Дупло. Критический обзор книги Яны Вагнер (Яна Вагнер, «Тоннель», редакция Елены Шубиной, АСТ, 2024)

Вадим ЧЕКУНОВ | Критика

 

Дупло — пустота, полое пространство в стволе дерева,
образовавшееся на месте выгнившей древесины.

Писать о книгах, по которым активно снимаются сериалы и фильмы, — занятие неблагодарное. Коллега жаловался: изложил свои мысли о романе «Мастер и Маргарита», а потом два часа сидел и читал под собственной статьёй комментарии про Бортко, Локшина, Басилашвили с Цыгановым и отдельно целую ветку яростного обсуждения вторичных половых признаков актрисы Юлии Снигирь.

Так что о книге «Вангозеро» авторства Яны Вагнер я в своё время писать передумал — всё равно сериал «Эпидемия» не смотрел и вряд ли сподоблюсь.

А тут недавно в моей любимой редакции у этой писательницы вышел новый «роман-катастрофа» (он же — «герметичный триллер») под названием «Тоннель». По нему сериал снять ещё не успели, хотя права на экранизацию уже заранее выкупили. А само произведение в длинный список самой престижной премии поместили, не иначе как в рекламных целях. Поэтому книгу я в нетерпении приобрёл и в недоумении прочитал.

Нельзя не отметить, что зачин в «Тоннеле» интригующий — ехали себе люди воскресным вечером в Москву, кто с дачи домой, кто по всяким рабочим делам, некоторые и просто транзитом, а их взяли и заперли в длиннющем тоннеле под рекой. Сделали им натуральное локальное защемление с помощью агрегатов под названием гермодвери. Закрыли полтысячи людей без объяснения причин, а дальше пусть сами как-нибудь разбираются. Они и разобрались в меру сил и способностей нашей авторши или, как выразился бы критик Александр Кузьменков, — светлая ему память, — пишбарышни.

Но сначала о хорошем.

С самого детства помню, как ехали медведи на велосипеде, волки — на кобыле, а львы — в автомобиле. И комарики с жабами и раками тоже передвигались на разных транспортных средствах. Я до сих пор на трамвайчике езжу, и не потому, что зайчик, а просто деньги спускаю на книжные новинки.

Авторша «Тоннеля» порадовала почти дословным следованием по стопам детского классика — каждому типажу людей, в её представлении, соответствует строго определённый вид транспорта.

Так, один из персонажей, поначалу воспринимаемый главным героем (потом выясняется, что главных героев в тексте нет вообще) по имени Митя, которому лучше всего подошло бы прозвище Мямля, застрял в тоннеле, сидючи в бюджетной «тойоте» на пару с новой своей женой по кличке Терпила и с противной девочкой-подростком, дочкой от своего первого брака. Неподалёку от него маются в УАЗе Быдлопатриот с Быдлопатриотшей и двумя дочками. В патрульной полицейской машине кукуют Капитан-Жиробас и Старлей-Похотливец, а на заднем сиденье у них с комфортом расположился Психопат-Арестант в наручниках и с расквашенной мордой лица. Две Шикарные Чмары, одна старая, другая молодая, обе в траурных чёрных платьях, грустят в роскошном «порше кайене». А в красном кабриолете, как и полагается, обитают длинноногая полуголая Барби с земляничными волосами и загорело-белозубый Кен. Старлей-Похотливец постоянно зыркает на заголённые телеса Барби, и все его мысли упорно кружат вокруг реализации главной идеи — как бы этой Барби взять да и присунуть, пока Кен не видит. Но для радикального снижения полицейского либидо рядом в пузатеньком «пежо» бдит противная и протестная Яжемать с кудряшками и сыном-инвалидом, которая с ходу принимается нудеть и качать права. Хотя прав у неё никаких нет, а есть лишь множество обязанностей. Это ей доходчиво растолковывает крайне неприятная компания из зловещего и тонированно-бронированного «майбаха пулмана» от самой Конторы: Мерзкий Хрыч с простатитом и энурезом, его подчинённая в виде Мощной Бабы-Истуканши средних лет и два идиота во вспоможении — Хмырь-Охранник с противной майорской рожей и пожилой Валера-Водила, любитель яичницы, жены и помидорной рассады. Имеется и Донецкое Быдло в товарном количестве шести штук — те, понятное дело, в обычном автобусе горе мыкают, как работягам и положено. Ещё щедрой россыпью по тоннелю накиданы азиаты-басурмане-гастарбайтеры вперемежку с интеллигентными кавказцами, а к ним прилагается залётный, то есть заезжий Пшек — поляк-дальнобойщик. Ну и по мелочи всякого: Беременная Лена с животом по колено, Благочинный Поп с плохим самочувствием, Товаровед из «Пятёрочки» с оторванной впоследствии пятернёй (как иронично), Зубной Техник с беззубой душевной организацией и старым больным котом в переноске… Всех не перечислить, в дупло своего текста Вагнер напихала персонажей под завязку, да так, что и сама за всеми уследить не смогла. Но об этом — позже.

