Петруня и Порошок
Петруня и Порошок
(Рассказ)
Раз в три дня бабка Петруня и Порошок топили печь в избе пластиковыми бутылками. Вонь стояла на всю деревню, даже если ветер дул в противоположную от домов сторону. Петруней 60-ти летнюю женщину прозвали по отчеству – Петровна, а Порошок– это был ее 28-летний сожитель – алкоголик, Алексей Порошков. Заготовкой дров эта странная пара никогда себя не обременяла. Когда топилась печь, Петруня пекла черный, как угли хлеб из посыпки, которую Порошок крал из колхозной фермы. Воду в дом тоже не носили, брали из ванны, которая стояла под скатом крыши, хотя колонка была всего в десятке метров от дома. Продукты, часто краденые, Петруне и Порошку приносили местные алкоголики. Они же приносили в пятилитровых баклажках спиртосодержащую жидкость «Максимка». Спиртом торговала жена местного милицейского начальника, и бизнес процветал буквально на костях жителей всего района. Алкоголики умирали, как мухи. Одна Петруня за десять лет жизни в деревне схоронила пять сожителей – алкоголиков. До выхода на пенсию, Петруня трудилась грузчицей в одном из северных портов, а, заработав себе хорошую льготную пенсию, квартиру в северном городе оставила дочери и вернулась в родные места, в родительскую избу. Дом Петруни, представлял из себя некий сельский клуб, в котором ежедневно собирались местные выпивохи.
На возмущение сельских женщин Петруня отвечала вопросом на вопрос:
– А разве я их зову к себе? Они сами идут и надоели уже!
Когда кончался алкоголь и пенсия, Петруня шла побираться по домам. Приемы попрошайничества у нее были отработаны. Начинала разговор Петруня весело, с прибаутками, с просьбы дать иголку или нитки, потом так забалтывала своих собеседников, что уходила из чужого дома с пакетом сахара, макарон или пачкой чая. Деньги на выпивку занимала. Но ей и давали, поскольку денежные долги Петруня отдавала честно.
Алексея Порошкова она приютила у себя. Как только он появился в деревне. К Петруне молодой человек заглянул с компанией местных мужиков, быстро сообразил, что у этой женщины можно на время пристроиться и через день пришел к Петруне с признанием в любви и букетом ноготков, которые собрал на местном кладбище. Молодого жениха она приняла, тем более, что на шее у Петруни новоявленный муж сидеть не стал. На работу он устроиться не мог, у Алексея не было даже паспорта, и ходили слухи, что он находится в розыске, но Порошок оказался квалифицированным радиомехаником, чинил во всей округе радиоприемники и телевизоры, да и всю прочую бытовую технику. Заработок приносил сожительнице в виде выпивки и продуктов, но иногда добывал и наличные. Ходил молодой мужчина зимой и летом в телогрейке, китайских спортивных штанах и галошах на босу ногу. Рваные галоши с черными пятками он весело показывал деревенским:
– В них еще пять раз жениться можно!
Однажды Петруня решила фуфайку сожителя постирать и нашла в кармане адрес его матери, которая проживала в Мурманске. Петруня втайне написала родительнице слезливое письмо, соврала про свой возраст, а самое главное, попросила прислать деньги на обзаведение домашним хозяйством, якобы цыплят и поросят молодой семье надо купить. Мать Алексея Петруне поверила, тем более, что вестей от пропащего сына не получала уже года три. Пришел денежный перевод на 28 тысяч рублей. В этот же день, с утра Петруня и Порошок затарились несколькими литрами «Максимки», а часа в четыре дня, когда в деревню, сигналя, приехала автолавка, Петруня скупала всевозможную снедь. Она размахивала купюрами перед деревенскими бабами:
– Марина, – хрипло кричала Петруня продавщице, – Ну, ко, давай мне еще пять банок тушенки, «Арсенального» пива три баклажки, карамели три кило, сосисок всю упаковку и утопленников!
«Утопленниками» деревенские бабы называли чай в одноразовых пакетиках. Тут же Петруня стала бросать сосиски прямо у автолавки деревенским собакам:
– Собаки, ешьте сосиски, хоть раз в жизни вас Петруня накормит!
Пыльные сосиски мелькали в воздухе и мгновенно исчезали в пасти дворняг. Собаки с лаем кружили возле нее, хватали зубами за юбку и зеленые резиновые сапоги, стояли пыль, свист и ругань баб и мужиков.
Но, придя домой с набитыми сумками, Петруня нашла своего молодого сожителя на печке мертвым, буквально в обнимку с изрядно початой баклажкой спирта. То, что он умер, она поняла сразу, увидев его землистое и с заострившимися чертами лицо. Сердце Алексея остановилось от беспробудного пьянства. Смерть сожителя не вызвала у Петруни никаких особых эмоций. Она поставила полиэтиленовые сумки посреди избы, взяла спирт из рук покойного Алексея и смачно отхлебнула:
– Не мог меня дождаться, все сам вылакать хотел…
Хоронили Порошка в гробу из сырого горбыля, в телогрейке и галошах. Получалось, что неожиданный денежный перевод от матери только сгубил Порошка. Впрочем, Петруня горевала недолго, дня через три после похорон у той же автолавки она уже занимала продукты в долг, под расписку. Укоризненно смотревшим на нее бабам коротко бросила:
– Я ему, что насильно спирт в глотку вливала? Умер Максим, и хрен с ним!
А еще через несколько дней в доме у Петруни поселился новый сожитель – бывший шахтер и любитель крепко выпить.
Журавль у дороги
Огромного деревянного журавля на въезде в деревню бывший председатель колхоза «Светлый путь» Тимофей Ильич мастерил целый год. Птица получилась строгих пропорций, ладно и просто скроенной по исполнению и замыслу, высотой с трехэтажный дом и серебрилась неокрашенным деревом. Колхоз «Светлый путь», несмотря на оптимистическое название, давно приказал долго жить и стоял на берегу Дона с разрушенными коровниками и покосившимися домами. Тимофей Ильич от своего многолетнего председательства никакого богатства не нажил. Даже при разделе колхозного имущества он взял себе только стареньких грузовик, который сиротливо стоял у дома на спущенных лысых шинах, да еще ему достался велосипед, на котором пожилой человек ездил на рыбалку и в магазин. А вот Журавль стал приметой и гордостью всего района. На дивную деревянную птицу приезжали посмотреть даже столичные журналисты. Встречал Тимофей Ильич любознательных деятелей пера так:
– Ты у меня был?
– Нет,
– Ну, тогда заходи.
Вначале журналиста хлебосольный Тимофей Ильич кормил и поил, а после просил с ним спеть под гармонику. Этот популярный инструмент мастер не только коллекционировал всю жизнь, но и сам изготавливал. Сыграв перебор, Тимофей Ильич назидательно замечал:
– Самое сложное правильно «отковать» у гармоники из латуни голоса!
Мастером Тимофей Ильич, конечно, не родился. Большую часть жизни он шоферил, за баранку грузовика сел в голодном сорок седьмом году.
– На фронт я не попал, возрастом не вышел, но знаешь, как я работал после войны? – вопрошал он у журналиста и сам себе отвечал: – По двенадцать часов за баранкой, а еды не было тогда. Положу в карман пригоршню квашеной капусты – на целый день!
Служил Тимофей Ильич в армии на аэродроме, и здесь умелец прославился. Изготовил командиру части ванную из того, что нашел – оцинкованного кровельного железа. Но ванная получилась знатная, двухместная, не хуже, чем показывают в американских фильмах. Парился в ней полковник с ветреной прапорщицей – телефонисткой, а поощрил рукастого солдата именными часами и отпуском на родину.
Председателем колхоза выбрали Тимофея Ильича накануне перестройки, он не особенно хотел идти на эту хлопотную должность, ибо уже разменивал шестой десяток жизни. Так хлебнул Тимофей Ильич и оголтелой антиалкогольной компании, несуразной гласности. Особенно раздражало его слово «мышленье» из уст главного перестройщика. Тимофей Ильич на этом слово выключал телевизор приговаривая:
– Так тебя бы и двинул в лоб, Мишка – меченый.
Он точно знал и чувствовал, что идет к очередной беде – плутовской демократии, окончательно разрушившей колхоз – миллионер.
Особенно было ему обидно, когда заезжий демократический агитатор обозвал Тимофея Ильича «партократом». При этом гость чванливо стоял перед ним и тщательно обрабатывал пилочкой для ногтей свои холеные пальцы.
Смотрел на него председатель растерянным взглядом и вспоминал, как с пятилетнего возраста пас гусей, в девять лет уже самостоятельно запрягал лошадь, а в четырнадцать уже встал к станку на эвакуированном заводе.
«Какой я тебе, перестроечная шельма, партократ!», – вслух подумал Тимофей Ильич, – ты даже не представляешь, как в жизни работать нужно, у меня с тридцати лет от труда контрактура рук…»
Когда Тимофей Ильич все же вышел на пенсию, то решил окончательно посвятить себя любимому занятию – резьбе по дереву. За этот год бывший председатель успел многое – превратить свой небольшой дом в изящную резную шкатулку, сплошь украшенную балясинами, точеными на списанном токарном станке. А на самом коньке крыши водрузил деревянный самолет, пропеллер которого вращал ветер. Как говорил деревенским мастер, самолет он сделал в память о службе в авиации. По этому неожиданному увлечению, можно сказать, по художественному поводу у Тимофея Ильича возник небольшой семейный конфликт, когда благоверная в сердцах воскликнула:
– Да замахал ты своими точенками всю семью!
Но Тимофей Ильич не унимался, и следующим творением стал фонтан у дома. С фонтаном вышла и вовсе курьезная история, когда безобидное водометное сооружение вдруг запретил начальник местного ГИБДД. По его уверениям, фонтан отвлекал внимание проезжающих по деревне водителей и создавал аварийную обстановку. Однако Тимофей Ильич обжаловал суровое решение районного гаишника у губернатора области. Высокий начальник уже был наслышан о знаменитом деревянном журавле, и народного умельца принял.
– Начальник ГИБДД утверждает, – серьезно начал разговор губернатор, – что в твоем фонтане рыбы прыгают и водителей на дороге отвлекают.
– Это правда, – согласился Тимофей Ильич, – но ведь нет такого закона, чтобы фонтан запретить, за воду я исправно плачу.
– Только в толк не возьму, почему у тебя рыбы прыгают? – допытывался губернатор.
– А я воду в фонтане чуть закоротил, – лукаво признался Тимофей Ильич.
– Ладно, – захохотал губернатор, – фонтан я разрешу, но рыбу электричеством больше не бей, а то, выходит, прав гаишник, говорит, что на твоих прыгающих рыб шоферы шеи выворачивают!
Эта радость с разрешением вновь запустить фонтан, оказалась последней в жизни Тимофея Ильича. Выходя из кабинета губернатора, он еще не знал, что болен раком. Прожил бывший председатель всего три месяца, саркома развивается быстро. Давно нет в живых народного мастера, а вот его деревянный журавль все также стоит у дороги на въезде в село, и все также благодарно вспоминают бывшего председателя его земляки.
Говорунчик
У Тамары Дворецкой было два высших образования – педагогическое и инженерное, а трудилась она в колхозе простой дояркой. В прошлом жительница Санкт-Петербурга, вдова начальника райотдела милиции во времена перестройки потеряла работу технолога на текстильной фабрике и решила вернуться в родную деревню в доставшийся ей по наследству родительский дом. Двухкомнатную квартиру практически в самом центре северной столицы, в пяти минутах ходьбы от знаменитого Невского проспекта, она оставила повзрослевшему сыну, который обзавелся семьей и пошел по стопам отца, став офицером угрозыска.
Обустраивалась Дворецкая в родных местах очень непросто, даже пожалела, что вернулась. Знания в области текстильной промышленности в дышащем на ладан колхозе ельцинских времен оказались никому не нужны, не нашлось ей работы и в местной школе, начальники от народного образования указали ей на отсутствие педагогического стажа и полную невостребованность ее педагогического диплома – французского языка. Имела право она преподавать еще и немецкий, но эти часы в школе были заняты, да и если говорить честно, Дворецкая давно забыла не только немецкий, но и основной свой язык по вузовскому диплому – французский. Тамара Алексеевна и сама это прекрасно понимала, ибо владение иностранным языком требует постоянной практики. В итоге, приведя в порядок родительский дом, Дворецкая решила на жизнь не роптать, а пойти работать дояркой. Сын писал и звонил очень редко, но регулярно присылал небольшие денежные переводы. Тамара на него обижалась, но только на словах, в разговорах с подругами, а в душе обиды не было. Она понимала, какая у сына тяжелая работа – преступников милиция ловит без праздников и выходных. Она хорошо помнила, как на этой работе, буквально в сорок лет «сгорел» ее бывший муж. Он умер от сердечного приступа прямо за рабочим столом. Дворецкая очень переживала, что сын после армии пошел работать в милицию, всячески отговаривала его, убеждая, что ему – золотому медалисту прямая дорога в любой ВУЗ, однако сын твердо сказал, что хочет пойти по стопам отца и начал свою карьеру в милиции сержантом ППС. Затем заочно окончил юридический и перевелся в угрозыск.
После переезда в деревню, через некоторое время, в жизни Дворецкой появился мужчина. С Николаем Кузнецовым, или как его звали по-деревенски – Колька Кузеня, она сидела еще в детстве за школьной партой. После школы, Колька даже сватался к Тамаре, а когда она поступила в пединститут в Ленинграде, Кузеня уехал вслед за ней, поступил учиться в строительный техникум, но буквально через месяц попал в этом огромном городе в нехорошую историю. Он возвращался с учебы в общежитие, и в трамвае на ногу Кузене наступила женщина острым каблуком. Боль была такая, что у Кольки вырвалось нецензурное слово «блядь!», а поскольку Коля был еще и не совсем трезвым – выпил две кружки пива с приятелями – студентами, то донельзя оскорбленная гражданка сдала Кузеню в милицию. Кольку осудили на год за хулиганство, наказание назначили условное, но исключили из техникума. Эта история окончательно расстроила их отношения с Тамарой, ибо она не хотела, выходить замуж за пьяного хулигана, и Кузеня с позором вернулся в родные места. Семью он так и не устроил, работал трактористом и жил с родителями, пока они не умерли. Впрочем, жил он неплохо. Отец Кузени всю жизнь работал завхозом, и родительский дом для Кольки был полной чашей. В четырнадцать лет Колька выпросил у родителей двухскоростной мопед и японскую магнитолу, о чем, конечно, не могли даже мечтать другие деревенские дети. В шестнадцать лет Кузене купили великолепный чешский мотоцикл «Ява». Колька к этому возрасту уже потягивал спиртное, и дорогой мотоцикл умудрился разбить через несколько месяцев. Дело было поздней осенью. Колька в модной белой дубленке выехал на ярко-красной «Яве» со двора, набрал приличную скорость, но плохо управляемый на мокром асфальте мотоцикл понесло прямо на придорожный бетонный столб. К счастью, сам Кузеня о столб не ударился, улетел в кусты, а вот мотоцикл буквально переломился на раме и обгорел от вспыхнувшего бензобака. Но несмотря на это, родители продолжали баловать единственного сына и на восемнадцатилетие уже подарили сыну «Запорожец». Автомобиль продержался у Кузени два года. Как-то Колька поехал с приятелями на ночную рыбалку. Когда они наловили сетью два мешка рыбы и стали варить уху на костре, при этом, конечно, продолжая выпивать, «Запорожец» прямо на глазах всей честной компании скатился с обрыва и, перевернувшись на крышу, исчез в реке. Кузеня просто забыл поставить машину на ручной тормоз. Но больше родители Кольке никакую технику не покупали, хотя он еще несколько лет после этого просил мотоцикл с коляской.
Когда родители умерли, Кузеня пропил все, что было ими нажито за многое годы, вплоть до постельного белья и посуды. Ел и пил из одноразовых пластмассовых стаканов и таких же коробок от китайской лапши, спал на диване прямо в одежде. Трактористом он уже не работал, попал в глупое ДТП. Угораздило приехать в район какого-то крупного столичного чиновника, лимузин знатного гостя буквально въехал под Колькин трактор. Кузеня в этот день отправился за соляркой в райцентр и дорожную аварию описывал приятелям так:
– Еду я, мужики, по дороге спокойно, погода отличная, еду и песни пою, уже и заправка показалась на въезде в райцентр, как вдруг, чую, моя задница сама по себе вверх поднимается, колеса трактора тоже вверх пошли, а морда моя, сама по себе плавно на руль ложится.
– Неужели ты даже удара не почувствовал? – недоумевая, переспрашивали его мужики, – Быть такого не может!
– Ей-Богу, – крестился Колька, – когда меня этот лимузин сзади догнал и под мой трактор ушел, никакого удара я не ощутил, – только началась с моим телом какая-то цирковая акробатика!
Возможно, Кузеня и не был виновником ДТП, но за руль трактора он сел нетрезвым, а приехавшие на место аварии гаишники сильно Кольку прессовали:
– Ты почему, сукин сын, не пропустил машину с флажковыми номерами!
Разумеется, о существовании блатных «флажковых» номеров Колька ничего не знал, хорошо, что в начальственном лимузине никто не пострадал, но Кузеня получил в жизни еще один условный срок и лишился водительских прав. Восстанавливать он их так и не стал, устроился работать на лесопилку.
Когда Тамара приехала в деревню, Кузеня появился у ее дома в тот же вечер. Коля с трудом сидел на стареньком велосипеде, пьяный, грязный и, постучав в веранду, закричал:
– Тамарка, дай сто рублей!
– Хоть бы поздоровался, – осекла его Дворецкая, – Столько лет не виделись и на тебе, дай сто рублей, – передразнила его Тамара.
– Ну, хоть пятьдесят дай, – сделал жалобную физиономию Кузеня, – не похмелюсь, точно помру!
– Не дам, – твердо отрезала Тамара, – и занимать на выпивку лучше не заходи!
Кузеня уехал, но через полчаса вернулся с бутылкой, Тамара смотрела из окна, как Колька осушил ее прямо из горлышка. Но в дом Кузеня ломиться не стал, захмелев, грузно присел на порог дома и тут же уснул до утра.
На рассвете он еще раз постучался к Тамаре:
– Тамарка, – сказал Кузеня, протягивая невыспавшейся Дворецкой новые зеленые, резиновые мужские сапоги, – купи у меня сапоги, хотя бы за полтинник?!
– Ладно, – немного подумав, сказала Тамара и отдала Кузене пятьдесят рублей. Но вечером она заглянула в Колькину избу и поставила сапоги у порога:
– Отдаю назад, – строго сказала Дворецкая, – но с условием, что ты их не продашь, дурень, в чем ходить будешь?
Колька грустно посмотрел на свои грязные, уже разбитые артритом ноги и виновато ответил:
– Обещаю, не продам.
Кузеня сдержал свое слово, стал приходить в гости к Тамаре трезвым. Однажды Коля зашел к Тамаре после бани, неожиданно принес бутылку молдавского коньяка, и они допоздна засиделись за ужином. Вспоминали детство и юность. Тамара заметила, что Колька может вовсе не материться, а нормально разговаривать. Растрогавшаяся от нахлынувших чувств женщина оставила его на ночь. А утром Кузеня предложил Тамаре стать его женой.
Тамара засмеялась, но, немного подумав, недоверчиво ответила:
– Официально оформлять отношения, конечно, я с тобой не буду. Зачем мне муж– алкоголик? Но мужик в доме нужен. Хочешь, приходи и живи, но только по моим порядкам, а если, что не так, сразу выставлю за дверь!
Неожиданная семейная жизнь Коли и Тамары постепенно налаживалась. Дворецкая приодела Кузеню в одежду, оставшуюся от покойного мужа – милиционера. Коля стал ходить в чистых рубашках, костюмах и в хорошей кожаной обуви. Ничто в нем теперь не выдавало бывшего, опустившегося алкоголика. Пить он не бросил, но от страха перед Тамарой вдруг обнаружил, что пить он может меньше, а главное – способен вовремя остановится и не тянуть руку к лишнему стакану.
В колхозе зарплату задерживали бывало и полгода, но с доярками председатель расплачивался продуктами, работая по бартеру с местным молокозаводом. Тамара приносила с работы молоко, огромные головки сыра, упаковки сливочного масла. За колхозное зерно председатель выменивал муку, крупы, сахар. Так, что еда в доме была всегда. Коля и Тамара брали каждый год на откорм телят. Мяса было столько, что фарш на котлеты крутили в большой эмалированный бельевой таз. На лесопилке Кузене хозяин – армянин давал ежедневно за трудодень наличными триста – четыреста рублей. Эти деньги шли на спиртное. Тамара тоже стала выпивать, но умеренно, исходя из некого соображения, чтобы Коле меньше доставалось. Любви между ними никакой уже не было. Они просто были нужны друг другу. Кузеня нуждался в женском обиходе, а Тамара в мужской помощи по дому. Коля копал огород, его поливал, рубил в лесу дрова и колол их на зиму. В отличие от прочих деревенских мужиков руку на Тамару никогда не поднимал. Да и вряд ли у него это бы и получилось. У Дворецкой была крепкая кость, все женщины в их породе были коренастыми и сильными, даже несколько мужиковатыми, и в обиду себя никогда не давали. Особенно это проявилось в младшей сестре Тамары – Ольге. Она тоже, по примеру сестры, уехала после школы, но не в Ленинград, а в Воронеж, поступила в медучилище на фармацевта. Однако проучилась всего год и неожиданно для всех вышла за муж за аспиранта – англичанина. Он уже закончил учебу, молодые сразу уехали в Лондон. А чуть позже сестра написала Тамаре несколько удивительных писем о своей новой жизни. Муж – англичанин оказался совсем никудышным, он был потомком шотландских аристократов, которые в своей жизни не работали, наверное, уже лет пятьсот! Русской жене пришлось буквально кормить английского мужа. Хорошо, что еще не было у них проблем с жильем, мужу от родителей досталась небольшая двухкомнатная квартира в пригороде Лондона – Гринвиче. В чужой стране Ольга не нашла никакой достойной работы, кроме как выступать на женских боксерских поединках в лондонских пабах. Вначале ей платили всего пять фунтов за бой. Но, от поединка к поединку слава ее в Лондоне росла. Коренастая и крепко сбитая Ольга, не обладая боевой техникой, своими крестьянскими кулаками легко опрокидывала хорошо тренированных и знающих толк в боксе холеных, рослых англичанок. Британки от ее мощных апперкотов легко валились на кафельный пол пивбара под неуемные восторги нетрезвых английских мужиков. Скоро русской боксерше стали платить по целой сотне фунтов за один бой. Дальше и вовсе пошли дела удивительные – через несколько лет, освоив английский язык, Ольга поступила в знаменитую лондонскую Высшую школу экономики, и, успешно окончив ее, устроилась брокером в один из известных аукционных домов Лондона.
А вот в деревенской жизни Дворецкой произошел очередной перелом. Тамара все чаще задерживалась на ферме. Особенно она любила проводить время с телятами. Телятник — самое теплое, чистое и сухое место на ферме. Здесь содержатся телята от рождения до трех месяцев. Дврецкой нравилось, как их любопытные мордашки выглядывают из клеток и дружно мычат, завидев уже знакомую фигуру. Про себя Тамара думала: «Это очень хорошо, значит, телята здоровы и уже проголодались». Она знала, что теленок, как и маленький ребенок, любит заботу и ласку. Особенно ей приглянулся черный теленок с большими глазами, который больше всех радовался ее приходу, ластился в подол своим крутым лбом, смотрел на нее фиалковыми глазами и все время нежно мычал. Она так и прозвала его – Говорунчик. Вскоре Говорунчик превратился во взрослого быка, но Дворецкая любила крупное, сильное, холеное животное еще больше. Ей казалось, что сокрыта в этом особенном быке необычная мужская сила и нежность, чего ей всю жизнь не хватало от своих мужей.
Тамара уже приходила по утрам к быку и обязательно давала животному охапку самого свежего сена.
– Узнал ли ты меня, Говорунчик? – ласково спрашивала она и обнимала тяжелую, шелковую бычью морду. – Любишь ли ты меня, Говорунчик?
А бык в ответ преданно смотрел Тамаре прямо в глаза.
Но благоволил Говорунчик только Тамаре. Нрава бык рос крутого, и его стали побаиваться на ферме. Он бодал неосторожных баранов, бодал коней и даже задирал брехливых деревенских собак. Ходит за ними по деревне, мычит и ногами роет землю.
В одно из воскресений, когда приехала автолавка, бык убежал с фермы и неожиданно появился в толпе покупателей. Настроен был Говорунчик мирно. Тамара хвасталась деревенским бабам дружбой с быком и кормила его у автолавки только что купленным печеньем. В этот момент к Дворецкой подошел Кузеня и стал просить купить ему баклажку пива. День был жаркий. Неожиданно бык ударил подошедшего к Тамаре Кузеню рогами в живот. Стало быть, приревновал. Кузеня только ойкнул и тут же захрипел, а Говорунчик уже катил его рогами по пыльной дороге. Самое удивительное, что никто не испугался, бабы и мужики с воплями лупили Говорунчика кулаками и ногами, быстро отогнали, окровавленного Кузеню подняли с земли и на этой же автолавке повезли в районную больницу. Умер Колька на больничной койке. Быка закололи на следующий день. После похорон Кузени Дворецкая написала письмо сестре, поведав эту трагическую историю с быком и убитым сожителем. Ответ пришел через месяц и неожиданный, сестра позвала ее жить в Англию и просила выслать номер пластиковой карточки, на которую она переведет ей деньги на дорогу. Думала Дворецкая недолго, и собиралась недолго. Конечно, никакой пластиковой карточки у нее не было, но сестре она об этом сообщить постеснялась. Но деньги на дорогу нашла – продала по дешевке дом переселенцам из Казахстана. Уехала она тихо, ни с кем не простившись.
Комсомольская бабка
В молодости бабка Нюра пламенной комсомолкой была, даже избой-читальней заведовала. Но особенно прославилась на весь Холмский район, когда с комсомольской ячейкой барский склеп помещика Корсакова разломала. Дубовый гроб с забальзамированным телом комсомольцы с песнями и частушками целую неделю по селу таскали, аккурат, в честь очередной годовщины Октябрьской революции.
Сие действо было отчасти продолжением могучей деятельности красной избы-читальни, в коей Нюра не только несла грамотность и революционный свет политпроса в крестьянские массы, но и ставила спектакли.
После театра, ближе к вечеру, комсомольская молодежь под гармонику плясала «Чижа». Пляска заканчивалась акробатическими па. Озабоченные комсомольцы переворачивали комсомолок вверх ногами. Трусы, как известно, в те далекие революционные времена девки в деревне не носили.
А еще разыскала Нюра в отдаленном селе дочку помещика Корсакова, та со своим гимназическим прошлым тлетворное образование крестьянским детям прививала. Спрятаться хотела, контра. Сигнализировала об этом Нюра в письменном виде сразу в Кремль, на имя товарища Сталина.
Было это или не было, но говорят, что в правление сельсовета сам усатый вождь позвонил. Стушевался председатель доброму говорку вождя, да залепетал не то, что нужно было в силу классового чутья. Дескать, учительница хорошая, и дети ее любят, успехи у школы большие. Послушал Сталин, помолчал и трубку повесил. А через полгода недобитую помещицу-учительницу Орденом Ленина наградили. Вот как можно вождя в заблуждение ввести! Ничто человеческое вождям не чуждо.
Нюрка и потом гражданскую бдительность проявляла, как могла. Назначили после войны в район лесника, которого с царских времен в той округе не было. Поселился он на лесной и заброшенной заимке, чемоданы оставил, а сам в село пехом пошел в сельпо за спичками, табаком, солью, водкой и сахаром. Да заодно хотел с деревенскими жителями ближе познакомиться да приструнить, чтоб в лесу больше не баловались. Заходит он в село при полном параде лесничей формы, фуражку с лакированным козырьком лихо набекрень заломил. А Нюрка, понятно, настоящего лесника, да еще в форме отродясь не видела. Сразу он большие подозрения у нашей комсомолки и малограмотных селян этой формой вызвал. Бабы на завалинках подсолнухи лузгают, щурятся на него и шушукаются меж собой:
– Глядите, шпион!
Тут комсомолка Нюрка в рельс набат ударила и народ собрала. Так и побежала толпа с вилами и косами за лесником с криком:
– Держи шпиона!
Догнали у околицы, наземь повалили, бока сильно намяли, веревками бельевыми связали и в сарай под висячий замок заперли.
Довольная, что шпиона поймала, побежала комсомолка Нюрка звонить из правления в район. Одна радость и надежда леснику была, что председатель этого колхоза образованным человеком оказался, бывшим учителем. Говорит Нюрке с сомнением:
– А ну, покажите мне этого иностранного агента!
Да как глянул в сарай, обомлел – там лесник, побитый и связанный, в драной шинели на соломе лежит.
Много лет с тех пор утекло, а задор комсомольских лет видно в Нюре, давно уже старой бабке, не пропал. Единственный сын всю жизнь сидел по тюрьмам, внучка Юля восемь лет училась на повара в Холме, а после окончания поварского училища пришла к бабке спрашивать, как варить щи. «Видно, тяжела поварская наука», – сокрушалась бабка Нюра, сетуя, что за восемь лет можно было институт закончить и аспирантуру впридачу.
Однако сына непутевого и внучку любила. Бабка Нюра очень рукодельной была, каждую весну сама печку перекладывала, столярничала. Сделала даже деревянные кроватки собаке и трем кошкам.
А тут сынок Вовочка окончательно решил с криминальным миром завязать и после очередной отсидки, к матери насовсем вернулся. А Нюра ему уже комнатку в избе сколотила. Оклеил Вовочка перегородку картинками с голыми женщинами, соседки заходят, фыркают и плюются, только Нюра гордо у картинок встанет и приговаривает:
– Поглядите, как мой Вовочка бабенок любит.
Вовочка действительно голых женщин любил, не раз в туалете на автостанции за ними подсматривал, подглядывал и в бане. Только подкараулили его бабы возле парной и чернилами облили. С тех пор к Вовочке приклеилось прозвище – Рябчик.
Нашел себе все же женщину Вовочка-Рябчик не с картинки, а живую и даже замужнюю – Тоньку Цареву. Привел Вовочка Тоньку, только хотел на кровать определить, а муж Тоньку уже выследил и в избу ломится. Вовочка в окно выскочил, Тонька-под кровать, а муж уж грабли со двора схватил и давай непутевую жену из-под кровати граблями тащить. Одна только бабка Нюра в страхе и печали не осталась. Выскочила на середину улицы и кричит весело:
– И за что же это моего Вовочку так бабенки любят!
Чтобы содержать сына, внучку, да и самой впроголодь на пенсии не жить устроилась бабка Нюра ферму сторожить. Спала она прямо в свинарнике.
– А что, – рассказывает бабка Нюра, – свиней покормлю, винца выпью и прилягу на солому. Крысы прибегут, поедят из свиного корыта, да прямо на меня, как теплое одеяльце укладываются. Мягкие они, как кошечки.
Бывают и такие картины: раннее утро, бежит бабка Нюра по селу и истошно кричит:
– Люди добрые, реактивный самолет у свинофермы приземлился. Летчик-капитан из самого Холма нашу Юльку замуж прилетел забрать, а меня хотел просто изнасиловать. А за Юльку даже Путин сватался, но она Путину отказала.
– А где же сейчас твоя Юлька, – шутят соседи, – беги, обрадуй ее.
– Да никак нельзя, – чуть не плачет бабка Нюра, – она сейчас с Путиным в моей избе водку пьет.
Злые языки говорят, что дочка помещика Корсакова тоже еще жива, и каждый раз в храме о рассудке бабки Нюры молится.
Валера-Чумак
Работал Валера помощником машиниста экскаватора на Ситовском карьере. Жене Наде всю жизнь только половину зарплаты отдавал, а другую половину в подлокотнике дивана прятал и потихоньку пропивал. Пил он обычно с мужиками за гаражами после партийного собрания яблочное вино. Валера был примерным членом КПСС. Возвращался как-то Валера после выпивки и обсуждения международной обстановки кривой походкой домой, споткнулся на ступеньке возле своей квартиры и покатился по лестничному маршу вниз. Головой о бетонные ступеньки ударился так, что костяной звон соседки у подъезда услышали.
Увезли Валеру на скорой в нейрохирургию. Распилили ему черепную коробку и лечить стали. Валера эту операцию теперь часто вспоминает и очень подробно:
– Я все помню, взялся меня оперировать парень хороший, кандидат наук. Лежу я на операционном столе мозгами наружу, а он в них копается. А потом говорит, дескать, Валера, спой что- нибудь, мне будет оперировать тебя веселее. И я запел: «Я люблю тебя Россия, дорогая наша Русь». А он не отстает, дескать, Валера спой еще. Я спел, а вот вторую песню не помню.
После выздоровления, с Валерой чудесное превращение произошло. Стал он, не хуже Чумака, людей пассами лечить. Первой оздоровление почувствовала родная тетка Тамара Живоглотова. Посадит Валера тетку на диван, скорчит отрешенную физиономию, глаза закатит и начинает руками над теткиной головой водить. Голова у тетки невелика, усохшая от переживаний по неверному мужу. Но тетке облегчение, а Валере от родственницы за лечение – бутылка.
Стала тетка к Валере своих товарок на лечение водить, дескать, помашет руками племянник и сразу легче станет. Даже водичку «заряжать» Валере стали в трехлитровых банках носить. А тут Валера еще одного Чумака в дом привел, тоже отменного целителя, у пивной познакомились. Валера у порога пьяненький хлопнулся, а пришлый Чумак давай жену Наденьку лечить. До утра пролечил.
Только доктор на очередном диспансерном осмотре Наденьке каверзный вопрос задал:
– Вы не замечали у мужа раньше каких-нибудь причуд.
– Да вроде, нет, – отвечает уклончиво Наденька.
– А ваш муж много выпивает, – напирает доктор, – я, когда его оперировал, обратил внимание, что клетки головного мозга атрофированы от алкоголя.
– Да нет, – убеждает врача Наденька, – так, по рюмочке для аппетита.
Но скоро стала за мужем некие странности замечать. Например, ест Валера курочку и урчит, как кобель.
А потом муж замок в дверь спальни врезал и стал часто запираться и приговаривать:
– У нас в квартире везде шпионские «жучки» поставлены ЦРУ, даже в электрических розетках.
Сидит однажды третьи сутки в спальне, только щель света под дверью горит, а как Наденька в дверь постучит, сразу пластинку на проигрыватель ставит из журнала «Кругозор»:
– Ничего не знаю, ничего не слышу, ничего никому не скажу.
Пришлось санитаров Наденьке вызывать. Выломали они дверь спальни и вывели Валеру в смирительный рубашке и с перекошенным лицом.
Теперь самого Валеру лечат в больнице с железными решетками на окнах. Наденька часто навещает его, но не горюет. Она того самого, пришлого Чумака, на собственное лечение и сожительство привела. А почему бы и нет, коли у нас у каждой пивной можно Чумака найти.
