Юбилей юбилея

Сергей БОЧАРОВ | Современная проза

Ленке С.

Юбилей не всегда праздник, но всегда повод что-то вспомнить. В 2015 году отмечалось тридцатилетие принятия так называемого горбачёвского сухого закона. Достоверно он назывался так: Указ Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения» – и был принят в мае 1985 года. А в июне того же года случилось другое тридцатилетие, которое я не могу забыть до сих пор. Получилось как-то символично – тридцатилетие того тридцатилетия…

День был благодатный: вечер летней пятницы, солнечно, но не жарко. Слабенький и ленивый ветерок даже не играл с коротенькими юбчонками чересчур смелых представительниц лучшей половины человечества.

У Ленки, подруги жены, был день рождения – тридцать лет. Юбилей. Нетерпеливые гости пришли раньше, чем их приглашали, поэтому не всё ещё было готово. Всех смыслящих в кулинарии отправили на кухню готовить из того, что было. Сама же именинница, взяв меня как носильщика, пошла в близлежащий магазин за водкой и недостающими продуктами. Это был универсам напротив кинотеатра «Победа».

Первым делом заняли очередь в винно-водочный отдел, и весьма удачно: перед нами было всего человек сорок. Очередь двигалась быстро, но не сокращалась, а, наоборот, увеличивалась. За нами уже заняли, и мы пошли в продуктовый зал. Там долго не задержались – выбора такого, как сейчас, не было, – взяли то, чего не хватало для сервировки стола, оплатили покупку в кассе и переместились в нашу очередь за водкой. Отстояв минут десять, мы очутились наконец-то перед самым главным на данный момент человеком во всём универсаме – продавцом винно-водочного отдела. Деньги были у Ленки.

– Две бутылки водки, пожалуйста, – сказала она продавщице и подала той десять рублей.

– Водку продаём только по достижении покупателем восемнадцати лет! – заученно выпалила продавщица, оглядев Ленку бесстыдным и недобрым оценивающим взглядом. – Так что, девочка, проходи и не мешай добрым людям отовариваться. Вам что, молодой человек? – обратилась она уже ко мне.

Пока я стоял в очереди, успел хорошо рассмотреть нашу благодетельницу. Ей-то точно было лет тридцать, но выглядела она старше: широкое одутловатое красное лицо, бесцветные глаза, непонятная бесформенная причёска, ярко накрашенные малиновые губы. К своим годам она успела достаточно располнеть, хотя толстой ещё не казалась.

– Нет, ну интересно! У меня день рождения сегодня – тридцать лет, а вы мне такое… Меня гости за столом ждут!..

Конечно, Ленка и так выглядела моложе своих лет, но сейчас даже я засомневался в её возрасте. От внезапно нахлынувшего волнения она покрылась прекрасным детским ярким румянцем, и многие, наверное, не дали бы ей и пятнадцати. Но продавщица не думала сдаваться.

– Паспорт давайте, а потом возмущайтесь! – громко рыкнула она в сторону очереди, чтобы все слышали.

Действительно, с введением указа продавцы стали чаще спрашивать у покупателей паспорта, дабы самим не попасть в наказуемое положение. До восемнадцати ни-ни.

– Лен, да ну её! Давай деньги – я возьму, – попытался я как-то выбраться из этой ситуации, но не тут-то было.

– А вам, молодой человек, не стыдно? Вас надо привлечь за растление малолетних! – рокот продавщицы накрыл всю очередь, до последнего человека.

Она действовала по всем неписаным правилам философии очереди. Мы все не любим, когда перед нами возникают непонятные ситуации. Достаточно одного слова – и очередь начинает шипеть, как кусочек карбида, брошенный в лужу. А взрывоопасность водочной очереди вообще непредсказуема. Сработал «испорченный телефон»:

– Да что там впереди безобразничают?!

