Как я учила историю и географию. И – жизнь.

Валентина МОЛОДОВСКАЯ | Публицистика

molodovskaya-alm-4

Мой дед по материнской линии – наполовину немец, наполовину поляк. Но родился и жил на Украине. Именно на Украине. Потому что она в начале ХХ века не была отдельным государством, она была краем Великой России. Имя у деда было вообще ничьё, – ни украинское, ни польское, ни русское, ни немецкое – Эйфром. А в Российской царской армии, куда его призвали в самом начале 1917 года, его называли по-русски – Ефрем.

Первая мировая война. Воевал дед в 326-м Белгорайском пехотном полку, где судьба его в первый раз свела с  Василием Чапаевым. Они, как говорят, даже внешне были похожи, – сухопарые, с усами, закрученными по тогдашней моде вверх. Правда, Чапаев был существенно старше. У меня нет сведений о том, в какой момент каждый из них из рядов царской армии перешел в ряды армии рабоче-крестьянской – Красной. Дед умер за десять лет до моего появления на свет, и спросить его об этом я не имела возможности. Но доподлинно знаю, что мой дед Ефрем и комдив Василий Иванович Чапаев во второй раз встретились в 1919 году уже в 25-ой стрелковой дивизии, которой Чапаев  командовал.

Шла Гражданская война. Они вместе сражались в Бугульминской и Белебеевской операциях против белой гвардии Колчака. В боях за Уфу дед был сильно изранен, долго лечился в одном из госпиталей Башкирии, и поэтому отстал от чапаевской дивизии, может быть, благодаря этому сохранив себе жизнь. Ведь Чапаев погиб в сентябре 1919 года. А дед мой в это время в госпитале встретил свою первую любовь по имени Альмира.

Альмира! Это была молоденькая, хрупенькая большеглазая татарочка, сестра милосердия. Мусульманка. Что и не оставляло молодым людям надежды на воссоединение, ибо он был веры христианской, а стало быть по мусульманским понятиям – «неверным». То, что это была большая любовь, во всяком случае, с его стороны, можно не сомневаться вообще. Свою дочь, – мою маму, – он назвал этим именем уже в 1929 году, хотя родила её совсем другая женщина, – обожаемая мною бабушка Оля.

Я с самого раннего детства слышала эти рассказы о сестре милосердия из далекого башкирского города и по-детски не осознанно, но априори любила эту девушку. Наверное, уже за то, что мой дед, так никогда и не узнанный мною, помнил любовь свою долгие десятилетия, а потом уже подросшей своей дочери – маме моей – рассказывал про эту любовь. Рассказывал как о мечте, – о глазах, о руках, об улыбке, о нежности маленькой мусульманки, исцелявшей его жестокие раны… А мама потом рассказывала эту историю мне.

После долгого лечения в Уфе дед ещё много где служил и не раз был ранен. С Гражданской войной дошёл до Сибири и Дальнего Востока, успев повоевать и на юге страны с басмачами. К себе на Украину, на родину в Житомирскую область он вернулся к середине 20-х годов неженатым перестарком, – 35 лет! Сабля в ножнах да портупея по гимнастёрке, да ещё туберкулёз кости после не долеченного сильного сабельного (или кинжального?) ранения – вот и всё «богатство» парня, которому давно уже пора было заводить семью.

Родители  сразу занялись поиском невесты для сына. И недолго искали! В соседнем селе, жил дядя Ефрема, родной брат матери, у которого «пропадала» незамужняя 21-летняя дочь Ольга. Войны – одна за одной, все парни на фронтах и не всем девушкам женихи достаются. А Ольга ещё и красавицей была, разборчивой, за любого встречного замуж  идти не хотела, ждала своей любви. Но 21 год – это аргумент по тем временам, – «засиделась в девках»! В общем, в 1926-ом году родители их поженили, не посмотрев на то, что Ефрем и Ольга – двоюродные брат и сестра.

За Ольгой родители (отец – портной, обшивал всё местное начальство, а мать врачевала, её целительные руки знала вся округа) дали богатое приданное – дом с грушевым садом, чтобы детей рожать, не откладывая, навёрстывать потерянные холостые годы. Уже через год родилась первая дочь, ещё через два года – вторая дочь (это как раз и была моя мама Альмира), а потом друг за другом ещё трое сыновей.

А любовь? Её в те времена многим парам заменяла терпеливость друг к другу и обоюдная, общесемейная, беспрерывная борьба с трудностями послевоенной жизни. Ольга, действительно, красавицей была – большие голубые глаза, брови вразлёт и длинная пышная коса. Да к тому же ещё и горделивая, совсем не по-деревенски сдержанная. Достойная, непроницаемая, какие бы разговоры не доносились до её слуха от всевидящих соседок и родни. А он – вечно худой и болезненный, нервный, но очень ласковый к детям, со своей незаживающей раной в кости и такой же незаживающей памятью о той татарочке. Чего, в общем-то, и не скрывал! Во всяком случае, легенду об этой любви и о своём терпении к ней мне рассказывала сама бабушка Оля. Я только через много лет, уже соединив воедино все картинки бабушкиной судьбы и приобретя собственный жизненный опыт, поняла смысл сказанной мне бабушкой фразы: в жизни так бывает, что самым чужим тебе человеком оказывается тот, у кого ты каждую ночь засыпаешь на плече.

Но ведь прожили они вместе целых 16 лет! Пятерых детей родили, в 1933-ем году были раскулачены и высланы с благодатной Украины в Казахстан, в неприютную северную казахскую степь. Всё начинали с нуля в этой голой степи, но всех детей сберегли! В 1937-ом забрали к себе на воспитание двоих маленьких детей репрессированной родной сестры Ефрема. Всё это время опекали всех своих престарелых родителей. Значит, хорошая из этих двоих, соединённых по долгу, но не по сердцам, получилась команда для решения жизненных проблем! Ответственная!

В 1941 году Ефрему было 53, а Ольге – неполные 36. И она осталась одна со своими семерыми детками, потому что его забрали в трудармию на Урал. Шла Великая Отечественная война. А к осени 1942 года Ефрема вернули домой, – умирать, поскольку уральские холода и тяжелая трудармейская работа  его, так до конца не излечившегося от боевых ранений Первой мировой и Гражданской войн, доконали. Он умер в октябре 42-го.

Война, семеро детей на руках, работа в колхозе без выходных, обязательная сдача с каждого подворья масла, яиц, картофеля, зерна для фронта, бесконечное вязание носков и рукавиц, – тоже для фронта, – казахстанский холод в поделенной на двух хозяев самодельной мазанке с одним окном на каждую семью и двускатной затёртой конским навозом крышей (все казахстанцы довоенных и послевоенных лет рождения помнят такие дома в Казахстане!) А ей всего 37 лет!

Под Новый год 1943-го в казахстанские сёла стали присылать на долечивание раненных солдат из переполненных госпиталей страны. Прислали несколько человек и в село, где жила Ольга Петровна с детьми. Распределял квартирантов председатель колхоза. И хотя дом у неё был, как у всех, совсем не большой, а детей целый выводок, председатель привёз к ней одного из раненных офицеров. У Ольги Петровны всегда порядок в доме, она умеет готовить, а её мать – целительница и врач, стало быть, этому раненному в живот офицеру будет обеспечен надлежащий послеоперационный уход. Всё было верно рассчитано! И даже то, что красивая молодая женщина одинока, а этот офицер по слухам тоже потерял семью.

Это была любовь с первого взгляда. Причем с обеих сторон.

К этому времени Иван Богданович уже знал, что семья его, жена и двое сыновей, пропали без вести после бомбёжки железнодорожного узла Харькова в «черном» сентябре 1941 года. Он искал их, где мог, рассылал письма и запросы, но отовсюду отвечали, что дом разбомбили полностью, и никто не сумел уцелеть. Этим ответам стоило верить, поскольку из почти миллионной «третьей индустриальной столицы», к дате освобождения в августе 1943 года в Харькове оставалось не более 190 тысяч жителей. То есть погибло 80% населения!

Иван ещё некоторое время пытался искать следы своей семьи, по настоянию Ольги Петровны. Она сама возила эти письма на лошадях в областной военный комиссариат, сама читала эти безнадёжные ответы, и наконец, с облегчением поверила, что не разбивает семью. К весне Иван Богданович поправился, его комиссовали как пережившего тяжелую полостную операцию. Ехать ему было некуда, да и не хотел он уезжать от этой женщины в самом расцвете её красоты. В колхозе для грамотного человека быстро нашлась работа, а детям Ольги был нужен отец. Жизнь, несмотря на войну, покатилась в хорошую сторону, – расширили дом и хозяйство, дети снова стали ходить в школу, а перед самой Победой у Ольги с Иваном родилась дочь Ниночка.

В моём дошкольном детстве, когда мы ещё жили по соседству с бабушкой Олей, у меня всегда было одно очень ответственное дело: мы с бабушкой несколько раз за лето ходили на кладбище и приводили в порядок зараставшие ковылём бугорки могил. Это были могилы моего деда Ефрема, моих прадедов, и ещё эта крошечная могилка девочки по имени Нина, родство с которой мне тогда было не очень понятно. Но за её могилой бабушка ухаживала тщательнее всего и всегда оставляла карамельки – от отца. Девочка умерла восьмимесячной, от тифа, скосившего в 1946-ом году полсела. В том же 1946-ом закончилось и всё Ольгино бабье счастье.

Едва похоронив обоих умерших от тифа родителей, а потом дочь, она вынуждена была провожать в Харьков Ивана: из областного военного комиссариата пришло письмо о том, что его ищет семья. Жена и оба сына – живы, вернулись на Украину из эвакуации, адрес их проживания есть.

Никак он не хотел уезжать! Столько лет – ни письма, ни весточки, ни надежды. Смирился, начал новую жизнь в новой семье, полюбил женщину. Но приехал человек из комиссариата и недвусмысленно объяснил, что государство не позволит офицеру бросить свою семью ради одинокой, да к тому же ещё и репрессированной переселенки с её выводком. Дальнейшее упорство грозило военным трибуналом. Ольга продала корову, купила коричневый шевиот, сшила из него Ивану костюм с брюками-галифе и с френчем, купила ему высокие хромовые сапоги и билет на поезд до Харькова.

Они писали друг другу всю свою жизнь. Причем он писал сам, а она, малограмотная по-русски, – надиктовывала свои письма сначала моей маме, а потом мне. А когда я уже уехала в Россию, в уральский город Свердловск, учиться в университете, она диктовала свои письма соседским девочкам за кулёк конфет или за пошив немудрящего деревенского платьица. (Бабушка до старости обшивала все село по всем поводам – от рождения до свадеб и похорон.) Я не помню слов любви в этих письмах, да и можно ли было их писать в тех листках, которые уходили из казахстанского села в украинский город Харьков, в чужую жизнь, в чужую семью?! Но то, как она ждала почтальонку, как читала письма от Ивана Богдановича и как хранила их всю свою жизнь, – не оставляло сомнений!

Году в 1982-ом я с маленьким сыном приехала в Казахстан в гости к родителям, и отец отвёз меня на пару дней к бабушке Оле. Вопреки ожиданиям она не диктовала мне писем к Ивану. Она рассказала мне свой сон, от которого каждый раз, когда я его вспоминаю, у меня холодеет душа.

Двумя годами раньше ей пришло письмо от Ивана. Он писал, что жена его, последние несколько лет лежавшая в параличе, умерла, сыновья давно выросли и живут отдельно. Он писал, что всю жизнь ждал момента, когда достроит для семьи дом, когда выучит и поставит на ноги детей, потом, – когда вылечит жену и сможет, наконец, оставить её и вернуться к любимой своей женщине в Казахстан. (Он называл её в письмах на «вы» и только «Ольга Петровна»!) И вот наступил он, – этот так долго ожидаемый момент! И разрешит ли она к ней теперь перебраться, чтобы дожить эту жизнь, наконец-то, вместе?

Я была в шоке от ответа, который дала своему любимому эта стоическая женщина! Она ему написала, что раз уж ждала его целую жизнь, то подождёт ещё год, когда ему после смерти жены станет прилично начинать новую жизнь с новой женщиной. Я бы – просто бежала навстречу! Ведь что там осталось, когда ей 75, а ему ещё больше?!

И вот этот сон приблизительно через год, и приблизительно в то время, когда Иван уже должен был вот-вот приехать.

Был август, и ей не спалось. Она давно все прибрала в своем доме, купила ему большую кровать с никелированными спинками, насобирала гусиного пуха на новые подушки, высушила перину и даже освободила часть шифоньера под его вещи. Там уже почти сорок лет висел и его старый военный простреленный китель, в котором его привезли к ней тогда, в 1943-ем. И там же – кожаный офицерский ремень без пряжки и с порванными краями. И светлые туфли из толстой оленьей кожи, которые она купила ему летом 1946 года, ещё не ведая о разлуке.

Она знала, в котором часу приходит рейсовый автобус, и ходила от окна к окну. Но время прошло, и автобус прошёл, и уже почти ночь, и по грейдеру холодный туман. И она решила прилечь. Но не спать! Вдруг Его привезёт сын Эвальд, который сегодня уехал в областной центр, в Кокчетав на «полуторке» и, может быть, он заглянул на вокзал и, может быть, встретил! Она лежала и ждала. Не раздеваясь. На толстой перине было тепло… И вот по улице в гулкой ночной тишине – голоса. Она их сразу узнала: да, это был Эвальд, и это был Он! Она соскочила с постели и подбежала к окну. За окном уже брезжил рассвет, языки холодного тумана сползали с грейдера на улицу, и сквозь этот туман она увидела их обоих, неспешно идущих к её дому. Что именно говорили, она не слышала, но отчетливо слышала голоса и видела Его с веточкой желтой берёзы в руках, в коричневом шевиотовом френче и в галифе, которые она сшила ему перед отъездом его в Харьков, в тех же самых новых хромовых сапогах, которые она купила ему на дорогу… «Почему же он без чемодана?!» – мелькнуло у неё в голове.

Громко хлопнула форточка, её обдало сырым утренним холодом. Она соскользнула снова в постель, – на минутку, чтобы согреться и заглушить бешеный бег сердца в груди… И вот уже кто-то пальцами по стеклу!

Она открыла глаза, было яркое утро, солнце било прямо в окно и на часах почти десять! И этот стук по стеклу! Метнулась к дверям в страхе, что проспала. Но на пороге увидела почтальонку. С ней была телеграмма из Харькова, где сын Ивана Богдановича сообщал, что умер отец и что похороны через два дня, и что она может приехать проститься.

Я не знаю, можно ли остаться в живых после этого?! Бабушка жила ещё 20 лет, ожидая меня в гости, чтобы каждый раз снова и снова рассказать мне все эти истории её семьи. В сотый раз в деталях и ощущениях, до мурашек по коже она рассказывала и этот сон, и всё то, что предшествовало ему, что держало её в жизни на протяжении многих и многих лет. Она не умерла, она просто ушла, в какой-то момент убедившись, что я, её внучка, – полька с частицей немецких кровей, корнями своими уходящая в земли генетически памятной мне Украины, жизнью своей располовиненная между Казахстаном и Россией, – что я историю и судьбу моей бабушки и деда, не простую их дорогу, пройденную шаг в шаг, едино со всеми народами единой страны, постигла достаточно для того, чтобы понимать и помнить.

Об авторе:

Молодовская Валентина, (вместо биографии) родилась в Казахстане, там окончила школу, а в университете училась в России. Почти полвека живу на Урале. Абсолютно русская по ментальности, по жизни. И чувствую себя русской, хотя фамилия говорит сама за себя, – полька. Совсем немного есть и немецких кровей. Но ни в Германии, ни в Польше никогда не жила. Мои отец и мать родом из Украины, с Житомирщины. Их ещё детьми вывезли в Казахстан, куда вынужденным переселением в 1930-ых годах были сосланы их родители. Первым языком, на котором я научилась говорить, был украинский. Впрочем, нет. В чистом виде украинским его назвать нельзя. Это был своеобразный эсперанто, понятный всему населению моего родного села. Причудливая смесь русского, польского, немецкого, но в большей части всё же украинского языков. Задача его была одна, – чтобы люди, волею зигзагов истории оказавшиеся вместе на пространстве голой казахской степи, понимали друг друга. Людям надо было соединиться и выживать.

Я особенно часто вспоминаю судьбу моей семьи и перипетии жизни односельчан из моего далекого детства в связи с сегодняшними событиями в Украине и с нашим российским недоумением по поводу тех деформаций, которые произошли в умах части украинцев, готовых воевать сегодня с нами, ещё вчера считавшимися братьями по крови. Но мой текст не о войне. Я вместе с вами, мой вдумчивый Читатель, хочу сегодня вспомнить страницы единой новой истории народов Украины и России, отраженной в судьбах моих родных дедушек и бабушек, простых людей, ощутивших скрижали истории собственной кожей. Впрочем, всё в тексте.

А в не стирающейся детской памяти – несколько сёл, стоящих близко друг к другу посреди казахстанской степи, – Подлесное, Летовочное, Озёрное, Глубокое…

Такие не русские и не казахские названия. Украинские! Чтоб нить незримая связывала с оставленным на Украине куренем и не давала его позабыть. Издалека, ещё на подъезде по пыльной степной дороге к селу, можно было узнать эти жилища украинских переселенцев: по белоснежным стенам приземистых домиков, по чистым палисадникам с бархатцами и мальвами, по неизменным подсолнухам в огородах. И вокруг только степь ковыльная да редкие перелески. А чуть позже – целинные поля и огромные новые пашни! Комбайны, трактора, вереницы грузовых машин с зерном, запылённые лица мужчин, до ночи страдующих на земле, с которой они вынужденно породнились, но не держали на неё зла. Крепкие руки женщин, пахнущие свежевыпеченным хлебом и молоком, отчим домом, семьёй – родиной.

И не было выбора у нас, у детей украинских переселенцев, выросших в этих сёлах и разъехавшихся по разным дальним краям Казахстана или России, или любой другой страны, как любить и обихаживать землю, на которой живём, как украшать её подсолнухами и цветами, пахнущими детством. И было невозможно не узнавать по первым нотам напевные и нежные украинские мелодии, запавшие в душу с нашего казахстанского детства. И знать слова, и понимать язык с характерной буквой «г» и твёрдой «ч». И генетической памятью помнить и чувствовать Украину, как часть единого жизненного пространства твоей семьи, свободно, а в силу каких-то исторических моментов и не свободно, мигрировавшей по этой единой земле, именуемой Россией, Украиной, Казахстаном…

И болеть от того, что по чьей-то нелепой воле это пространство вместе с воздухом его, вместе с запахами спелой пшеницы и цветом вспаханных полей, разорвано и разделено. И к каждому украинцу, как, впрочем, и к казаху питать то особое тепло, которое связывает родственников и земляков. Переплетение географий, историй и судеб, (пусть и трагичное во многих своих ракурсах, но пережитое нашими дедами и отцами, перемолотое ими в хлеб и в будущее для своих детей), создало то единое пространство, на котором нам невозможно стать чужими, кто бы нас ни старался отделить друг от друга. Разве нет?

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: