Астраханские рассказы
Мост
В конце шестидесятых я окончил училище и был направлен на работу в Мостстрой. Наша бригада занималась покраской мостовых переходов. Мосты вообще красят редко, но долго. Чтобы покрасить целиком один большой мост, раньше требовалось не менее трех лет. Так было и со старым мостом через Волгу. В канун юбилейного для всей страны года нас кинули на ремонт и покраску этого моста, окончить работу по плану требовалось в кратчайшие сроки. Ремонтники еще не окончили свое дело, как уже мы, маляры, приступили к своему. Наша бригада занималась покраской нижней части моста. Это очень трудоемкая и опасная работа. Тебя, зацепив страховкой, подвешивают на «качели» и только два раза — перед обедом и в конце рабочего дня — поднимают наверх.
Для меня тогда, в самом начале, это было нечто вроде развлечения. Я иногда, как бы невзначай, капал краской на проходящие под мостом суда. За это баловство капитаны щедро «награждали» оглушающим ревом гудка. В эти моменты я смотрел на старого Евгеньича, болтавшегося на «качелях» рядом, который орал на меня, исказив лицо в жуткой гримасе. Из-за гудка я его, конечно же, не слышал, но смеялись все, кто видел это представление. Я понимал, что меня неминуемо в обед ожидает беседа с инженером по технике безопасности, но тогда я был молод, и это казалось совершенным пустяком.
Прежде чем начать покрытие, нужно убедиться в отсутствии коррозии, а если имеется наличие таковой — обработать ее, а уж после красить. Я хорошо помню, как однажды в разгар рабочего дня, зависнув в десятках метров над Волгой, увидел, что краска в одном месте «пустила пузырь». Сковырнув ее, я обомлел. На металле была грубо выгравирована надпись на немецком языке. Я снял рукавицу, потер пальцем холодный металл. «Гот мит унс», — прочитал негромко вслух, а потом быстро посмотрел по сторонам. Из рассказа своего отца-фронтовика я слышал, что такой девиз был на пряжке у немецких солдат, но почему здесь, в Астрахани… Слева метрах в пяти «висел» Олег, а справа, в тюбетейке из газеты на седой голове, кряхтел Евгеньич.
— Ты что-то хотел? — спросил меня он, поймав мой взгляд. Я растерялся и выпалил первое, что пришло на ум: краска, мол, заканчивается.
— Не замай, через час все равно обед! — ответил он. Этот час длился, кажется, вечность.
В обед, как и полагается, нас подняли. Обычно минут пять мы все просто сидим на земле, руками растираем ноги, так как за четыре часа невесомости те отказывались слушаться. Час обеда пролетел незаметно, и вот опять внизу Волга, в руках краска. У меня из головы не выходила надпись. Но с каждым часом я все дальше и дальше удалялся от своей находки. Бригадир нас сверху подгонял, кричал, что мы лентяи и бездельники и вечером не получим свою «зряплату». В ответ Олег кричал, что сегодня, как только получит зарплату, напьется и возьмет бюллетень на целый месяц. Слушая их перепалку, мы все смеялись, а бригадир стоял на мосту, обещал спуститься на «качели» и выдрать нас как сидоровых коз. Так завелось, что если зарплата выпадала на пятницу, то в этот день нас поднимали раньше, так как до шести вечера касса закрывалась, а деньги не могли храниться в выходные дни в конторе.
Нас, как и обещали, подняли на час раньше. Отстояв в очереди, я получил свои сорок три с копейками. На выходе из конторы ко мне подошел комсорг Толик и напомнил о комсомольском собрании после работы. Проторчав час с небольшим в «красном уголке», я двинулся в пивную в надежде, что хоть кто-нибудь там еще и остался из наших. В «Ромашке» народу было много. Завидев Евгеньича и прикупив пару кружек, я пристроился к нему.
— Привет, пропащая душа! Ты чё сегодня шуганый как будто, без обеда, да и сюда опоздал? Хотя лучше поздно, чем никогда! — произнес он и улыбнулся своей доброй и мягкой улыбкой. Я поставил пару своих кружек на высокий круглый стол. Тут Евгеньич достал из сумки бутылку водки и бухнул добрую порцию себе в кружку. — Тебе не наливаю, рано еще. А что пришел — правильно: традиции трудового человека надо чтить. Пятница, зарплата — имеешь право! — он торжественно похлопал меня по плечу.
Евгеньич — это первый человек, с которым я познакомился в бригаде. Отношения у нас с ним сразу сложились дружественные. Он часто делился со мной принесенным с собой обедом, да и полтинник, а то и трешку до аванса занимал. Он был простым рабочим, но имел авторитет не меньший, чем руководство. Про него ходили слухи, что, дескать, раньше был большим начальником где-то, потом проворовался или убил кого-то и теперь работает тут. Его многие называли «Отец», и он не обижался, а вот однажды кто-то назвал его «Дедом» и получил от него ведро с краской на голову. Он мог запросто послать куда подальше любого, от бригадира до прораба, отчего те его побаивались и иногда даже советовались. А на «качели» он спускался вместе с нами, потому что каждый раз доказывал, что еще есть порох в пороховницах, да и потому как нам, высотникам, платили немного больше.
Я, жадно испив половину кружки разбодяженного с водой и димедролом зелья, негромко произнес:
— Я, Евгеньич, это… давеча там, наверху, увидел надпись на немецком языке!
Евгеньич поставил кружку на столик и медленно посмотрел по сторонам. Мужики пили пиво и каждый трещал о своем, и до нас Евгеньичем им не было дела.
— Чё за надпись?
— «Гот мит унс». Бог с нами, значит! — ответил я.
— Сам знаю, не дурак, в школе тоже учился! Что видел, помалкивай, а то придем утром на работу, а тебя нет… А ты в это время далеко на Севере, лес лобзиком валишь. На вот лучше, махалку погрызи!
Он положил передо мной хвост сухой рыбы. Я отломил кусочек воблы и запил ее пивом.
— Евгеньич, а ты ведь что-то про это знаешь?
Евгеньич достал папиросы, выбил одну из пачки и прикурил. Через мгновение послышался окрик продавщицы:
— Евгеньич, ну сколько можно говорить: тут не курят, иди вон на улицу!
— А и правда, пойдем-ка со мной на улицу, там и курить можно, и ушей свободных меньше…
Взяв в руки недопитые кружки пива и сняв свои сумки с крючков, мы вышли на улицу, где также стояли столики, пустые по такой жарище. Разложив на столе остатки недоеденной рыбы, мы продолжили свой разговор.
— Ты, Сашок, вижу, парень смышленый, далеко пойдешь, если не остановят. Думаю, что тебе можно рассказать, хотя я не вижу в этом ничего такого… Ну, слушай.
Эта история началась в сорок третьем году, а вообще-то немного раньше, когда армия генерала Паулюса была окружена и сдалась под Сталинградом. Тысячи немецких военнопленных находились в фильтрационных лагерях. Сотни колонн двигались в разных направлениях по степным пыльным дорогам. Как правило, до места назначения доходил только каждый десятый, остальные оставались лежать вдоль дорог, так и не увидев свое арийское солнце.
Повезло тем, кого грузили в эшелоны и увозили в разные части необъятной страны восстанавливать разрушенное войной хозяйство. В основном это были специалисты, высококвалифицированные рабочие, инженеры, некогда служившие фатерланду.
Однажды летом сорок третьего в наш город на вокзал, в отстойник, пришли товарные вагоны с наглухо заколоченными окнами. Милиция, военные плотным кольцом окружили теплушки. Через некоторое время двери с лязгом открылись, и из вагонов потоком вылилась людская масса. Это были пленные солдаты, среди них были и немцы, и румыны, и австрийцы, венгры и даже итальянцы. Через некоторое время длинная серая змея ползла по городу в окружении вооруженной охраны и под лай овчарок. Пленные выглядели ужасно: выгоревшая от солнца, в пятнах крови и пота летняя полевая форма без каких-либо знаков различия и обожженные сорокаградусным морозом нордические лица. Колонна шла молча.
Горожане высыпали на улицу поглазеть на сверхлюдей. Многие видели немецких солдат впервые, для нетронутой войной Астрахани это было в диковинку. Женщины суровым взглядом окидывали каждое лицо проходящего, словно искали глазами того, кто безжалостно спустил курок, забрав у них отца, мужа, брата или сына. Они смотрели в глаза этим людям, и им ни сколько-нибудь не было страшно. Это наша земля, наша Родина, и никто сюда этих вояк не звал. Мальчишки, словно воробьи, кружились стайками; иногда, внезапно выскочив из подворотни, кидали камнями в немцев и снова растворялись в толпе зевак. Конвой шел молча, будто не замечая этих шалостей. И лишь овчарки, лениво перебирая лапами, высунув языки от нестерпимой жары, иногда подавали голос, и то, как казалось, для пущей важности их собачьего дела. Пленные, шаркая ногами, шли тихо, никто из них не переговаривался между собой. Уставшие и изможденные лица были опущены вниз. Возможно, от усталости, от голода, а скорее — от чувства вины за совершенные свои злодеяния.
Некоторых отправили подальше от города, остальных поселили в лагере военнопленных на «десятке». Пленные немцы возводили новые дома, строили дороги. Так шли месяцы, годы. В сорок шестом году из пленных стали формировать бригады на постройку железнодорожного моста через Волгу. В качестве контрибуции из Германии были привезены составные части моста, вот и потребовались специалисты, которым были знакомы привезенные в Астрахань инженерные устройства…
Евгеньич, допив остатки, вошел в пивную, а через мгновение вышел, держа в руке пару кружек.
— На, угощаю!
— А ты, Евгеньич, видел их в тот день?
— Эх, брат, я в это время брюхом свою борозду пропахивал от Волги до Вены. Когда война началась, я уже год как служил. Жил я тогда в Иркутске, охотником был знатным. Служил на границе. Как война началась, мы японца держали. А потом стало туго, нас и бросили в бой под Москвой. Через месяц меня ранило. Два месяца в госпитале, а потом снова передовая. Потом опять ранение, госпиталь… В свою часть я так и не попал. Победу встретил в Вене. До Иркутска и не доехал. А кто меня там ждал? Отца у меня не было, один брат погиб в сорок втором, второй сгинул в степях Украины. Мать от горя умерла. Нашел я медсестричку, которая меня, раненого, вытащила. С ней и остался в Воронеже. Там работал на заводе. Начинал простым рабочим, а через три года стал начальником смены. Своих в обиду не давал. Однажды пришел главный инженер и стал давить план, требовал работу в ночную смену, сверхурочные. Мои стали жаловаться, я к нему, он меня послал. Меня, солдата, какая-то тыловая крыса! Ну, я сгоряча ключом гаечным его и отоварил по голове. Директор хороший мужик оказался, тоже бывший фронтовик, шум не стал поднимать, с этим инженером потолковал, а потом говорит мне: давай-ка ты, мол, Евгеньич, вали с завода. Съест он тебя. Посидели с женой, подумали да и решили к ее тетке в Астрахань уехать. Вот так я тут и оказался. Это было в срок восьмом, кажется. А теткин муж, Григорий, работал на стройке, он меня к себе и устроил. Строили мы мост через Волгу, тот самый, который сейчас красим. Тогда был тоже предъюбилейный год. В сорок девятом был юбилей товарища Сталина, начальство должно было сдать мост в аккурат к юбилею…
Евгеньич отхлебнул пива, затянулся папиросой и закрыл глаза, то ли от удовольствия, то ли, может, просто погрузился в свое далекое прошлое. Потом, словно очнувшись, продолжил:
— Согнали пленных на «десятку» и стали достраивать мост. Я работал водителем начальника строительного треста и невольно был в курсе всех происходящих событий. Некоторые немцы в память о своем участии в строительстве ставили клейма на конструкциях, выбивали свои имена, знаки своих родов войск. Лагерная охрана боролась с этим, но кто уследит, что там делает человек в десятках метров над водой. Некоторые выбивали молотком и зубилом, но таких вычисляли быстро и потом жестоко наказывали, и только единицы могли выжечь сваркой, как в твоем случае. Потом, годы спустя, кто-то с проходящего под мостом судна в бинокль разглядел какую-то надпись. Была проведена проверка, и нашли сотни подобных! Их зачищали, шпаклевали, закрашивали. Ну, ты сам видел. Рано или поздно, все равно в этом месте «запузырит»…
— Слушай, Евгеньич, а они потом куда все делись?
— Кто, пленные? А бог их знает, многие вернулись на родину, некоторые остались и живут тут по сей день.
— Что, и женились, и семьи завели?
— Ну да. Нашего мужика-то побило, да и из их числа не все сволочи были. Уж кто-кто, а я их видел и на войне, в бою, да и тут сколько пообщался…
— А наши мужики как смотрели на то, что бабы с немцами гуляют, пусть даже с пленными?
