Урда
Урда
Длинная и пыльная дорога закончилась как-то внезапно. В пустой безлюдной степи появились очертания низких домиков, возвышающейся мечети, останков православной церкви. От бесконечной жары зеленная, скорее буро-зелёная, окраска старых корявых карагачей казалась миражом. Вот-вот исчезнет всё, и опять нескончаемая степь возникнет перед глазами.
С волнением вступает любой приезжающий на землю родины сына Бокей-хана – Жангира, бывшую Орду, центр тогдашней торговли и культуры. Небольшой приземистый домик, обитый тонкими узкими досками, с окнами на улицу не огорожен никаким забором. На улице царил зной, горячий воздух стоял неподвижно, и казалось, что он доходил до внутренностей. В помещении, куда завели нас, была прохлада и какая-то таинственность. Стол с резными ножками, на нём серебряный письменный прибор, книги в старинном кожаном переплёте. Рядом мягкий, обитый тёмно-зелёным бархатом стул с высокой спинкой. Внимание привлекло полуевропейское убранство. Я немного отстала от группы – хотелось постоять у окна и посмотреть, что же видел Жангир-хан, глядя из него.
Стоя спиной к столу, почувствовала чьи-то лёгкие шаги. Так легко, как бы спеша, входил хан. Среднего роста, худощав, обычно был легко одет. Не любил одежды из дорогих тканей – по его мнению, они мешали ему думать. Послышался шелест шёлка – это вслед за Жангиром неслышно вошла в тёмном европейском платье с ниспадающими до пола оборками на юбке его первая и последняя жена Фатима. В руках у неё томик стихов Пушкина. Она с удовольствием читала его на русском языке, знала французский и немецкий, была замечательной собеседницей гостям из России, дружила с создателем великого русского словаря Далем, с которым познакомилась в Оренбурге. Она была самой младшей дочерью ректора Казанского университета.
Хан приехал в университет, привёз молодых талантливых казахов на обучение, дав им полный пансион. Тогда-то и был приглашён в дом к ректору. Во время беседы в кабинет забежала девушка, похожая на подростка, её быстрый взгляд остановился на хане. Он был одет, по настоянию сопровождающих, в бархатный расшитый золотом халат, а голову украшала пушистая лисья шапка. И это в майское тёплое утро… Это всё на него давило нещадно. В чёрных сливовых глазах девушки появились озорные чертинки. И чтобы не рассмеяться, она выскочила из кабинета отца. Что-то оборвалось в сердце Жангира, оно учащённо забилось. Хотелось всё снять – и халат и малахай, которые заставил надеть ханский этикет. Он быстро снял всё, аккуратно сложил и с поклоном подал отцу девушки в знак своего великого уважения к нему. Освободившись от ханского убранства, хан облегчённо выдохнул и неожиданно для себя был приглашён на обед. Приглашение оказалось кстати, желание увидеть вновь обладательницу сливовых глаз было так велико, что за это он мог бы вручить не только халат и малахай, но и своё сердце и ханство в придачу.
Обед был накрыт в большой круглой комнате, на большом столе, на всю семью профессора. Но за обедом он не видел никого кроме озорной девушки, он не запомнил, что ел и пил. А угощали его гусиной печёнкой, монгольским блюдом – пельменями, татарскими сладостями чак-чак. Жангир неожиданно встал из-за стола, сняв с указательного пальца серебряный перстень-печатку – символ власти. Он подошёл к отцу Фатимы:
– Возьмите мою власть, отдайте мне вашу над дочерью.
Тонкая рука Фатимы раньше, чем отцовская, подхватила с ладони перстень. Посмотрев в глаза хану, девушка ответила:
– Пусть у нас останутся обе!
Шелест шёлка прекратился, или мне всё это показалось. Я увидела только тень от лёгких занавесей. На столе в открытой шкатулке лежал тот самый перстень, владельцы которого давно покинули сей мир. Я поспешила к группе и услышала последние слова экскурсовода:
– Они прошли свой жизненный путь вместе, не расставаясь, и закончили его, оставив после себя добрую память потомкам.
Спасительница
Давно это было, времена были суровые, шла Русско-японская война. Неспокойно на границах российской державы. Неспокойно и в казацких станицах на реке Урал. Отправлялись отсюда казаки на войну при полном снаряжении, с обозами провизии на много времени. Некоторые даже с жёнами и с живностью в обозе, с домашней утварью. Путь, длинный и трудный, предстоял в Хабаровск. Нужна была их служба Отечеству. Перед тем низовские казаки побывали в Киево-Печерской лавре, где заказали лучшему богомазу икону «Упокоение Святой Богородицы» большого размера на алтарь в церковь в станице Горячинской. Внизу иконы надпись поставили, кто икону заказал и по причине чего. Указали имена свои казаки. Привезли её как раз перед выездом на войну с японцами. Но собравшись с пожитками, долго думали.
– Надоть икону с собой взять. Ништо в бою поможет.
Прихватили её в обоз. По дороге из станицы решили казну станичную сохранить до возвращения – закопали много серебра на крутом берегу Урала.
Помогла ли она в походе до Хабаровска, доподлинно неизвестно, но добрались с ней до реки Амур без приключений. Засели японцы под местечком хабаровским крепко. Да наши удальцы похитрее оказались. Куда японцам пешими против конных, да ещё с саблями. Две сотни казаков одновременно ринулись на окопы, по росту японскому сооружённые. И всё, и нет самураев. Кто не успел себе сделать харакири, того или конь казацкий потоптал, или шашка казака достала. Рассказывает казак старый с курительной трубкой из чёрного дерева: бежали самураи так, что на ходу всё бросали: ранцы, оружие, винтовки с длинными пиками. Ну где же спрячешься от коня лихого и от сабли казацкой! Поднял казак саблей ранец, поинтересоваться-то, что там внутри, любопытно всё же. Ранец был не тяжёл, там был плиточный чай и какой-то предмет – то ли дудка деревянная, то ли игрушка детская. Вертел-крутил – понять не мог, как к ней подступиться. Потом знающие люди показали юному тогда казаку, как заполнять «дудку» табаком из плитки «чая» и как закурить. Очень полюбилась сия игрушка из выморенного в солёной воде дерева самшита, которое растёт на земле японской. Так вот он ещё поведал нам. Уж службу сослужили царю и Отечеству и возвращаться пора, впереди обратный путь на родную уральскую землю. Все 200 казаков живы и невредимы остались. Видимо, охраняла их Святая Богородица, которая с ними в обозе весь путь прошла. По возвращении, уж где Амур кончался, ночью, на ночлеге что-то засветилось над повозкой с иконой в обозе. Дозор глянул на это видение, насторожился. Что за знамение?! Что впереди? Увидели движущие тени. Японцы! И опять засверкали сабли казацкие и порубили людей, и страшно было видеть. На рассвете увидели: не японцы это оказались, а монголы, через границу перебравшиеся. До самого дома охраняла казаков Спасительница, до самого дома охранялась она казаками.
Привезли на родину икону, поместили на алтарь в храм станицы. Долго били поклоны казаки, вспоминая славный бой с японцами, благодарили. Пришли смутные тревожные времена. Промчались тачанки Гражданской войны, пламя этой войны пожирало всё, коснулось это и «Спасительницы». Сгорел храм и с ним, как считали казаки, и икона «Упокоение Святой Богородицы». Поговаривали, что поджёг кто-то намеренно. Кто-то был против веры православной. А может, и вообще против любой веры в бога. Ничего поделать не могли и сетовали, что не уберегли ту, которая их уберегла. Они верили в чудо, что появится она, не может просто пропасть.
Прошли десятки лет, не стало большого влиятельного государства, при котором выросли мои современники. Государство разделили на мелкие, стало легче управлять? Я как-то зашла к бывшему ученику – прекрасному ювелиру Владимиру Зеленцову, разговорились и он с горечью объяснил свой огорчённый вид. Хотел выкупить икону с аукциона. Икона, можно сказать, именная, пропавшая ещё во время Гражданской войны со станицы Горячинской после пожара. В списке под иконой стоит фамилия и имя прадеда его. Называется икона «Упокоение Святой Богородицы». Но не успел собрать деньги, нужна была внушительная сумма. Когда собрал всё-таки он её и поехал в Москву, не дозвонился до продавца, с которым накануне связывался и предупреждал о приезде. И с аукциона икона была снята. И почему снята – загадка. Было чудо, появилась она и вдруг исчезла вновь. Где она вновь объявится? Когда это теперь произойдёт?
Крест
Он возвышался над звонницей собора и виден был за каждым поворотом реки. Урал бьётся в этом месте о крутой, осыпающийся глиной, старыми осколками чугунков, золой берег. Зло поворачивает именно к собору с его чёрным крестом. Нельзя было понять, из чего вырублен был он. И никто не знает, как появился он на самой высокой точке казачьих куреней. Появился же он после пугачёвского пожара, как будто пропитанный дымом, ранним рождественским утром. Тем утром всё кругом завалил снег, выпавший накануне. А он стоял уже на фоне серо-белого неба. Откуда? Казаки испуганно крестились, собираясь у собора на праздничную церковную службу.
Утро 1924 года было таким же рождественским. Всё так же было снежно-белым кругом. Снег прикрыл всю грязь и колдобины бывшей Большой Михайловской улицы. К закрытому на ржавый замок собору подъехала двуколка с Красноштановым, комиссаром Почиталиным и казаком Бизяновым. Они обежали собор, о чём-то спорили. Что-то тревожное было в их появлении. Бабка Нюра, проходившая мимо собора к соседке занять соли, поняла это мгновенно. Сообщив соседке, она обежала все дворы в Куренях. И у собора стал собираться народ и коситься на комиссара.
– Мужики, граждане-казаки, – обратился комиссар к толпе. – Живём по-новому, крест нам не нужен, снимать будем! Охотники есть?
Мужики молчали, затем один за другим отходили от толпы и скрывались в своих домах. Остались у собора одни бабы, а с бабами Почиталин общаться не любил. Они ведь помнили и знали про него всё. А особенно боялся, что разнесут по Куреням про развесёлую Любку с её раскосыми зелёными глазами… Не хотелось сегодня ему связываться с ними. Тут бабка Нюра взвыла:
– Дак ему, вишь, крест снадобился, с себя снял и с нас хотишь? – И выдала кукиш Почиталину прямо в лицо. Комиссару стало скверно, и он недобро потребовал у Бизянова отъехать. Успокоенные бабы разошлись, но тревога висела в воздухе. Весь день ребятишки играли в снежки, лепили из снега крепость и заодно наблюдали за собором. Разбрелись по домам в сумерках. Небо потемнело, месяца видно не было, его затянуло пеленой. Но крест одиноко и чётко вырисовывался на этом фоне. Потихоньку зажглись в домах оконца и затем потухли.
Утро следующего дня было нарушено колоколом пожарной машины. Все, кто были по домам, а не в артели, высыпали к собору. Машина подъехала с задней стены собора – там легче забраться на звонницу. Пожарные в начищенных, сверкающих медных касках задрали головы туда, куда предстояло им забираться. Один из них изумлённо прошептал:
– А что снимать-то? Его нету! – Но у него последние слова перешли в крик. На соборе не было креста, он исчез! Все смотрели на пустую главу собора, руки, поднесённые для креста ко лбу, так и застыли. Машина развернулась и со звоном отлетела от храма к центру города. Ещё через полчаса подлетел на ней Почиталин, соскочив на землю, обежал кругом, нервно бил по галифе рукой и уехал. Долго ещё потом таскали мужиков и баб на допросы. Спрашивали только одно: куда исчез крест? Ничего не добившись, отстали. И лишь в 1933 году, как помнят, умирал один старик на Козинском яру. Вот он рассказал перед смертью, что видел он этот крест, когда к родственникам в Курени приезжал. Ночью до ветру когда ходил, крест стал во мгле как бы таять, а зимнее небо пронзила короткая молния. Но никто ему не поверил. Думали, что померещилось старому после хмельного. Только старик тот хмельного не пил никогда.
Богат наш уральский край легендами!
Кружка
Старый собор прожил много лет и в разном виде, потому-то он и Старый. И как исторический музей тоже был. Хорошо хоть не как место для продажи керосина, как в других городах. Экспонаты, находившиеся там, говорили о жизни казачества, о смутных и благодатных временах его. Иконы уральских иконописцев-ниверцев, деревянные с резьбой часы, предметы быта, одежда, расшитая самоцветами, принадлежавшая казакам и казачкам, знатным и незнатным. Купол с потемневшими небесными ангелами и ликом Христа смотрел на посетителей сверху вниз. Пол храма выложен квадратными железными коваными пластинами. Кажется, как ступишь на них и сразу сейчас раздастся колокольный тонкий звон, и ты кажешься себе маленьким и жалким человечишкой. В правом углу единственного зала музея имеется выступ, выложенный кирпичом и оштукатуренный, окрашенный в цвет стены, и он от этого с ней и сливался. Находится он примерно на уровне пояса и как бы приглашает облокотиться о него или положить на него сумочку. И первое, с чего начинал свой рассказ экскурсовод, – это история про молодого священника, принявшего смерть от рук пугачёвцев по приказу Пугачёва, царя-самозванца, за отказ венчать того с уральской казачкой. Его, повешенного на колокольне этого храма, ночью сняли казаки, чтобы не надругались над телом священника, и тайно замуровали его в стену храма. Слушая рассказ экскурсовода, посетители сразу же убирают сумки и локти и отходят на почтительное расстояние. На уровне глаз над этим выступом висела кружка то ли из серебра, то ли из олова с резной витой ручкой. На кружке выгравированы слова на латинском языке: Givitial et Gloria mecum (Богатство и слава у меня). И молва шла об этой кружке: кто будет ею обладать, тот будет иметь славу и богатство. Кружку эту казаки привезли после военной кампании из Парижа – там им вручили за боевые заслуги. И она когда-то принадлежала великому полководцу, а какому – казаки запамятовали. Отдали на хранение в храм. Одно богатство, мол, на всех не разделишь, а про славу и так известно.
Дошла молва о кружке до Москвы. Приезжали оттуда, просили, хотели купить. Но получили отказ. Как-то уже летом, ещё в 70-е годы, был особенный наплыв москвичей: то по реке Урал на лодках спускаются, то народный фольклор собирают. И появилась пред тогдашним музеем живописная группа молодых людей с магнитофоном на ремне, в ярких рубашках с пальмами и попугаями и чубами, зачёсанными высоко над лбом, напоминающими прическу Элвиса Пресли. Сторож по прозвищу Болеро их не впустил по причине того, что рабочий день закончился и надо прийти завтра, если желаете, но охотно с ними поговорил и познакомился. Болеро – мужчина лет 45, одинокий, физически сильный. А прозвище получил за умение носить шляпу, с которой расставался только зимой, когда уж и ходить в ней не очень прилично, да и холодно-то. И только позже стало понятным, почему он здесь сторож, а не тщедушная какая-нибудь старушка. Он, любитель балагурить, знал массу историй про казаков и рассказывал их с ярко выраженным уральским говором, к примеру: «Шешь арбузов, все зелены, не замай, режь все». Или: «Стоят на крутом берегу два казака. Один другому говорит: «Вишь, чать мая будара-то плывёть!» Другой ему: «Откель знашь? Как знашь, тавро-то мае на бударе-то ШЫ Ры Мы. Явстигней Ягорович Донсков». Да и много всяких шуток и прибауток А они всё записывали и в блокнотики, и на магнитофон. Да Болеро всё искали по Куреням. Подходят к казачкам, на завалинке восседающим, и выспрашивают, где он да что он. А бабки ушлые, не всё велено-то говорить. Только и ответили: «Вот только сщас пимом от калитки оттолкнулся и понёсся на лисапеде, ну все портки забрызгал!»
А Болеро всё про экспонаты рассказывал с упоением, получше чем гиды в музее. Как-то вечером заявились они к уже заскучавшему от одиночества сторожу да ещё и вина дешёвого прихватили. Как потом сторож рассказал: и не помнит уж, как уснул. Ништо, гадость какую подмешали. Поглядел, а ключей и нет. Сунулся к дверям, а они торчат снаружи в замочной скважине. Успокоившись, он решил посмотреть, а что там внутри. Железная кованая трёхметровой высоты дверь музея со скрипом открылась усилием рук сторожа, и от распахнутой двери отвалились прислонённые к ней три полуживые, онемевшие с заострёнными носами фигуры в ярких рубашках. Их чубы были как будто посыпаны мукой или мелом. Вызванная скорая увезла их в ближайшую больницу. А сторож долго взглядом провожал её и искренне сожалел о том, что не предупредил, что музей ночью охраняет не он, а дух священника и он не любит шума и плохих мыслей. И эта история имела своё продолжение, но только уже в кабинете следователя. Но известно, что музей, а ныне храм, своего не отдаёт чужим людям.
А сам Болеро стал рядом пивом торговать – посчитал, что так спокойнее.
Об авторе:
Наталья Леонова, родилась в г. Угличе Ярославской области 15 февраля 1947 года. После 11 классов Ташмойнокской средней школы окончила в 1970 году филологический факультет Киргизского государственного университета (г. Фрунзе, ныне Бишкек). После окончания университета работала в школе преподавателем русского языка, потом отслужила в милиции 15 лет, затем проработала в педагогическом университете заведующей педагогической практикой. Потом опять была школа. В 2001 году поменяла место жительства – переехала в Калининградскую область, проработав там в средней школе, ушла на пенсию. Замужем, двое взрослых сыновей. Пишу с детства, в основном короткие рассказы, люблю историю старого Уральска. Многое посвящаю ему и своей семье