– Мужик какой-то с малолеткой водки пытался купить…

– Милицию вызывайте, а то простоим так до закрытия, самим не хватит…

– Нам и так не хватит – они хотят двадцать ящиков на свадьбу взять…

Щупленький дедок, стоявший недалеко от прилавка, решил разрядить обстановку и воззвал к милосердию продавщицы:

– Да не мучайте вы даму. Продайте ей водки. Я её хорошо знаю. Мы с ней ещё в детский сад вместе в одну группу ходили…

Нарастающий гул было затих, послышался смех, но…

– А тебя, дед, если будешь возникать, самого пошлю за паспортом! – послышался угрожающий голос с противоположной стороны прилавка.

Дедок быстро исчез в складках очереди.

Сзади начали потихоньку напирать: «Не берёте? Освободите место! Дайте другим отовариться». Эти и другие возгласы стали сплетаться в недоброе гудение.

Я ещё раз попытался взять деньги у Ленки и закончить весь этот балаган: дома нас действительно заждались гости. Но в топку женского гнева закинули слишком быстровоспламеняющиеся сомнения, и, сколько кому лет, уже не имело никакого значения. У неё только что нагло отобрали конституционное право быть покупателем и требовали доказать то, что уже двенадцать лет являлось юридически доказанным.

Хозяйка прилавка уже успела, наверное, сравнить себя с Ленкой, потому что в её глазах просто искрилась бешеная женская зависть, которую я нормальными словами и выразить-то не смог – только нехорошими жестами и хорошим матом.

Продавщица вытянула вперёд свою руку и махнула кистью в сторону выхода: мол, всё, до свидания.

– Серёга! Стой здесь! Держи очередь! Я скоро! Сейчас я ей… – Ленка развернулась и быстрой походкой пошла из универсама.

Я стал пропускать очередников, приговаривая каждому: «Это моя очередь, но я вас пропускаю, пока спутница моя не вернётся».

Никто даже слова не сказал: все были довольны, что «пробка рассосалась» и движение мимо прилавка пошло с прежней скоростью. Но не все отоваривались и уходили. Двоих я заприметил сразу. Сначала, отойдя от прилавка к стоящему возле окна столику, где покупатели перекладывали покупки из магазинных корзин в свои сетки и сумки, задержался седовласый худощавый старичок. Большие квадратные очки придавали ему строгий вид. Затем рядом остановилась маленькая кругленькая бабулька, похожая в своём пёстром платьице на разноцветный мячик. Они встали по разные стороны стола и чего-то стали ждать. Потом я понял: они ждали, чем это всё закончится.

Тут же крутился неопределённого возраста человек в сильно помятом, но не лишённом былого франтовства костюме. Он «стрелял» у всех мелочь на бутылку. Ему мало кто давал – в основном посылали подальше.

Дом именинницы был в двух шагах от универсама. Рекордсмен мира в беге на короткие дистанции успел бы обернуться туда и обратно два раза за одну минуту. Ленке же в своих расчётах я выделил пять минут. Но женщины тем и прекрасны, что не поддаются никаким математическим действиям…

Она появилась в универсаме через пятнадцать минут.

Я пропускал очередного покупателя, когда вокруг всё замерло. Кассовые аппараты в зале перестали выбивать чеки и замолчали в ожидании какого-то чуда. Мне невольно пришлось обернуться…

Очередь стояла по стойке смирно. Мимо неё шла Ленка, широко размахивая правой рукой, в которой она победоносно несла свой паспорт. Можно было начинать писать новую картину: «Явление девы Елены перед ошарашенной очередью винно-водочного отдела центрального универсама».

Так вот почему её долго не было. Она успела сменить уют заморских штанов (джинсов) на обворожительное очарование оранжевой мини-юбки, сшитой будто из лепестков ромашки. Вместо шаркающих кроссовок к прилавку торжествующе цокали новенькие белоснежные туфельки на шпильках. Особо привлекала внимание безрукавная белая гипюровая блузка. Она была почти прозрачная. Зрачки мужской части очереди мгновенно расширились, а животы втянулись.