Человеческих имён у тоннельных застреванцев почти нет. Все вышеприведённые прозвища, кроме Терпилы, пришлось уже мне придумывать, потому что авторша выбрала иной путь — она цепляет персонажам клички согласно принадлежащим им машинам. Этот новаторский приём Вагнер легко и непринуждённо позаимствовала из рассказа Хулио Кортасара «Южное шоссе», написанного в 1966 году. Оттуда же, судя по всему, она начерпала двумя ладошками и всего остального вдохновения. Потому что сюжет у Кортасара ровно такой же: во внезапной беспросветной пробке на шоссе люди через пару-тройку дней начинают прибегать к способам выживания, которые не для всех оканчиваются одинаково хорошо. И вместо имён у них — ага, марки машин. Но если у Кортасара персонажи становятся Дофинами, Поршами, Таунасами, Фордами Меркури и Четыреста четвёртыми по демократическому принципу равенства, то у Яны Вагнер не забалуешь, и клички она раздаёт в соответствии со своими понятиями.

Мамаша-Пежо и Женщина-Кайен ещё хорошо отделались, как и различные представители смуглых диаспор, которые авторше явно симпатичны, — те полностью сохранили человеческий облик. Не знающий двух слов по-русски водитель «газели», приехавший в Москву из солнечного Таджикистана, так и будет именоваться именно «водителем Газели» или на худой конец просто «юным Газелистом». Как романтично. Его условный земляк из не менее солнечного Узбекистана всегда будет «седым темнолицым таксистом из Рено», а в крайних случаях уважительно называться «Таксистом-Рено». Даже что-то парижское в этом проскакивает, монмартрско-круассанное…

На этом хорошее заканчивается. Далее — о славных традициях и гнилой древесине современной антиотечественной буквопродукции.

Чем глубже я углублялся в дупло Яны Вагнер… простите, в чтение её романа, тем больше склонялся к выводу, что все эти кортасаровские аллюзии с прозвищами были затеяны авторшей с одной целью — чтобы блистал на арене быдловатый дядька из отечественного УАЗа-«патриот». Который лишь для начала обозначается в тексте как «мордатый водитель УАЗа Патриот» и «краснолицый здоровяк из Патриота». А далее он стремительно теряет всякие приметы и именуется уже без затей просто Патриотом, что придаёт ему особый лоск в эпизодах, где он пьёт из баклажки прокисшее «Жигулёвское», быкует на людей или матерно рассуждает о чуждых ему классовых и расовых элементах.

«Да сами пускай разбираются, чурбаны, — сказал УАЗ Патриот, — и так их развелось».

«Вот и стоишь тут со всеми, м…ила, — сказал Патриот, веселея».

«Алё! — гаркнул Патриот».

«Понастроили, сука, — просипел Патриот».

«Ну ты как, Очки? — спросил Патриот, тяжело садясь рядом».

«Пива хочешь? — спросил Патриот и тряхнул двухлитровкой».

«Чего ты сказал, б…дь? — взревел Патриот, багровея».

Откровенную Патриотову брань цитировать излишне — достаточно знать, что он и Энурезный Хрыч, представитель Кровавой Гэбни, — самые активно матерящиеся персонажи романа. Хрыч-гэбист вообще в общении с чернью, то есть с народом, практически косплеит разъярённого Никиту Сергеевича Хрущёва на выставке авангардистов.

Чувствуется явный расчёт на то, чтобы поведение этой славной скрепной пары крепко зафиксировалось в головах потребителей буквопродукта. Ах, да! Важная деталь — поперёк задней дверцы машины мордатого любителя российского автопрома приклеена наклейка «Спасибо деду за Победу!». Кто бы сомневался.

Разумеется, выставить лишь Патриота с патриотичным семейством и Хрыча с энурезом в нужном для редакции Елены Шубиной свете — задумка мелковатая для шести сотен страниц. Тоннель описан длинный, а роман написан — толстый. Недаром на премию «Большая книга» претендует.

Яна Вагнер и замахнулась на большее. Под незатейливый и избитый сюжет подгоняется, по справедливому наблюдению критика Михаила Гундарина, объёмнейший и злой памфлет на нынешнее состояние российской жизни.

Но хочется в кои-то веки добрым словом помянуть труды пиар-манагеров РЕШ — на этот раз не соврали. Честно предупредили читателя, что роман — полная катастрофа.

