Синильга — царевна змей
Ранним утром Василько Искатель привычной своей тропой поднимался в гору. Солнце красной хлебной краюхой только показалось из-за противоположной горы и начинало окрашивать всё вокруг розовым цветом, незримо подбираясь лучами к деревеньке, приютившейся у ручья на дне долины.
Бабы уже выгнали со дворов скотину. Пастух собрал коров и вёл стадо на пастбище.
Василько вышел на поляну и, сняв с плеча мешок с инструментами и многодневным припасом, положил рядом лом и присел на камень. Тишина тоненько разбивалась звоном колокольцев на коровах, которые разбрелись по горе и стали совсем маленькие, как божьи букашки.
Буйные травы на поляне были осыпаны капельками росы, которые вспыхивали под лучами приближающегося к Васильку солнца. И вскоре вся поляна сверкала алмазными блёстками, ослепив парня слезами, хлынувшими из глаз, то ли от нестерпимого свету, то ли от небесной благодати, затопившей всё вокруг.
Сапоги обсохли, и Василько двинулся дальше. За ним неслышно потянулся скрываемый высокой травой зелёный змей.
***
Шёл в дальнюю дорогу Василько за смарагд-камнем[1], который, как поведали старые рудознатцы, встречается в Дальних Горах. Сказывали, что камень тот дивной красоты, густого зелёного цвета, прозрачности ручейной воды и крепости необыкновенной. Василько имел нужное чутьё находить самоцветные камни, а потому свободно бродил по горам. Только хитёр был барин Алфёров, хозяин окрестных рудников. Вроде парень давно уже отпущен на волю, только всё равно как привязан к господским приискам. Невеста Василька Талинка, славная и пригожая, всё ещё была в крепостных. Василько мечтал найти самоцвет и добиться для неё вольной. А ещё желал он прославиться так, чтобы имя его знали на всём Урале.
Как ни уговаривала Талинка Василька остаться и помаленьку собрать денег на документ свободный для неё, молодца гнала в неизведанную глухомань жажда отыскать заветный камень.
Дорога к Дальним Горам была опасна. Сказывали бабы, ходившие по грибы-ягоды, охотники за зверем лесным, забиравшиеся в самые дальние урманы[2], что встречали Змея. Будто страшен он, пламенем пышет-опаляет, и кто встретит его близко — живым не уйдёт. Будто видели его издалека — и сразу бежать от этого места.
***
Светлый напрогляд березняк сменился вековыми елями со смыкавшимися макушками, закрывающими небосвод так, что лес стал сумрачным. Василько пробирался через поваленные лишайные стволы. Даже вороны молчали. Наконец появился просвет среди деревьев, запахло свежим духом. Вскоре Василько, оставив не один клок рубахи и штанов, вышел из урмана к реке. Вода кипела, аж пар стоял. Скользкие глыбы торчали из воды, но опасней были потаённые, они только по барашкам замечались, что над ними курчавились. Не перейти реку!
Василько прошёл по берегу, стал переходить по поваленной ели. Да только бревном змей обернулся. Как дошёл Василько до середины реки, так прогнулся змей, да и ушёл из-под молодцовых ног. Понесла парня вода, закружила. И погиб бы он, если б не вспомнил в самую отчаянную минуту о Талинке своей. Тут на подмогу черёмуховый куст вынырнул за поворотом. Ухватился за него Василько и вытянул себя на берег. Поблагодарил он Боженьку за помощь, что спасся и инструмент свой не растерял, так и висел перевязанный в мешке у него за плечами. Только хлеб весь размок да пропал.
Обсохнув, Василько стал взбираться в гору, перебрался через хребет и попал в долину меж двух Каменных Поясов. Идёт парень вдоль них, то тут, то там камушки отколупывает молотком своим — занорыши[3] ищет. В пустоте их и растут самоцветы дивные. А то нападёт на цельную жилу. Только всё подворачивается огненно-красный вареник, кремневый дикарь да разноцветно-полосатый ногат, а то сверкнёт слюдяным блеском златоискр[4]. А заветного смарагда всё нет.
Задул северный ветер, пригнал снежную бурю. Вмиг заволокло солнце, небо легло молодцу на плечи, а сугробы намело уже по самые колени. Василько упрямо шёл вперёд против ветра уже по пояс снегу. Приткнулся парень к выемке в камнях, чтобы укрыться от непогоды, да стал подмерзать и засыпать. Сквозь сон его тяжёлый, вязкий видит он змейку зелёную, как нефрит-камень, с золотой короной да чёрными капельками-глазами. Змейка крутится вокруг него и снег уминает, уползает и снова возвращается, вроде зовёт его за собой.
Поднялся через силу Василько да двинулся за змейкой в белой мгле. Чуть отстанет он — змейка сразу к нему и опять тянет с собой. Так и прополз Василько за ней, пока ветер не стих и солнце снова не закрасовалось на фирузовом[5] небосводе. Змейка юркнула между камнями и куда-то пропала.
Снег растаял и побежал ручьями. Василько напился воды, поел крошек, что нашёл в мешке, остальное птичкам вытряхнул. Видит, ежевика висит на кустах. Целую горсть набрал — и в рот, дальше пошёл. Впереди горы сгрудились, человеку только боком и можно пройти. Молодец наш неробкий, шагнул в теснину, да тут обрушился спереди и сзади камнепад. Оказался он в каменном мешке — не шевельнуть ни руками, ни ногами. Ночь подкралась. Думы горькие пошли, что не слушал свою Талинку, славу пошёл искать, вместо того чтобы довольствоваться малым — жить душа в душу с Ненаглядной, скопить денег, да и выкупить ей грамоту вольную. Приползла змейка, покрутилась вокруг него и опять исчезла.
Засвистели мощные крылья, чьё-то тулово закрыло звёздное небо, жар пошёл от дыхания, так что опалило парню волосы и брови. Опустился, ровно плетёная верёвка, хвост прямо в руки ему. И диковинно говорит чудище, не по-христиански, но только понимает его Василько: держись, мол, крепче за хвост да смотри не выпускай.
Молодец ухватился за хвост, покрытый острой чешуёй. Разом чудище взмыло в небо. Смотрит Василько, что несёт его крылатый Змей. Внизу остались маленькие деревья да горы, наверху звёзды блещут, и месяц переливается. Красота дивная! Видно сверху, как Каменные Пояса тянутся с юга на север, меж ними Долина с серебристой рекой. Сколько летели, да и этой небесной дороге пришёл конец. Приземлился Змей посреди гор. Василько то ли сознания лишился, то ли уснул. Только просыпается он уже в великой пещере — потолка не видно. Кругом невиданной глубины зелёное мерцание. Отовсюду растут, словно гроздья цветов, кристаллы самоцвета такой чистоты, что Василько видит себя как в зеркале и руку свою, если заведёт её за камень. Кристаллы большие, с рост человеческий, и маленькие, кучные, разные. Тихо. Ходил молодец как в райском саду, любовался и понял, что это и есть смарагд заветный. А ещё думу думал, что такую красоту нельзя людям открывать, потому как все сломают, и не останется этого дивного зелёного света.
Тут Василько услышал и увидел, что отовсюду с лёгким шуршанием стали вползать в пещеру зелёные змеи с чёрными глазами-бусинами. Молодец услышал своё имя откуда-то сверху. На высоте огромный Змей покачивал головой в золотой короне, тот самый, что вытащил его из каменного колодца.
— Ты храбрый молодец, не испугался преград и нашёл драгоценный камень. Я спас тебя, дочка моя младшенькая за тебя очень просила, приглянулся ты, видно, ей. Только к людям я тебя отпущу, если женишься на моей дочери Синильге, — Змей качнулся в сторону своих дочерей-змеек.
Одна из них быстро глянула на парня, и Василько узнал ту самую змейку, что вывела его в снежную бурю, а потом в каменном завале навестила.
— Хороши твои дочери, только обвенчан я, — отвечает Змею.
— Если уйдёшь своевольно — всё забудешь: и невесту свою земную, и умение своё.
***
Потянулись для Василько дни — потерял им счёт. Живёт в Змеевых чертогах, камни изучает. Много нашёл, что рядышком, семейно сидят. Получается, что так вместе и родились в недрах земных из горячего минерального пара. Тут были хрустали белые, фатисы вишнёвые и тунпасы[6] жёлтые. И всё сверкает и переливается, глаз и сердце радует. Но краше всего смарагд. Василько запоминает, на слюдяных листочках пометки делает.
Невеста новая его, Змеем-отцом назначенная, крутится рядом, то отведёт его в новый закуток пещеры, что Василько безмолвен становится от красоты подземной, то приляжет у его ног, а головку положит к нему на колени, пока он работу делает.
Василько привык к её ласке, не хочет обидеть, да не может про Талинку свою ежечасно не думать. «Не могу я жениться на тебе, Синильгушка», — говорит, а сам вздыхает, берёзки, деревеньку свою вспоминает.
Однажды Василько гулял один по извилистым ходам пещерным, да и заблудился. Не слышно змеиного шелеста. Куда идти? И метки по стенкам ставить забыл. Вдруг слышит, вроде поёт кто-то. Девичий нежный голосок. Не Талинки его… Не словами звучит, а одной мелодией, хрустальной и печальной.
Пошёл на голос, завернул направо и видит, как сидит перед прозрачным смарагд-камнем, смотрится в него, как в зеркало, девица-красавица. Одежды у неё украшены сверкающими камнями, на голове корона золотая. Поёт, косу плетёт. Рядом зелёная лента лежит на земле. Увидела в отражении Василько, вскочила и подбежала к нему, взяла за руку, подвела к своему зеркалу, усадила. Видит парень, что не лента зелёная на земле лежит, а кожа змеиная чешуйчатая.
— Ты ли это, Синильга?
— Признал, — улыбается и гладит его по лицу и волосам. — Не удивляйся, Василько. Малым дитятей осталась я сиротой. Родителя моего в руднике завалило, а матушка со мной пошла к родне своей, да в дороге с горя умерла. И быть мне съеденной волками, если бы Змей, названый батюшка мой, не пролетал в тот час над нами. Он забрал меня и вырастил со всей лаской, обучил колдовству.
— Скучаешь ли ты по людям? — молвил Василько.
— Я не скучаю, потому что не знаю жизни людской. Не скучала прежде… — помолчала. — Знаю, что ты тоскуешь по своей невесте и воле вольной. Помогу я тебе выбраться из чертогов батюшки моего названого. Вот тебе посох. Не смотри, что простой, он заговорённый. И дорогу покажет, и в бою честно́м будет тебе что меч. Только уговор: батюшку моего не убивай.
Прежде чем отпустить Василька, Синильга залатала все прорехи его рубахи, уложила ягод и рыбы вяленой в его мешок. Дождалась, когда Змей полетел свои владения осматривать, повела своего друга по подземным коридорам. Вышли они на божий свет далеко от покоев Змея. Хоть и светло было в пещерах от сияния самоцветного, а солнечный день оказался ярче. Зажмурился Василько, вдохнул полной грудью воздух вольный, заулыбался.
Синильга обняла на прощание Василько:
— Помни про мой наказ, батюшку моего не трогай, а про меня не забывай.
Понёсся Василько по долине к родной своей деревеньке, в руках посох заговорённый, за спиной мешок с инструментом и припасами от Синильги, на груди в кисете, ею вышитом, камушки самоцветные смарагда лежат.
Бежит, как летит, ноги почти земли не касаются. Посох твёрдо правит его дорогой. Уже всю долину проскочил, добрался до перевала, что Каменные Пояса отделяет от быстрой реки. Перебрался через бурные водовороты в реке да скользкие глыбы, опираясь на посох свой крепкий. Вот уже и деревня его видна с высоты, и дом свой он различает.
Раздался высоко в небе свист. Видит Василько, как с неба спускается Змей. Снял свой мешок, поправил рубаху за пояс, посох приготовил. Ждёт.
— Не послушался ты меня, Василько, теперь не ропщи! — протрубил Змей и полетел низко прямо на молодца.
Едва успел пригнуться Василько, срезало бы Чудище его головушку своими жестяными крыльями. Пока Змей разворачивался, парень успел посох перехватить и крепко на ноги опереться.
Снова полетел Змей низко да мощно, аж с деревьев листва полетела, а травы пригнулись. Тут уж Василько не растерялся, ударил посохом по брюху Змееву, да так, что крякнул он и долго разворачивался, рыком изрыгался. Из тулова Змеиного кровь капает. Капельки те змейками оборачиваются и врассыпную расползаются.
Василько видит, что посох и взаправду заговорённый, от удара его сила утраивается.
И в третий раз полетел Змей на парня. Василько вывернулся и уже сзади ударил по крылу жестяному, да так сильно, что проткнул его насквозь. Змей завалился набок, лежит, крылом дёргает, взлететь не может. Подошёл Василько близко, Змей беззащитный и поверженный молчит.
— Нельзя мне тебя трогать, слово я дал Синильге, младшенькой твоей. Возвращайся в чертоги свои да сельчан моих не обижай. — Опустил свой посох Василько, повернулся и стал спускаться в село.
Только Змей из последних сил своих прыгнул отчаянно и ударил лапой своей когтистой по голове Василько. Парень и упал — ни жив ни мёртв.
***
Талинка, пока ждала Василька своего, нашила приданого, осветлила избу свою, побелила печь, икону в углу почистила маслицем, отскребла ножом полы да стол, самовар надраила — блестит, всё в нём отражается. Набрала цветов полевых, насушила, развесила по углам, как обереги от дурного глаза. Дух стоит свежий напитанных солнцем трав! А ещё и работу работала. Да и от парней надо было отбиваться, что стали на неё заглядываться, как Василько ушёл за смарагд-камнем.
В то утро, что бился Василько со Змеем, встала рано, всё в окно смотрела, ждала чего-то. Тут уже и на прииск пора. Еду готовила она для рудокопов, убирала потом. С работы пришла и опять в окно смотрит. Томится сердце, сжалось. Не выдержала, взяла корзинку и пошла — уже темнеть стало — на гору. Сама не знала почему. В такую темень уже ни грибов, ни ягод не набрать.
Тут и нашла Талинка своего Василько в беспамятстве. Сбегала за мужичками, те перенесли жениха её в дом, уложили.
***
Уже осень облетела вся листьями, и зима скрипит морозными шагами под валенками, а Василько всё в себя не придёт: потерял память и умение своё. Сидит безучастный, даже в окно не смотрит. Поставит Талинка перед ним тарелку с кашей, скажет есть, парень и поест. А всё равно что не ел. Иссох. Взор у него стал глубокий, только не вовне, а в себя.
Сколько ночей не спала Талинка — наутро развешивала мокрую от бессловесных глухих рыданий подушку. Сколько ни говорила с женихом, Василько всё молчит…
***
Снова весна пришла. Талинка усадила с утра Василька перед избой на солнышко и побежала на прииск. Тут змейка подползла к Васильку, забралась к нему на колени, а потом и по груди его, обвила голову парня, как венком, посидела так и уползла.
Приходит Талинка домой, а у Василька ясный взгляд, прежний! И уже взялся чинить покосившуюся дверь. Говорит, говорит и смеётся! Спросил про кисет. Талинка, как нашла беспамятного Василька, не глядя в кисет, сунула его в сундук. Тут достала и отдала жениху своему.
Василько высыпал на ладонь камушки смарагда, вся изба осветилась зелёным мерцанием.
— Боюсь людям показать, — говорит он Талинке. — Уйдёт под ломом и киркой вся эта красота. Сами будем любоваться-радоваться.
Вскоре сыграли свадьбу Талинки и Василька. Гуляли всей деревней целый день. Накрыли столы под ясным небом, гусей нажарили, пирогов напекли, квасу, мёду нанесли. Мужики да бабы, ребятишки — все радовались за молодых.
Посреди свадьбы приползла незаметно змейка, забралась на берёзу над столом и оттуда смотрела на жениха.
Поднял Василько голову и встретился со змейкой глазами, опустил, запечалился. И уже больше не смеялся и не пел. А на громкое «горько» лишь коснулся губами невесты своей.
Наутро, когда все разошлись по домам, а Василько вышел за околицу, подползла к нему змейка:
— Будь счастливым и удачливым, любимый мой, а про меня забудь. Теперь я никогда не смогу девичий облик принять. Такую цену заплатила я батюшке, чтобы память тебе вернуть.
Свернулась в последний раз у него на ладони клубочком, а потом сползла и исчезла в траве.
***
Миновало уж лет десять с той поры. Василько в гору пошёл, всё самоцветные жилы новые находил. Давно купил он жене своей вольную. Детей народила Талинка, расцвела, живёт за Васильком, поёт.
Только когда жена засыпает, Василько выходит на крыльцо и смотрит на Дальние Горы, Синильгу свою ждёт.
[1] Смарагд — старинное название тёмно-зелёной разновидности минерала берилла, травянисто-зелёный берилл называется изумрудом.
[2] Урман — слово тюркского происхождения, обозначает глухомань, дикое и необитаемое место.
[3] Занорыши — старинное название полости, пустоты, в которой из растворов растут кристаллы.
[4] Старинные названия минералов: вареник — аметист с красноватым оттенком, кремневый дикарь — горный хрусталь, ногат — оникс, златоискр — авантюрин.
[5] Фирузовый — от слова «фируза», бирюза, слово персидского происхождения.
[6] Фатисы вишнёвые и тунпасы жёлтые — старинные названия минералов аметиста и топаза.