Это мне казалось, что именинница долго ходила, а любая женщина сочла бы это за мировой рекорд. Успеть в такое короткое время полностью переодеться, накрасить ресницы, подвести глаза, сделать из мальчишеской стрижки симпатичную женскую причёску, напомадить ярко-алым цветом губы, найти паспорт и прийти в магазин, не запыхавшись, – это действительно о-го-го!

Ленка, придерживая левой рукой строптивую юбочку, подошла к прилавку.

Они стояли по разные стороны этого прилавка, как дуэлянты у барьера, с застывшими лицами и молчали. Истина против зависти.

Обычно в такие моменты говорят, что слышно было, как летают мухи, но даже они стеснялись нарушить своим полётом важность этого мига. Две из них сидели на пыльной пробке бутылки алжирского красного сухого вина, стоящей на верхней полке (эту гадость не брали даже последние алкаши), и тихим шёпотом вели беседу:

– Вот это да! Слышь, Мушка, я всю жизнь считал, что люди – это злобные, ужасные и самые противные существа на нашей планете, а вот увидел такую красоту и сам захотел стать человеком… И улететь с ней далеко-далеко на крыльях любви, – глядя на Ленку, пропел Мушкин друг.

– Ах ты, кобель крылатый! Я те крылышки-то обломаю! Размечтался тут у меня! – Мушка тихонько цыкнула и почему-то тоскливо и сочувственно посмотрела вниз, на продавщицу.

Первый «выстрел» был за именинницей. Она положила на прилавок красный, чуть помятый червонец, потом развернула паспорт на второй странице, где стояла дата её рождения, а с третьей она сама весело смотрела на свою соперницу, и, сжимая крепко двумя руками, приблизила к лицу остолбеневшей продавщицы. У той при виде Ленкиного паспорта сразу отвисла челюсть, обнажив ряд стальных зубов. Тут же моментально оказались рядом те двое, которые терпеливо ждали развязки. Изогнув свои шеи так, что позавидовал бы любой жираф, они разглядели в документе всё, что их интересовало.

– Да! Ей уже есть восемнадцать! Можно продавать! – вынес свой вердикт строгий старичок (наверное, был раньше судьёй) и с чувством выполненного долга удалился к выходу.

– Граждане, милые! Ей точно тридцатник! Сама видела паспорт! – защебетал «разноцветный мячик» и покатился вслед за старичком.

– Две бутылки водки! – уже без «пожалуйста» потребовала Ленка жёстким голосом.

Деревянными, негнущимися руками продавщица подала требуемое и принялась отсчитывать сдачу.

– Не надо! Оставь себе!.. – Это был «контрольный выстрел».

На продавщицу жалко было смотреть.

Я хотел забрать водку и положить в сумку, но Ленка отдала мне только паспорт. Бутылки она взяла сама, но по-особому. Одно время считалось шиком носить бутылки именно так: их брали за горлышко, которое крепко сжималось в кулаке, и несли параллельно полу. Спереди была видна только пробка, а сзади – лишь донышко бутылки с булькающим в ней содержимым. Ленке, с её маленькими кулачками, это давалось тяжело: бутылку всё время тянуло вниз, но она держала эту параллель чётко.

Отойдя несколько метров от прилавка, именинница оглянулась на продавщицу и улыбнулась своей озорной улыбкой. Это было уже слишком. Хозяйка всего этого водочного богатства будто окаменела.

В очереди, наоборот, все зашушукались и провожали Ленку восхищёнными взглядами. Оранжевые лепестки слишком коротенькой юбочки то прыгали по задним округлостям её тельца вверх, то, в такт шагам, ниспадали вниз. Булькающая в бутылках водка создавала ритмический фон. Что же творилось в душе бывшего франта, трудно передать: его взгляд перескакивал с одного донышка на другое, а когда лепестки подпрыгивали вверх, дыхание у него перехватывало. Казалось, махни Ленка мизинчиком – и тот побежал бы за ней, куда она скажет, да что побежал – пополз бы.

Уже подходя к выходу, я остановился и оглянулся. Продавщица так и стояла как каменная, с отвисшей челюстью. Мне даже стало немного её жалко: с таким-то состоянием души у неё сегодня наверняка будет недостача. Но сомневался я недолго. Чей-то шибко страждущий, хриплый голос: «Эй, там, за прилавком! Закрой пасть! Давай обслуживай!» – вывел её из этого состояния и перенёс на другой уровень.

– А ну, сволочи, заглохли все! А то щас устрою вам пятницу тринадцатое!

(Хотя было уже двадцать первое.)

Выйдя из универсама и остановившись закурить, я заметил, как из дверей на свежий воздух вылетели две знакомые мухи и полетели вместе, держась лапками друг за друга.

Видел недавно Ленку. Да… Вот сейчас тридцатник ей можно дать… Ну – до сорока… Но не более.

Сентябрь, 2016 год

 

Век бы мне Парижу не видать!

С самого детства пословицы и поговорки помогают нам понять, что и как в этой жизни надо делать так, как надо. Но это понимание иногда приходит не сразу. То же происходит с легендами, поверьями, анекдотами и простыми медицинскими диагнозами. Лично я всегда испытываю определённую радость после познания какой-нибудь многовековой истины моими недоверчивыми мозгами. Порой из этого получается почти анекдот. Как-то давно я стоял на балконе третьего этажа обыкновенной панельной хрущёвки на Затулинке в состоянии лёгкого винного дурмана, курил и смотрел вниз. Друзья мои закрыли меня на ключ и пошли в магазин за вином (мы только отслужили в армии и отмечали демобу[1]). Внизу, возле дома, в белой панамке и жёлтеньком платьице каталась на трёхколёсном велосипеде маленькая девочка. Я долго и пристально смотрел на неё, пытаясь определить её возраст. И вдруг их стало две. Да-да! Уже две девочки в жёлтеньких платьицах и белых панамках параллельно катились рядышком. У меня перехватило дыхание. Я смотрел и боялся моргнуть, чтобы не спугнуть чудесное видение, а они всё катились и катились… На душе стало так радостно, как после успешно сданного экзамена. Что хотел – то получил. Я наблюдал собственными глазами явление, о котором столько много слышал и которое втайне хотел увидеть. Поднявшийся ветер заставил меня заморгать, и видение исчезло: только одна девочка подъезжала к углу дома. Подошедшие вскоре друзья выслушали меня с интересом, потом стали что-то пересчитывать и приняли такое решение: «Этому больше не наливать!».

Некоторые пословицы и поговорки, а также известные афоризмы имеют не только буквальные значения, но и образные. Пример тому – романтическое и красивое выражение «увидеть Париж и умереть». Скольких я видел людей, вернувшихся оттуда живыми и здоровыми, да ещё с довольными рожами! А вот для меня эта фраза приняла буквальное значение после вот такого случая.

Два с лишним года назад с сердечком меня сильно прихватило. Попал в больницу. В палате на пять человек нас было двое. Три койки пока пустовали. Соседу вечером вкололи что-то серьёзное, дали несколько таблеток, и он уснул, равномерно похрюкивая и посапывая. Спал беспробудно. Со мной ещё не решили, что делать: врач должен был назначить лечение только утром, но какую-то гадость дали на ночь проглотить. Настроения вообще никакого не было, а была необычная безысходная тупость угасающего сознания, как будто придавили тебя громадным камнем, выдавливающим из твоего тела остатки жизненной силы и гасящим последние чувственные огоньки твоей искорёженной души. Мысль была одна: «Всё… готовься косточки свои погреть на раскалённой сковородке!» Сознаюсь, грешен был. Но была и «маленькая такая мыслишка», которую никто и слышать не хотел. Она бегала по мозгам и тихим шёпотом кричала: «Э! Нет-нет. Мы ещё сами на сковородке картошечки нажарим! Да под водочку! Да с девочками!» Последняя надежда, но шансов почти нет.

Той ночью было полнолуние, то есть полная власть луны: что она хотела, то и делала. Ровно в полночь эта самая луна тихонько закатилась в нашу палату и осветила своим загадочным и телесно-бесстыдным сиянием все углы и стены моего нового пристанища, особенно высветив дальний от меня угол, куда я смотрел уже долгое время, лёжа неподвижно. Тут угол зашевелился и начал раздваиваться, пока расстояние между углами не стало шириной с дверь. Вспомнил сразу, как у меня двоилось в глазах тогда, на балконе. Сейчас радости не было и в помине.

В проёме между углами появилось чёрное размытое пятно, которое постепенно приобретало чёткие очертания, пока не превратилось в зловещую и всем известную фигуру. Именно так рисуют на картинках старушку смерть. Длинный чёрный балахон с нависающим на лицо капюшоном. В правой руке коса. Моё бедное сердечко совсем перестало стучать, но видеть я стал лучше. Память за одно мгновение выдала мне всё, что у неё имелось на этот случай. А случай этот оказался особенный – он ломал все мои представления об образе костлявой безносой старухи.

Она вышла из угла, сделала несколько шагов в мою сторону и, не доходя до моей кровати, остановилась. Лёгким кивком головы отбросила капюшон на спину и резко отставила правую руку с косой вбок. Полы балахона мгновенно разверзлись, одеяние стало медленно сползать с округлых плеч вниз, пока не задержалось на сгибе локтей. Никакой безносости и костлявости, а тем более старости. Передо мной стояла почти обнажённая молодая женщина.

Необыкновенное совершенство земной красоты, с неземными глазами. Как будто две круглые, красно-чёрно-синего цвета, постоянно меняющиеся картинки из детского калейдоскопа смотрели на меня из-под больших изогнутых ресниц красного цвета. Симпатичный, чуть вздёрнутый носик. Классические маленькие губки были такого же красного цвета, как и ресницы. Всю эту красоту обрамляла любимая женская причёска моей далёкой юности – гаврош, которая не отличалась по цвету ни от губ, ни от ресниц. Гипсовая матовость тела и его строение почти как две капли воды похожи на скульптуру Афродиты из Эрмитажа, кроме двух странных различий. Это небольшие чёрные соски и небольшой красный треугольничек там, где он и должен быть по природе. Из нижнего угла сей притягательной фигуры, как сквозь густой красный туман, виднелась тёмная полоска, которая является самой загадочной чёрточкой женского тела для мужского созерцания.

Моё сердечко вновь тихонечко забилось, а один орган моего тела, самый шибко независимый, вдруг энергично зашевелился, покряхтел и восторженно выдавил из себя: «Ого!».

Коса страшно блеснула своим чуть изогнутым лезвием, на котором в лунном сиянии я заметил несколько зазубрин.

– Ну здравствуй, Сергуня! Я за тобой пришла!

«Ей бы в Большом петь, а не людей по ночам пугать, с таким-то божественным голосом», – подумал я, но на приветствие не ответил.

– Вижу, не рад ты мне. А я ради тебя даже с напарницей сменой поменялась, чтобы к тебе попасть. Сама хочу тебя туда забрать, – она стрельнула глазами в потолок.

– Куда туда?

– Ну не притворяйся только – всё ты хорошо понимаешь! А почему я? Нравишься ты мне чем-то. Вот и решила сделать тебе напоследок одолжение – самому выбрать место последнего твоего упокоения. Понял?

– Да.

– А я тебе разве не понравилась? – поинтересовалась красноволосая.

– Шикарнейшая дама, чего там говорить! Но ты больше приглянулась одному моему органу. Может, к нему тебя послать?

«Вот-вот! Прекрасная получится пара!» – обрадовалась этому предложению «маленькая такая мыслишка».

– Мне даже нравится, как ты хамишь. Я от мужиков в последние их мгновения такого наслушалась… Иногда даже краснею, когда вспоминаю. Ты обратил внимание на зазубрины на косе?

– Да, видел.

– Попадаются ещё железные людишки среди вас. Сейчас поправим.

Она переложила косу в левую руку, подняла правую и выпрямила пальцы. Тут я увидел необычную картину. Вместо ногтей у неё на красивых пальчиках были плоские накладные напильники с перекрёстной насечкой. Взмахнула ими и провела по лезвию несколько раз: туда-сюда. Вжик-вжик – и на нём не осталось ни одной зазубринки. Коса стала как новенькая.

– Эта заточка посвящается лично тебе, – сообщила она мне приятное известие.

«Ну всё! Не удастся моему одному шибко независимому органу повеселиться напоследок в хорошей компании. Хана!» – подумалось мне и всему моему бедному организму. Только одна «маленькая такая мыслишка» твердила одно и то же:

– Не сдавайся! Обмани красноволосую!

– А как?

– Сейчас сообразим! – крикнула она мне и помчалась будить и теребить засыпающие уже многочисленные извилины и извилинки.

Одна из них и шепнула мне интересный вариант.

Красавица с косой посмотрела на меня и ледяным голосом пропела:

– Выбирай, что тебе больше нравится. Клещиха[2]?

– Нет.

– Гусинка[3]?

– Нет.

– Тогда только Заельцовское[4]. Да?

– Нет.

– А что же тогда? – её «калейдоскопики» удивлённо уставились на меня и мгновенно замерли.

– Сент-Женевьев-де-Буа[5]! – с трудом выговорил я.

– Ну ты даёшь! Хитрый какой! Это ж не моя «земля»! Это ж сколько границ, сколько таможен?! Я не занимаюсь транспортировкой…

– Ты спросила – я ответил. Моё слово – последнее! Так ведь?

– Ох! Зря я с тобой связалась, чувствую…

Она достала из левого кармана мобильник розового цвета, нажала несколько кнопок, поздоровалась и что-то спросила по-французски. Потом включила громкую связь, и палата наполнилась весёлой музыкой и хриплым женским французским непрерывным щебетанием. Она внимательно слушала, но выводы делала по-нашему:

– О-го-го! Ну и цены у вас… Так не пойдёт… Так – тем более… А мне, может, скидки какие? Нет? Тогда не надо!..

Красноволосая выключила телефон и, обращаясь ко мне, недовольно произнесла:

– Одна обдираловка кругом. Даже со своих семь шкур дерут. Мне всей годовой зарплаты не хватит тебя туда доставить. – И так глянула на меня, что я сам по себе чуть «боты не завернул». – Я рада нашему знакомству. Ты мне ещё больше понравился. Не получилось в первый раз – буду ждать второго. Учти одно: появишься в Париже – чик, и всё! А пока здесь поживи…

Она так же и исчезла, как появилась. Работа не ждёт. За ней и луна выкатилась из палаты и спряталась за тучку.

Поэтому, ребятки, нельзя мне в Париж! Ни ногой!

Век Парижу не видать!

Здесь пока поживу…

[1]  В некоторых частях ЮГВ демобилизацию называли демобой, а не дембелем, как общепринято.

[2]  Одно из известных городских кладбищ Новосибирска.

[3]  То же.

[4]  То же.

[5]  Одно из самых известных русских кладбищ за рубежом, близ Парижа.

Об авторе:

Хотя автор родился в Павлодаре (Казахстан) «холодным летом пятьдесят третьего…», всю сознательную жизнь он провёл в Новосибирске, который покидал только два раза (срочная служба в Венгрии и три с половиной года работы на Камском автозаводе в Набережных Челнах).
С 1987-го был руководителем городского клуба любителей творчества Высоцкого «Нерв». Стихи начал писать в пять лет, в шесть лет бросил, но мозговая извилина, ответственная за творческую деятельность, сохранила страсть к литературе до настоящего времени. Первая книга «Записки племенного кота» вышла в 2016 г. В ней автор посвящает читателя в таинства судьбы шотландского племенного кота Жана Клода на фоне нашей не совсем безгрешной жизни. В 2019-м выпущено продолжение – «Записки последыша». А в 2017 г. издан сборник рассказов «Век бы мне Парижу не видать!».

 

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: