
Продолженье легенды
Создавая победой!
И первый выговор, полученный за то, что во время работ в колхозе, узнав по «Голосу Америки» о смерти Владимира Высоцкого, вывел ночью к костру всю свою бригаду и мы всю ночь напролёт пели его песни.
В этот день мы не слышали траурных слов
И прощальный салют автоматов,
Только ночью узнали от наших врагов
То, что умер Высоцкий, ребята…
Так давайте за то, чтобы с нами он был
Не в последний раз,
Выпьем стоя, ребята, кто помнит и чтит
Его песен-н-ность!
В тысяча девятьсот восемьдесят первом году я перешёл на работу в Проектно-технологический научно-исследовательский институт. Написано около тридцати научных работ, создано двадцать изобретений. Подготовлена диссертационная работа на тему: «Вторичные источники питания с опорным элементом-негатроном», пройдена предзащита…
Но однажды во время поездки в Кишинёв на научно-практическую конференцию самолёт надолго застрял в аэропорту «Домодедово», дело пахло не то керосином, не то нелётной погодой. И вот он, третий звонок! Из головы не выходила последняя сказка Александра Волкова «Тайна заброшенного замка». К тому же дочка настойчиво интересовалась, что же будет дальше с полюбившимися героями. И я на оборотной стороне стопки чистых телеграфных бланков попытался рассказать ей об этом в своей первой сказке «Изумрудный дождь». Когда, возвратившись домой, прочитал ей повесть, любопытной «кошке» понравилось.
— Кому бы дать почитать? — почесал в затылке Юрий Кузнецов и принялся через Ярославское отделение Союза писателей разыскивать… Александра Волкова.
Оказалось, к моему огромному сожалению, что его не было с нами уже с тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Зато удалось найти Леонида Викторовича Владимирского, иллюстрирующего все сказки Волкова. Созвонился, договорился о встрече и выехал в Москву. Встретились в его мастерской. Пока Леонид Викторович читал рукопись, я рассматривал огромный стенд с книгами, которые были иллюстрированы этим удивительным, всемирно известным художником. Слышу — хохочет! От сердца отлегло: значит, понравилась сказка!
— Нужно печатать! — решительно высказался он. — Меня ребята давно просят рассказать, что же стало с героями волковских сказок…
И только совсем недавно я с громадным удивлением узнал, что Александр Волков несколько лет прожил в Ярославле. Это была незаурядная личность! Он был назначен завучем и преподавателем Опытно-показательной школы при пединституте, после того как весь прежний состав был уволен за развал работы.
Трехэтажное кирпичное здание школы, бывшей духовной семинарии, находилось в запустении: на стенах выбоины от пуль после савинковского мятежа, подвалы здания затоплены…
Новый завуч наладил-таки работу школы. Но я обратил внимание ещё на один факт. Он самостоятельно освоил радиодело и собрал сначала детекторный, а потом и ламповый радиоприёмник. Вам это ничего не напоминает?
Вот-вот! Родственные души! Я нисколько не удивлюсь, что между нами возник потусторонний контакт и Александр свет Мелентьевич нашёптывал кое-что мне по ночам… Иначе откуда бы всё взялось?
Пока удалось найти издательство, которое взялось бы напечатать рукопись, накопилось уже четыре повести. Наконец ярославское издательство «Нюанс» в тысяча девятьсот девяносто втором году выпустило мою первую книжку «Изумрудный дождь и другие повести», да ещё и с предисловием самого Леонида Владимирского. Сказка была тепло встречена читателями. Были, конечно, и нарекания. Большинство замечаний сводилось к тому, что в книжке слишком много физики. А всё дело в том, что мне, как инженеру, всегда хотелось не только рассказать, но и объяснить сказку:
Всё, для нас неясное, в объяснении трудное:
Почему, что, где, когда и как произошло, —
Называем сказками, колдовством и чудом,
Мифами, легендами или волшебством.
