Русский пианист
Я уже выходил на сцену. Пока проходил между виолончелей и контрабасов, краем глаза заметил взгляд, который меня не порадовал. Зато первая скрипка радостно подбодрила, прищурив глаза. Дирижер был молодой и волновался гораздо больше меня. Но мы с ним вместе играли 3-й концерт Рахманинова впервые. Да, репетиции были, но все артисты знают, что выход на сцену к публике – совсем другое дело. Да и сцена-то какая! Карнеги.
Я долго шел к этому концерту. Много гастролировал, поменял нескольких агентов, завоевал кучу премий. А сейчас вдруг понял, что даже немного разочарован в ощущениях, которые испытываю, выходя на эту сцену.
У меня не было бешеного успеха в Америке. Я больше был известен в Европе и России как лучший исполнитель Чайковского и Рахманинова. Они действительно были мне очень близки по своему ощущению мира, по душевности его восприятия. При этом моя «русская душа» была в еврейском теле.
Забыл представиться: Даниил Грубер. В детстве, в школе меня не любили за то, что я ходил в музыкалку, за то, что был полным, за то, что был евреем, да и много еще за что. Иногда меня подкарауливали мальчишки из более старших классов и били. Били нещадно, куда попало. Как правило, я почти не сопротивлялся, чтобы не поранить руки, но однажды, когда все стало происходить по тому же сценарию: «А куда это мы идем? А чо это мы такие умные? А ну, иди сюда!» – драка, я вдруг увидел их довольные рожи. Мне стало так противно, и я решил, что не доставлю им этого удовольствия и буду драться, даже если будут повреждены руки. А это то, что мне было дано от природы, мои музыкальные руки.
Я бил куда попало, отчаянно и зло. Один раз даже попал кому-то в глаз, а кому-то в нос, но я не видел кому. Это я потом узнал у директора школы, что я организовал драку и избил школьников старше себя. Вызывали родителей. А я ходил гордый с перевязанными руками и с чувством собственного достоинства. Девчонки из класса посматривали на меня с любопытством. Я в их глазах переставал быть тюфяком. После этого случая драки прекратились.
Начался другой период. Я стал выступать на концертах. Мной стали интересоваться девчонки, которые на меня раньше даже не смотрели.
Когда я ушел из школы в училище, я вздохнул. Там я жил среди себе подобных. Учился хорошо, но это не давало того, что хотелось от жизни, – полноты ощущений. Потом влюбленность, потом разочарование, потом развод родителей, потом ощущение предательства, а потом пришло оно, удовольствие от погружения в музыку. Я начал ощущать, что нашел то, что искал. А однажды, во время выступления, я вдруг почувствовал, что меня ведет какая-то другая сила, что мои руки играют сами то, что я когда-то хотел сыграть, но не мог. А сейчас могу! Я начал ждать это ощущение каждый концерт. И оно приходило, потому что я его ждал и звал. Это погружение в музыку, ощущение всемогущества за роялем были моей отдушиной и настоящей жизнью.
Вся моя жизнь состояла из работы за инструментом, репетиций, концертов и ожидания этого ощущения во время исполнения. У меня не было собственного рояля. Я родился и вырос в простой семье. У нас было обычное фортепиано. Мама была тоже музыкантом, а отец в музыке ничего не понимал. Иногда, когда мама не могла проконтролировать мои занятия, она просила отца посидеть со мной. Я играл что попало, учил ноты, при этом читал книжки, на которые просто не было времени. Как это у меня получалось? А Бог его знает. А отец, делая вид, что строго следит за мной, периодически покрикивал, чтобы я не халтурил. Так я научился читать книги и учить произведения одновременно.
Я много играл для друзей. И вот однажды, когда дружеский концерт уже закончился, друг подошел ко мне и спросил: «Чем я могу тебе помочь?» На что я ему ответил: «Ну, не купишь же ты мне рояль! А другого мне сейчас не надо, спасибо, что помнишь и любишь». Прошел почти год, и вдруг мне привезли рояль. Маленький кабинетный рояль. Я в то время жил на 10-м этаже панельного дома в однушке. Он занимал практически всю комнату, но это был живой настоящий инструмент. Сначала я спал на нем до тех пор, пока его не собрали, а потом четыре дня я спал под ним, потому что не знал, куда ставить кровать. Потом были проблемы с соседями, но это уже другая история. Хорошо, что я учился музыке в то время, когда соседи спокойно относились к моим экзерсисам. Это сейчас у меня загородный дом, в котором стоит тот самый любимый рояль, подаренный другом.
Я благодарю всех, кто меня любил, за ту поддержку и веру в меня, которая давала мне силы и желание идти вперед.
Я благодарю всех, кто меня не любил, за то, что сделали меня сильней, за то, что приучили меня не оборачиваться на злые рецензии. После них я просто исправлял недостатки в работе и шел дальше.
Я прошел к роялю. Сел. Переглянулись с дирижером. Он взмахнул палочкой, и оркестр начал вступление. Как же мне нравится погружаться в музыку внутри оркестра! Я вступил. Какое-то время я еще ощущал, как я играю. Но вот оно! Это ощущение пришло! Из груди как будто вырвался свет. Я снова погрузился в музыку, а она меня несла, руки играли сами, а я просто наслаждался ею. Мелодия меня вела. До чего же хороша эта завораживающая волшебная музыка Рахманинова!
Потом писали, что я «просто шаманю за инструментом». Пусть пишут, что хотят. Скорее всего, им этого не понять. Восторг исполнительства не каждый может испытать. Мне кажется, теоретики никогда не поймут практиков.
Рассказ собаки
Я уже лежал на обочине весь в грязи и крови, когда он меня нашел. Я его очень любил и был счастлив, что я успел его увидеть в последний момент своей жизни. Я глубоко вздохнул, выдохнул и полетел куда-то ввысь, не понимая, что со мной происходит. Но почему-то я видел свое тело со стороны и то, как Дмитрий обнял меня и заплакал, как будто я умер. Но я же не умер, я только научился летать! Все было хорошо. Абсолютно ничего не болело, и на душе как-то спокойно-спокойно. И уже не пугали эти рассыпающиеся вспышки огней.
За два часа до этого.
Я бежал куда глаза глядят. Ужас, животный ужас, который меня охватил, нес меня через кусты, какие-то площадки, дворы. Некоторые, такие же, как я, собаки, испугавшиеся взрывов, носились везде, с поводками, тащившимися за ними, как змеи. Лишь бы подальше от взрывов и грохота, который люди устроили. Каждый год они это делали, и каждый год я боялся ЭТОГО. Перед тем, как они начинали стрелять и взрывать, они все сначала наедались вкусно пахнущей едой, пили гадость и веселились. Меня все гладили, говорили много хороших слов. Димка мной гордился. Я знаю, что я красивый. И порода у меня хорошая, хаски. Такой ход событий мне нравился, но сразу после этого все его друзья и Димка, мой Димка, шли устраивать войну. Что им нравилось в этом безумном грохоте и взрывах? Я не понимал. Я этого всего боялся, как и все животные. Вы когда-нибудь видели собаку, которая радовалась бы этим, как они их называют, фейерверкам? Зачем брать нас с собой на этот кошмар? Неужели люди думают, что нам это нравится? Я знал одного маленького йорка, который потерялся во время фейерверков, а потом его искали неделю. Да, нашли, но он чуть с голода не сдох, весь запаршивел и простыл.
Зачем? Дмитрий знал, что я не любил фейерверки. Мы ведь с ним жили давно. Знали друг о друге все. По крайней мере, мне так казалось. Он иногда ругался на меня, а я на него ворчал, иногда мне попадало по морде, правда, всегда за дело, я его таскал на утренние пробежки, будил на работу, а он меня вычесывал, гладил и говорил ласковые слова. А сколько было съедено тапок и порвано обоев, прежде чем мы начали друг друга понимать. Мы, собаки, понимаем, когда человек врет или притворяется. От него по-другому пахнет.
Димка был влюблен и пах тоже по-другому. Ему было на меня наплевать на этом празднике. Правда, он мной хвастался, а я изображал идеальную собаку. Девица его мне не очень нравилась. Слишком много на ней было духов. У нас нюх острый, а она со своими духами все время лезла ко мне целоваться, особенно после выпивки. Хотела ему понравиться, видимо, показывая, что его пес ей симпатичен, а она такая нежная и любящая животных. Вранье! Она животных не любила. Я это чувствовал, но я был красивый, такой же как, Димка. Ей надо было, чтобы мы оба были при ней. Не зря же она кучу вонючей косметики намазала. Видимо, в этот раз он взял меня с собой, чтобы показать, какой я смелый и верный. Короче, перед ней хотел выглядеть эдаким сильным и умеющим подчинить себе животное. А у меня инстинкт самосохранения сильней. Сначала я кричал, чтобы меня оставили дома, но это не сработало. МОЙ понял и не хотел меня брать. Но девица настояла. Там был кто-то из ее знакомых, а она хотела нами обоими похвастаться. Потом, на улице, я кричал, чтобы меня спрятали, но это тоже не сработало. Поводок взяла она. Когда я понял, что поводок ослаб, я бросился куда глаза глядят от места, где человек десять запускали фейерверки, потому что грохот стоял оглушительный и мне казалось, что я просто умру от страха. Я рванул. Несся долго, не смотря на дорогу. И вот, добежав до проезжей части, я увидел на другой стороне парк. Там-то я и хотел спрятаться. Там было тихо. Выбежав на дорогу, я не заметил машину. Когда меня сбили, машина даже не остановилась. Я же собака, а не человек. С трудом дополз до обочины. На это сил хватило. Было очень больно, но я не мог даже выть, чтобы меня нашел мой Димка. Я просто очень часто и прерывисто дышал, для того, чтобы не было так больно. Так я пролежал около часа. Старался дотянуть до того момента, когда я его увижу. Я его дождался. Только это и было важно для меня. Ведь он был единственным человеком, которого я любил.
Я выдохнул, улыбнулся и полетел в свой собачий рай, в котором мне хотелось летать и носиться без всяких фейерверков. Жаль, что я там не увижу своего Димку. Кем, интересно, я буду в следующей жизни?
Об авторе:
Родилась 18 октября 1955 года. Окончила музыкальное училище, филологический факультет Пермского государственного университета, курсы повышения квалификации при РУДН. Начала писать довольно поздно, хотя рассказы изредка писала и в молодости. Друзья, которым нравились рассказы, и уговорили на публикации.
