Отрывок из романа «Дыхание жизни»
(Действие происходит в Нью-Йорке осенью 1941 года)
Тяжёлые мысли и вызванные ими видения настолько одолели Йосэфа, что о приближении ночи поэт думал со страхом и предпочитал постели рабочий стол. Джуди с тревогой наблюдала за ним. Она уговаривала себя, что беспокойство за оставшуюся в Латвии семью является причиной бессонницы мужа, и в то же время не сомневалась, что есть ещё одна, самая главная причина. Тонкая и чувствительная, Джуди жалела Йосэфа, но считала, что отношения необходимо выяснить. Ничто не должно стоять между ними. И неизвестную женщину, прежнюю любовь Йосэфа, ей тоже было жаль. Как и Йосэф, Джуди видела гибельную участь европейских евреев, но перед ней вставали не окрашенные в цвета мрачного поэтического вдохновения, достойные Данте картины, а потрясающие однообразием и монотонностью чёрно-белые, как в кинохронике, кадры страданий. Роковое бессилие её народа открылось Джуди во всей своей трагической предсказуемости и неизбежности. Значит, всё было напрасно? Вся их борьба, вся агитация, в Польше, в Литве, в других местах? И полные страшного предчувствия – нет, не предчувствия – уверенности призывы Жаботинского1, надорвавшего сердце, пытаясь предостеречь евреев, стараясь преодолеть их вековую глухоту, их страшную, губительною пассивность.
А с другой стороны, – снова и снова возвращалась к болезненной теме Джуди, – даже если бы эти людские массы поднялись, куда бы они двинулись? Ведь Страна Израиля закрыта для народа Израиля, Иудея закрыта для иудеев. И кто это сделал? Англичане! Те самые англичане, с которыми не хотел вступать в конфликт Жаботинский, полагая что в начавшейся войне интересы сионизма и Британии совпадают или, по крайней мере, не противоречат друг другу. Оказывается – противоречат! Так на что же рассчитывал её кумир и учитель? Разве не крайней степенью отчаяния было вызвано его обращение к трёхмиллионному еврейскому населению Польши образовать гигантскую колонну и двигаться на юг, к морю? И колонну эту собирался возглавить он сам. Неужели, по мнению Жаботинского, все преграды должны были рухнуть от одного только вида возвращающихся в свою страну евреев? А что если это действительно так? Что если одного лишь массового порыва не хватало для спасения и победы? История знает такие примеры.
Своими мыслями Джуди решила поделиться с Йосэфом. Поговорить, обсудить и постепенно перейти к тому, что в последние месяцы не давало покоя и стояло между ними. Но муж почти беспрерывно писал, и Джуди решила подождать, пока Йосэф вспомнит о её существовании. Долго ждать не пришлось. На следующее утро, собираясь в редакцию, Джуди увидела, что Йосэф надевает пиджак:
– Пойду с тобой. Отнесу в газету стихи.
Йосэф говорил о газете «Форвертс» – самой большой еврейской газете Нью Йорка. Он уже публиковал там свои произведения. Непонятно почему, но откровенно социалистическая «Форвертс» и раньше не пренебрегала поэзией Йосэфа и сейчас открыла ему двери, хотя то, что он писал теперь, должно было испугать благополучных евреев Америки откровенным и страшным провидением.
– А мне ты не хочешь показать?
Джуди почудилось, что Йосэф замялся. Как видно, в его намерения не входило показывать эти стихи жене. И тем не менее, преодолевая замешательство, он отозвался:
– Обязательно, дорогая. Конечно, покажу.
– Сейчас нет времени, милый. Прошу тебя, подожди до вечера. Хочется послушать, как ты читаешь.
– Тебе нравится, как я читаю?
– Нравится.
– Хорошо, – отозвался Йосэф, нехотя снимая пиджак, – отнесу завтра.
Вечером, удобно устроившись на диване, Джуди приготовилась слушать, замечая, что муж, который раньше, едва закончив, спешил показать ей ещё не отредактированные строки, сегодня тянет время и не торопится начинать. Набравшись терпения, она не подавала вида и услыхала, наконец, негромкий, но сильный голос Йосэфа:
Настанет утро, и взойдёт звезда
Над лесом, где безмолвие царит,
И всё пространство инея и льда
Она мерцаньем тусклым озарит.
И побредёт унылая толпа,
Скользя по снегу из последних сил,
И встанет там, безгласна и слепа,
Где ангел смерти крылья распустил.
И раздеваться будут, словно в зной,
И обрести наследный свой удел
Они пойдут, сверкая белизной
Ещё живых, ещё дрожащих тел.
И после них не запоёт певец
Пернатый в этом про́клятом лесу,
И если солнце выйдет наконец –
То лишь собрать кровавую росу.
Ребёнок, мать за руку теребя,
Через секунду с нею рухнет в ров.
Любимая! Сегодня и тебя
Я вижу на развалинах миров.
Я вижу, как идёшь по снегу ты
Далёкая и чуждая всему,
И прижимаешь мёртвые цветы
К ещё живому сердцу своему.
Я не могу помочь тебе никак,
Не перейду невидимый порог.
Один, всего один неверный шаг –
И бездна раскрывается у ног.
И ты уходишь. Время истекло.
Мы ничего не можем изменить.
И прошлое разбито, как стекло,
И не связать разорванную нить.
Проснутся сосны в утренней смоле,
Появится и не исчезнет свет –
И только брызги крови на земле
Останутся, как брошенный букет!
Йосэф закончил читать, но Джуди молчала. Оба чувствовали, что молчание затянулось. И только когда Йосэф удивлённо и непонимающе уставился на жену, Джуди, пересилив себя, сказала:
– Йоси! Ты ведь любишь эту женщину.
Йосэф сделал протестующий жест, но Джуди только усмехнулась:
– Это стихотворение напоминает предыдущее из той же серии. И всё о ней. Как ты это объяснишь?
– Дорогая! Она в беде. Ты же знаешь, что там происходит.
– Знаю. И даже больше того: я тебя понимаю. Но мне хотелось бы знать другое: где моё место между вами? Как её зовут?
– Эсфирь… Фира.
– Ты думаешь только о Фире. Перед нападением Гитлера на Россию ты, очертя голову, хотел броситься туда. Хорошо, что ничего не вышло. Где бы ты сейчас был? Вон там зеркало, посмотри на себя: осунулся, не ешь и не спишь.
– Пойми, что у меня есть только ты! А Фира осталась в воспоминаниях. И связь с ней у меня в моём поэтическом воображении, в стихах. Потому что ей грозит смерть. А также всем евреям Риги и не им одним. Их будущее я вижу так же отчётливо, как сервиз за витриной буфета. И это сводит с ума. Ведь я ничего не могу сделать, только стихи писать.
Йосэф подошёл к дивану и сел рядом с женой.
– Да, в своё время мне было тяжело. Фира вернулась к мужу, и я не знал, как буду жить дальше. Вокруг царила пустота: никто мне не был нужен, мне никого не хотелось видеть. Но три года тому назад я оказался в Нью-Йорке и познакомился с тобой. Вначале это была симпатия, возможность проводить вместе время, говорить о важных для нас обоих вещах. Зато потом! Ты приехала ко мне в Латвию, и уже после свадьбы, уезжая с тобой в Палестину, я понял, что ближе тебя нет у меня никого. Ты моя единственная, самая дорогая, любимая женщина! Только ты! Давно собирался тебе сказать, но то одно, то другое мешало: подполье в Тель-Авиве, бегство в Америку… Джуди, дорогая! Я хочу, чтобы у нас с тобой был ребёнок.
Йосэф не сомневался, что Джуди обрадуется. Он был уверен, что выразил их общее желание, и ожидал, что жена бросится ему на шею. Но Джуди неожиданно отстранилась, и Йосеф, даже не посмотрев в её сторону, почувствовал, как она забилась в угол дивана и сжалась в комок. Удивлённый и раздосадованный, он встал и, словно подводя итог, произнёс:
– Но почему-то моё желание восторга не вызывает.
Джуди не отозвалась. Замолчал и Йосэф. Повисла напряжённая тишина, и только через несколько минут её с трудом нарушил непривычно тихий голос Джуди:
– Я должна была поговорить с тобой раньше, точнее с самого начала. Ты спрашивал меня о моей прошлой жизни, но я отметала все вопросы – не могла говорить об этом. Значит, настало время рассказать. Извини, я закурю, успокоюсь.
Джуди прошла на кухню и с прикуренной сигаретой и пепельницей вернулась обратно.
– У моего отца была швейная мастерская в Бронксе. Ему было девятнадцать лет, когда он один приехал в Америку из Жлобина. Мой отец замечательно шил и, поработав некоторое время на хозяина, быстро наладил свой бизнес. Женился, пустил корни. Родился мой брат, а вскоре и я. Но маленькая мастерская отца не устраивала, он мечтал о большем. Взял кредит, купил оборудование и открыл швейную фабрику. Вначале всё было замечательно, мы стали жить лучше, переехали в просторную квартиру. Но грянул кризис, люди разорялись один за другим, не интересовались модной и качественной одеждой, мечтали только о том, чтобы выжить. Отец предпринимал неимоверные усилия остаться на плаву, но однажды фабрика встала. Все возможности были исчерпаны, кончились деньги, и возвращать кредит стало нечем. Призрак долговой тюрьмы маячил рядом. В тщетных попытках найти выход мой отец вспомнил о своём земляке из Белоруссии, крутившемся на Уолл-Стрит. Тот познакомил его с крупным биржевым спекулянтом Рувимом, которого в деловом мире называли Ричардом.
Ричард пришёл к нам. Ему было далеко за тридцать, но он бы ещё погулял холостяком, если бы мать, которую Ричард любил, не настаивала на женитьбе. Я не сразу поняла, зачем он пришёл. Мне исполнилось семнадцать лет, я была наивна, застенчива и скромна. Настоящая еврейская девочка с большой косой и розовым бантом. Идя к нам, Ричард был настроен скептически, он уже пересмотрел множество невест, но увидев меня, тут же решил с отцом все вопросы. Через три месяца должна была состояться свадьба.
Я сопротивлялась: жених был старше меня в два раза. Наша квартира находилась на шестом этаже, и мой брат дважды стаскивал меня с подоконника. Мне не хотелось жить. Но отец валялся в ногах, он целовал мою обувь и говорил, что, выйдя замуж за Ричарда, я спасу всю нашу семью. У меня не было выхода.
Мне пришлось привыкать к Ричарду, и это было тяжело, хотя мой муж был видным мужчиной. В отношениях с женщинами у него был большой опыт, к тому же Ричард привык удовлетворять все свои желания, но он меня не насиловал. Нет, этот человек сумел сделать так, что я сама полюбила интимную сторону жизни. Прости за такую откровенность, Йоси, но без этих подробностей трудно будет понять, что произошло дальше.
Я стала испытывать к Ричарду неизвестные мне ранее чувства, и, возможно, полюбила бы его, но, сделав меня женщиной, мой муж заскучал. Ему не хватало приключений, его потянуло на старое. Он являлся домой посреди ночи, а иногда не приходил вовсе. Меня изводили ревность и гнев, во мне проснулись такие качества, о которых я не подозревала. Обычная, много раз описанная в романах история, только теперь это происходило в жизни, происходило со мной. Прошло ещё несколько месяцев, я обнаружила, что беременна, и поспешила рассказать об этом мужу в надежде что он успокоится.
Ричард обрадовался. Он очень хотел ребёнка, но, вопреки моим ожиданиям, продолжал разгульную жизнь. И при этом любил меня. Он и раньше охотно выполнял мои желания, а узнав о беременности, старался ещё больше. У него стало ритуалом говорить мне ласковые слова, напоминать о своей любви, в то же время отвергая все попытки ограничить его свободу. Таков был этот противоречивый и сложный человек.
Но я-то была совсем юной. И очень гордой. Я поклялась, что не стану терпеть и отплачу Ричарду, заставив его самого проливать слёзы и разыскивать меня по всему Нью Йорку. Только в моём положении этого нельзя было сделать. У меня возникло желание прервать беременность, избавиться от плода. Себе я говорила, что мне только восемнадцать, что у меня ещё будут дети. И я пошла на аборт. А через несколько дней мне стало плохо, и меня увезли в больницу. Ричард ни о чём не догадывался, он умолял врачей сделать всё возможное и сохранить беременность, обещал им любые деньги. Представь себе его состояние, когда ему сказали, что никакой беременности нет.
А мне врачи объявили, что я больше не смогу иметь детей. Узнав об этом, Ричард потерял ко мне интерес. Ему нужен был наследник. Он дал мне развод, назначив небольшую, но постоянную ренту и оставив мне эту квартиру на Манхэттене. Так закончился мой первый брак. На моё счастье Ричард так ничего и не узнал. Меня спас врач, который делал аборт. Он сам боялся последствий и сказал Ричарду, что произошёл выкидыш.
Надо было чем-то заняться, и я поступила в университет. Появились друзья, среди которых были сионисты, в большинстве – сторонники Жаботинского. Я стала ходить на собрания, участвовала в мероприятиях, и мне открылось то, о чём я не имела ни малейшего представления. О еврействе я знала немного, в нашей семье мало соблюдали традиции. Только мама зажигала субботние свечи, и отец постился и шёл в Йом-кипур в синагогу. Но в семье мы говорили на идиш, а я стала учить иврит и, кроме того, увлеклась журналистикой и переводами. Моя деятельность становилась всё более активной, я постоянно была среди людей и только ночевала дома. Это позволяло забыться, помогало пережить травму. Но меня поджидало самое худшее.
Мой старший брат был добрым и отзывчивым человеком. Когда кризис пошёл на спад, он открыл небольшой магазин хозяйственных товаров. У него работал чернокожий парнишка из Гарлема, старательный и услужливый. Мой брат привязался к нему. Однажды парень пропал. Он не появлялся на работе, и брат, чтобы выяснить, в чём дело, поехал в Гарлем. Оказалось, что мальчик, его звали Ирвинг, болен, а у семьи нет денег на врача. Мой добрый брат всё организовал, за всё заплатил, и обратно на станцию метро его сопровождали молодые родственники Ирвинга. Брат думал – для охраны, а им не давал покоя его бумажник. На перроне моего брата ограбили, избили и сбросили на рельсы. Через полминуты подошёл поезд.
Гибель сына подкосила моих родителей. Спустя год умер отец, на полгода пережила его моя мама. Я осталась одна. У нас были родственники, но отношения с ними не складывались, я дружила только с моим кузеном Сэмом. Были у меня и мужчины, но ни с одним я не задержалась. А вскоре встретила тебя.
Джуди перевернула пачку, пытаясь вытряхнуть очередную сигарету, но пачка была пуста.
– С тобой, – продолжала Джуди, – я решила начать новую жизнь и не хотела никаких воспоминаний. Я старалась обуздать свой темперамент, который разбудил во мне Ричард. Может быть и зря, но я чувствовала женским чутьём, что у тебя были тяжёлые переживания, и решила, что тебе не нужна жена, которая ввергнет тебя из одних страстей в другие. Да и мне самой хотелось тишины. Так сложился образ спокойной рассудительной Джуди, которую ты знаешь, и ушла в тень другая Джуди, которую ты не знал.
Джуди замолчала. Молчал и Йосэф. Обоим стало ясно, что откровенность Джуди подвела под их прежними отношениями черту, и того, что было раньше, уже не будет. Открыв Йосэфу прошлое, Джуди испугалась. Ей стало казаться, что, сняв с себя лак, обнажив душу, а главное, с опозданием сообщив мужу, что не может быть матерью, она навсегда оттолкнула от себя Йосэфа. Таких вещей мужчины не прощают. Она всегда боялась, что тайна раскроется, и вот – это случилось.
А Йосэф был ошеломлён и сбит с толку. У него не было слов. После мучительной истории с Фирой он искал надёжный приют, верного друга и спутника, и до сегодняшнего дня всё так и выглядело. И вот оказывается, что это ненастоящее, а настоящую Джуди он не знал и, если они сейчас расстанутся, так никогда и не узнает. Но он не хочет, он не желает с ней расставаться! Да, а дети? У них никогда не будет детей! Джуди скрыла от него проблему, правильно понимая, что в этом случае он вряд ли на ней бы женился. Йосэфа охватила горечь. Джуди поступила подло, да ещё разыграла из себя целомудрие, а сама чего только не испытала. «Были у меня и мужчины» – это как понимать? Погуляла, а теперь покоя хочет? Йосэф почувствовал, как в нём нарастают разочарование и обида. Значит, Джуди не та, за которую себя выдавала? Как теперь ей верить? И всё же – сплеча рубить не надо. У Джуди есть много достоинств. Она ему не лгала, просто не всё о себе рассказала. Далеко не всё. Но Джуди понимает и чувствует его творчество, несмотря ни на что на неё можно положиться, и расстаться с ней – значит оказаться без твёрдой опоры.
Нужно было немедленно что-то сказать, и Йосеф судорожно подыскивал слова, когда Джуди заговорила вновь, будто и не было долгого и тяжёлого молчания:
– Теперь тебе всё известно. Я понимаю, что поступила бесчестно, утаив от тебя то, что нельзя было скрывать. Сможешь ли ты простить? Я оттягивала признание, потому что боялась тебя потерять. Заговорив о ребёнке, ты не оставил мне выбора, а разыгрывать фарс и лгать я не могу. Говоря о том, что между нами не должно быть тайн, я имела в виду тебя, забыв о том, что сама ношу в себе тайну. Йоси, любимый, давай начнём всё сначала. Ведь теперь ничего не стоит между нами. Хочешь узнать другую, неизвестную тебе Джуди? – Она тряхнула головой, и пепельные волосы рассыпались по плечам, а в серых затуманенных глазах Йосэф увидел то, что лишь однажды в жизни видел у Фиры.
На следующее утро Йосэф долго не мог подняться. Он понимал, что только в эту ночь по-настоящему узнал свою жену. Нет, не узнал, а познал, впервые за всё время, что они вместе. Познал, как библейские герои: как Давид Бат-Шеву, как Элькана жену свою Хану. Познать – это не просто узнать, это такое состояние, когда слияние души и тела становится полным. И прилепится человек к жене своей, – сказано в Торе, – и станут одной плотью. Вот так и он прилепился к Джуди.
Через час Йосэф вышел из дому. Нужно было спешить. Если до обеда он успеет в редакцию, стихи пойдут в завтрашний номер. Уже под утро, прежде чем уснуть, они говорили о стихах Йосэфа, и Джуди сказала, что такая поэзия подходит для личных переживаний, но не годится для того, чтобы писать о национальной трагедии. Что об этом говорить надо так, как говорил о погроме Бялик, ощущая себя посланником и пророком. Йосэф не возражал. Он ответил, что ищет и непременно найдёт свой стиль, подумав при этом, что Джуди ухватила, как всегда, самую суть и растолковала ему, как школьнику.
В гигантских лабиринтах Нью Йорка можно было с успехом затеряться самому, но почти не было шансов встретить на улице знакомых. Поэтому Йосэф даже не пытался скрыть удивление, когда в метро неожиданно увидел адвоката Лангермана. Почтенный адвокат восседал на сиденье так, словно находился в собственном роллс-ройсе, и его крупное, ухоженное, хотя и похудевшее лицо ясно свидетельствовало о том, что в жизни Лангермана происходят благотворные перемены. Увидев Йосэфа, он приподнялся, чтобы схватить поэта за рукав и усадить на свободное место рядом.
– Не представляете, как я вам рад, дорогой Йосэф, – заговорил адвокат, и Йосэф уловил тонкий запах хорошего одеколона, – и как благодарен. Брат для брата не сделал бы большего.
– Это Джуди. Я-то при чём?
– При том, что у вас такая жена.
– Но разве это моё достоинство?
– А разве нет? Такая блестящая, интересная, умная женщина с вами рядом. В Нью-Йорке многие хотели бы быть на вашем месте. Завидую вам по-хорошему, Йосэф, хотя куда уж мне, старику.
Лангерман говорил ещё что-то, но Йосеф переключился на собственные мысли. Он подумал, что не только Джуди не раскрылась перед ним сразу, но он сам проглядел свою жену, не разобрался, недооценил, зато такой знаток, как Макс, моментально увидел то, что не увидел он. Йосэф вдруг отчётливо вспомнил, как Макс смотрел на Джуди, когда они впервые пришли в Риге к нему в контору. Рига! Кажется, Лангерман только что произнёс это слово.
– Вы что-то сказали про Ригу, дорогой Макс? – переспросил Йосэф.
– Я говорю, что немцы отдали приказ о переселении всех рижских евреев в гетто.
– И что это значит?
– Хотелось бы думать – ничего, кроме самого факта, но сердце подсказывает другое. Расстрелы начались ещё в июле. Во многих латвийских волостях не осталось ни одного еврея.
– Откуда у вас эти сведения?
Макс пожал плечами:
– Этого я открыть не могу. Но Государственный департамент в курсе.
«Ну, да, – размышлял Йосэф, выйдя из метро и пешком добираясь в редакцию, – они в гетто, а я в удобной квартире с ванной стишки себе спокойненько пишу. Нет, хватит! С Гитлером воюют только русские и британцы. До русских не добраться, а в английскую армию можно вступить. Решено! Сегодня же скажу Джуди. Даже тот, кто не держал в руках оружие, в эти дни должен быть на фронте и мстить».
1 Еврейский политический и общественный деятель. Являлся лидером правого, «ревизионистского» направления в сионистском движении.
Об авторе:
Ханох Дашевский – поэт, переводчик, публицист. Член Союза русскоязычных писателей Израиля, Международного Союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Германия), Литературного объединения «Столица» (Иерусалим). Кандидат в члены Интернационального Союза писателей. Родился в Риге. Учился в Латвийском университете. С 1988 г. в Израиле.
Автор книг «Из еврейской поэзии» (Poezia. US. Чикаго, 2014 г.), «Из еврейской поэзии» («Водолей», Москва, 2016 г.), переводчик книги Ури Цви Гринберга «Не угаснет душа» (избранные стихотворения и поэмы, «Водолей», Москва, 2016 г.). Автор перевода на русский язык поэмы Переца Маркиша «Куча» («Книжники», Москва, 2015 г.). За эту работу номинирован на премию Гильдии мастеров перевода. Публикуется в журналах и альманахах Израиля, Германии, Америки и России.
sp;