Но сумев из Прошлого в Будущее завтра
Протянуть познанья тоненькую нить,
Можно очень просто всё невероятное,
Даже очень странное просто объяснить!
Идя навстречу пожеланиям читателей, книга в следующем, тысяча девятьсот девяносто третьем году была переиздана значительно переработанной. Этим и объясняется различие в двух одноимённых книжках, частенько удивляющее дотошных читателей. Но сказка же не догма! Она живая, и пока жив автор, наверно, будет меняться и содержание книги при каждом её очередном переиздании.
В тысяча девятьсот девяносто четвёртом году лейпцигское издательство «Лайв» издало её в двух книгах под названиями «Изумрудный дождь» и «Пленники кораллового рифа», как я и говорил выше, на немецком языке. А перевела мои сказки Алёна Мёкель. Да-да, та самая, которая познакомила немецких читателей с творчеством Стругацких! А через год, в тысяча девятьсот девяносто пятом году, в Германии увидела свет и моя новая книга «Возвращение Арахны».
Казалось, с лирикой всё складывается. Но… победила всё-таки физика! Как писал я в стихотворении о спящей электричке, увиденной из окон ночного скорого поезда во время служебной командировки, посвящённом лошади, упавшей на Кузнецком мосту:
Быть может, вы немного лошади,
А я чуть-чуть электровоз!
Всю свою дальнейшую жизнь я посвятил малому предприятию, созданному мной в тысяча девятьсот девяносто втором году, — ЗАО «Ангстрем-ИП». Мы занимались разработкой и производством аппаратуры для поиска мест повреждений подземных электрических кабелей. Предприятие-то хоть и малое, но хлопот с ним оказалось ничуть не меньше, чем с большим!
Поэтому только в две тысячи втором году мне удалось издать сказку «Возвращение Арахны» на родном русском языке. Конечно, как всегда, она была настолько переработана, что если немецкое издательство снова вздумает со мной связаться, её придётся переводить заново. Но сказка стала намного, намного интересней! Одновременно были переизданы и две предыдущие книги: «Изумрудный дождь» и «Пленники кораллового рифа». Все — с замечательными иллюстрациями вологодской художницы Ольги Бороздиной.
И снова работа, работа и ещё раз работа! Даже никак не мог выбрать время съездить на историческую родину, в Анжеро-Судженск, о чём давно мечтал. Правда, удалось продать тамошним энергетикам комплект поисковой аппаратуры. При запросе, куда его отгружать, земляки порадовали меня чувством юмора. Я получил телеграмму со следующим содержанием: «Грузите тайгу до востребования». Как впоследствии выяснилось, багажное отделение у них было на станции «Тайга»!
Но двадцать лет в нашем малом бизнесе — это много даже для романтика-физика:
Время пришло, когда трезво и просто
И безо всякой амбиции,
Стало необходимостью роста
Пересмотреть свои позиции…
В две тысячи десятом году я «погрузил пожитки на телегу» и переехал в Реутов Московской области. В пожитках были припрятаны как хорошо забытые старые, вроде «Истории войн императора Юстиниана», так и новые, такие как «Лабиринты Биармии», литературные замыслы. Может быть, сторожевой колокол-реут пробудит их к жизни?
И вы знаете, ему это удалось! В две тысячи пятнадцатом году в серии «Современники и классики» вышла трилогия «Лабиринты Волшебного мира», целых девятнадцать сказочных историй. Прочитайте, не пожалеете!
Вылечи…
— Ребята, смотрите, смотрите! Чёрт!
Стайка замурзанных четырёхлеток сидит на корточках возле покосившегося забора и с замиранием сердца смотрит на крышу дома татарки Фатимы. Она среди взрослых восьмилетних пацанов слыла ведьмой, но мы на спор отважились приблизиться к дому на расстояние пятиминутного полёта на метле. Возле трубы дома огненным всполохом металась… красная рубаха. Она то пряталась за коньком крыши, то обнимала полуразвалившуюся кирпичную трубу рукавами-крыльями. Покувыркавшись, рубаха вдруг сорвалась с места и направилась к нам. Стайка испуганно чирикающих встрёпанных воробьишек бросается врассыпную. Догнала! Накрыла! Душит…
— Ма-а-ма-а!