— Экий ты шустрый малый, однако все ты хочешь знать! — улыбнулся старик. — С пленными не гуляли, потому как они в лагере жили, а вот случай я тебе один расскажу…
В лагере для военнопленных был разный народ. Еще в фильтрационном лагере отсеивали эсэсовцев, офицеров. Правда, нужно сказать, многих и здесь выявляли. При мне, помню, одного даже нашли. Ну так вот… был один немец. Как его фамилия, не помню, а звали его Хайнц. Был высокого роста, светловолосый, на левой стороне тела были рубцы от сильного ожога. В лагере была читальня, вот там он все свое свободное время проводил, изучал русский язык. В лагерь попал в сорок четвертом, и за четыре года уже мог сносно говорить по-русски. У начальства он был на хорошем счету. По документам Хайнц был сапером. В Вермахте саперы не только мины обезвреживали, но и выполняли все необходимые инженерные работы. Работал старательно, замечаний к нему не было. А вот слух ходил, что никакой он не сапер, а оберштурмфюрер СС, а левую сторону подпалил специально, чтобы скрыть татуировку эсэсовца подмышкой. Раз как-то был шмон, и нашли у него блокнот. Хайнц объяснил, что это записи для изучения русского языка. Переводчик посмотрел записи в блокноте и согласился с ним.
Был у нас такой парторг Загидуллин. Учитывая свою значимость, он мнил себя фигурой важной. Жил он неподалеку от лагеря. Загидуллин был небольшого роста, с редкими черными волосами и с небольшой залысиной на затылке, с солидным животом. Он все время ходил с желтым затертым портфелем, в белом костюме и коричневых туфлях с облупленными носами. Чем он занимался, никто не знал. У него был отдельный кабинет, большой серый сейф и черный телефон. Когда приезжал Константинов — начальник стройки или другое большое начальство, а бывало, какая-нибудь комиссия, он выбегал из здания конторы, услужливо открывая перед гостями двери. Лагерное руководство его недолюбливало, но терпело, так как работали все же вместе.
Однажды в лагере объявилась новая библиотекарша, а через некоторое время все узнали, что это жена парторга Загидуллина. Хайнц два раза в неделю ходил в библиотеку читать советские газеты. На его родине происходили большие изменения. Вся карта Германии была перекроена союзниками — странами-победителями. Из газет он узнал, что небольшие партии пленных отправляют домой. Настанет ли его час, и когда? Из газет он пытался почерпнуть больше информации о доме. Однако те земли, откуда он был родом, находились в протекторате американцев. Однажды, войдя в библиотеку, он увидел, что вместо Галины Петровны за столом сидит новая сотрудница. Увидев, что вошел военнопленный, девушка встала и произнесла. «Guten Tag. Daß ihr wünschen, zu durchlesen?» («Добрый день. Что вы желаете прочитать?»). Хайнц будто замер, услышав знакомый швабский диалект, а спустя некоторое время произнес:
— Со мной можно по-русски разговаривать.
Это обстоятельство приятно удивило новую библиотекаршу. Она вышла из-за стола и протянула руку незнакомцу.
— Мария Владимировна, — произнесла она.
Хайнц взял ее ладонь и сразу почувствовал ее тепло и мягкость. На вид Марии Владимировне было лет двадцать пять, а может, и меньше. Одета она была скромно. Узкая черная юбка и белоснежная кофта с жабо. Длинные белые, шикарные, пышные и немного завитые волосы роскошно ниспадали с плеч.
— Хайнц, — ответил он и нежно отпустил ее ладонь.
— Что будете читать?
— Если можно, свежие газеты за последние четыре дня.
Выложив пачку на стол, хозяйка библиотеки спросила:
— Вы что-то ищете конкретное?
— Нет, только интересуюсь общей обстановкой.
Взяв пачку газет, он сел за крайний стол и стал перелистывать страницу за страницей. В отличие от своих прежних посещений, сегодня он сидел дольше обычного. Иногда, перелистывая страницу, он как бы невзначай рассматривал библиотекаршу. Та сидела за столом и что-то писала. Она тоже иногда смотрела на Хайнца. Этот немец ей напоминал учителя немецкого языка из далекого школьного детства, в нем было что-то, отличающее его от других пленных в лагере. Хайнц был чисто выбрит, его рубашка была не только выстирана, но и аккуратно выглажена.
— Мы скоро закрываемся! — громко объявила Мария. В библиотеке, кроме Хайнца, из читателей никого не было. Он встал, аккуратно сложил газеты в стопку и передал их Марии.
— Можно я завтра приду?
— Конечно, можно!
— Ну, тогда до завтра, — улыбнулся Хайнц и вышел из комнаты.
Весь следующий день Хайнц только и ждал того момента, когда вновь пойдет в библиотеку. Вот он опять стоит у знакомой двери. Постояв немного, он постучался и вошел. Внутри никого, кроме Марии, не было.
— Добрый день. Что будете читать сегодня?
— Пушкина. Если можно.
Мария ушла и через некоторое время вынесла томик Пушкина. Держа книгу в руках, она спросила:
— Вы любите Пушкина?
Хайнц взял книгу руками с другой стороны, и его пальцы коснулись ладони Марии.
— «Я вас любил. Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем…» — процитировал он ей.
— «Но пусть она Вас больше не тревожит, я не хочу печалить Вас ничем», — ответила она на немецком.
— Браво! — воскликнул Хайнц.
Мария смутилась и отпустила книгу в его руки.
— Вам нравится русская литература? — спросила она.
— О да, за те годы, которые я провел в России, я прочитал много книг и понял, почему говорят, что русский язык — великий и могучий. А хотите, я вам свои почитаю?
— Свои?!
Хайнц сложил руки на груди и начал:
— Ночь! Луна на небе блещет, словно дьявольское око, ветер жалобней все свищет, звезды с неба смотрят робко. Где-то там, за горизонтом, белый парус плыл вдали. То ли прячется от ночи, то ль встречает корабли…
— И это вы!.. — восторженно произнесла Мария.
— Да, год назад написал.
— Как красиво!
В это время в библиотеку вошел один из рабочих. Мария твердым голосом спросила Хайнца:
— Вы книгу брать будете?
— Нет. Спасибо, в другой раз! — ответил он ей и, попрощавшись, вышел.
Прошел месяц. Хайнц теперь после работы всегда торопился в библиотеку, где проводил время до самого ее закрытия, иногда помогал Марии до ворот лагеря нести книги, которым она дома подклеивала выпавшие страницы.
Как-то раз Мария попросила мужа помочь организовать ей в лагере оркестр из числа военнопленных. Загидуллин подумал и решил, что это правильно, что показатель культурно-просветительской работы налицо. Через две недели в лагерь привезли пианино, два баяна, балалайки, и еще чего-то ненужного. Это был для Марии всего лишь предлог чаще видеться с Хайнцем. В разговоре с ним она узнала, что он играет на пианино. И вот теперь есть такая возможность чаще с ним общаться. Однажды она себя поймала на такой мысли, что общение с ним доставляет ей огромное удовольствие. Она давно не видела такого интересного человека. С раннего детства отец прививал ей любовь к искусству, музыке, литературе. Он был музыкантом в театре, а до революции — главным дирижером театра. Возможно, отсиживание в оркестровой яме спасло старого еврея от репрессий. Мать Марии была по происхождению немка, но это начиная с четырнадцатого года тщательно скрывалось. Работала она в гимназии, а затем в школе учителем немецкого языка. Она умерла еще до войны, и Мария жила с отцом. Загидуллин в то время работал в горкоме, проводил различные инспекции общественных учреждений. С отцом Марии он водил определенную дружбу, потому как старый еврей частенько доставал билеты на премьеры. Однажды появление Загидуллина в доме отца Марии предопределило ее дальнейшую судьбу. Несмотря на большую разницу в возрасте, отец Марии не был против ее брака с Загидуллиным. А спустя месяц после смерти отца она поняла, что это ее надежда выжить. Загидуллин ее устраивал, он не был мужланом, деньги у него водились, устроил Марию на работу. Ее тяготило всего одно: он не понимал ее тонкой душевной натуры, порой даже не о чем с ним было поговорить. И тут появился голубоглазый светловолосый Хайнц… Да, она влюбилась в него, но как она может его любить, он же враг, фашист! Она еще раз недавно перечитала «Сорок первый» Лавренева и понимает, что поступает неправильно. Но чувства, как прикажешь им?..
Оркестр собрался из пяти человек. Три балалайки, гармонь, баян и аккордеон. Хайнц помогал Марии в составлении репертуара, настраивал инструменты. А после того, как все расходились, удивлял ее своей игрой на пианино.
Как-то в один из вечеров внезапно по всему лагерю погас свет. В это время Хайнц находился в библиотеке.
— Хайнц, — послышался голос Марии из темноты.
— Да, Мария… — ответил он ей.
— Хайнц, мне страшно!
В это время сильные руки немца прижали хрупкое тело девушки себе. Хайнц стал целовать ее, прижимая все сильнее и сильнее.
— Хайнц, не отпускай меня!..
Лето, окончившееся в конце октября, пролетело незаметно. Наступили длинные осенние дни, с тяжелым туманом и заунывным дождем. О том, что Хайнц из Швабии, не знал никто. По документам он был из Дрездена. К празднику Великого Октября была сформирована группа немцев, родина которых в Восточной Германии. В эту группу попал и Хайнц. Узнав об этом, Мария сильно огорчилась, ведь она могла навсегда потерять единственного любимого человека.
Однажды Загидуллин уехал в округ, в Сталинград. В сером ЗИМе на переднем сиденье сидел Сорокин, начальник особого отдела. На заднем, среди разбросанных папок с планами и отчетами, трясся Загидуллин, держа подмышкой свой желтый портфель. Неожиданно к нему повернулся Сорокин:
— А что, парторг, не боишься свою молодую жену оставлять одну? А может, сейчас, в это время, ее кто-то пользует? А?
Загидуллин, не ожидавший такого, просто оторопел.
— Да что вы такое говорите, товарищ Сорокин! Мария че-честная и п-порядочная жена! — Загидуллин от волнения начал заикаться.
— А ты вот это видел? — с этими словами Сорокин откуда-то достал пачку рукописных листов. — Смотри, сколько «шкурок»!
Он ткнул пачку в испуганное лицо парторга. Загидуллин пытался в темноте разобрать чей-то корявый подчерк. В этих доносах на имя начальника лагеря сообщалось о том, что жена парторга Загидуллина открыто встречается с немецким пленным.
— Это все наговоры! — визжал Загидуллин.
— Ты везешь доклады про художественную самодеятельность, а мне ответ держать, как такое допустил, чтобы жена парторга с эсэсовцем шуры-муры наводила! Знаешь, чем это пахнет! — заорал в ответ Сорокин, притянув его за ворот плаща.
Загидуллин вырвался:
— Остановите машину! Мне надо обратно!
— Ну-ну, — усмехнулся Сорокин, а потом властно бросил водителю: — Разворачивай!..
Загидуллин тихо вошел в свою квартиру. Кровать была разобрана, Марии дома не было. «Значит, это правда!» — злая мысль словно обожгла его. Парторг выбежал из квартиры и направился в лагерь. Войдя в барак военнопленных, он сразу нашел кровать Хайнца.
— Эй, вставай! Ком, ком! — бормотал он, боясь разбудить остальных, и показывал своим толстым указательным пальцем на входную дверь. Хайнц, надев брюки и накинув китель, вышел на улицу. Моросил дождь. На улице, подняв капюшон от плаща, ожидал его Загидуллин.
— Что случилось? — спросил Хайнц.
Загидуллин после недолгого молчания ответил:
— Давай скорее за мной!
Они прошли через проходную конторы, вышли на стройплощадку. Зайдя за высокий забор и спустившись с насыпи, Загидуллин остановился.
— Слушай, ты, фриц, я тебя в порошок сотру! — шипел он.
— Я вас не понимаю!
— А с чужой женой спать ферштейн, сволочь! — он ударил кулаком Хайнца в лицо. Немец попытался увернуться. Но все же удар пришелся ему в бровь.
— Я с чужой женой не сплю! Она меня любит, меня, и только! Это ты спишь с моей женщиной! — Хайнц схватил Загидуллина за рукав и резко отшвырнул его в сторону. Тот не удержался и упал в грязь. Немец вытер рукавом рассеченную бровь, развернулся и направился прочь.
— Стой! — крикнул Загидуллин. Но противник, не слушая его, стал подниматься по насыпи. Парторг сидел на коленях в грязи и шарил руками по карманам. Нащупав пистолет, вытащил его и направил в сторону уходящего от него немца: — Ну, сволочь фашистская, смотри!
В темноте из дула пистолета вырвались две короткие вспышки. Хайнц на мгновение остановился, а потом рухнул на землю. А еще через несколько секунд его мертвое тело скатилось к ногам парторга. Загидуллин быстро спрятал в карман плаща пистолет. Оглядевшись, он схватил тело пленного за ноги и поволок его к гнезду опоры. Подтащив к краю, он столкнул его ногой в глубокую яму.
Через пять минут Загидуллин стоял под окнами библиотеки. В ее окне горел свет. Заглянув в окно, он увидел, что его жена, положив руки под голову, спит, сидя за рабочим столом. Он тихо открыл дверь, но та предательски скрипнула.
Мария подняла голову:
— Хайнц? Прошу, не пугай меня!
Неожиданно из дверного проема в полумраке показалось лицо ее мужа. Мария прибавила огня в керосиновой лампе. Муж стоял перед ней с грязным лицом, в испачканном глиной плаще.
— Что, не ждала? Значит, это правда? Про немца твоего, а?
Мария закрыла лицо руками.
— Ты знаешь, что теперь будет? Допросы, расследования! Позор на всю жизнь!
Мария взяла его за рукав плаща и тихо произнесла:
— Отпусти меня, прошу! — она опустилась на колени и зарыдала.
— Отпустить? Тебя? С кем… с этим немцем? С этим гадом?
Загидуллин сел на стул и оскалился.
— Хочешь к нему? Прямо сейчас? Пожалуйста! — зловещий план расправы с неверной возник в голове парторга мгновенно. Он схватил ее за руку и прошипел ей в ухо: — Ну пошли, пошли со мной!
Мария, не успев накинуть что-то поверх легкого платья, выбежала из библиотеки, ведомая своим мужем куда-то в темноту. Преодолевая лужи и липкую грязь, они наконец добрались до котлована, в который совсем недавно было сброшено тело убитого немца.
— Ты хотела видеть Хайнца? Так смотри, вот он!
Мария подошла к краю ямы. В свете луны на дне увидела бездыханное тело. Она упала на колени и зарыдала.
В это время из темноты вышел начальник особого отдела Сорокин.
— Сорокин, это ты? — испугался парторг. Тот подошел ближе.
— Разбираетесь? Ну-ну, мешать не буду! — сказал он и сделал вид, будто собрался уходить.
— Нет, стой! — крикнул Загидуллин. — Мария, скажи, что это не так, ну скажи ему, прошу тебя!
Но Мария молчала.
— Завтра ко мне на допрос! — Сорокин двинулся к насыпи.
Неожиданно он услышал за спиной выстрел, потом еще один. Обернувшись, он увидел, как Мария стоит на краю котлована. Она хватала ртом воздух, большие карие глаза смотрели в небо, откуда падали капли дождя и хлестали ее красивое и уже спокойное лицо…
— Прости меня! — кричал Загидуллин. — Прости меня, Мария!
Он отпустил ее руку, и шум дождя заглушил звук удара ее тела о дно глубокой ямы. Сорокин вновь спустился вниз.
— Ну, что, Николай Иванович, я искупил свою вину? — спросил парторг особиста. — Завтра рано утром завезут бетон. Думаю, утром в тумане, в темноте никто не заметит, что на дне два тела.
— А ты проверил, она точно мертва?
Загидуллин подошел к краю ямы. Последнее, что он увидел в этой жизни, была яркая вспышка…
— Ну вот, нет человека — нет проблемы! — Сорокин спокойно спрятал пистолет в карман шинели. После этого он старательно скинул в яму щиты опалубки и куски рубероида и, убедившись, что сверху тел не видно, вновь растворился в темноте…
Вот и вся история.
Евгеньич выпил остатки пива и поставил кружку на стол.
— Слушай, я думаю, что это так просто не окончилось. Как это так — пропал парторг, его жена, немец, и никто не стал искать?
— Оно-то так. Но особист был настолько хитер, что все обставил красиво. Парторг уехал с ним в Сталинград, но никто не видел, как он вернулся с ним обратно в лагерь. Все подумали, что он возвращался обратно и стал жертвой бандитов, орудовавших в то время на дорогах. Его искали, но так и не нашли. А жена, что жена… была и нет. Ее тоже, кажется, искали, но кто-то пустил слух, что она сбежала с каким-то летчиком в Пятигорск, а через две недели появилась новая библиотекарша. Что касается пленного, думаю, особист принял все меры к тому, чтобы его посчитали умершим. Знаешь, сколько их лежит на Старом русском кладбище? Возможно, кто-то и лежит под его именем. Наутро пришли машины с бетоном, и рабочие залили котлован, а потом и поставили опору под мост.
С той поры прошло много лет, от лагеря не осталось и следа, все пленные и вертухаи растворились во времени жизни, и только рассказывают, когда через мост идет груженый товарный состав, в одной из опор слышен человеческий стон. А еще до сих пор некоторые суда замедляют ход перед мостом, думаю, кто-то пытается в бинокль найти и рассмотреть надписи, сделанные много лет назад…
Таинственное письмо
В районе старейшего Астраханского рынка Большие Исады располагается средняя школа номер пять. Во время войны здесь находился госпиталь. Одну из медсестер в этом госпитале звали Машей. Девушке было всего девятнадцать лет, она недавно окончила школу и сразу пошла на курсы медсестер.
Бои тогда шли ожесточенные. В один из дней было привезено много раненых солдат и офицеров. Среди них особенно выделялся молодой лейтенант. В ходе вражеской атаки он был ранен осколком в грудь и доставлен в госпиталь по Волге, на барже. Придя в сознание после операции, он увидел Машу, которая сидела возле него и аккуратно вытирала его лицо холодной салфеткой. Лейтенант взял тонкую ладошку девушки и поднес к своим сухим губам. Они посмотрели друг на друга, и девушка в ответ ему улыбнулась, погладив лейтенанта по голове.
Вскоре лейтенант пошел на поправку. Его дружба с Машей продолжалась. Однажды, посмотрев в окно, лейтенант увидел ее, одиноко сидящую перед входом в госпиталь. Он с трудом спустился вниз и подошел к медсестре. Девушка, завидев его, стесняясь, поправила косынку.
— Здравствуйте, Машенька! — с трудом произнес лейтенант.
— Здравствуйте. Я тут машину с ранеными ожидаю, — стала оправдываться девушка.
Не обращая внимания на ее слова, раненый продолжал:
— Маша, мне необходимо срочно с вами поговорить.
— О чем? — спросила медсестра, посмотрев ему в глаза.
— Знаете, Маша, можно я попрошу вас?..
— О какой просьбе вы говорите?
— Понимаете, Машенька… Сегодня ночью я умру…
— Нет! Что вы! Вы не умрете, — прервала его взволнованная медсестра.
— Не перебивайте меня, прошу вас! Я знаю, что сегодня ночью умру. Вот вам адрес моей матери, пожалуйста, отправьте ей письмо и сообщите, что я… — офицер на секунду задумался. — …пропал без вести. Кроме матери, у меня никого нет. Она живет в Минске, сейчас там немцы и письма туда не дойдут, я знаю. Но, Маша, поверьте мне: через два года мы освободим и Белоруссию, и всю нашу страну от немцев. Вот тогда и отправьте ей это письмо. Договорились?
Лейтенант достал из кармана белый конверт и передал его девушке. Маша не хотела его брать, как бы предчувствуя что-то, но лейтенант настаивал:
— Я знаю, что это все вам кажется нелепым, но я уверяю вас, что все будет хорошо! Дайте свои ладони…
Девушка нерешительно протянула лейтенанту свои руки. Он взял ладони медсестры и прижал их к своим глазам. Через минуту он разжал свои руки и освободил ладони девушки.
— Маша, — твердо произнес лейтенант, — для вас война закончится через полтора года. Вы выйдете замуж и будете счастливы. У вас будут детки: мальчики — двойня и одна девочка. Муж ваш будет военный, и вскоре после войны вы уедете с ним жить в Москву. Проживете с ним долго и счастливо. Маша, очень прошу вас отправить мое письмо. Если вы не сделаете этого, в вашей жизни начнутся перемены. Ваш муж погибнет! Один из сыновей попадет в очень неприятную историю, и его будет ждать тюрьма, где он умрет! Второй сын уедет далеко и забудет про вас навсегда! Но и это еще не все. Ваша дочь заболеет… и тоже покинет вас…
— Да что вы говорите такое?! — Маша вскочила со скамейки. — О чем это вы?!
— У меня мало времени, Машенька! Сохраните, пожалуйста, мое письмо и через полтора года, запомните — полтора года, отправьте его адресату… — лейтенант обессиленно опустил голову.
Мария подумала, что лейтенант бредит, но все же взяла письмо и, не рассматривая, положила в карман своего халата.
Вскоре прибыла машина с ранеными бойцами. Маша вышла им навстречу, готовясь принять носилки. Из госпиталя выбежали и стали суетиться медсестры и санитары. Лейтенант в это время тихо ушел.
Утром девушка пришла в госпиталь очень рано.
— Ну как, Лидия Гавриловна, прошла ночь? — обратилась она к ночной сиделке, надевая белый халат.
Ночная дежурная повернулась в сторону девушки, сняла очки и грустно произнесла:
— Лейтенантик твой.… Умер сегодня ночью.
— Как умер… — Маша присела на кушетку.
— Доктор сказал, что в нем еще один осколок был, у сердца, не углядели его. Он-то его и сгубил. Ты, Мария, брось расстраиваться! Нам расстраиваться нельзя! Сколько той войны еще? На всех слез не наберешься! — пожилая женщина крепко прижимала к себе рыдающую девушку.
Вскоре медсестра вышла из кабинета и приступила к своей работе. Но голубые глаза и белокурые волосы лейтенанта стояли перед ее глазами еще очень долго. То и дело Маша нащупывала в кармане письмо лейтенанта. «Не забыть бы его отправить!» — думала она.
Прошло два месяца. Раненых стали привозить еще больше. Каждый день повторялось все сначала. Смерть, кровь, перевязки, ночные дежурства… Так прошло еще полгода, и вскоре Маша забыла лейтенанта.
Однажды в госпиталь привезли раненого солдата. Покалеченную руку спасли, но его комиссовали. За время лечения Маша сблизилась с ним. После выписки он остался в Астрахани, и его взяли на работу в милицию. Вскоре они поженились, и через год у них родилась двойня — два мальчика. Петр и Павел.
Однажды, сидя у окна родильного отделения, Маша вдруг вспомнила лейтенанта и его письмо. Но она никак не могла припомнить, куда она его положила. Через несколько дней ее выписали. Радость семейного счастья переполняла ее сердце. Как-то вечером она снова вспомнила и стала искать пропавшее письмо, но так и не нашла. Оправдывая себя, Мария подумала, что все, что ей сказал лейтенант, — просто бред.
Вскоре закончилась война. Машиного мужа перевели на повышение — работать в Москву. Через год у них родилась дочь. Но вскоре при задержании опасного преступника муж Маши погиб…
Прошло сорок дней с момента его гибели, и в эту ночь ей приснился лейтенант. Он был все так же молод и красив. Он смотрел Маше в глаза и молчал. Молодая женщина во сне плакала и кричала: «Я не помню, где письмо! Прости меня, пожалуйста! Прости!» Потом она резко проснулась. Включила свет. Ее дети тихо посапывали. «Неужели он говорил правду?» — Мария стала перебирать в голове произошедшие в ее жизни события: смерть лейтенанта, замужество, рождение двойни, переезд в Москву, появление дочки и… смерть мужа. «Что же следующее?.. — она посмотрела на сыновей. Мальчики спали. — Не может быть! Ни за что!»
Продав квартиру в Москве, женщина с детьми вернулась в Астрахань. Прошло пятнадцать лет, но она так больше и не вышла замуж. Мальчики выросли и ушли в армию, дочь училась в старшей школе.
В один из вечеров в окно дома постучали, Мария Петровна открыла дверь. На пороге стоял один из ее сыновей. Она знала, что они оба должны были вернуться из армии, но сегодня почему-то не ждала.
— Петенька! — бросилась она к сыну. — А где Павлушка?
— Тут такое дело, мать… В общем, он сразу из части уехал на целину, по комсомольской путевке, — ответил Петр.
— Как же так, Петенька? — всплакнула мать. — Он даже домой не заехал?
— Нас, в общем, агитировали, и многие ребята поехали, в том числе и Пашка, — сухо ответил сын.
— Ну, что же ты стоишь! Проходи, садись, сейчас Таня придет, — причитала Мария. — Отмечать будем!..
Прошел год. В жизни Марии Петровны не происходило изменений. Правда, от сына Павла писем так и не было, ни одного. Она думала, что сын забыл про нее, и это очень ее расстраивало.
Однажды в полдень в дом пришли сотрудники милиции и поинтересовались, где ее сын Петр.
— Утром на работу ушел, а сейчас я не знаю, где он, — занервничала мать. — А что случилось?..
Побеседовав с женщиной, милиционеры ушли. Как оказалось впоследствии, ее сын Петр был причастен к ряду страшных преступлений в городе. Он был пойман, осужден и приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение.
Ночами женщина плакала, вспоминая потерянных сыновей. Ее дочь Татьяна в то время уже окончила школу и работала ветврачом. В один из февральских дней она уехала в степь на чабанскую точку, осматривать новорожденных телят. Там девушка заболела воспалением легких, а через некоторое время тихо, не приходя в себя, скончалась в районной больнице.
Мария долго не могла смириться с ударами судьбы. Однажды вечером, перебирая старые вещи, она случайно наткнулась на потерянное письмо. Оно лежало меж страниц старого фотоальбома ее матери. Она не могла его спутать, это было то самое письмо лейтенанта. Долгое время бывшая медсестра искала его, порой письмо снилось ей, но, видно, по воле судьбы она не могла найти его раньше. Мария повертела его в руках. К удивлению, письмо было адресовано ей — на конверте стоял астраханский адрес. Женщина быстро открыла письмо и стала читать:
«Здравствуй, милая Маша! Как и сказал, я покинул тебя этой ночью. Знаю, ты мне не поверила, как не поверила и во все остальное, что я тебе говорил. Если бы ты отправила это письмо, то не случилось бы всего того, что я и предвещал… но, увы, Маша, ты достала мое письмо из маминого фотоальбома. Ты выбрала другой путь. Письмо ты не отправила. Вернуть что-то уже поздно… Прощай!»
В порыве гнева Мария бросила письмо на пол. Она упала и стала бить руками по полу, затем раскидывать по квартире вещи, разбивать посуду и смахивать все содержимое с полок. Через час в ее квартире царил хаос. На раздававшийся в квартире крик и звон битого стекла прибежали соседи. Несчастная женщина достала нож и хотела свести счеты с жизнью. Ей помешали. Приехали санитары и, скрутив бедную женщину, отвезли в психиатрическую клинику. Возможно, и сейчас пожилая Мария Петровна Сычева находится там и с горечью сожалеет о своем поступке…
Таинственный незнакомец
Издавна город Астрахань разделен на несколько частей водными каналами, за что местные жители иногда называют его второй Венецией. Раньше эти каналы были судоходными, сотни рыбацких лодок швартовались здесь днем и ночью. Тонны рыбы перекладывали с них на подводы и увозили к рыбным рынкам города. Некоторые берега заросли камышом, их украшали толстокорые ветвистые ивы, склонявшиеся до самой воды.
Летом, в начале июня, когда часто идут проливные дожди, почти никто из астраханцев не выходит из дому, и лишь нечастые прохожие изредка пробегают, укрываясь от дождя зонтами, да пролетки со скрипом проносятся мимо, высоко разбрызгивая воду из луж.
Однажды после такого проливного дождя, который шел почти трое суток, жители окрестностей увидели, что на берегу канала стоит прекрасный дом с мезонином. У «местных» сразу возникли вопросы: «Как это могло быть, и кто его построил? Кто является хозяином этого прекрасного дома?» Но очевидных ответов не было…
Утром в полицейской управе было неспокойно, в коридоре толпился народ. У самых дверей громко причитала бабка с мертвым гусем, возле нее истерично плакала дама в белой шляпке. В углу стояли два молодых человека, по внешнему виду которых было понятно, что недавно им задали хорошей трепки. На пороге стояли три крестьянки в сарафанах из грубой ткани. Они грызли семечки и о чем-то тихо сплетничали.
Полицмейстер Жихарев соскочил с двуколки и быстрым шагом направился в управу. Своей сильной рукой он тащил за ухо какого-то мальчишку. Последний уже не орал, чувствуя, что это бесполезно, и покорно следовал за обидчиком.
Завидев Жихарева, народ всполошился. Когда он проходил по коридору, люди что-то громко объясняли ему, плакали и возмущались.
— А ну, кончай галдеть! — выкрикнул полицмейстер и втолкнул в кабинет задержанного пацана.
Войдя внутрь, Жихарев сел на стул. Юный преступник стоял рядом и тихо плакал.
— Ну-с, милок, рассказывай! — грозно сказал полицмейстер.
— Что говорить-то? — захныкал мальчик.
— А то ты не знаешь? Где твои дружки беспризорные, Колька Хряк и Санька Дринь?
— Не знаю, — всхлипывал малой.
— Как это не знаешь, а на лодке кто с тобой был? — напирал Жихарев.
— Я… Мы…. Ну, я только подвез их, — путаясь в словах, ответил напуганный пацан. — И высадил на берег у нового дома!
— Ты знаешь, куда они потом пошли?
— Не знаю, дяденька Жихарев, ну взаправду не знаю! — мальчишка утирал слезы.
Жихарев снял фуражку и вытер выступивший на лысой голове пот. Вот уже третий день, как пропали два мальчика — Коля Морозов по кличке «Хряк» и Саша Дринев, известный как «Дринь». Их поиски не давали никаких результатов. Кто-то в участке предположил, что они катались на лодке и, может быть, перевернулись и утонули. Версию проверяли, дважды прочесывали канал — безрезультатно…
Но не тут-то было — через два дня после их пропажи у купца Шевелева потерялась дочь Аня, семи лет от роду, а вот вчера бесследно исчез сын почтальона Леонтьева — шестилетний Андрей. «Это неспроста, — думал Жихарев. — Что-то тут не так!»
Его размышления прервал кассир артели «Нарыкин и сыновья»:
— Господин Жихарев! Господин Жихарев! — закричал он, протиснувшись в кабинет.
— Ну, что там еще? — раздраженно произнес толстый полицмейстер.
— Господин полицмейстер! Извольте доложить? — произнес взволнованный кассир и косо посмотрел на пацана. Босой хулиган стоял с оттопыренным красным ухом и грязными кулаками натирал мокрые от слез глаза. Полицмейстер и кассир переглянулись.
— Ну, давай быстрее, чего там у тебя? Опять небось собака укусила за срамное место?
Услышав это, мальчишка громко рассмеялся своим черным от тутовника ртом.
— А ты чего лыбишься, а ну, бегом к матери! — прикрикнул Жихарев, отвесив малому подзатыльник. Тот подтянул штаны и выбежал прочь.
— Господин Жихарев, там, на канале, за ночь вырос дом, — удивленно сказал кассир.
— Что значит — вырос за ночь? Он что, гриб, что ли? — полицмейстер достал пригоршню семечек из верхней полки стола.
— Так вот и я говорю — не гриб! А вырос! — не унимался его собеседник.
— Да слышал я уже… — Жихарев задумчиво посмотрел в окно. — Вот и пацан тоже сейчас про него говорил. Надо проверить!
Через полчаса делегация во главе с полицмейстером важно направлялась к дому с мезонином. Дом «вырос» на самом берегу канала. Он был деревянный, с резными вставками и мозаикой. На окнах были резные решетки в восточном стиле. Тяжелые багровые шторы закрывали окна от постороннего взгляда.
Дернув звонок на двери, полицмейстер немного отступил назад. Через некоторое время дверь открыла красивая девушка в полупрозрачной тунике. Обалдевший Жихарев хотел было спросить ее, но девушка, улыбнувшись, поклонилась и молча, грациозным движением руки, пригласила его в дом. Полицмейстер осторожно переступил через порог. Его спутники остались снаружи. Пройдя немного вперед вслед за восточной красавицей, он увидел перед собой человека, сидящего в массивном кресле, украшенном восточным орнаментом и иноземной росписью. Гость только открыл рот, чтобы поздороваться, но сидящий человек опередил его:
— Господин Жихарев? Не так ли? Здравствуйте… — произнес он без акцента.
Поправив саблю, слуга закона прошел на середину комнаты и представился. При этом он разглядел, что в кресле сидел мужчина лет пятидесяти. Смуглокожий. Тоненькие усики, шелковый халат с толстым воротником и зелено-красная чалма на голове напоминали Жихареву факира, увиденного однажды в цирковом балагане.
— С кем изволю говорить, сударь? — обратился к незнакомцу полицмейстер.
— Вам будет сложно запомнить мое полное имя, поэтому зовите меня просто Абу-аль-Рахим и присаживайтесь, наконец, — гость позволил полицмейстеру сесть.
Жихарев опустился в кресло напротив.
— Я догадываюсь, с какой целью вы пришли ко мне. Вы хотите знать, кто и когда построил этот дом? И кто его хозяин? Отвечу вам сразу: его построили мои слуги. Их сейчас нет, они намедни отбыли в Индию. Я же, его хозяин, простой купец, остался в Астрахани по делам торговой компании. Наш товар — хороший индийский чай!
После этих слов очаровательная восточная девушка внесла на подносе кувшин и две чашечки. Поставив поднос на маленький столик, она аккуратно разлила по чашечкам содержимое кувшина. По комнате разнесся приятный запах экзотических фруктов.
— Попробуйте, это особенный и очень вкусный чай, — предложил незнакомец.
— Отчего же не попробовать! Конечно, попробую, — гость потянулся за чашкой.
Отхлебнув глоток, полицмейстер почувствовал небольшое головокружение и легкость во всем теле. Заметив это, «факир» одобрительно покачал головой:
— Я же говорил, отменный чай! — и тут же добавил: — У вас есть еще вопросы?..
Так и не задав ни одного, Жихарев встал, поправил белый мундир и направился к выходу. Подойдя к двери, он обернулся и, не контролируя себя, громко произнес:
— И чтоб без фокусов у меня тут!
За его спиной раздался громкий смех хозяина дома.
Выйдя на улицу, Жихарев сразу остановился. Глова его гудела. Мысли путались. Он с усилием двинулся вперед. Толпа, стоявшая на улице, расступилась, пропуская проходящего полицмейстера.
Вечером того же дня Митя Солдатов сидел на берегу Волги и рассказывал о своих приключениях в полицейской управе. Вокруг стояли ребята и слушали, с завистью посматривая на красное ухо «героя».
Стало темнеть. Красное солнце уже наполовину ушло за горизонт. Яркие его лучи вместе с волнами прибивались к берегу. Над рекой с криком летала большая чайка, изредка камнем падая вниз, за мальком. Рыбаки швартовали свои суденышки к берегу.
— А что, ребята, давайте махнем к новому дому, посмотрим, кто там живет? — предложил Митька. — Ну, что, айда?
Через некоторое время горстка ребят тихо подкралась к нужному месту.
— Ну и окна! Что так высоко? — недовольно произнес мальчишеский голос в темноте.
— Тихо, не бухти, — прервал его другой.
Ребята обошли дом по кругу. Кроме двери, другого входа не было.
— А ну, Колян, подкинь меня на закорки, — тихо приказал Митя.
Коля из ребят был самым старшим, и к тому же выше других на две головы. Посадив Митьку на шею, он начал приподниматься. Вот глаза Митьки достигли окна… Он заглянул внутрь. В доме был полумрак. Только из одной комнаты сбоку бил свет.
— Колька, опусти меня землю, — попросил Митька, а когда слез пояснил: — Айда за мной, ребята, вот в это окно надо глянуть, из него свет падает.
Ребята прошли несколько метров, и Митька снова оказался на шее старшего товарища.
Окно было зашторено плотными занавесками. Однако мальчик нашел небольшую щелку и, держась руками за решетку, стал разглядывать комнату. Ее освещали свечи, стоявшие на полу. Посреди комнаты стоял стол. Митя не видел всего происходящего, но мог разглядеть небольшую часть стола, на которой лежал человек, вернее, только его видимая часть — от колен и до ступней. Вокруг него ходил другой. Это был мужчина, одетый в черный балахон. Он медленно перемещался вокруг стола и в руках держал черную книгу. По движущимся на стене теням Митька понял, что в комнате находится еще кто-то, на стене отражалась тень значительно больших размеров, чем человек с книгой. Она была высокой, с длинными руками до пола…
Внезапно мальчик осознал, что увиденные им на столе ноги принадлежат ребенку, который, по всей вероятности, был привязан…
Вдруг Митя увидел, что в руке человека в балахоне блеснул кинжал, которым он несколько раз ударил тело, лежащее на столе. На противоположную от окна стену брызнула кровь и тут же впиталась без следа. Ужасная тень в это время начала расти. Ребенок на столе стал судорожно биться.
Митька оттолкнулся руками от решетки, упал с Колькиной шеи и с криком бросился наутек. Его дружки, почувствовав что-то неладное, помчались вслед за товарищем. Митька бежал по улице и не мог поверить в происходящее. Пробегая мимо трактира, он увидел стоящих на улице мужиков. Подбежав к ним, он закричал:
— Там… там! — ему не хватало воздуха. — Там ребенка зарезали! В новом доме! Там на стене тень ужасная!..
Подвыпившие мужики не совсем понимали, о чем речь, и молча продолжали стоять у фонарного столба. В это время подбежали остальные ребята. Они только сейчас догнали своего друга, который не преставая орал:
— Дяденьки, там, в новом доме, ребенка убили! Ножом зарезали! Я все видел!
В это время на крик мальчика из трактира выскочили остальные посетители заведения. Толпа быстро возбудилась. Послышались недовольные крики.
— Давай к дому! — послышался чей-то вопль. — Сейчас разберемся!
Через несколько минут озверевшая толпа пыталась ворваться в дом и разобраться с его хозяевами. Но тяжелая дубовая дверь прочно защищала его от непрошеных гостей. Не сумев попасть внутрь, люди подперли входную дверь лодочным веслом. В окна полетели булыжники и горящие смоляные палки. Через пару минут весь дом полыхал в огне. К утру от него не осталось и следа. Только пепел и металлические решетки с восточными узорами напоминали о странном жилище. По пепелищу ходил полицмейстер Жихарев и, вздыхая, утирал потную лысину.
Как сообщали очевидцы, во время происшествия в доме было тихо. И даже когда дом горел, никто из присутствующих не услышал криков о помощи. Пропавших детей тоже не нашли. А спустя много лет на месте загадочного дома… был построен Астраханский планетарий. Удивительно то, что только в этом месте из канала в жаркие летние дни выползают погреться на солнышке ядовитые змеи…
