Пронесло
Была у студентов нашего общежития хорошая традиция. Нет-нет, не отправляться под Новый год в баню, хотя мы частенько друг друга туда и посылали. Она состояла в передаче по наследству, от «стариков» молодым, выгодных рабочих мест: ночного приемщика молока, радиста на стадионе, ночного сторожа в бассейне. Кроме оплаты, что при стипендии в 35 рублей являлось более чем существенным подспорьем, можно было с друзьями и молочка попить, и в бассейне искупаться, и футбол посмотреть. Понятно, что такими работами дорожили, поэтому даже во время каникул старались уезжать по очереди.
На этот раз остаться в общежитии пришлось мне и соседу по комнате Василию, или Петровичу, как мы его уважительно называли. Ведь он поступил в институт после окончания техникума, был женат, поэтому называть его Васькой, как какого-то рыжего котяру, было неудобно даже нам, ехидным и ершистым второкурсникам.
— Ну, чем займемся? — вопросил Петрович, задумчиво глядя в окно на проливной дождь.
Не дожидаясь ответа, он улегся на кровать и водрузил себе на живот радиоприемник «Океан». Аппарат этот в неработающем состоянии был как-то задешево куплен в комиссионке. Собрался консилиум из восьми человек — всей нашей честной компании. Мы склонились на «трупом», возлежащим, как и положено покойнику, на столе посреди комнаты, и принялись внимательно разглядывать электронную начинку. На вид и даже на ощупь тестером все было вроде бы в порядке. Когда надежда починить радио уже начала синеть от долгого ожидания и потихонечку умирать, я вдруг заметил «непропай» — не залитую припоем проволочную петельку, наброшенную на лепесток конденсатора настройки, и пошевелил проводок. «Океан» зашумел!
— А ведь мы купили радиоприемничек практически по цене этого самого конденсатора, — возрадовался Петрович, любовно поглаживая аппарат.
Покрутив верньер настройки и не найдя ничего любопытного, Василий оставил технику в покое и начал увлеченно изучать журнал «Мотор-ревю», который мы по-свойски называли «Мотор ревет».
Сын деревенского тракториста, он страстно увлекался автомототехникой. Ему с детства приходилось управляться с отцовским трактором «Беларусь», когда батя, вдрабадан пьяный, на удивление легко вписавшись в ворота, выпадал из трактора. Однажды я сам видел это, когда Петрович пригласил всю нашу немаленькую компанию к себе в деревню на престольный праздник. Однако ни свет ни заря батя как ни в чем не бывало растолкал нас и принялся потчевать самогоном, настоянным на чернике. Видок еще тот, будто чернила пьешь.
— От чего заболели, тем и лечиться надо! — приговаривал он.
Кстати, если бы не его трактор, мы вряд ли смогли бы вовремя уехать. Батя, недолго думая, поставил трактор поперек дороги, принудив остановиться автобус, переполненный пассажирами, как жестяная банка килькой в собственном соку.
— Он, гад, не раз мимо с песнями проезжал, только его и видели! — пояснил он. — Вот я и приспособился этаким макаром голосовать…
Несмотря на матерки водителя, нам удалось приотворить заднюю дверь, и мы принялись утрамбовывать пассажиров, с разбега вбивая друг друга в салон. Это был единственный случай, когда я несколько километров ехал, зависнув над полом автобуса.
Взглянув на уснувшего Петровича, я решил осуществить свою давнюю задумку: перевести резонансную кривую из декартовых координат в полярные. Меня давным-давно одолевало любопытство, как она будет выглядеть. Пара часов пролетела незаметно.
— Петрович, смотри, что получилось! — я издал крик, напоминающий ликующий вопль индейца, добывшего свой первый скальп.
Бесцеремонно разбуженный моим ревом, он так подскочил в испуге, что едва-едва успел на излете подхватить драгоценный «Океан».
— Ты что, так недолго и заикой сделать!— справедливо возмутился Петрович.
В качестве слабенького оправдания я показал ему чертежик.
— Ну, ты даешь! — восхитился Василий. — Смотри-ка ты, на бутылку похоже! Кстати, пора взглянуть, как там наша бражка поживает…
Он подошел к окну, где возле радиатора отопления под байковым одеялом нежилась в эмалированном ведре брага. Ведро осталось с Нового года, мы в нем салат «Оливье» делали. Правда, пришлось часть салата выкинуть — в ведро стекла от плафона попали, когда в потолочный светильник пробка от шампанского угодила.
Брагу мы сотворили из кубинского сахара-сырца. После очередного похода на разгрузку вагонов сумка с сахаром долго валялась под кроватью. Но даже в голодные и безденежные дни он едва убывал. Коричневый, с маслянистыми разводами в стаканах, сырец годился, пожалуй, только для того, чтобы отбить аппетит. А вот для бражки оказался в самый раз!
Василий посмаковал глоток-другой и заявил:
— Готова! Пора перегонять!
Ему можно было верить, он же родом из глубинки, где кроме браги да самогона отродясь ничего не пили. Не тратить же деньги на покупное!
— А где мы самогонный аппарат возьмем? — поинтересовался я.
Петрович посмотрел на меня, как будто я только что свалился с Луны:
— Сделаем! И назовем его СС-1! Студенческий самогонный первой модели! — пояснил Василий, поймав краем глаза мой удивленный взгляд.
— Любишь же ты сокращения! — буркнул я. — Смотри, опять, как в прошлый раз будет…
Тогда Петрович отличился на лекции по электронным приборам, задав преподавателю вопрос: что за прибор ЛК2Л? И в ответ на недоуменное пожатие плеч сам же с ехидной улыбочкой и пояснил: — Лампа керосиновая двухлинейная!
На следующей лекции препод четыре часа посвятил керосиновым лампам, добавив в конце:
— А вот тему по лучевому тетроду вам придется изучить самим. Но на зачете непременно проверю, как вы умеете работать самостоятельно! 6П1П — это вам не ЛК2Л, это — четырехэлектродная экранированная лампа, в которой для подавления динатронного эффекта создается пространственный заряд высокой плотности. Благодаря особой конструкции сеток и специальных электродов ток электронов в лучевом тетроде фокусируется в узкие лучи…
Немудрено, что зачет с первого раза из двадцати одного студента сдали только шесть счастливчиков.
— Спорим, что препод не угадает, что это за прибор такой — СС1, — засмеялся Василий.
— Лучше не пытайся! — попросил я. — Иначе «прощай, прощай, стипендия!».
— Смотри, не накаркай!— замахал на меня руками Петрович. — Жена меня тогда на порог не пустит.
Он достал из-под кровати чемодан и жестом фокусника выудил… электроплитку. Пользоваться электронагревательными приборами в общежитии было категорически запрещено, но не бегать же каждый раз, когда среди ночи захочется попить чаю, на кухню?
— Где-то у нас после того, как я разбитое стекло менял, метра полтора штапика оставалось? — спросил он.
— Да вон, так в углу и стоит, — кивнул я.
Василий, отлив часть духовитого напитка, промерил сечение ведра где-то в верхней его трети, отрезал два кусочка штапика и установил их над брагой крест-накрест. Водрузив ведро на плитку, поместил на крестовину тарелку. После этого он, порывшись в одежном шкафу, извлек кусок полиэтилена.
— Вот и замена змеевику, — подмигнул мне Петрович.
Как истинный деревенский мужичок, он ничего старался не выкидывать, действуя по принципу: «В хозяйстве все сгодится».
Сложив полиэтилен вчетверо, Василий соорудил из него воронку, опустил ее острием внутрь, выше краев тарелки, и прикрепил края раструба к верхнему наружному краю ведра бечевкой, извлеченной из бездонных карманов.
— А теперь тащи ведро с холодной водой для охлаждения нашего «змеевика», — скомандовал он.
Шлепать по пустому гулкому коридору до умывальника было непривычно. Обычно в любое время дня и ночи по нему туда-сюда шлендали студенты и студентки, поодиночке и парочками. Парочки по пути непременно заглядывали в «целовальник» — холл между этажами, иногда застревая там и на всю ночь. А почти из каждой комнаты доносились громкие грубоватые ломающиеся голоса парней и звонкий щебет девчонок.
Залив принесенную мной воду в конус воронки, Василий включил электроплитку.
— Учись, студент, как в домашних условиях первачок гнать! — подмигнул он мне. — Небось об этом ни в одном учебнике не прочитаешь. Смотри, сейчас пары браги будут конденсироваться на внутреннем конусе воронки, стекать капля за каплей в тарелку и превращаться в превосходное пойло.
Чтобы конденсация происходила пошустрее, пришлось несколько раз менять воду. Когда жидкость в тарелке достигла краев, Василий аккуратно, чтобы не расплескать ни капли, достал ее, поставил на стол и чиркнул спичкой. Самогон вспыхнул.
— Горит! — удивленно закричал я.
— А то! — с гордостью подтвердил изобретатель.
Дальше перегонка стала сопровождаться и дегустацией. В самом разгаре этого увлекательнейшего действа в дверь кто-то громко постучал. Мы застыли с поднятыми стаканами в руках. Шутки шутками, а за такой химический эксперимент могли и всыпать по первое число. Мы же понадеялись, что почти все по домам разъехались.
Через несколько секунд стук повторился и жизнерадостный голос Липатыча, одного из наших приятелей по общежитию, возвестил на весь этаж:
— Открывайте, канальи! Я вас по запаху нашел!
— Ты что на все общежитие орешь! — шикнул я, отпирая дверь.
В комнату, перекрыв собой дверной проем, ввалился здоровенный детина.
— Здорово, самогонщики! — пробасил Липатыч, широко улыбаясь. — Угостите первачком-то?
— А ты откуда взялся? — удивился Василий. — Ты же домой уехал? Что, запах успел и до района добраться?
— Да я уже битый час как в общежитии ошиваюсь, — ответил Липатыч. — Как раз к вам собирался, свежим салом угостить да грибочками…
К вечеру, когда на столе стояла батарея из четырех полных бутылок первача, а на полу валялась парочка уже опустошенных, в дверь опять постучали.
— Это кого снова черт принес? — чертыхнулся Петрович. — Слетаются, понимаешь ли, как мухи на мед…
Вновь прибывшим оказался Володька, парень из городских.
— Пароль? — строго спросил Липатыч, загораживая собой комнату.
— Пузырь! — отозвался Володька, распахивая плащ и показывая торчащие из внутренних карманов горлышки «Солнцедара» — «плодово-выгодного» напитка, уважаемого студентами за дешевизну и двадцатиградусную крепость. Правда, если с вечера на донышках стаканов случайно оставалось немного содержимого, то к утру оно засыхало так, что стаканы проще было выкинуть, чем отмыть.
— Отзыв? — победно поинтересовался Володька.
— Домашнее сало! — гордо отозвался Липатыч. — Заходи!
Через часок мы уже во все горло распевали песни. Забавно было наблюдать, как здоровенный Липатыч самозабвенно подпевал: «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок!».
А потом, понятно, потянуло на подвиги.
— Ну что, к химичкам? — предложил Володька, кивнув в сторону соседнего корпуса, где проживали студенты, а главное, студентки химического факультета. — Мы же теперь вроде как коллеги, — хихикнул он, показывая на бутылку с самогонкой. — Покажем, что радисты тоже не лыком шиты…
Липатыч с готовностью его поддержал.
— А я в Кремль, нужно навестить моего деревенского кореша Геныча, он же вместо института в армию загремел, — заявил Петрович. — Кузя, ты со мной?
— Конечно! — с готовностью согласился я. — Прогуляюсь по свежему воздуху. Честно говоря, я сегодня уже так нахимичился…
Мы оделись и шумной гурьбою направились на выход. На площадке второго этажа, проходя мимо стенда с фотографиями В.И. Ленина в молодые годы, Володька вдруг принялся с ожесточением обрывать их. Что ему в голову ударило — принятый на грудь самогон вперемешку с «Солнцедаром» или переэкзаменовка по марксистко-ленинской философии? Хотя преподаватели философии у нас были вполне либеральными. Один впоследствии был изгнан из института с «волчьим билетом» за несогласие с вводом советских войск в Чехословакию. Другой отсидел десять лет за критическое письмо Сталину по ряду философских вопросов. Теперь, после реабилитации, профессор каждую лекцию начинал с разбора ошибок Иосифа Виссарионовича.
Липатыч бросился оттаскивать Володьку от стенда. Из двери одной из комнат выскочила молодая женщина и тоже принялась увещевать буяна:
— Прекратите, ребята, вас же посадят!
Я парировал:
— Раньше сядут, раньше выйдут!
На шум с первого этажа поднялась вахтерша Агриппина Митрофановна, сухонькая старушка в шерстяной шали, всегда накинутой на плечи, гроза всех проживающих в общежитии. Она всплеснула руками, суетливо принялась подбирать репродукции, разглаживать их, приговаривая при этом:
— Ну, все, допрыгались, голубчики! Сейчас же пойду, нажалуюсь коменданту! А тебя, обормот, чтобы я больше в общежитии не видела! — погрозила она сухоньким костлявым пальчиком в сторону городского шалопая, которого знала как облупленного.
Мы оставили Володьку объясняться с женщинами, уверенные, что, с его-то обаянием, они найдут общий язык, а нам до Кремля еще шлепать и шлепать. Притомившись брести, мы присели на скамейку передохнуть.
— Может, споем? — предложил Петрович.
— Споем! Нашу любимую? Умру ли я… — громогласно начал было я сообщать миру печальную новость, но, убедившись, что Василий не поддерживает меня, прекратил вещать и подтолкнул его локтем.
— Умру ли я… — с опозданием подхватил очнувшийся Петрович.
И мы затянули заунывно, уже дуэтом:
—… и над могилою гори, гори, моя звезда!
— Умру ли я… — не успокоился на достигнутом Петрович.
Я взглянул на него с укором:
— Мы же уже умирали?
— Разве? — откликнулся он удивленно. — Может, тогда к Генычу?
— Пойдем! — согласился я. — Конечно, лучше бы доехать…
— Сейчас организую! — заявил Петрович.
Он покрутил головой и, завидев вставший у светофора милицейский мотоцикл с коляской, рванул к нему, крикнув на бегу:
— Кузя, не отставай!
Подбежав к мотоциклу, Василий стукнул по плечу сидевшего за рулем старшего лейтенанта и, взгромоздившись на заднее сиденье, скомандовал:
— Дуй в Кремль! Кузя, садись в коляску!
Милиционер кивнул, включил было передачу, но все-таки обернулся проверить, кто это там раскомандовался. Увидев рыжего улыбающегося пацана, он сначала удивленно воскликнул:
— Ты что?.. — А потом грозно добавил: — Какого …!
Хорошо, все закончилось штрафом — видимо, не захотелось старлею везти нас в участок вместо того, чтобы мчаться на полных парах домой.
— Ты зачем ему денег дал? — всю оставшуюся до Кремля дорогу бухтел Петрович.
— В обезьянник захотел? — огрызнулся я.
— Осталось хоть чего-нибудь? — сменил он гнев на милость.
Я пересчитал мятые рубли и вздохнул:
— Осталось, на пельмени с пивом!
— Спрячь и забудь, куда! — посоветовал Петрович.
Тем временем мы добрались до КПП части, где служил его земляк.
— Позови Геныча! — безапелляционным тоном приказал он солдатику с повязкой дежурного, отчаянно борющемуся с зевотой.
— А кто это — Геныч? — обрадовался развлечению дежурный.
— Старший сержант Сидоров! — рявкнул Петрович. — Дедов нужно знать!
— Я такого не знаю!— удрученно вздохнул первогодок. — Сейчас доложу старшему лейтенанту, может, он поможет?
— Один уже помог. Пойдем-ка домой, — потянул я Василия за рукав. — Хватит нам на сегодня старлеев!
— Пойдем! — безропотно согласился тот, утомившись, видимо, на сегодня воевать.
К счастью, мы успели до одиннадцати вечера вернуться в общежитие. А то разобиженная баба Груша вряд ли пустила бы нас на ночлег. Правда, был вариант: по пожарной лестнице в форточку. Но никто из нас не помнил, оставили ли мы ее открытой. А снова разбивать стекло и затем опять вставлять как-то не слишком хотелось…
Агриппина Митрофановна хитро взглянула на нас и произнесла вредным голосом:
— Ну что, голубчики, заявились? Посмотрим, что вы завтра запоете!
— Умру ли я!.. — вспомнил нашу недопетую песню Петрович и протянул к ключнице руку.
— А ключ вы мне не оставляли! — фыркнула она.
Мы направились на четвертый этаж, помогая друг другу искать по многочисленным карманам ключ.
— Может, под дверь подсунули? — предположил я, лег на пол коридора и принялся исследовать щель под дверью. Безрезультатно.
— Все-таки придется через форточку лезть! — сокрушались мы, возвращаясь мимо удивленной бабы Груши на улицу.
— Куда на ночь-то глядя? — удивилась она. — Назад не пущу, даже не стучите…
— Не волнуйся, баба Груша, спи спокойно! Мы — по пожарной лестнице! — успокоил Петрович опешившую от такой наглости старушку.
Обогнув общежитие, мы один за другим вскарабкались по лестнице, прикрепленной к стене в метре от нашего окна. К счастью, форточка оказалась открытой. Включив свет, мы обнаружили на полу рядом с дверью… ключ. А открыв дверь, я нос к носу столкнулся с бабой Грушей, не поленившейся проверить, все ли с нами в порядке. Она молча развернулась и побрела назад, на свой пост.
Утром нас разбудил громкий стук в дверь. Зычный голосище коменданта общежития, майора в отставке, требовал немедленно явиться к нему. Не дожидаясь нашего пробуждения, он удалился, по привычке печатая шаг по паркету коридора.
Мы переглянулись. «И что это было?» — явственно читалось на наших слегка опухших ото сна мордахах. А может, и не только от сна?
А приподнявшись на кроватях, с изумлением обнаружили разбросанные по полу вперемешку с носками мятые рубли и трешки.
— Кто это вчера деньгами разбрасывался? — удивился Петрович. — У нас в деревне такое только на свадьбе бывает… — он подозрительно взглянул на меня: — Кузя, а ты куда вчера после встречи с милиционером деньги спрятал?
— В носок! — смущенно признался я.
— А, тогда все понятно! — успокоился Петрович.
Наскоро приведя себя в порядок, мы уже через полчаса стояли перед светлыми очами отца-коменданта, удивленно хлопая глазами и недоуменно пожимая плечами на все его вопросы.
Убедившись, что от нас, как от пленных партизан на допросе, ничего не добиться, он сам принялся рассказывать, как мы по-варварски обошлись со стендом основателя советского государства. К счастью, он ничего не знал о других наших подвигах: самогоноварении, возврате в общежитие по пожарной лестнице, не говоря уж о попытке прокатиться по ночному городу на милицейском мотоцикле…
Высказав все, что он о нас думает, комендант с нескрываемым злорадством сообщил, что уже доложил о происшествии проректору института.
— Вот это оперативность! — восхитились мы, переглянувшись понимающе. — Хороший повод сделать рывок вверх по служебной лестнице…
— Завтра к десяти утра к нему на ковер! — многообещающе закончил комендант. — Думаю, речь пойдет об отчислении из института. Свободны!
Мы с Петровичем выскочили из каморки коменданта как ошпаренные.
— К Липатычу? — предложил я.
Петрович молча кивнул. Но в комнате приятеля не оказалось. Похоже, он снова укатил в свою Тьмутаракань… Впрочем, могли бы сразу догадаться. Иначе комендант его бы вместе с нами застукал.
— Ну, что, к Володьке? — спросил Петрович.
Теперь была моя очередь кивать. Главный хулиган оказался дома.
— Каким ветром? — удивился он. — А я как раз собирался к вам. Липатыч не рассказывал, как мы вчера погулеванили? Как сейчас помню, идет он по коридору, двух подружек за талии обнимает, а у тех ноги на полметра над полом болтаются…
— Нету больше Липатыча! — вздохнул Петрович.
— Да ты что такое говоришь? — испугался Володька. — Еще вчера был живее всех живых…
— Пропал он куда-то! — поспешил пояснить я, заметив, что парень прямо-таки весь побелел. — Он домой, часом, не собирался?
— Не помню, — честно ответил Володька, добросовестно подумав минуту-другую.
— А о том, как ленинский стенд обрывал? — грозно поинтересовался Петрович.
— Это помню! — потупился Володька.
— Завтра у проректора все вспомнишь! — зловещим шепотом пообещал я. — А то: это помню, это не помню…
— Как до него-то дошло? — удивился приятель.
— Комендант расстарался! — проворчал Петрович.
— Давайте лучше подумаем, как выпутываться будем! — предложил я друзьям. — А потом уж выяснять, почему да как…
Мы сосредоточенно нахмурили лбы, пытаясь придумать хоть что-нибудь для облегчения своей незавидной участи.
— Придется рассказать все отцу! — горестно вздохнул Володька. — Они с комендантом оба — бывшие военные. Может, найдут общий язык…
— Вот это правильно! — поддержал его Петрович. — А мы пойдем, посоветуемся с председателем студсовета. Гриша — человек бывалый, за пять лет жизни в общежитии всякого повидал. Да и нам кое-чем обязан. Помнишь, Кузя, мы помогали ночью пожар в подвале тушить, когда там матрацы загорелись?
— Может, тогда по пивку? — обрадованный, что хоть какой-то выход нашелся, предложил Володька.
— Сначала нужно с этой твоей историей разобраться! — отказались мы в один голос.
— Почему с моей-то? — обиженно воскликнул Володька. — Мы же вместе были?
— «А когда марксистов хоронили, Их укрыли красным кумачом. Один из них был левым уклонистом, Другой, как оказалось, ни при чем!» — промурлыкал я слова известной песни. — Думаю, завтра никто и не будет разбираться, кто с кем был…
Вернувшись в общежитие, мы направились к председателю студсовета. Дверь нам открыл сам Гриша, здоровенный парень со всклоченной шевелюрой и окладистой черной бородой.
— Вам чего, парни? — пробасил он удивленно.
— Поговорить бы! — выступил вперед Петрович.
Выслушав нас, Гриша задумался.
— Я думаю, дело было вот так… — наконец высказался он. — Володька оступился, взмахнул руками и нечаянно задел стенд. Несколько листочков и упало. Липатыч пытался его поддержать, но только усугубил листопад. Вот что: идите к бабе Груше домой, купите конфет к чаю, в ногах валяйтесь, но пусть она письменно подтвердит, что все именно так и было. Потом с такой же просьбой — к жене аспиранта. И вечерком их письменные показания занесите мне. А я — с утра пораньше к проректору. Попробую взять это дело на рассмотрение студсовета. Смотрите, если выгорит — вы у меня одним «спасибо» не отделаетесь, месяц будете по общежитию дежурить!
— За нами не заржавеет! — обрадованно согласились мы.
Агриппина Митрофановна жила в деревянном домишке неподалеку, за парком, где мы обычно в футбол играли. Пешком — минут пятнадцать.
Она встретила нас на удивление приветливо.
— Здравствуйте, здравствуйте, ребятишки! — ласковой скороговоркой произнесла она. — Проходите в горницу. Я же предупреждала, что баловство добром не кончится. Я уж и сама не рада, что коменданту доложила. Но ведь не только я вас видела, еще и Лидка. Мне же, в случае чего, место терять не больно-то охота! А листочки я все собрала, утюгом разгладила и на место прилепила. Почти ничего и не заметно. Ну ладно, бог не выдаст — свинья не съест! Давайте чай пить. А потом я напишу, как вы просите, авось обойдется. Сослепу-то ведь могла и не разобрать, кто там был, кто кого толкнул, — усмехнулась она.
Лида встретила нас с улыбкой:
— А, пришли, разбойнички! А где остальные-то?.. Я, конечно, написала, как вы просили, — приободрила она нас, протягивая лист бумаги. — Но вы уж впредь, пожалуйста, как-то поосторожней выражайте эмоции, даже если в чем-то и не согласны с линией партии… А то будет, как с вашим преподавателем по философии, приятелем моего мужа. Загремите под фанфары и из общежития, и из комсомола, а то и из института тоже, до кучи!..
Наутро мы с Петровичем с замиранием сердца отправились на встречу с проректором. Секретарь, миловидная девушка, встретила нас сочувствующей улыбкой и попросила подождать немного:
— У проректора сейчас комендант общежития и председатель студсовета.
Ни Володька, ни Липатыч так и не появились. Если с последним было все ясно — похоже, он так и не вернулся из дома, то отсутствие Володьки можно было объяснить только тем, что его отцу удалось договориться с комендантом и вывести сынулю из-под удара.
Через полчаса ожидания, показавшиеся нам нестерпимо долгими, из дверей кабинета вышел комендант. Он зыркнул на нас, что-то буркнул себе под нос и, как всегда, чеканя шаг, покинул приемную. Гриша вышел следом, подмигнул и показал поднятый вверх большой палец.
«Света, пригласи студентов!» — услышали мы по громкоговорящей связи.
Секретарь кивнула нам на дверь, прошептав:
— Ни пуха, ни пера, мальчики!
Проректор молча указал на стулья, расставленные вдоль длинного стола, и принялся перебирать какие-то бумажки, не обращая больше на нас никакого внимания. Найдя нужную, он пробежался по ней взглядом, как будто освежая в памяти содержание, взглянул на нас:
— Дело передано мной на студсовет! Если выгонят из общежития — считайте, что отделались легким испугом! Но если еще раз…
— За что выгонять-то? — искренне удивился Петрович. — Мы же ни в чем не виноваты!
— Было бы за что, выгнали бы из института и из комсомола! — нахмурился проректор.
— До свидания! — поспешил я распрощаться с начальством, вскочил с места, незаметно потянув товарища за рукав.
Проректор снова уткнулся в кипу бумаг, показывая всем своим видом, что ему не до каких-то там второкурсников, расшалившихся на лестничной площадке общежития.
Мы выскочили из кабинета, попрощались с секретарем Светой и вместе с председателем отправились на трамвайную остановку.
Ехали молча. Только вернувшись в нашу комнату, Гриша рассказал нам, что произошло в кабинете проректора.
Со слов коменданта, главным хулиганом оказался Липатыч, мы же якобы стояли рядом, подстрекая к активным действиям. А вот Володьки там не было. Видимо, его батя нашел-таки общий язык с комендантом. Проректор недобро взглянул на коменданта и прочитал вслух переданное ему Гришей изложение событий Лидой и Агриппиной Митрофановной. Конечно, он, мужик неглупый, догадался, как все происходило на самом деле, но документы — налицо, а выносить сор из избы ему не очень-то и хотелось. Хватит той истории с аспирантом кафедры философии…
— Как видишь, в этих вот бумажках написано совсем не так, как ты мне рассказываешь, — потряс проректор заявлениями свидетелей.
Комендант побагровел и прошипел, обращаясь к Григорию:
— Успели подсуетиться, да? Липу состряпали?
— Что вы! — усмехнулся Гриша, сделав большие и честные глаза. — Все это — правда, чистая правда, и ничего, кроме правды!
— Я вижу, вы мне не верите? — буркнул комендант, обращаясь к проректору. — Ну, тогда разбирайтесь сами с этими…
Не найдя подходящего слова или не решившись его произнести вслух, он вскочил и пулей вылетел из кабинета.
— Ну, а остальное вы знаете… — закончил Гриша. — Липатыча, конечно, придется на полгодика выселить из общежития. Должен же студсовет как-то отреагировать. Вот будет ему сюрприз, когда из дома вернется! Ну, ничего, поживет у бабы Груши несколько месяцев, по хозяйству ей поможет: дрова там наколоть, забор поправить… А когда вся эта история позабудется, мы его потихоньку вернем на место. Все хорошо, что хорошо заканчивается! Самогоночкой-то угостите на радостях? — поинтересовался Гриша и весело рассмеялся, увидев наши ошеломленные лица.
— Ну, за то, что пронесло! — произнес он, взяв протянутый Петровичем стакан. — А ведь все могло закончиться совсем по-другому…
Раздался вкрадчивый стук в дверь и, не дожидаясь разрешения, в комнату деловито вошли два молодых человека.
Один осторожно взял из рук Гриши стакан, понюхал и, брезгливо поморщившись, поставил на стол. Второй, окинув острым глазом комнату, подтвердил его слова:
— Да, все могло бы закончиться совсем по-другому! А вот как теперь закончится, зависит только от вас. Ну, а если пронесло, тетрациклинчиком подлечим…
Комендант стал проректором. Гришу распределили не в Арзамас-16, а в поселок Барань. Петрович вместо должности начальника вычислительного центра унаследовал от бати трактор и страсть к самогонке, настоянной на чернике. Красавчик Володька стал не секретарем районной комсомольской организации, а сутенером. Липатыч оказался вынужденным работать не в аэропортах Европы, а мастером в телеателье. Ну, а я как писал, так и продолжаю писать, потому что это не лечится ни тетрациклином, ни КГБ…
Об авторе:
Юрий Кузнецов родился в г. Анжеро-Судженск Кемеровской области. Окончил Горьковский политехнический институт, работал в г. Ярославль. С 2010 года проживает в г. Реутов Московской области. Член СП России. Автор книг, изданных в России и Германии, из которых наиболее известна сказочная повесть «Изумрудный дождь».
Юрию Кузнецову удается создавать необычные фантастические миры, где и происходят увлекательнейшие приключения его героев, которых объединяет любовь к приключениям, верность друзьям и, конечно же, доброта, которая даже из злой колдуньи способна сделать вполне симпатичное существо.