— Я здесь! Что-то приснилось? — раздался встревоженный голос.
— Почему приснилось? Вот же он, красный чёрт! Разве не видишь?
— Успокойся, чертей не бывает! Ты дома, в кровати…
— Как же, не бывает, я сам им был! Помнишь, когда приехали к бабушке, церковной старосте, она меня даже за стол не пускала. Не хочу, мол, с чёртом рядом сидеть! Я так и ел отдельно, пока, наконец, ты не согласилась меня окрестить…
Смотри, смотри, как я, пятилетний мальчонка, со смехом бегаю вокруг купели. А вот бабушка надевает мне на шею крестик… Правда, когда ребята на улице меня высмеяли, я с досады снял его и больше никогда не надевал… Мама, ты куда ушла? Ма-а-ма-а!
— Здесь я, здесь! Но я не мама. Разве ты не помнишь, она же давно умерла…
— Умерла, вот сказанула! Да вот же она, рядом со мной. Смотри, и сестрёнка старшая рядышком. Видишь, мы бредём по лесной полянке, внимательно разглядывая каждый кустик в поисках земляники. Но её как корова языком слизнула. Нет, не корова, а лошадь! Мы же гуляем по лошадиннику. Помнишь, так в деревне называется огороженная изгородью часть леса, где пасутся лошади из деревенской конюшни.
— Я нашла! — торжествующе закричала сестрёнка и бережно, двумя пальчиками, извлекла из травы ягодку. Краснобокую, спелую земляничину.
— Клади в стакан, вечером мальчику с молоком дадим! — мама подставила пустой стакан, прихваченный из дома вместо корзиночки.
— А мне? — надула губы сестрёнка.
— Ты же уже большая, тебе четырнадцать, а ему всего пять! — пристыдила её мать. — Да не расстраивайся, ещё найдём.
Не нашли…
Люблю молоко!
— Мам, помнишь соседскую корову Красаву? Какое вкусное молоко было! А Вовку, сынишку хозяйки коровы? Я тебе не рассказывал, как однажды мы втроём, Вовка, Валерка и я, пошли на Волгу?
— Нет!
— Ну, конечно, ты же мне строго-настрого запретила ходить на реку…
Смотри, ледоход! Вон Валерка запрыгнул на льдину, прибившуюся к берегу. Уплывает, уплывает! Мечется по льдине, а перепрыгнуть назад боится. Гляди, Вовка, молодец, запрыгнул на льдину, взял младшего братишку за руку, и они вместе сиганули на берег. Даже ног не замочили!
Не везёт Валерке с водой! Видишь, как мы зимой на пруду с мостков через прорубь прыгаем? Он разбежался, а я возьми и подсунься к противоположному краю проруби. Валерка затормозить не успел, но на меня прыгать не стал, сделал свечку и солдатиком булькнул
в воду. Хорошо, пальто не сразу намокло, помешало на дно уйти.
Помогай, помогай, что же ты?! Уф-ф, вытащили! Слышишь, с каким рёвом помчался домой? Когда-нибудь так и утонет!
Знаешь, а я ведь и сам один раз на Чёрном море чуть не утонул.
«Поплыли во-он к тем камням!» — предложил кто-то, показывая на пенящуюся полоску вдали, где выглядывали из воды несколько остроконечных камней. — «Поплыли!» — легко согласились все, забыв, что ласковое море может оказаться весьма коварным существом.
И надо же, у самых камней левую ногу вдруг начало сводить судорогой. Попытка размять твердеющую икроножную мышцу не помогла. Все старания вскарабкаться на торчащий из воды камень, чтобы согреть ногу на солнышке, тоже оказались напрасными! Правда, мне удалось лечь на спину и зацепиться за камень ногами, но теперь волны стали захлёстывать лицо, и я вдоволь нахлебался солёной водички.
«Позвать, что ли, кого-нибудь на помощь?» — мелькнула мысль, но она была с гордостью отброшена, не хотелось становиться предметом насмешек.
С отчаянием вцепившись ногтями в ногу и почувствовав, что кожу защипало от солёной воды, я принялся изо всех сил разминать мышцу. Перевернулся на спину и, работая одними руками, поплыл к берегу. Минут через двадцать удалось достать ногами до дна. Прихрамывая, побрёл по отмели и, наконец, выбрался из воды…
— А ты мне и об этом не рассказывал!
— Не хотел тебя расстраивать, мама. Ты ещё много чего не знаешь! Например, как из рогаток по птичкам стреляли… Думаешь, просто было попасть?
Смотри, ласточка упала! Кровь… Я же её убил! Больше никогда в жизни не буду стрелять!
— Отлупить бы вас вместе с Валеркой!
— А мамка знаешь, как его отлупила, когда узнала, что мы у Валеркиного бати пару сигарет стащили и за домом курить учились…
Смотри, наш дом горит! А народу-то сколько набежало! Хорошо, перед домом лужа громадная. Она никогда не пересыхала, даже с самую засушливую погоду. Вот и пригодилась! Хватило пожар потушить!
А видишь, как мы спасательный круг по лесной тропинке катим? Тяжёлый, хоть и пробковый! Поможешь? Припрячем его в сарае возле конюшни, а завтра утром на пруд утащим. С кругом же интересней купаться.
Жаль, гад Вовка отцу проболтается, а тот бакенщику расскажет. Вечером дядя Толя придёт ко мне и прикажет откатить круг обратно…
Смотри, лёгок на помине, уже идёт! Хорошо ещё, что тебе не рассказал, на улицу меня вызвал, якобы про сынишку расспросить. Вспомнил, наверно, как сам мальчишкой чего только не вытворял… А все мои друзья-предатели, как назло, кто куда попрятались, испугались, что влетит. И придётся мне одному вечером по лесу эти три километра круг катить…
Видишь, мы сидим на крыльце, я ребятам сказки рассказываю. Гляди, гляди, Валерка мои спичечные этикетки в карман потихоньку спрятал. А я их три года собирал. У нас в сельмаге ведь наборы для филуменистов не продавали! Возле столовой, что на трассе, пустые коробки подбирал, водители выбрасывали. Сам этикетки отмачивал. Одна даже прибалтийская была! А он, гад…
— Успокойся, он давно умер!
— Я помню! И гусь тоже умер!
— Какой гусь?
— Громадный, белый! Сашка хотел его поймать и сварить. Но гусь, здоровенный, зараза, отбился и с негодующим гоготом к пруду бросился…
Смотри, смотри, крыльями-то как машет!
Правда, Сашка, видать, ему всё-таки шейные позвонки повредил, когда голову пытался открутить. Утром бабуся своего гуся в воде нашла. Захлебнулся! С тех пор до самого окончания института Сашку так Паниковским и звали.
— А это когда было?
— Когда нас на сенокос из института посылали.
— Весело вы в колхозе жили!
— Весело! Всю ночь песни Высоцкого под гитару пели. Но это уже в восьмидесятом, когда от радиозавода в колхоз ездили. Тогда ночью по «Голосу Америки» услышали, что Владимир Семёнович умер. Я всю свою бригаду разбудил и на костёр вывел. Досталось же мне потом от парторга! После перестройки меня назад в партию приглашали, да я отказался… Ну их! Послушай лучше песню, которую я на смерть Высоцкого сочинил:
В этот день мы не слышали траурных слов
И прощальный салют автоматов,
Только ночью узнали от наших врагов
То, что умер Высоцкий, ребята.
Умирать — это так страшно! А помнишь, как ты после перелёта в Ангру заболела? Температура под сорок, кашель надсадный! Я думал всё, воспаление лёгких. Бросился к руководителю группы, тот к администратору гостиницы…
— Помню, та ещё картина! Лежу в постели, кашляю, чихаю. Вся красная, мокрая. Стук в дверь. И следом за тобой заходит Игорь, старший группы, администратор с рецепшна, врач и медсестра со стетоскопом. К счастью, хрипов не обнаружила. Через пару дней я уже бродила по берегу и с завистью смотрела, как вы с Игорем в море купаетесь…
— Ты видишь море? Отсюда, с сопки? Осторожней! Это только кажется, что до моря рукой подать. У нас на сборах на Севере один курсант решил дойти до него, чтобы посмотреть вблизи, а может, и искупаться. Час шёл, другой шёл, а море как манило издали, так на том же расстоянии и оставалось. Устал, решил отдохнуть под кустиком и заснул. Тут-то пограничники «шпиона», за которым уже битый час наблюдали, и сцапали. Кто таков, мол, и чего в запретной зоне делаешь, морячок? А «морячок» ни номера части, ни фамилии командира не знает, даже под пытками не выдал бы. Единственно, что вспомнил, — это фамилию сопровождающего с военной кафедры. Так на следующий день наш капитан до погранцов шесть часов по сопкам вверх-вниз карабкался, чтобы своего незадачливого курсанта забрать. После этого его сразу домой отправили, признали больным на всю голову!
— Это ты не про себя ли рассказываешь?
— Нет, я бы дошёл! Слушай, вот где земляники-то было! Присядешь на траву, а потом белая роба вся в красных пятнах, как в крови…
Знаешь, а меня чуть медведь не задрал. Иду я по малиннику, а он прямо на меня как выскочит. Навалился всей тяжестью и давит, давит. Дышать нечем! Просыпаюсь, открываю глаза. Ни медведя, ни малинника! Белый потолок… А из него Она выглядывает…
Как полуночный зверь устал
Терзать собой кровать,
Ну, где ж ты, смерть, мой генерал
И этакая мать!
Сейчас я встану, разозлюсь,
Ботфорты натяну,
Чекушку с горя раздавлю
И дёрну на войну.
Зачем мне, к чёрту, этот мир,
Коли везде война?
А что, поручик, может быть,
Пошлём всё это на…
Поднялся, в зеркало взглянул:
«Ну до чего же хил!»
Трусы до горла натянул
И сел писать стихи…
— Ты бредишь? Это же был сон, про медведя?
— Какого медведя? А почему я в кровати лежу? Болею, да? Нужно доктора вызвать!
— Доктор не поможет… Нужно время…
— Да-да, время — лучший доктор! Помнишь:
Она вдруг сказала: «Не надо
Нам память-костёр ворошить,
Из редких улыбок и взглядов
Цепочкой надежд ворожить.
К чему эти тайные встречи,
Не пара любовь и пароль,
А время как доктор залечит
Любви угасающей боль…»
Но сердце пробилось в тревоге
Зелёно-коричневых глаз:
А вдруг развернётся с порога,
Смолчит, согласится, предаст?
— Ты ведь меня не предашь, вылечи… вы… Вы?
Об авторе:
Юрий Николаевич Кузнецов, автор нескольких книг для детей и подростков, изданных в России и Германии, из которых наиболее известна книга «Изумрудный дождь», с 1992 года выдержавшая шесть переизданий общим тиражом более 200 000 экземпляров.
Родился в г. Анжеро-Судженск Кемеровской области в 1950 году. В 1972 году окончил Горьковский политехнический институт по специальности «Радиотехника», более 30 лет жил и работал в г. Ярославле. С 2010 года проживает в г. Реутов Московской области.
Автор 20 изобретений, 50 научных и 30 художественных публикаций. Член СП России, лауреат ряда литературных международных и российских конкурсов.