Слова Александра Кузьменкова в адрес другой пишбарышни из гнезда РЕШ, Евгении Некрасовой, что той «прикоснуться к реальности — что за оголённый провод взяться», на сто процентов применимы и к потугам в реализм Яны Вагнер.

Уверяют, что «Тоннель» писался целых пять, а то и шесть лет. Срок солидный, хотя роман «Под куполом», с которым многие повадились сравнивать творение Вагнер, Стивен Кинг писал в пять раз дольше — добрую (или не очень) четверть века. Отсюда и разница в результатах. «Под куполом» — не лучший роман Кинга, это книга-испытание даже для терпеливого читателя, однако претензии в непрописанности персонажей и в неспособности показать трагедию захолустного городка писателю если кто и выдвигал, то совершенно зря.

А вот к авторше из РЕШ вопросов много. Самый первый и простой: каким таким каком, Яна Михайловна, вы изучали все эти долгие годы создания романа матчасть и почему при описании этой самой матчасти вы трясётесь, будто током ударенная? И следом другой вопрос: вы всерьёз надеетесь вызвать читательское доверие, не потрудившись достоверно изобразить реалии, или рассчитываете, что приёма под названием «сферический конь в вакууме» вполне достаточно?

Ну хорошо, пусть в основу романа положен славный принцип «не позволить правде жизни встать на пути хорошей истории». Изображена некая параллельная и отличная от нашей реальность. Поэтому тоннели в этой альтернативной вселенной напрочь лишены эвакуационных дверей (хотя в том же Лефортовском, находящемся в нашей реальности, они через каждую сотню метров). Нет в них и так называемых «склизов», по которым происходит спуск в безопасные места оказавшихся в чрезвычайной ситуации людей. И диспетчерского пункта с дежурным, который уж точно знает, что и где находится на вверенном ему объекте, тоже нет во вселенной авторши. Отсутствуют и системы пожаротушения, где полно воды, поэтому авторские застреванцы будут биться за каждую оставшуюся у них баклажку…

Действительно, все эти скучные детали и подробности реальной жизни — лишние и даже вредные. Они лишь мешают главной авторской задумке. Ведь целью романа была не беллетризованная инструкция по безопасности автотранспортного тоннеля глубокого заложения, а штука гораздо насущнее — психологизЬм с большим мягким знаком. Тут-то можно смело «раззудись плечо и размахнись рука» сотворить! Поди поверь алгеброй гармонию… Полная свобода творчества.

Яна Вагнер и творит.

Но сразу ещё вопросы вырисовываются. А сколь достоверна авторша в инженерии человеческих душ, если она не в ладах даже с инженерией технического сооружения и специально выдумывает для себя и легковерных читателей некую упрощённую модель, которая в реальности существовать никак не может? Может, и в остальном авторша столь же небрежна и условна?

Тут поневоле вспомнишь анекдот с вопросом собеседнику, отчего коровы лепёшками облегчаются, а козы — шариками, когда на ответ «не знаю» задаётся главный вопрос: «Так если ты даже в этом не разбираешься, чего лезешь рассуждать про что-то посложнее?».

Разумеется, даже дипломированный психолог имеет полное право не разбираться в особенностях пищеварения парнокопытных, а равно в устройствах механизмов, возведении сооружений и правилах их эксплуатации. Зато человеку, считающему себя писателем, всё же следует вникать в нюансы и детали описываемого, убеждать читателя в своём доскональном знании предмета и вызывать у него, читателя, доверие. То есть показать — не абы что несу, не приходя в сознание, а хотя бы немного да разбираюсь в том, о чём повествую.

Нынешние литераторы это делать категорически не умеют и учиться этому не желают. А зачем, если и так сойдёт. Для чего тратить время на регулярное наблюдение за живой природой и людьми, когда всё основное знание и представление черпается из прочитанного где-то или увиденного на экране. Поэтому мы и имеем дело не с литературой, а с буквопродуктом, сформированным вторичной переработкой реальности авторами, которые об этой самой реальности имеют представления весьма смутные.

Даже моя дочь-пятиклассница прекрасно знает, что такое исследовательский инстинкт — потому что я купил ей муравьиную ферму и она часами наблюдала, как осваиваются эти высокоорганизованные существа в новом для них месте, как изучают все ходы и закоулки своего жилища.

Не то у Яны Вагнер — персонажи её текста, оказавшись в подземной ловушке, пребывают словно на медленном газу, заняты чем угодно, но не тщательным изучением обстановки. Триллер на выживание читателю не светит — и это радостно отмечает рекламная поп-критикесса Галина Юзефович, сочиняя на ходу строки о «разрушении канона жанра»: мол, «что мы приняли за роман-катастрофу, стремительно разворачивается в жёсткую и жутковатую социальную антиутопию». Тут лишь рукой махнуть да вновь про творчество козы и коровы вспомнить остаётся. То, что медузная обозревательница выдаёт за стремительность, на деле оказывается неимоверно растянутым многословным сочинительством с предвзятой повесточкой. Причём при чтении возникает ощущение, что и сама Вагнер где-то ближе к середине текста потеряла к нему интерес. Или просто устала ковырять дупло и заваливает читателя пустой словесной трухой с совершенно очевидным желанием побыстрее завершить опостылевший ей процесс: какие-то эпизоды или кажутся уцелевшими обрывками от сокращений, или их вообще забыли внятно прописать.

Долгописательство не пошло роману на пользу — судя по всему, работа над текстом вовсе не длилась всю пятилетку, а велась урывками или спешно заканчивалась под редакционный дедлайн. Авторша не видит своих персонажей или не помнит, о чём те говорили и думали.

Так, пожилой Валера-Водила, нацепив на себя кожаный плащ для маскировки оружия, скитается по тоннелю в подобном одеянии и описывается как «взмыленный, с мокрым пятном между лопаток». Всё твёрже во мне убеждение, что о людях и вообще о земной жизни авторы и редакторы РЕШ имеют представления весьма смутные, словно почерпнутые из рептилоидной брошюры издательства планеты Нибиру «Земляне и их примерное жизнеустройство». Уважаемые гости из космоса, знайте: у нас, у людей, ещё и подмышки ужасно потеют, тоже пятна будь здоров получаются. Но самое главное — через кожаные плащи пот так легко не проходит. А видеть пропотевшие спины сквозь выделанную кожу, да ещё с подкладкой, мы не умеем, увы.

С логикой поведения персонажей дела обстоят не лучше. Например, седой и нерусский Таксист-Рено разглядывает улыбчивого Психопата и отмечает, что у того за поясом торчит «массивная рукоятка пистолета». Поднаторевший в национальных войнушках Таксист-Рено считает Психопата самонадеянным и слепым — как раз потому, что тот «пистолет свой беспечно засунул в штаны». Мысль эта настолько нравится ему, что он не отказывает себе в удовольствии прочесть Психопату небольшую нотацию: мол, «пистолет у тебя краденый, и обращаться ты с ним не умеешь. Никто не суёт оружие в штаны, так очень долго доставать».

Поди возрази бывалому седому андижонцу. Жаль только, что через сотню страниц он уже об этом забывает и спокойно засовывает отобранный у Психопата пистолет… правильно, себе в штаны. «На протестующих он не смотрел и про пистолет у себя за поясом, очевидно, даже не думал».

Ну, ему не думать простительно. А вот авторше (да и редакторам в придачу) нелишне будет поучиться думать, в том числе и насчёт работы над текстом.

Эта полезная привычка поможет избежать нелепостей и досадных повторов, вызывающих подозрения о халтуре.

«Мимо, громко цокая когтями по асфальту, промчался рыжий ирландский сеттер, лёгкий как гепард».

Яна Вагнер явно полагает, что хорошее сравнение не грех и повторить, поэтому легкоатлетическую гепардовую эстафету в тексте довольно скоро перенимает некий «молодой бородач в олимпийке “Россия”»: «Он-то мчал как раз впереди легко, как гепард».

Искренне опасаюсь, что если так дальше пойдёт, то гепард у Вагнер уподобится легендарному Гавриле у Ляписа-Трубецкого, превратится в надёжного литературного помощника. А то и объединится в творческий союз. «Побил Гаврила негодяя, он как гепард его терзал…»; «Гаврила наш страдал ветрянкой, / Он, как гепард, весь в пятнах был…»

Хотя у Вагнер и случаются удачные фрагменты в виде детального описания приступа мигрени или находки, типа «сжала ручки инвалидной коляски и нацелила её прямо на вход, словно это был пулемёт», в целом читать «Тоннель» после бодрого начала становится всё скучнее и бессмысленнее.

И даже закидывание салазок через мельницу — то есть введение в текст откровенных шаблонов компьютерно-игровой фантастики (потайная дверь, склад оружия и всяких припасов за ней, бункер с расчётом на полуторагодичную автономию и прочие ништяки) — оживить действие неспособно. Наоборот, окончательно превращает «жёсткую и жутковатую антиутопию» в нечто, словно дописанное с помощью ИИ. Только не Искусственным Интеллектом, а Инфантильным Идиотизмом, который всё чаще современные авторы привлекают для построения сюжетов и проработки декораций. А этот ИИ только рад стараться: например, устраивает в «Тоннеле» молельный фарс с привлечением статистов-абреков и копипасты первой попавшейся ему в Сети транскрипции фраз исламского богослужения. А ещё он у Яны Вагнер добрую часть персонажей попросту растерял, а с другими поступил по принципу «и так сойдёт». Поэтому при чтении не возникает никакого сочувствия персонажам. Сначала я решил, что дело во мне, бесчувственном и отравленном буквосодержащими штамповками, но потом задумался: да кто ж будет сочувствовать плоским мишеням в тире или манекенам в магазине. Тем более что ну какая у таких персонажей может быть история с предысторией… Иногда Вагнер пытается эту предысторию дать, но быстро бросает затею, и становится ещё очевиднее, насколько ей надоел собственный текст. Персонажи то возникают, то пропадают без внятных причин. Куда делась вечно рожавшая Лена, что за девчонок хотели снасильничать в машине «Джуке» невесть откуда появившиеся и тут же неизвестно куда сгинувшие хмыри и почему вдруг в параллельном тоннеле, куда в итоге пробились наши застреванцы, не сработали законы социологии — нет на всё это ответа.

Впрочем, на последнее ответ всё же есть. Этот параллельный тоннель, из Москвы в область, населённый «контрольной группой» хороших и правильных людей, и есть главная визионерская фишка романа.

Это в плохом рукаве тоннеля, в вонючем дупле, где обитают жирные патриоты и гадкие менты с бункерными гэбистами, непременно сотворятся духота, темнота, жажда, голод, прольётся кровища и вообще наступят разом Адъ, Пакистан и Израиль.

А в хорошем и правильном рукаве воцарит Прекрасная Россия Будущего. Там свет, там воздух, там мир, дружба и арбузная жвачка. Там живут эльфы, которые питаются нектаром из застрявшей вместе с ними фуры. У них всё чисто и хорошо, как и полагается в альтернативных дуплах сказочных лесов в трактовке ИИ (не путать с Искусственным Интеллектом).

«Воздух ворвался в проём, а с ним и яркий электрический свет. И стояли там в этом проёме машины — ровно, рядами по три. Чистые, непыльные и блестящие, как на парковке автосалона в солнечный день. А перед дверью толпою стояли люди — такие же чистые. Очень чистые, нереально».

Реального и впрямь мало, словно сам Солженицын вылезает из тайного люка и кусает сначала авторшу, а она потом уже сама бросается на читателя и чуть ли не подсовывает ему хештег «#какнамобустроитьпрекраснуюРоссию».

Нарочито кинематографичный финал с обязательными лубочно-киношными атрибутами: прибывшие скорые, спасённый кот, девичьи ноги, розовый рассвет — лишь подтверждает догадку, что писалось всё под сценарий, и нас, горемычных, поджидает новый сериал про то, как на Руси жить нехорошо.

Но я его смотреть не буду.

Их стрёмная Ванесса

(Кейт Рассел, «Моя тёмная Ванесса». Пер. с англ. Л. Карцивадзе; М.: Синдбад, 2021)

Эту книгу я взялся читать по принципу арестанта Василия Алибабаевича: «Все побежали, и я побежал». Уж больно активно вокруг неё раздувались скандалы да разжигались споры. А когда про «тончайшую психологию» речь пошла, да ещё и про «“Лолиту” эпохи #МиТу» заговорили, и аж про восемнадцать лет каторжно-литературного труда авторессы над дебютной книгой сообщили — тут, конечно, рука сама потянулась к револьверу… простите, за книжкой.

Сюжет уже тысячу раз пересказывали, так что буду краток. Одна рыжая девочка пятнадцати лет по имени Ванесса Уай («Почемучка», наверное) училась-училась в школе-интернате, да и научилась многим премудростям от старого толстого очкастого бородатого жиробаса мистера Стрейна. Причём, посещая кружок писательского мастерства, научилась премудростям не столько литературным, сколько возвратно-поступательным. К этой части повествования претензий нет никаких — а чему ещё можно научиться в «литмастерских»? Неужто кто на них ходит всерьёз учиться Письмовному Мастерству? Нет, конечно. Вон сама авторша книги Кэтрин Рассел ходила, ходила — и что? Впрочем, обо всём по порядку.

Преподаватель литературы мистер Стрейн мало того, что стар, вонюч, волосат и безобразен, он ещё и невозможный чудак на букву «му», тошнотик и неудачник. То есть образцовый белый мужчина, олицетворение всех феминистических чаяний и надежд. В романе авторша всячески пытается изобразить девочку Ванессу талантливой и развитой не по годам, но поступки и реакции её героини противоречат авторским замыслам; разве что насчёт фигуры можно согласиться — да, в этом плане всё развито хорошо.

То есть хоть одно положительное качество у никчёмного Стрейна имеется: он явно не педофил, и даже эфебофилом его трудно назвать. Просто ему, как Бубликову в «Служебном романе», тяжело работать: телесами отвлекают постоянно. Но методы его «соблазнения» умственно отсталой ученицы (а она именно такая, вопреки амбициям писательши) чудовищно бездарны, с налётом махровейшей литературщины. Он для разогрева подсовывает современной пятнадцатилетней девке олдовую классику — занудную «Лолиту» и скучно-выспренное «Бледное пламя», а чтобы пожарче чресла молодые запылали — ещё и письма дряхлого Свифта к юной тёзке главной героини… А когда похотливый книгочей решает, что клиентка созрела, то переходит к активным действиям. Как в одном анекдоте: вот так и птички с бабочками… При этом он постоянно нудит, что-то там «проговаривает», иссушая и без того некрепкий мозг ученицы постоянными расспросами в стиле: «А вот так можно тебя потрогать?», «А тут можно пощупать?», «А если пальцем поглубже и там пошебуршить?», «А тебе нравицца?», «А ты никому не расскажешь?».

Понятно, что взрослая тётка в ужасе бежала бы от такого безнадёжного душнилы — мчалась бы до самой канадской границы. А наслушавшаяся и обчитавшаяся бредовых, но трендовых идей авторесса таким образом показывает продуманное коварство трусливого Стрейна и попавшую под его манипуляции школьницу.

Немалую роль в повествовании играет Символический Психологизьм. Вот бородавчатый носорог по имени мистер Стрейн усаживается поближе к ученице и начинает допытываться, не хотела ли та в своём свежем стихотворении показаться сексуальной. Героиня на это реагирует примерно как мальчик-дебил из анекдота про море и песок — в стиле «папа, что это было?». Писательша и сама понимает, что надо бы усилить, нагнести. И непременно ввести, несмотря на всю неприличность этого глагола. И она вводит в повествование Образ. Ванесса прищуривается и замечает за окном воздушный шарик. Разумеется, тревожного красного цвета! Опасность! Алярм!

«Его верёвочка зацепилась за голую ветвь клёна. Он покачивался на ветру, стукался о листву и кору».

Тут одно из двух. Либо на голой ветви мгновенно выросли листья, и это тоже символически что-нибудь да означает. Либо на покрытом листвой клёне была специальная шарикозацепная Голая Ветвь, которая напичкана символизмом не меньше, чем долгоносиками и короедами. Хотя нет, ещё возможен третий вариант: переводчица слегка разволновалась и накосячила. Любопытно было бы на текст оригинала взглянуть.

А что же шарик? Героиню, возле которой похотливо пыхтит пахнущий мелом и кофе пожилой дядька, терзает вопрос жизни и смерти:

«Откуда вообще взялся этот шарик?»

Вестимо откуда — из занятий по программам писательского мастерства Университета Мэна в Фармингтоне, а также Индианского и Канзасского университетов. Первый класс, вторая четверть — «Кубики и шарики текста: как, не напрягаясь, сварганить Глыбизну с помощью расхожих образов и подручного материала».

Зато понятно теперь, почему роман так понравился Стивену Кингу. «Про красный шарик есть — зачёт автоматом!» — вот что в виде блёрба надо было ему честно и написать.

Шарик бьётся на ветру, покачивается, сигналит. «Я глазела на него, по ощущениям, очень долго, с такой сосредоточенностью, что даже не моргала».

Ещё бы, ведь она глазела на шарик прищурившись, тут особо на разморгаешься.

А тем временем отвратительный мистер Стрейн времени на всякую надувную чепуху не теряет и толстым коленом прижимается к голому бедру слегка аутичной ученицы. Спокуха! Бедро голое просто потому, что юбка короткая.

Во время подстольно-коленного сумо с грузным учителем Символический Психологизьм, помимо красот слога («Помертвев, я оцепенела»), неожиданно выделывает лихой фортель: «На ветке за окном висел обмякший красный шарик». Я сначала решил, что мистер Стрейн скорострельнул себе в штаны, потому и обвисло-обмякло всё, но как бы не так — тот продолжал настырно жаться нижней конечностью к любительнице заоконных пейзажей. И таки добился своего: героиня воспарила. Как она сама нам поведает, её разум парил сначала под потолком, а потом, после занятий, она шла, свысока поглядывая на заурядных учеников: «Я была беспредельна. Пока они, обычные и приземлённые, шли по кампусу, я парила, оставляя позади кленово-рыжий хвост кометы. Я больше не была собой, не была никем. Я была красным шариком, повисшим на суку». Вот вам и курсы писательского мастерства в университетах Мэна, Индианы и Техаса — обмякшая комета-шарик, уныло свесившаяся с сука, неведомым образом при этом парящая над кампусом с необщупанными одноклассниками…

Что с психологической глыбизной, что просто с матчастью «про это» в романе всё из рук вон плохо. Быть может, как раз причина в том, что писался он без малого два десятка лет. Конечно, это не более чем издательский трюк, то есть враньё с лёгкой примесью правды. На самом деле авторесса просто сгребла в кучу имевшиеся у неё заметки, вот и сплясали от печки, от самых ранних писулек и заметок.

Пятнадцатилетняя девица озадачивается вопросами: «Как потерять девственность?» и «Что делать во время первого секса?». Это нормально, все это делают. Ну или почти все.

«Я порылась в старых выпусках журнала Seventeen в поисках статей про первый секс, на случай если мне нужно как-то подготовиться…» — аж сердце защемило от ностальгии, я ведь тоже рылся в старых выпусках журнала… Нет, никаких «Севентинов» в тогдашнем СССР ещё не было, поэтому ваш покорный слуга рылся в бабушкиной подшивке журнала «Здоровье»… Мы просвещались как могли. По интересующей меня теме я узнал немного, если не считать статей о сифилисе и его последствиях. Условия для всестороннего развития у современных тёмных Ванесс намного более комфортные. Авторесса, сунув читателю смехотворную, но такую важную, по её мнению, деталь, как копошение невинно-наивной юной гостьи с другой планеты в человеческом подростковом журнале, всё же нехотя соглашается, что существуют ещё и эти ваши чёртовы интернетики…

«Тогда я зашла в интернет и нашла на каком-то форуме ветку под названием “Как потерять девственность”, и единственным советом для девушек было: “Не лежи как бревно”».

Я же говорил, что Ванесса — умственно отсталая. Потому что даже в целомудренном и зацензурированном по самые помидоры китайском Интернете выдаётся (я специально проверил) огромное количество ссылок и советов — с упором на психологию и гигиену, разумеется. А способности нашей стрёмной Ванессы к инет-сёрфингу оказываются более чем скромными — нашла один «какой-то форум», вот и делу конец.

Дальше — только хуже.

Я скорее фокусу с отрыванием от руки и возвращением на место большого пальца поверю, чем в то, что созревшая молодая девка всю эту постыдную «стадию ухаживания» со стороны бороды многогрешной будет терпеть со стоическим равнодушием. А она не просто терпит, она в итоге этой бороде даёт и немного влюбляется-увлекается. Но, дорогие читатели, не подумайте, что волосатый мешок с салом Стрейн хорош и горяч в «этом самом»! Это он просто допинга обожрался — Ванесса в перерывах прошмонала его аптечку в ванной и обнаружила пузырёк с виагрой. Ну виагра — не мельдоний, а Ванесса — не МОК, да и Стрейн — отнюдь не российский спортсмен, так что от любовных турниров он не отстраняется, и всё продолжается.

Ах, как я ждал, что авторесса очнётся и отрясёт прах #митушничества и травмированности со стоп своих да поведает нам занятную историю в стиле мистера Кинга, то есть сумеет дальше шарика пойти! Например, юная Ванесса и складчатый бегемот Стрейн поедут в тихое уютное местечко, домик на берегу глухого озера, там пылкий любовник вновь накидается виагрой да и помрёт сладкой смертью, не отходя от кассы, а придавленная огромной тушей Ванесса будет долго и мучительно пытаться выбраться, попутно размышляя обо всём случившемся и на наших глазах просветляясь и умнея…

Как бы не так! Не для того восемнадцать лет на текст потратились, чтобы всё в трагикомедию свести.

Мистер Стрейн, познав школьное тельце, продолжает яростно душнить:

«— Ты кончила? — спросил он. — Серьёзно, так быстро? […] Ты правда кончила? Ты хоть знаешь, как это необычно? — спросил он. — Как это уникально?»

Авторше будто недостаточно того, что мы давно уже поняли, что рыхлый потный Стрейн отвратителен и мерзок. Ей, как Новосельцеву в «Служебном романе», впечатление «усилить хочется», и это уже к середине романа начинает порядком утомлять.

Честно говоря, и главная героиня прописана порой такими порой условными и халтурными мазками, что хочется отложить книгу.

«Я закрывала глаза на то, что реяло над нами, — свой гнев, своё унижение и боль».

Именно такие места особо подчёркивают литературную беспомощность текста — когда художественность попросту вытесняют заурядным проговариванием и называнием. Легко сыпать словами «гнев-боль-унижение». Ты попробуй, не называя их, показать через ощущения человека, да так, чтобы было и достоверно, и сильно, и — это важно — художественно во всех смыслах.

К сожалению, восемнадцать лет велась работа не над текстом и даже не над совершенствованием «литмастерства». Она была посвящена кропотливому копошению по тематическим фемсайтам. Всё остальное — голый схематизм, в котором многие рецензенты умудрились отыскать «выверенность и психологическую достоверность». На ура читателям зашёл даже примитивный в умственно-эмоциональном плане ход — «жертва ничего не добилась в жизни, талант её сгинул». Ванесса, которую в книге пытались преподнести одарённой девочкой, в зрелом возрасте работает говорилкой за стойкой в отеле, а дома у неё, о ужас, срач и груда пустых бутылок возле матраса… Во всём этом, ясное дело, виноват проклятый брюхан Стрейн. Ну и её собственные неустоявшиеся, в правильном (феминистическом) смысле слова, взгляды.

Поп-критикесса Галина Юзефович с удовольствием обнаружила в романе «сложную двойную оптику» («оптика» — это новое проклятие нынешних псевдокритических обзоров, пришедшее на подмогу вездесущему «дискурсу»), а сама история ей показалась наделённой возможностью «рассмотреть её со всех сторон — и увидеть в ней много шокирующих нюансов».

На деле, конечно, оптика эта своей сложностью и затейливостью уступает даже копеечному театральному биноклю. Ни о какой всесторонности и речи быть не может. Один из самых существенных недочётов романа — примитивная схематичность даже применительно к такому важному персонажу, как Стрейн-совратитель.

Кто он такой вообще? Почему он такой? Понятно, что он низкий, гадкий, чмошный трус и блудник, пожиратель виагры и совратитель юных дев. Но в чём причина-то? Для чего это ему, что им движет: бес в ребро толкает, хочется острых ощущений оставшейся в прошлом веке молодости? Или тёмная вода душевного нездоровья волочёт его к школьным коленкам? Сыграла ли в истории Стрейна свою роковую роль книжка «Лолита» — не прихворала ли именно после неё впечатлительная кукушка в его окаймлённом бородой скворечнике?..

Нет ответов на эти вопросы.

Нет даже попыток ни задать, ни тем более ответить на два наиглавнейших вопроса, знакомых всем нам, заокеанским читателям этой истории: кто виноват и что делать?

Что сформировало Стрейна именно таким? Что с ним делать: лечить лекарствами и электричеством или же сажать крепко и надолго в тюрьму? Да и вообще — а так ли тяжек грех его? Достаточно ли было бы его просто уволить? Что стало бы с ним после увольнения и запрета на профессию?

Если бы в книге уделилось хоть какое-то внимание перечисленному, роман, возможно, действительно стал бы интересным и по-настоящему глубоким.

Но ничего из этого ни самой Рассел, ни многочисленным читательницам её книги знать не хочется. Их «двойная оптика» всецело занята героиней, которая, к слову сказать, неинтересна и пуста.

Между тем один момент меня озадачивал всё больше и больше по мере чтения романа. Ну хорошо, возрастной Стрейн одержим некой похотью. Ну хорошо, он пощупал девичьи коленки и потом залез промеж них бородой и всяким прочим. Кстати, без насилия, шантажа и даже подпаивания или укуривания объекта вожделения. В общем, налицо согласие как продукт непротивления сторон. Любви, очевидно, нет, но зато плотских ощущений хватает. И для кого-то это открытие, что так оно в основном и бывает? В общагах не жили, что ли? Но главное вот что: а что бы изменилось, если бы в ухо Ванессе стонал и кряхтел не преподаватель литературы Стрейн, а парень её бывшей подруги Том или единственный местный гот Джесси, пусть и, по слухам, гей? Или любой другой пацанчик с кампуса? Стрейн, при всех недостатках внешнего вида, хотя бы начитан, может красивые слова об уникальности и единственности наговорить. Да у него даже вазектомия сделана — залёт исключается, а это, знаете ли, немаловажный плюс.

Где и в каком месте кроме девственной плевы он травмировал героиню и почему? Он же не в кустах на задворках кампуса на неё напал, не в аудитории к парте придавил и надругался и даже не прокрался в её комнату в родительском доме с верёвкой, ножом и банкой вазелина в кожаном портфельчике. Да у них даже секс был осторожным и без, как это говорится, «излишеств всяких нехороших». Чем кроме запущенного вида так ужасен Стрейн по сравнению с долговязым готом Джесси или разбитным чэдом Томом? Ну возраст. Ну должность, да. Так на генитальных отношениях героев романа это особо не сказывалось — мы видим заурядную телесность, слабость на передок у обоих. Кому хочется покрасивше — хорошо, видим торжество основного инстинкта и полыхание слегка странноватой страсти. Так Том или Джесси присунули бы несчастной Ванессе с куда меньшими церемониями, и не факт, что без проблематичных последствий, например, в виде аборта.

Напрашивается печальный вывод: нам втюхивают очередное «все мужики козлы» в упаковке псевдоинтеллектуального письма, и градус этого козления будет лишь повышаться.

Книжка-то, что называется, удалась — ибо в наше время литературный успех создаётся отнюдь не литературными средствами.

 

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: