Стихи из трилогии «Дыхание жизни» – книги о роковых событиях XX века, романа о мужестве и отчаянии, предательстве и героизме

Ханох ДАШЕВСКИЙ | Поэты и прозаики XXI века

***

Я раньше не писал тебе стихов,
Моя любовь, мой друг, моя опора!
Твой лунный лик, твое сиянье взора
Не возносил до самых облаков.

Но вот, освобождаясь от оков,
Морями разливаются озера.
Под яростью весеннего напора
Выходят воды рек из берегов.

И я свои стихи тебе несу,
Как гроздья распустившейся сирени,
Как на заре медовую росу.

А прошлой жизни скользкие ступени
Останутся за мною – и в лесу
Клубящиеся сумрачные тени.

***

Когда мерцает желтый лик луны
И распускает ночь над миром крылья,
Когда сияньем небеса полны
От звездного ночного изобилья,

Прильни ко мне в молчании земли
И обними, как только ты умеешь!
Какие горы высятся вдали,
К которым ты приблизиться не смеешь?

Какая непонятная тоска
Тебя насквозь, как лезвие, пронзила?
Вот на твоем плече моя рука –
Ее не сбросит никакая сила.

А над тобою – свет высоких звезд
И лунный диск, таинственно манящий.
Любовь моя, взойди на тонкий мост,
В неведомую бездну уходящий!

***

Покажи мне мираж на границе песков,
Покажи очертания сказочных гор,
Чьи вершины парят в небесах без опор
И несут синеватый туман облаков.

Там, где ровный и тихий колеблется свет,
Настоящее гаснет и прошлого нет.
Там пространство мечты, там иные миры
Открываются в тайне волшебной игры.

Там порог, за которым глубины глубин,
Но войти в эти двери не может любой –
В золотое сияние звездных долин,
В голубой океан, где не слышен прибой.

Там, как тайна из тайн, на мерцающем дне
Притаилась янтарною каплей слеза,
И над вечным простором в алмазном окне
Изумруды горят и цветет бирюза.

Это чудо чудес – твой единственный взгляд,
Где восходит рассвет и не виден закат,
Где струится вино из серебряных чаш…
Это мир, где становится явью мираж.

***

Нет ничего печальнее любви,
Когда она приходит слишком поздно.
Забудь меня и как цветок живи,
С луной играй под крышей неба звездной.

А я уйду. И унесу с собой
Взгляд глаз твоих в предутреннем тумане.
И будет этот сумрак голубой
Напоминать о незакрытой ране.

Сойдутся дождевые облака,
И в день ненастья, в грустный день осенний
Увижу я тебя издалека,
Но не смогу обнять твои колени.

***

Мне не расстаться никогда с тобой!
Любимая! Твои глаза – как море!
В них отраженье солнца, в них прибой,
И оправданье – даже в приговоре.

Ночами ты являешься ко мне,
И будет век мой долог или краток,
Я сохраню в сердечной глубине
Твоей любви незримый отпечаток.

И эти косы цвета янтаря
Опять на плечи падают волною…
За все, за все судьбу благодаря,
Благодарю, что ты была со мною!

***

Что найти мы хотим, устремясь к зазеркалью
И неведомых сфер слыша праздничный зов?
Снова вечер восходит над нашей печалью
Серебристою россыпью дальних миров.

Для чего? Разве мы не отправимся скоро,
Не уйдем в золотом опереньи туда,
Где опаловым блеском сверкают озера,
А над ними горит голубая звезда?

Для чего проникать за предел мирозданья?
Разве каждый в свой час по закону земли
Не оставит любовь, и восторг, и страданья,
Чтобы облаком белым растаять вдали?

Но пока раскаленное небо багрово
И от шквального ветра качается дом,
Все равно мы стремимся за грани земного,
Где мерцает и гаснет манящий фантом.

***

Настанет утро, и взойдет звезда
Над лесом, где безмолвие царит,
И все пространство инея и льда
Она мерцаньем тусклым озарит.

И побредет унылая толпа,
Скользя по снегу из последних сил,
И встанет там, безгласна и слепа,
Где ангел смерти крылья распустил.

И раздеваться будут, словно в зной,
И обрести наследный свой удел
Они пойдут, сверкая белизной
Еще живых, еще дрожащих тел.

И после них не запоет певец
Пернатый в этом проклятом лесу,
И если солнце выйдет наконец –
То лишь собрать кровавую росу.

Ребенок, мать за руку теребя,
Через секунду с нею рухнет в ров.
Любимая! Сегодня и тебя
Я вижу на развалинах миров.
Я вижу, как идешь по снегу ты,
Далекая и чуждая всему,
И прижимаешь мертвые цветы
К еще живому сердцу своему.

Я не могу помочь тебе никак,
Не перейду невидимый порог.
Один, всего один неверный шаг –
И бездна раскрывается у ног.

И ты уходишь. Время истекло.
Мы ничего не можем изменить.
И прошлое разбито, как стекло,
И не связать разорванную нить.

Проснутся сосны в утренней смоле,
Появится и не исчезнет свет –
И только брызги крови на земле
Останутся, как брошенный букет!

***

Любимая! Я увидал тебя
Не в тот последний день, когда кровавый
Вас гнал топор, кромсая и рубя
И удобряя вашей кровью травы.

Не в те часы, когда могильный лед
В своих объятьях стиснул купол звездный
И каменный застывший небосвод
Обрушился на сгорбленные сосны.

Не в пору торжествующего зла,
Когда по хляби тающего снега
Одежды ваши в город повезла
Скрипучая и шаткая телега,

Чтобы раздать их семьям, чьи отцы
Ловили вас, как ловят зайцев сетью,
И красные печатали рубцы
На голом теле кожаною плетью,

Которою измученных секли,
Пока от вас остались только тени…
Почувствуй, как тепло твоей земли
Ласкает загорелые колени!

Открой глаза, чтоб увидать холмы,
И лилии в долине, и оливу.
Любовь моя! Сейчас с тобою мы
На пляж сойдем к вечернему приливу.

Какой покой, какая нега тут!
Лишь рокот моря слышен монотонный.
Сюда твои убийцы не придут –
На их пути скалистые заслоны.

Дорогу эту им не одолеть,
Обречены враги твои отныне.
Железо гор поглотит их и медь,
И черный смерч неведомой пустыни.

Твой облик тает. Нет! Не уходи!
Давай продлим счастливое мгновенье!
Увидим благодатные дожди,
Услышим горлиц радостное пенье.

И этот мир волшебный я отдам
Тебе одной, тебе – моей невесте…
Ты не со мною. Ты сегодня там,
Где наша кровь течет и жаждет мести.

***

Тебя я больше никогда
Не встречу на тропе земной.
Приду сквозь заросли туда,
Где с прахом смешан перегной.

Приду туда, где тусклый свет
Нагие ветви леденит,
Туда, где твой остался след,
И виден сердцу, и манит.

Туда, где к яме босиком
Ты побрела под свист плетей
И там легла на скользкий ком
Кровавой плоти и костей.

Приду к порогу твоему,
Но не найду тебя живой
И не тебя я обниму,
А холм могильный над тобой.

Прости меня! Я опоздал!
Во сне увидев груды тел,
Я содрогнулся, но не встал
И до тебя не долетел.

Не долетел, чтобы спасти
Тебя из гибельных теснин,
Чтобы в садах своих цвести
Могла ты, лилия долин!

Когда нацелилась в упор
В тебя невиданная мгла,
И ангел смерти распростер
Свои тяжелые крыла,

И ты увидела обрыв,
И в грудь твою вошла игла, –
В тот миг я оставался жив,
И кровь моя не потекла.

Еще я слышу голос твой,
Расплетена твоя коса,
А ты под сорною травой
Глядишь в сырые небеса.

В краю тумана и дождя
Встречаешь серую зарю…
Я плачу и, к тебе придя,
Молитву тихо говорю.

Ищу тебя, моя звезда,
Зову тебя, как прежде звал,
Целую в губы, как тогда
Тебя впервые целовал.

И мой неискупимый грех
Стучит как молот по виску
И раздувает, словно мех,
В груди смертельную тоску.

***

Когда ворота открывает ад,
Как на костры горящие взглянуть?
Как превратиться в птиц и упорхнуть,
Когда закрыты все пути назад?

Когда как тени стражники стоят,
Чтоб нам с дороги смерти не свернуть,
И даже искре малой не блеснуть,
И только кости мертвые хрустят.

Мелькнет ли в ту минуту на пути
Волшебная серебряная нить,
Чтобы за нею с верою идти?

Или вовеки суждено нам гнить,
Сердца ногтями черными скрести
И в норах змей невидимых дразнить?

***

В тот день, когда погас твой взгляд,
Над потускневшим морем встал
Тревожный скомканный закат
И солнце сплющил, как овал.

И я за сумрачной стеной
Не видел полосу зари.
И ночь стелилась надо мной,
Не зажигая фонари.

И о тебе ни слова мне
Латунный месяц не принес,
А сам в небесной глубине
Он только ширился и рос.

Я думал, ты ушла туда,
Где запах поля, запах трав.
Не знал я, что стряслась беда,
Сосуды жизни разорвав.

Как будто сотни колесниц
Остановились на бегу.
И капли слез из-под ресниц
Расплылись кровью на снегу.

И ты в преддверии могил
Ловила взглядом окоем,
Но отблеск смерти заклеймил
Его железом и огнем.

Не оживут букеты роз,
Не обратится время вспять,
И окровавленных волос
Не загорится снова прядь.

И этих стройных белых ног,
Которых легче в мире нет,
На суете земных дорог
Не отпечатается след.

И только свет прошедших дней
Мерцать, как дальняя звезда,
Останется в душе моей
И не померкнет никогда.

***

Как покрывало опустилась мгла
И золото восхода погасила.
Я знаю, почему она ушла,
Какая овладела ею сила.

Я все еще блуждаю вместе с ней
По закоулкам памяти, и ночи
Унылые становятся длинней,
А дни мои бесцветные – короче.

Ее шаги я слышу, но везде
За нею только кровь и клубы дыма.
Подобно погибающей звезде
Она метнулась вниз неудержимо.

Вся в пламени летела, и когда
Она в полете встретилась с землею,
Погасла одинокая звезда,
Оставив отраженье голубое.

Прохожие опомнились и круг
Над ней сомкнули, с состраданьем глядя.
И тишину не потревожил звук,
И мертвые не шевельнулись пряди.

Так могут только юные сердца,
Рожденные для мужества и мщенья,
Идти вперед до самого конца
Дорогою бессмертья и забвенья.

И не остановиться, не свернуть,
Не уронить простреленное знамя…
Да будет он прославлен, этот путь,
Мощеный безымянными телами!

За то, что на последнем рубеже,
Где ночь сменить готовится зарница,
В одном обличьи и в одной душе
С голубкою соединилась львица.

Переводы c иврита

Шмуэль-Лейб Гордон (1867–1933)

У надгробья невесты

Стоит со мной рядом и, словно живая,
В глаза мои взором глядит голубиным;
Молчанье. Лишь роща шуршит вековая
И сладким напевом звенит соловьиным.

И светлая россыпь – жемчужин крупицы –
Все так же на облике светится юном;
Взлетает, сияя, и к ней на ресницы
Спускается вновь отражением лунным.

Лишь ветер подует – и черные пряди
На лоб ей ложатся крылом вороненым.
Вздымаются волны в чарующем взгляде,
И тонет душа в этом море бездонном.

Лучом к ее чистым устам приникая,
Ей месяц с теплом и участьем внимает;
Целует ее и, меня утешая,
Дрожащую руку мою обнимает.

И лунному сердце подвластно объятью:
Душа семикратным заполнена светом
И вместе с сияющей звездною ратью
К высотам стремится, любовью согретым.

Но стонут печальные арфы страданья,
И лишь соловьи не смолкают, ликуя.
Не этот ли образ – гранит изваянья,
Красу ледяную – в себе унесу я?

На облик любимой смотрю я угрюмо,
И в сердце потухшем не слезы, а камни.
А роща полна неумолчного шума,
И песня прощанья в округе слышна мне.

Доносится стон, в грудь мою проникая,
И сердце становится мягким, как глина.
Что это за стон? Не душа ли живая,
Как эхо разбитого плачет кувшина?

И гаснут неяркие желтые блики:
Луна в облаках наплывающих тонет
С печатью страданья на сумрачном лике –
И только душа безутешная стонет.

Довольно! Ни возгласы горя, ни стоны
Нам стати ее не вернут лебединой;
Пусть струны притихшие скрипки влюбленной
О жизни поют среди ночи пустынной!

Мерцание гаснущих звезд на рассвете,
Багряное солнце, волнение нивы,
Журчание вод, ароматы соцветий
И утренних птичьих напевов разливы –

Все прелести мира! Куда вы пропали?
Чьи черные тучи светило затмили? –
И певчие птицы умолкли в печали,
И скорбные лилии стебли склонили.

Кто был тот безумец, преддверие ада
Открывший бездумно навстречу сиянью?
Кто высушил свежесть весеннего сада?
Кто предал красу и любовь поруганью?

Как ягод созревших тяжелые гроздья,
Вином молодым ее очи пьянили;
Она ненадолго пришла, словно гостья,
И ей черепки на глаза положили .

Теперь отдыхай от нужды и от боли
В пристанище вечном. Забудь все, что было!
С тобою останусь и я: в этом поле
Души моей мертвой и сердца могила!

Хаим-Нахман Бялик (1873–1934)

Очи

Там, в дубраве незнакомой,
В предвечерней чаще
Повстречал и я впервые
Этот взор горящий.

Солнце поздними лучами
Меж ветвей скользило,
Словно горсть монет бросая,
Листья золотило.

Шла одна, не приближаясь,
И манила станом
В одеянии заката,
В зареве багряном.

Опускались блики света
И у ног мерцали,
Вдруг в глазах ее две искры
Разом засверкали.

И она остановилась,
В тишине застыла,
Очи черные – два угля –
Пламя охватило.

Как они сияют, Боже,
И горят, и точат!
Этот взор ее волшебный,
Что сказать он хочет?

Но змеиным обернулся
Взор ее оскалом,
Стал свирепым ликом кобры,
Ненасытным жалом!

Жгучий яд в меня вливает,
Жаждет моей плоти;
Сгинь же, демон! Шадай, Шадай!
Лилит на охоте!

И пропал коварный призрак!
Только с этой ночи
Всё следят, следят за мною
Очи…
Ах вы, очи!

Шаул Черниховский (1875–1943)

Емшан

По мотивам древнерусского предания.
На тот же сюжет и под тем же названием
существует известное стихотворение
Аполлона Майкова

Коль падает беркут в долину, крылом
Вершину горы задевая,
Не кинется разве несчетным числом
В ущелье родное, в скалистый пролом
Воронья крикливая стая?
Коль барс грозно мчится, рыча на бегу
И путь преграждая добыче,
Род волчий, устроивший пир на лугу,
Не бросится ль прочь, оставляя врагу
Куски уже пойманной дичи?

Как беркут, Владимир пронзил небосклон,
Как барс, вольной степью промчался;
Сырчан, половецкий царевич, на Дон
Бежал – и в горах у абхазских племен
Отро́к, брат его, оказался.

Сырчан в плавнях Дона как рыба затих,
Но звона мечей вожделеет.
Он утром коней объезжает степных,
Днем птиц поражает, зверей полевых,
А ночью – план мести лелеет.

У славных абхазов царем стал Отрок.
Он время проводит в веселье:
Пьет сладкие вина, охотится впрок,
Гарем его полон, сатрапы у ног,
И пляски, и пир, и похмелье.

И минули дни, пробежали года –
Все так же Сырчан осторожен.
Вдруг весть разнеслась: закатилась звезда
Владимира-князя, уже никогда
Не вытащит меч он из ножен.

Услышал Сырчан – и верблюдов, и скот
Повел он к днепровским порогам,
К курганам князей половецких, и вот
Пустая равнина глазам предстает,
А брат – за Кавказским отрогом.

Гонцов он к Отроку послал, и они
С таким возвратились ответом:
«Охоте в горах посвящает он дни,
А ночи – пирам и – о хан, не вини! –
Абхазянкам полуодетым».

И Ора призвал песнопевца Сырчан:
«Так скажешь Отроку: «Без страха,
О брат, поднимись, снаряди караван
И в степь возвращайся, в отеческий стан,
Ведь нету уже Мономаха».

И если ответит на это Отрок:
“Милее, чем зовы Сырчана,
Мне край благодатный, простертый у ног”,
Спой песню и брось ему этот пучок
Травы нашей пряной – емшана…»

Промолвил Отрок, глядя Ору в глаза:
«Не пленник я прежних обетов.
Коль хочешь – так пой! Даже если слеза
Прожжет мои очи, то знай, что лоза
И девы сильнее поэтов».

Взял лютню певец, и напевы степей
Как грохот копыт зазвучали,
Как шум боевой тех торжественных дней,
Когда, половецких заслышав коней,
Славянские земли дрожали.

Отрок не внимает. Ор снова поет
Ту песню тоски и томленья,
Которую пели, ведя хоровод,
У вод лебединых встречая восход,
Красавиц степных поколенья.

Cвой кубок Отрок поднимает, а Ор
Уж новую песнь запевает,
Что матери детям поют, если с гор
Срывается буря, колебля шатер,
И дико в степи завывает.

И взор опускает Отрок, и царя
Лицо застывает в смятенье.
Но пляшут наложницы, скоро заря,
И ликом светлеет Отрок, говоря:
«Исполнил, певец, порученье?»

«Исполнил!» – бледнеет певец и встает,
И, лютню оставив, емшана
С последней надеждой пучок достает
И, вытянув руку, бросает вперед,
В лицо непокорного хана…

На горной тропе предрассветный туман,
Но дом уже виден далекий.
Отрок осторожно ведет караван,
К лицу прижимая душистый емшан,
И слезы стекают на щеки.

Ури Цви Гринберг (1896–1981)

После слез и заката

Мы приходим сюда, возложив на горбы наше прошлое, полное тягот.
Отцвели виноградники наши, и срезаны гроздья пышные ягод.
Как металл потемневшего моря мы после подъема и ската – после слез и заката.
С дрожью в ребрах мы проходим Воротами скорби, и за нами скала – нет возврата.

Перед нами властитель, погружающий в холод живых.
Умирают сердца тех, кому он откроет свой лик.
Мы стоим у него за спиной, мы пока еще живы, но видим
перед ним много каменных выступов острых.
И когда повернет он тысячу глаз своих к нам,
мы – холодное мясо, добыча его,
на съедение отданы будем червям.

А тот среди нас, кто еще не закончил свой плач
и тайные слезы роняет, –
у того от сияющих нитей страстных лунных ночей,
от мелодии женских волос остался в душе только прах.
В сердце ранняя осень свила паутину,
и лишь солнечный вкус винограда у него на устах.

Эти слезы в заветную чашу
Пресвятой собирает и хранит среди синих сапфиров
над Воротами плача…
И роняет в бескрайнее море две слезы драгоценные с Трона,
на котором сидит в одиночестве, стон затая,
ибо лоно морское – Божье вечное лоно
от начала Творенья, от первой зари Бытия.

С испанского

Федерико Гарсиа Лорка (1899–1936)

Неверная жена

Увел я ее к потоку
и, ей поверив на слово,
решил, что она – девица,
а был я с женой другого.
Случилось то наважденье
под ночь Сантьяго, в июле,
и лишь фонари погасли,
вокруг светляки блеснули.
Дремавшие груди тронул
я возле межи, в туманах,
и страстно они раскрылись,
как два гиацинта пряных.
Ее крахмальные юбки,
дразня мой слух, трепетали
как шелк под змеиным блеском
ножей из каленой стали.
Сдвигали кроны деревья,
луну в свой круг не пуская,
и нес горизонт заречный
тревожное эхо лая.

Где видит сны ежевика,
где льнут тростники к обрыву,
на ил я обрушил вязкий
волос ее жгучих гриву.
Я галстук сорвал нарядный,
она на платье с корсетом
четыре скинула юбки,
а я – ремень с пистолетом.
Ее жемчужная кожа
была тубероз нежнее –
так свет не сияет лунный,
хрустальную россыпь сея.
А бедра бились, как рыбы,
попавшие в сеть беспечно;
то знойным пылали жаром,
то стыли прохладой млечной.
И лучшей в мире дорогой,
всю ночь я скакал на этой
лошадке из перламутра
до первых лучей рассвета.

Я вел себя с ней достойно,
ведь красит гордость мужчину.
Следы моих поцелуев
она унесла – и тину.
И я не скажу, какие
слова с ее губ слетали;
как лезвия, стебли лилий
речной туман рассекали.
Совсем не под стать цыгану
рассудок терять от страсти;
я ей подарил шкатулку,
браслет надел на запястье.
Но я в нее не влюбился,
не стал с ней встречаться снова –
напрасно в ту ночь я верил
лукавой жене другого.

С грузинского

Николоз Бараташвили (1817–1845)

Мерани

Дорога коня моего над землею взлетела,
И ворон зловеще кричит за спиною моей.
Лети, мой Мерани, лети! Нет полету предела!
Сомненья мои и печали по ветру развей!

Простор рассеки! Пронесись над скалой и потоком!
Вперед, мой Мерани! Дни странствий моих сократи.
От ливня и зноя не прячься в ущелье глубоком,
Усталость мою не жалей и как буря лети!

Пусть близких покину и голос любимой забуду,
Пускай не увижу друзей и родного жилья,
Где встречу рассвет – там страна моя будет повсюду,
И тайну души только звездам поведаю я.

Стон сердца тоскливый – как знак, что любовь не истлела, –
Отдам я порыву коня и волненью морей.
Лети, мой Мерани, лети! Нет полету предела!
Сомненья мои и печали по ветру развей!

Пускай не схоронят меня на погосте родимом
И пусть не прольет моя милая слез надо мной,
Мне выроет ворон могилу в краю нелюдимом,
И вихрь мои кости с рыданьем засыплет землей.

Падет вместо слез на могилу роса голубая,
И только орлы будут в небе над прахом скорбеть.
Взмывай же, Мерани, за грани судьбы улетая!
Кто был непокорен – не станет покорным и впредь!

Пусть грозы омоют мое неподвижное тело,
Враг доли своей – не устану бороться я с ней.
Лети, мой Мерани, лети! Нет полету предела!
Сомненья мои и печали по ветру развей!

Бесплодным не будет стремление сердца больного.
И, может быть, чей-то отважный скакун за тобой
Помчит, мой Мерани, по нашей дороге другого
В последнюю битву, в сражение с черной судьбой!

Дорога коня моего над землею взлетела,
И ворон зловеще кричит за спиною моей.
Лети, мой Мерани, лети! Нет полету предела!
Сомненья мои и печали по ветру развей!

Об авторе:

Поэт, переводчик, писатель и публицист.

Член Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Международного Союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Германия), Интернационального Союза писателей (Москва), Союза писателей XXI века

(Москва), литературного объединения «Столица» (Иерусалим). Родился в Риге.

Учился в Латвийском университете. В течение шестнадцати лет добивался разрешения на выезд в Израиль. Был под постоянным надзором репрессивных органов, неоднократно привлекался к допросам. Являлся одним из руководителей нелегального литературно-художественного семинара «Рижс-

кие чтения по иудаике».

В Израиле с 1988 г. Автор шести книг поэтических переводов и романа «Дыхание жизни». Лауреат премии СРПИ им. Давида Самойлова, номинант на премию Российской Гильдии мастеров перевода.

 

 

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: