Врожденный порок

Анатолий МЕРЗЛОВ | Проза

Мерзлов на замену

Парусная яхта, в сто пятьдесят регистровых тонн водоизмещения, плескалась на рейде в пределах близкой визуальной досягаемости скалистого берега, обильно поросшего реликтовой растительностью. В глянцево-белых бортах отражались искрящиеся блики полуденного солнца. Голые мачты невыразительными столбами понуро покоились в палубных крепежах,  отдаваясь власти стоящего в зените светила. Такелаж, свернутый по-стояночному на промежуточных реях, белел безжизненными парусиновыми скатками. Деревянный штакетник палубы под жаркими лучами сгущал марево, отчего воздух еще больше насыщался концентратом йодистого запаха моря. На палубе начали образовываться пятна высыхания, это означало полную готовность к приему гостей. Еще немного, и подсохшая палуба осветлилась тщательно выдраенным, мореного тона деревом. Водная поверхность морщилась легким бризом — ничего не предвещало скорой перемены погоды. Небесная голубизна отражалась в воде, без определяемых границ сливалась на горизонте, превращаясь там  в необъятную таинственную бесконечность.

Он лежал на баке яхты лицом вниз, свесив голову к воде: блаженствовал после выполненной работы и любовался ее отраженным именем. В играющей солнечными бликами воде, запечатленное на скулах яхты художественной вязью, ее имя извивалось, преломленное тремя стихиями. «СЕСИЛИЯ» превратится сегодня из образного персонажа в реальность. Обтертая временем мичманка белым чехлом кверху лежала неподалеку. Она считалась непременным атрибутом. Он не успел ее надеть, лишь перемял  в руках с окончанием работы. Почерневший тем же временем капитанский краб желал обновления, но был дорог ему юношескими воспоминаниями. «И вообще, какой прок в обновлении декораций? — рассуждал он. — Они как архаизмы морской символики, сродни азбуке мореплавания. Историю не исправить и наверняка не исказить». Старая мичманка — лучшее дополнение к его просоленной биографии.

На траверзе Зеленого мыса яхта бросила якорь не только от  ностальгии по субтропической идиллии. Мы не откроем аксиомы — это общеизвестно: родные места и с виду не совсем привлекательные, дорогие по воспоминаниям далекой юности, притягивают магнитом, особенно через много переосмысленных лет.  В них ты видишь себя Того, не обремененного ошибками, еще не зараженного тленью бессмысленных лет; ты видишь Ту свою  чистоту, привязываешь ее к своему нынешнему телу, настоящим своим разумом пытаешься повернуть вспять прошлую историю. Хотя и существуют печальные примеры подобного романтического казуса, разум твой и прошлое предполагают здесь единоличный компромисс.

 

Итак, герой истории — Тристан. Так захотели назвать его родители. Он появился на свет сорок пять лет назад в этих самых сказочных краях. Существует толкование, основанное на некоей мудрости: имя твое предопределяет твою судьбу. Верить тому или воспринимать, как надуманное сочетание звуков — судить каждому самобытно.

В членах экипажа у него, капитана «СЕСИЛИИ», один матрос — очень важный персонаж. Без него уж совсем не появилась бы  на свет наша показательная история. С ним они успели обкатать яхту — пересекли туда и назад Атлантику; сходили на Кубу, проверили мореходные качества элегантного с виду плавсредства. На обратном пути попали в приличный шторм, дрейфовали без парусов — пообтрепались, и вот, удовлетворенные путешествием, достаточно оценив ходовые качества яхты, бросили якорь в пределах близкой видимости одного из красивейших мест на всем побережье. Несколько потускневшая в переходах, после ряда авралов, яхта приобрела достойный вид.

В матросах человек по прозвищу Пятница, думающий и далеко не глупый индивид, в большей степени доморощенный философ, но типаж совершенно не приспособленный к нынешней неустоявшейся жизни. Он имел множество красивых умственных задумок, так и не ставших воплощенными в жизнь теориями. До самостоятельного внедрения в реальность любой из них могло дойти лишь при наличии волевого толчка. Вовсе не лентяй, но если услышать заключение прагматика — незаменимый Второй номер. Пятницей его прозвали еще в то, далекое от нынешнего, школьное время. Тогда он таскал своему Первому номеру портфель, случалось, прикрывал от оплошностей юности. Потом они  расстались. В период становления личности, определяющей будущность биографии, даже во время вспыхнувших политических катаклизмов, он оставался на месте: жил тихо, осторожно  философствовал — наверное, о чем-то мечтал. Тристан успел окончить мореходку, дошел в морской иерархии до второго помощника капитана. Во время кардинальных политических перемен, подстегнутый открывшимися большими возможностями, флот покинул. Тристан занялся бизнесом. Удалось мно-огое! Без криминала — на одном напоре.

Тристан поднялся на палубу, надел мичманку. В полукабельтове отвесно в голубизну воды уходили необыкновенные изваяния скал. Густо заросшие хитросплетением субтропической зелени, преломленные водной гладью, они дробились на отвесные пирамиды. Под основным монолитом одной из них, в ее монументальной тени, затаилась игрушечная песчаная отмель. Бриз с периодичностью размеренного волнения накатывал на ее живую поверхность игрушечные волны. Тристан обласкал глазами склоны и не нашел никакой возможности, откуда бы мог туда, со стороны берега, проникнуть человек.

Пятница после аврала спустился в прохладу кубрика, но через полчаса всклокоченная голова его появилась над комингсом люка.

— Мастер, когда прикажешь готовить лодку?

— Отдыхай, раньше восемнадцати жара не спадет. Что, тоже  в поджилках судорога?

— Скажешь, почитай восемь месяцев не был дома.

«Сколько же я отсутствовал?» — задумался Тристан.

— Каково мне? Прямо жжет: как Сесилия изменилась вживую?

— За-абегали ее глазки при твоем первом появлении в полном морском параде у нас во дворе, — потянулся томно Пятница.

— «Твой друг уж не тот, что был вчера»… Двадцать лет другая жизнь: у меня — у нее. Скромна, говоришь, как прежде?!

— Полным аскетом я бы ее не назвал — были отношения…  с очень влиятельным человеком — довольно долго. В самый пик большого дележа помер — сердчишко не выдержало. Говорят, правильный был. Если бы не этот чрезвычайный факт, кто его знает? Возможно, в Лос-Анжелесе, где обосновалась большая масса наших успешных земляков, искали бы мы твою пассию. Не «гудела», но устраивала свою жизнь без тебя. Что взыграло в тебе через много лет?

— Дурик, разве не помнишь, она моя первая любовь. Я пережил ее первое увлечение.

— Что ты мне рассказываешь? Помню все до последней записочки. Не ты ли передавал их через меня?!

Пятница подтянулся на руках, вылез из внутреннего проема, попытался устроиться на узкой балясине трапа.

— Жарит, однако, сегодня. Давай окунемся?

Не раздумывая, он тут же начал снимать шорты.

— Ты давай недалеко, — сразу среагировал Тристан. — Хочу сплавать на во-он тот миленький пятачок, размагничусь чистотой.

Пятница, рисуясь бицепсами, спустился за борт по кормовому трапчику без особого эффекта. Тристан мельком сфокусировал его ладную фигуру, шлепнул ладошкой по своему наметившемуся брюшку и с высоты форштевня тяжело вошел в воду головой вперед. Вода мгновением сотворила чудо: сняла засевшее в теле напряжение, из головы ушли тревожные мысли. После нескольких взмахов кролем — перешел на размеренный брасс. Мягко, по-крокодильи, выполз на нежную поверхность песчаной отмели.  В сторону от него кособоко смешно шуганули, пуча стекляшки-глаза, потревоженные крабы.

С яхты монолит скалы не казался таким устрашающим — здесь он коварно завис над тобой, готовый скатиться, не минуя тебя,  в пучину моря. Большую часть отвесной стены украшала аппликация из буйного папоротника. На открывшейся залысине он разглядел надпись. Истертая временем, она все же сохранила оригинал: Мерико+Вахто=любовь, 19.. г. Тристану стало обидно до слез: «И здесь он явно не пионер».

Он вспомнил Сесилию, представил сегодняшнюю встречу. Сердце при воспоминании о ней всегда ускорялось от живого ощущения ее близости. В школьное время за партой она не сторонилась его, дворового пацана, не всегда прилично и чисто одетого. Он до сих пор помнил ее особый запах — это был запах ее дома. Тристан думал, что так может пахнуть только живущий среди цветущих растений. Во время раннего цветения, в марте, он захотел дополнить букет ее ароматов: он украдкой положил ей в парту пушистую веточку мимозы. Она с укоризной посмотрела на него: «Я не люблю мимозы…»

А вслух произнесла:

— Мои цветы — лилии.

Испугавшись разоблачения, он в страхе недоуменно пожал плечами.

Она была участлива с ним, всегда приветлива, но часто молчалива.

С чего началось — Тристан сомневался, он очень давно носил прозвище Робинзон. Может быть, с тех пор, как опрометчиво высказался в своем школьном сочинении на вольную тему в чрезмерных эмоциях о мужестве Робинзона Крузо. Главное — Сесилия в отличие от большинства (иногда прозвище превращалось  в оскорбительный фарс), звала его только по имени, чем дополняла особый статус в их однобокой особенности.

На яхте глухо брякнула рында.

Тристан незлобно отмахнулся.

Солнце медленно смещалось в сторону от знойной позиции — оно осветило темные закоулки прибежища. Вода сочилась искрящимися слезами, стекая по папоротникам, вцепившимся в отвесные стены со страстностью скорпионов.

— Как, должно быть, хорошо здесь вдвоем. Прощайте, Мерико  и Вахто, — это ваше место.

Тристан вздрогнул от прикосновения к поручням трапа — он не заметил, как доплыл.

— Мастер, ты какой-то смурной сегодня. Я под тентом накрою, ага? У нас суп-рататуй с греческими оливками. В маслинке крошка рыбки. Наша рыбка не получилась: донка зацепилась — бычок, паразит, увел приманку под булыжник. Пообедаем — сгоняю на дно.

Тристан безразлично кивнул.

— Не печалься, будет она вся твоя с потрохами, — шепнул Пятница доверительно, брякнув по столу алюминиевыми мисками, — возвращаемся в реальность, ау…

Тристан неожиданно для себя взорвался:

— Просил тебя не опошлять мои чувства?!

— За одно имя на борту такой ласточки, как твоя яхта, не одна угандийская принцесса отдаст свой субпродукт, именуемый сердцем, любая разумная баба — твоя навек.

— Откуда у тебя столько цинизма к женщинам?! — успокаиваясь его добродушным видом, смягчился Тристан.

— Прости, мастер, это врожденный порок. Помнишь нашу комнатку, в какой тесноте мы жили с матерью? В этой комнатке у меня пап перебывало штук …, напрягаться надо. Постельные сцены вот в эти уши с пятилетнего возраста засевались, а к пятнадцати вызрели вот в этом самом мозжечке, — он выразительно ткнул себя  в темечко. — Если подлянку мужикам гнала собственная мать, чего можно было ждать от других? Хорошие мужики проскакивали, кажется, влюблялись. Кидала их всех интеллигентно. Натешится и бросит. Взрослые «сопли» видел не раз. Красотой брала да развращенностью. Откуда, понимаешь теперь, моя философия?  С малых лет познал взрослые противоречия.

— Окстись, Пятница… Ольга Петровна — твоя мама?!

— Хотел бы я для согласия с тобой не понимать высоких категорий с прослабленными местами, мой мастер.

— Сесилия другая!

— Давай супец похлебаем, что-то запершило в горле. Ничего особенного — такая же, как все.

Мгновенная ярость проснулась в Тристане: он неуправляемо вскочил и сжал на шее Пятницы шнурок медальона. Образок впечатался в побагровевшую кожу.

— Придушу болтуна за необоснованные обвинения.

— И задушишь — мир не перевернется, — прохрипел тот задыхаясь. — Отпусти, с такелажем одному не сладить… Жена твоя бывшая — тому не лучшее дополнение? И дочь, глядя на нее, примет определенное правило: «Бери от жизни все, пока берется»… Ты в морях совсем оторвался от действительности. Тебя, романтика, принимаю только я, потому что сам из того же измерения. К примеру, о заскорузлости кавказцев… Молодые грузинки, те, которых ты наблюдал и восхищался, мужиков нравственностью подкупают теперь? Юбчонки до беспредела, обтяжки всякие, изощренности, одна мысль — самца в тебе разбудить. Гражданский брак — по сути, разрешенное б…ство. Отпусти руки и угомонись. Просто возьми Сесилию как самку — за красивое имя, за формы или там за томный взгляд, утешься призрачной победой и оставь другим.

— Приведи аргумент, несчастный, — просвистел сорвавшимся голосом Тристан.

— Аргумент у меня пониже пояса… — зло пыхнул ему в лицо запунцовевший Пятница.

— Злодей, ты умрешь прямо здесь, ты — примитивный циник!

— Я тобой слишком дорожу, чтобы так похабно изгаляться над чувствами, — хрипел Пятница, почти не сопротивляясь. — Жил  я с ней — понял, да?

У Тристана опустились руки.

— Подобрал ее в трудное время — думал, ты гений чистоты, разглядел в ней что-то особенное. Жил с ней, пока не убедился  в ее настоящем месте, в общем строю со всеми. До сих пор думал: смогу молчать. Нам троим на одном плавсредстве будет слишком тесно. Но молчать буду, если прикажешь. Ты приподнял меня над самим собой, ты дал мне новую жизнь, я стал полезен самому себе и еще кому-то, — я у тебя за это в большом долгу. И я слишком ценю нашу дружбу — молчать смогу, но лгать глазами не обещаю. Это американцы со своими бывшими «уси-пуси» могут, а в глаза — хоть ссы. Хау, мастер, я все сказал.

— К черту обед, подавай лодку — я на берег…

В груди Тристана застряло тупое, холодное, устойчивое убеждение своей особенной правоты: «Хочу сам все увидеть в ее глазах».

Усатый таксист-грузин лихо несся в потоке машин, лавируя  и небрежно обгоняя.

— Эсли громила, значит, думает, всие можьна. Ми его галавой возмлем, — сказал и нагло нырнул под вой клаксонов в узкий просвет между машинами.

Тристан зажмурился.

— Испугался, дарагой? Не боись, Анзори знает весь район: лучше миня нет вадителя. За харошие денги будишь ранше всех.

— Плачу не за скорость. Пусть будет безопаснее, — квакнул возбужденный Тристан.

— Как в песне вашей: «Не спеши, когда спешить нелизя?» Все спешат — ты не баишся апаздать?

— Опоздал уже, генацвале…

— Зачем тогда ехать? Вон, хароший рестаран. «Пашли в кабак — залием жиланья», так, да?

— Хочу посмотреть вслед поезду, который увез ее…

— Красивых женщин и очен умних людей — даром везу. Эдем бистрей, ми могу догнать поэзд.

— Тогда, мой покровитель, цветочков бы надо купить.

— Знаю типерь — разбитый лубовь.

— Первая любовь, — уточнил Тристан.

— Эта савсем плоха…

Мотор зверски рыкнул. Быстрее замелькали балясины приморского бульвара. Магнолии благоухали цветами. Полицейский на стыке улиц назидательно помахал водителю пальцем.

— Ревазик, сын маэво харошево друга. Сопли вытирал ему, когда маленький бил.

Тристан восхищенно смотрел на знакомые, мелькающие за стеклом строения…

— Сто лет не бывал здесь, но точно помню: за поворотом будет улица Гогебашвили, рядом с драмтеатром 9-этажный дом — мне туда.

— Цветы надо, дарагой?

— О, да…

— Риадом ест всиакие харошие.

Рядом нужных не нашлось. Купленные лилии источали слащаво-дурманящий аромат. От их близости у Тристана закружилась голова.

— Настоящий женщина должен бить не такой, другой: нежный, тихий, скромный, как иа — фиалка по-вашему. От такой, как у тибя, будит всегда галава балеть.

Тристан словно очнулся.

— Ты как считаешь, генацвале, врожденный порок — это приговор?

— Поясни, да, какой часть тела балит? — заглянул ему в глаза удивленный таксист.

— С генами связано — с червячками такими невидимыми в голове.

— Паслущи, ты не хади вокруг да около, скажи, у кого балит?

— У меня, дорогой, у меня…

Тристан дружески тронул водителя за плечо — попросил остановить машину, сунул цветы в ближайший мусорный бак.

— Паслущи, поворачивай назад, генацвале. За скорость плачу! Ты простой, но мудрый человек, благодаря тебе я вспомнил другую мудрость, ее Пифагор сказал: «Великая наука жить счастливо состоит в том, чтобы жить только в настоящем».

— Паслущи, кацо, этот Пифагор твой друг?

— Нет, дорогой, он Великий, а друг у меня Пятница.

— Пятница, суббота — ты такой умный, аж боюсь. Бензин пажег, но денги не надо.

Морской бриз принес запах жареной рыбы.

— Э-гей, на яхте-е!

Тристан видел, как засуетился, спуская шлюпку, Пятница.

Наутро малый кливер неспешно повел их яхту в открытое море, все дальше от экзотического берега, туда, где небесная и водная стихии стали одним целым. И, кто знает, возможно, они найдут то место на земле, где рождается новая эпоха людских пониманий.

Об авторе:

Анатолий Александрович Мерзлов, родился 15 ноября 1948 г. в семье военнослужащего  в Аджарии, г. Батуми. С 1961 г. — воспитанник музвзвода в Батумской мореходке. С 1966 г. — курсант мореходного училища. В 1971 г., после окончания, работа на судах Новороссийского морского пароходства  в качестве судового механика дальнего плавания. В составе флота участник вьетнамской войны, событий на Ближнем Востоке, на Кубе.

С 1988 перешел на береговую работу  в плодовый совхоз. В этом же году направлен на учебу в Высшую школу управления сельским хозяйством. В связи с развалом совхоза после окончания школы стал предпринимателем.  В первый раз проба пера состоялась в г. Батуми в газете «Советская Аджария» (8 класс школы). До 2007 г. писал «в стол», систематизируя материал. В 2007 г. — первое издание книги «Платановая аллея» в издательстве «Советская Кубань». Участник литературных конкурсов им. И. Бунина, «Ясная Поляна» (лонг-лист), «Дары волхвов».

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: