Там, где закончился асфальт и всё остальное…

Валентин ЕГОРОВ | Проза

Егоров

Там, где закончился асфальт и всё остальное…

Врач Вениамин Елисеевич Малышев в стремительно сгущающихся сумерках возвращался домой после полуторасуточного дежурства в детской больнице, которой отдал более четверти века своей жизни. Шёл давно уже привычным маршрутом, что краем касался его незабываемых мест детства, от коих, правда, совсем ничего не осталось – одни чуждые его душе жилые высотки да несуразные по архитектуре коробки супермаркетов, застящие небо и даль с синеющими до сих пор сопками. Но, как ориентир, чудом всё-таки сохранился один купеческий особнячок, перетаскиваемый новыми городскими властями с места на место, где по-прежнему сегодня ютится всё тот же музейчик, знакомый ему с юных лет, – быта и культуры Города.

Всякий раз, проходя мимо этих замшелых деревянных стен, невольно вспоминались и канувшая в небытие родимая улочка, и старые дворы с поленницами-лабиринтами, и, конечно же, все те, что, в удручающем большинстве своём, ушли в мир иной, не оставив никакой возможности пересечься, хотя бы на мгновение, в сутолоке продолжающейся жизни, просто поговорить, оживить память по той далёкой поре…

Вот и сейчас ничто не предвещало необычного: так же скрипел свежевыпавший снежок под ногами, лихо меряющими шаги по скользкому асфальтовому покрытию, выкатившаяся из-за небоскрёбов полная луна по яркости затмевала собой тусклый свет уличных фонарей, редкие прохожие были обособлены и отдалены друг от друга, как и все жители многоэтажек, не знающие даже соседей по лестничной площадке, – каждый в своём мирке. Но что-то всё равно было не то, может быть, воздух ощущался свежее обычного или чувства, сдерживаемые на дежурстве, разгулялись, почуяв волю и радость скорой встречи с семьёй, по коей успел очень соскучиться за эти два напряжённых дня, не исключено и влияние общего настроя приближающейся предновогодней поры, когда во всех и вся хочется видеть только необычное, светлое, чистое… Малышев, по долгу службы и в душе остающийся ребёнком, любил верить в так называемые чудеса, несмотря на то, что они его упорно обходили стороной. Правда, если очень-очень в них верить, случаются исключения и для таких хронических невезунчиков! Как подтверждение – вот этот вечер, когда около музея из-под ног совершенно неожиданно, буквально на ровном месте, ушёл асфальт, а мир в глазах на миг погрузился во тьму…

Очнулся Вениамин Елисеевич, упавший наотмашь и растянувшийся во всю длину своего долговязого тела, с сильной болью в затылке и временной потерей ориентации в пространстве. Но, ощупав, как доктор, всего себя, успокоился тем, что ещё легко отделался: переломов, повреждений внутренних органов, амнезии и прочей неврологической симптоматики вроде бы нет – значит, надо срочно вставать и, тщательнее глядя под ноги, двигать дальше. Слава богу, свидетелей докторского падения не оказалось, вещи все на месте, родимый музейчик тоже, – но что это?!

Неотступное подспудное ощущение уже виденного всего этого им не покидало Малышева: когда-то давным-давно, аж в прошлом веке, он падал почти на этом же самом месте, правда, последствия тогда от падения из-за скользкой обувки, надетой не по сезону, были гораздо серьёзнее – очнулся с уже наложенными на голову швами в стационаре, где провалялся две с половиной недели в связи с полученным сотрясением головного мозга средней степени тяжести.

И вот всё как бы повторилось в новом веке, слава богу, не в таком ужасающем формате! Однако почему асфальт прямой улицы, соединяющей центр с объездной дорогой, возле этого злополучного места вдруг обрывается, а далее влево во тьму продолжением уходит змеевидная грунтовая дорога вдоль глубокого оврага, по краю коего люди умудрились соорудить узкий тротуар с угрозой навернуться в этот самый овраг, и он вёл, опять же, почему-то к деревянным домишкам заместо ставших привычными высоток – неужели он, Венька, попал в Город своего детства, что наверняка, если быть реалистом, ему снится или видится, как последствие буйной фантазии от падения с приземлением на все точки многострадального тела! Но нет – видения тут ни при чём, явь упрямо подтверждала сей сказочный перенос во времени, да и одежда на нём, подростке, сделалась какой-то мешковатой, не по росту, брюки из-за исчезнувшего животика стали падать на острые коленки – пришлось утянуть ремень до последней дырочки.

Подобное открытие испугало и обрадовало несказанно и одновременно уже взрослого человека: Вениамин Елисеевич частенько грезил этим в своих несбыточных мечтах – и вот на́ тебе, свершилось, а он совсем, оказывается, не готов был к этому! Значит, придётся действовать по обстоятельствам…

А обстоятельства были таковы, что идти Венечке к себе, взрослому, стало пустым делом: какая у подростка может быть своя семья, да и все современные высотки скопом исчезли, уступая место новоявленному прошлому – решено двинуть на разведку в родительский дом, до которого отсюда рукой подать, если идти по проложенному крутому тротуару, но огромный риск в кромешной тьме из-за отсутствия фонарей на улочке детства Захаровке навернуться для полноты ощущений ещё и в овраг вынудил дать кругаля по грунтовке мимо возникших из небытия водокачки и песчаного карьера. Забытым почти маршрутом наш герой, душою всё тот же Вениамин Елисеевич, а телом подросток Венька Малышев, телепался черепашьим ходом до заветного дома в начале улочки более получаса – спасибо светящимся кое-где окошкам деревянных домов и домиков, что светлячками вывели его к цели.

Незабываемый двор детства после пропасти лет отсутствия показался ему совсем крошечным, но по-прежнему щемяще-уютным. А вот и маленькая хибарка в три крошечных оконца. В столь поздний час народ в те времена по улицам без надобности не шлялся, поэтому все сидели по своим муравейникам, позволив товарищу Малышеву, угодившему невероятным образом в прошлое, незаметно постучаться со страшным биением сердца в груди от непередаваемого волнения в дверь квартиры номер четыре, обитую для тепла и по бедности дерюжной тканью грязно-серого цвета… Сброшенные два крючка явили в распахнутом проёме живую и очень изволновавшуюся моложавую мать, что тут же прижала запропастившегося сыночка к себе, отчего у Венечки сами собой градом полились горючие слёзы, а ноги сделались ватными…

Потом он, конечно же, получил нагоняй за самовольную отлучку с пацанами в центр Города, которую ничем убедительным объяснить не смог. Быстро отходчивая матушка, сменив гнев на милость, накормила разнесчастного, но безумно счастливого от встречи Веньку самой вкусной жареной картошкой в мире! Только ближе к полуночи мать и сын улеглись в малюсенькой комнатушке спать: она – на железную казённую полуторку с никелированными шариками на спинках, он – на старом-престаром скрипучем диване. В окошках вовсю светила какая-то необычная в эту ночь полная луна, заливая жилище уютным светом покоя и безмятежности, – ни о чём в этот блаженный момент Веньке не думалось, от вселенской тишины во всём мире он сразу провалился в глубокий сон, совершенно не заботясь о завтрашнем дне.

А вот маме его, Екатерине Ивановне, было не до сна – проворочавшись с часик на кровати, встала и подсела к сыну на диван, во все глаза по-новой разглядывая своё единственное чадо непутёвое: тревожные мысли почему-то не давали покоя материнскому сердцу, впервые ощутила на себе, что означает высокое артериальное давление – сын, слава богу, нашёлся, да какой-то он не такой… Главное, глаза-то никуда не скроешь, глаза пожившего своё взрослого человека, а одёжа, гляньте-ка, на Веньке сплошь, аж до трусов, не нашенская – гольный импорт, на который ей в яслях и за год не заработать (ну, не ограбил же её Венечка иностранца, да и где им здесь, в их захолустье, взяться)!

Железобетонное подтверждение своим ненапрасным тревогам обнаружила в его портфеле, где посреди невесть откуда взявшихся деликатесов к предстоящим новогодним праздникам затесался паспорт, о Матерь Божья – с двуглавым ещё царским орлом, а в нём её взрослый Веня с поседевшими уж висками, солидный весь из себя дядечка, а главное, годом обмена документа значится 2002 год – это ж такое далёкое будущее, до него ещё жить да жить, если получится (у Веньки, видать, получилось – спасибо, Господи!). Выявленная ясность ещё больше замутила голову бедной женщине до беспомощных слёз отчаяния, с коим к участковому или в горком партии не побежишь: те вмиг упрячут в психушку – тогда уж точно наступит настоящий конец света её надеждам на светлое будущее, хотя бы для единственного сыночка!

Немножко охолонув, она вспомнила вдруг о блаженной Аанчик, набожной старушке-соседке, проживавшей на отшибе двора с незапамятных времён, – вот кто ей поможет, неизвестно как, но поможет!.. К тому же, несмотря на глубокую уж ночь на часах-ходиках, единственное оконце её хибарки было отчего-то освещено, что-то не давало покоя и ей. Накинув тулупчик, Екатерина по-скорому побежала до соседки, не дожидаясь наступления утра.

Анна Георгиевна Надеина, по паспорту, рождённая аж во второй половине прошлого века, много претерпела бед и лишений, будучи дочерью священника Троицкого монастыря, расстрелянного в годы репрессий – с клеймом «ЧСВН» (член семьи врага народа) мыкалась, маялась бедная по детским домам, подённым работам, даже сидела в тюрьме, но сумела дожить до глубокой старости… Пряталась от людей в своей избушке в одно окошко, получала мизерную пенсию, на жизнь никому не жаловалась – не трогают больше, и ладно. По весне, летом собирала на Зелёном лугу дикорастущие травы, по осени запасалась грибами, ягодами. В общем, старалась не выделяться из толпы, ничем не привлекать к себе внимания – если кто-то цеплял ненароком, убедительно изображала из себя тихо тронутую умом старушку, на всякий случай…

Из всех многочисленных соседей по двору, считавших бабушку Аанчик просто выжившей из ума старушенцией, дурочкой, одним словом, она доверяла лишь Малышевым, знахаркой не раз помогала им, те тоже благодарили чем могли, стараясь не выставлять на всеобщее обозрение добрые нормальные отношения. Мама Катя, тоже дочь репрессированных, понимала как никто свою седовласую соседку, лишь ей было известно, что блаженная – никакая не блаженная, а очень мудрая, рассудительная и проницательная женщина, заменившая сорокалетней Екатерине Ивановне собой погибшую мать, к которой всегда можно зайти на огонёк, с наболевшим открыться душой, будучи уверенной, что не оставит наедине с бедой, разделит и горе и радость, утешит, укроет, как покровом, в час ненастный, наставит молитвенным словом…

С малолетства Венька тоже любил захаживать к бабе Ане: то дрова наколет, то воды нанесёт на две недели вперёд, то в магазинчик для неё сбегает – та в ответ не скупилась на добрые слова, конфетки, печенюшки, поила чудо-ароматными чаями, столь полезными растущему детскому организму, а сколь сказочек, небылиц наслушался мальчик в этой избушке-клетушке, такой уютной при свете керосиновой лампы до волшебных видений и впечатлений… Веня, как с самой дорогой родной бабушкой, делился с Аанчик сокровенным, частенько мечтал с ней о будущем – какое оно, почему не придёт сразу, тянет резину, не дозволяя ощутить его полной мерой? «А ты, внучок, терпи, жди и верь – оно однажды и явит перед тобой свой лик…» – каждый раз, загадочно улыбаясь, отвечала в ответ старушка. И вот это самое «однажды» наступило самым нежданным-негаданным фантастическим образом для юного Веньки и Вениамина Елисеевича накануне его 60-летнего юбилея!

Когда запыхавшаяся от волнения Катерина вбежала в каморку к Аанчик, та вдруг огорошила её с порога: мол, можешь ничего мне не говорить – я обо всём случившемся знаю, ибо, так вышло, сама приложила к этому руку!!! Больших трудов стоило старушке успокоить соседку, усадить, напоить чаем, чтобы потом поведать только ей о своей тайне перемещения в пространстве и во времени…

Велико искушение в каждом человеке, не удовлетворяясь настоящим, вернуться в прошлую жизнь или очутиться в неведомом будущем – лишь во снах, фантазиях это происходит с нами, а вот наяву никому ещё не удавалось постичь непостижимое. Но случается тот редкий миг в судьбе всякого человека, когда обстоятельства, знаки, звёзды, время, чувства, мысли сходятся в одной точке – и всё становится возможным, надо лишь направить сей сгусток космической энергии в нужное русло, чем и владела обездоленная земной судьбой Аанчик, но наделённая зато небом сверхъестественными возможностями, во что сам никогда не поверишь, пока не ощутишь это на себе…

– Ты же знаешь, Катенька, как нам обеим дорог Венечка! Я не забываю о нём и во взрослой его жизни: нутром чую душевные терзания по оставленному детству, где живы самые дорогие ему люди, где он, несмотря на скромность бытия, был гораздо счастливее, чем в состоявшемся будущем, – малолетний мальчишка в нём непреодолимо тянет в канувшие в небытие места… Как же он тоскует по тебе, Катюша!.. Я понимаю, что каждому возрасту – свои место и время, грех вмешиваться в предначертанное… Да год для него этот, 2017-й, особенный, юбилейный, когда исполняются самые невероятные желания, – так пусть же исполнится хотя бы одно из них!

– Милая Аанчик! А где же мой тот маленький Венька?! Голова идёт кругом, душа выворачивается наизнанку от всех этих превращений!

– Конечно, возвращаться душою в своё прошлое, где всё мило и знакомо, гораздо проще… Но вот наш Венька очень-очень захотел узреть своё будущее, что ему сейчас даётся сложнее до полного душевного смятения: Город вроде бы тот же, однако совсем чужой своими застящими простор высотками из стекла и бетона, где дышится через раз и плохо спится ночами, а цены, люди, весь уклад их жизни, скорости вскружат голову любому мальчишке из прошлого! Венечка, обещаю, вернётся в эту воскресную полночь, но ничего этого, слава богу, помнить не будет – зачем мальчишеской хрупкой душе это, ведь будущее должно взрослеть вместе с ним, год за годом он сам приблизит его без излишних стрессов и потрясений.

За этим несусветным для постороннего уха разговором женщины не заметили, как наступило утро. Солнце принялось, разгоняя ночную пугающую стужу, золотить оконца лучами ободряющего света, обещающими возвращение на круги своя без волшебства, но с верой, что всё будет хорошо, и не иначе…

Очнувшийся ото сна Вениамин, ещё не открывая глаз, почувствовал на себе чьи-то внимательные взгляды, изучающие каждую чёрточку лица. Слышно было, как мама на кухоньке готовит завтрак, значит, это – кто-то посторонний, но кто, и узнает ли он его… Загадочным «кто-то», к великой радости, оказалась вечная в этой жизни баба Аня, прямо-таки светящаяся от радости встречи!

– Ну что, внучок, касатик мой дороженький, проснулся… Можешь ничего не говорить – я в курсе всех твоих приключений, по твоему желанию мною сделанных… Давай обнимемся, что ли, почеломкаемся, ведь цельну, почитай, жизнь не виделись!

– Здравствуй, баб Ань! Я тоже тебе до мурашек рад…

– А теперь, между нами говоря, Вениамин Елисеевич, времени у тебя только до полуночи. Нехорошо это: ты – здесь, а Венечка малолетний – там, но ради вас пошла на исключение – в полночь всё должно возвратиться на круги своя! Каждому своё место в его судьбе определено, а иначе нельзя, иначе весь строй истории сломается, хаос наступит – так-то вот, друг ты мой сердешный… Вставай, приводи себя в порядок, завтракай свои любимые мамины пирожки – и впереди у тебя аж цельные утро, день и вечер! Прогуляйся по исчезнувшим улочкам детства, подыши их вольным духом. Да, по пути заскочи в третий магазин, купи мне, по старой памяти, три литра молока разливного в бидончик, наверняка помнишь, за рубль девять копеек, – я тебе из него блинков на ужин настряпаю (у вас-то оно там аж несколько сотен рубчиков стоит, да к тому ж восстановленное, вода водой!). Ну и себе, жене, деточкам на Новый Год прикупи чего-нибудь вкусненького, настоящего, из настоящих продуктов, на добрую от меня память… Я помню, как ты до дрожи в ручонках обожал конфеты «Куйбышевские», менял две-три штучки из полученных на утренниках новогодних подарков на всё остальное – так ты их любил! Кстати, они сейчас есть в кондитерском отделе вместе с шоколадками «Сказки Пушкина». Вот тебе деньжата на это – только мамке ничего за них не говори. А я пошла до своей хаты – отдохну маненько, чавой-то намаялась с утра сёдня… Но вечером жду – приходи.

Перед тем как отпустить наконец-то сыночка на ульку, мать выдала ему настоящий Венькин выходной наряд из серой телогрейки, цигейковой коричневой шапчонки, стоптанных чёрных валенок, дабы шибко не раздражать народ уж больно вызывающе-добротным облачением гостя из будущего. Выскочив во двор, мальчишка чуть ли не задохнулся от увиденной опять яви, такой осязаемой, близкой, родной! Рванул к амбару, где к нему поначалу, визжа от радости, кинулся его четырёхглазый Дозор на цепи, беспородный, но души в нём не чающий, – однако, когда их глаза встретились, пёс неожиданно почему-то заскулил и спрятался в будку: брата нашего меньшего не обманешь – нутром чует твою настоящую сущность. По случаю воскресного утра двор в основном был пуст, лишь сосед через стенку Иван Андреевич, обладатель роскоши на колёсах «Москвич-402», ритуально гремел в гараже капотом, наводя от любви профилактику на исправный двигатель.

Ах, как забилось сердечко в груди при виде воскресших из небытия старых улочек его детства, вдоль которых выстроились по росту сплошь деревянные одноэтажные строения, через одного якобы охраняемые государством, не застящие солнце и простор – глазам есть где разгуляться!.. До другана своего, Вовки Самоделкина, в окошко не достучался – тот, страстный от лености засоня, отсыпался до упора за всю учебную неделю, и пушки не смогли бы его сейчас разбудить. Ну и чёрт с ним – в будущем они всё равно никак не общались друг с другом по неизвестной для Вениамина Елисеевича причине…

Но одно рискованное дельце подросток решительно, кровь из носу, вознамерился провернуть, тем более отведённое ему время к рассусоливанию не располагало. Рванул на другой конец коротенькой Захаровки – вот он, дом под номером девять, где проживал один мерзопакостный тип, смертный враг, приходящийся по совместительству ещё и одноклассником, некто Санька Горохов, не дававший прохода нерешительному Вене, вымогавший мелочь у и так бедного мальчишки. Пришло время расплатиться по счетам!!! Пара-тройка жёстких ударов по калитке явили на свет это исчадие ада, несуразное лицом от общей тупости всего остального…

– А-а, это ты, Малыш – на жопе прыщ! Сам пришёл – видать, напужался, что третий день деньги мне не несёшь, а по улице моей бесплатно ходишь. Давай сюда – некогда мне с тобой лясы точить…

Но, как только он протянул свои руки-крюки с вечно грязными обкусанными ногтями, вдруг сам очутился припечатанным на снегу после мастерского броска через бедро с переходом на болевой приём, от которого в гороховских глазах пошли круги, а из вонючего рта вместе со слюной вырвались, помимо воли, вопли о пощаде!

– Теперь послухай, Горох – чтоб ты сдох, меня! Ещё раз дёрнешься в мою сторону – удавлю по-настоящему! Побежишь до Мишки косого – окосеете оба, причём на оба глаза! С сегодняшнего дня я буду следить за каждым твоим шагом… Усёк?!

По-взрослому решительный взгляд Венькиных глаз буквально прожигал трусливое нутро совершенно не грозного, как оказалось, соперника, ощутившего на себе силу правды, которая вершит чудеса.

– Но это ещё не всё… Бегом на полусогнутых домой и возвращай сей момент назад трёшку, что ты вынудил стырить из материнской заначки! Скажи мне «спасибо», денег я с тебя, как ты, рубить не буду – своё ворачиваю…

Горохов, поджав хвост, рванул до хаты и через мгновение незаконно изъятые три рубля были возвращены – ещё одной несправедливостью на свете стало меньше! Вот и славно, вот и хорошо – и денёк-то, глянь-ка, под стать настроению разгулялся, прям вскидывай крыльями руки и лети по своему детству дорогому, незабываемому!..

Но зрелищ для одного дня, думаю, достаточно – пора покумекать и о хлебе насущном. По Захаровке до Чапаева, что пересекает знаменитую Салтыковку, где рукой подать до третьего магазина, на пятачке которого и в воскресный день толпится разночинный народ, сдающий в большинстве своём стеклотару, чтобы было на что опохмелиться. А наш Вениамин затарился под завязку, как исключение из общих правил, только съестным, благо цены за такие чудо-натурпродукты без подсластителей и усилителей вкуса просто божеские – жаль, не всё вместилось в авоську…

Прежде чем отправиться, как было условлено, к бабушке Аанчик, мать, оттягивая время, долго собирала портфель сына – сердце разрывалось между двумя во времени родными душами… Вот вернётся тот Венька, настоящий, зато этот, давно уже живущий самостоятельно, обходящийся без неё в своём будущем, уйдёт навсегда, и эта встреча больше не повторится. Почему же так устроена жизнь, что обязательно надо жертвовать одним ради другого, без всяких там третьих вариантов!!!

Вениамину Елисеевичу тоже было не по себе от огромной радости в связи с исключительностью происходящего с ним и великой горечи возвращения на круги своя, где так же его дом, семья, любимое дело всей жизни…

Но неумолимое время заставило обоих спешить – пряча друг от друга глаза на мокром месте, обречённо двинули с вещами на выход.

Маленькая избушка Аанчик встретила поздних гостей торжественной чистотой, волнующим ароматом благовоний, запахом свежеиспечённых блинов и кипящим самоваром на столе. Сели рядком, молча попили чайку с парами. Чтобы не огорчать гостеприимную хозяйку, через силу съели по парочке блинков с деревенской сметаной…

Первой заговорила бабушка Аанчик:

– Как ни жалко расставаться, а ход времени не остановишь… В моей спаленке, вы знаете, висит рисованный ковёр из холста, скрывающий от чужих глаз одну потайную дверцу, о которой я никому не говорила, даже вам. Она открывается в исключительно редких случаях с интервалом в шестьдесят лет, то есть в жизни простого человека получается всего один раз. Следующая такая возможность выпадает уже на 120-летие – для нас, смертных, это уже теория из области невозможного. Помолись, Вениамин Елисеевич, вот на эту иконку Пресвятой Богородицы, от папы убиенного мне в наследство доставшуюся, и – с Богом… Прощаться не будем: по желанию твоему в ночь на каждое воскресенье мы снова можем встретиться пусть не в яви, а во снах, но снах особенных, очень похожих по ощущениям на явь…

Уже в проёме открывшейся двери, за которой непроглядно клубился туман вечности, Вениамин успел, превозмогая рыдания, крикнуть матери, застывшей изваянием:

– Мам, я там у Веньки себе на память взял из старых игрушек буратинку с золотым ключиком… А ему передай, чтоб не боялся Горохова – он больше к нему не пристанет! – шагнул за порожек, и дверь сама за ним плотно-плотно закрылась, не оставив никакой щёлочки на возвращение.

Придя в себя, оцепеневшая Катерина вдруг всполошилась:

– Аанчик! А где же Венечка-то, детонька моя ненаглядная, – как же я одна без него домой пойду?!

– Почему одна… Твой сынуля уже десятый сон смотрит на своём родном диванчике! Ну, и ты давай собирайся – с понедельника начнём жить дальше, как и жили. Но никому, а Веньке особенно, ни слова, ни даже намёка на произошедшее сегодня… Доброй ночи, соседка.

Через полчаса в обеих избушках погас свет, погружая их обитателей в волшебный мир сновидений, которые на этот раз каждый будет переживать по-своему…

P.S.: Уже заполночь в просторной супружеской спальне четы Малышевых произошёл вот этот разговор, правда, говорила в основном одна супруга – Вениамин Елисеевич предпочитал помалкивать, внимая неизвестным ему подробностям из его жизни.

– Веня, ты мне ничего не хочешь сказать?.. Ты вчера заявился домой какой-то сам не свой, с выпученными глазами. После ужина, думала, ляжем пораньше – так ты всё отнекивался, мол, сейчас да сейчас, а сам чай кружку за кружкой дул на кухне до посинения и там же, за столом, в конце концов закемарил… Днём с детьми засел за телевизор – как дитё малое, взялся все мультфильмы с ними смотреть, кнопки пульта затыкал до дыр, удивляясь на каждую новую картинку на экране! Потом вопросами нас начал доставать про жизнь, как будто только что сам с луны свалился! Может, тебе стоит завязать с этими дежурствами, ведь немолодой уже, о своём здоровье пора думать – всех денег не заработаешь… На пенсии люди тоже живут, – ну, не вечно же тебе чужими страданиями свои сердце и головушку надсаживать – дачей займёшься, детьми, внуками! Между прочим, им ты такой почему-то больше понравился… Не знаю, почему, но понравился – вот бы, говорят, папка всегда таким был!

На всё это супруг, себе на уме, лишь буркнул: мол, будем посмотреть, и, повернувшись на бок, постарался поскорее заснуть…

Северная легенда о морском оборотне

Легенду эту, сидя у жарко растопленного камелька, рассказала как-то за три долгих зимних вечера своим многочисленным внукам старая бабушка Кэтерын. Она была такая старая, что уже и не помнила сама, сколько же ей на самом деле лет. Родилась в прибрежном стойбище почти у самой кромки Ледовитого океана, который пугал и одновременно притягивал к себе в своём величии. Его бездонные свинцовые воды то мощно накатывали на ледяной припай, выбрасывая на берег целые сети из водорослей да замешкавшуюся рыбёшку, то стремительно уходили обратно, грозя утащить в свои пучины всё живое, будто дыханием сказочного чудо-исполина предупреждали морских охотников на его лахтаков, нерп и моржей, что любое приближение к нему не сулит ничего хорошего двуногим существам.

Семья Кайо

Самой удачливой в приморском поселении считалась семья Кайо, да и как же ей не быть, если хозяин, широкий лицом и могучий в плечах, с узкими, вечно прищуренными щелками глаз, как бы постоянно нацеленными на добычу, без таковой почти ни разу не возвращался. Даже в пору жестокой бескормицы, когда остальные с голодухи глодали давно обглоданные кости, жевали старые лахтачьи ремни, Кайо не оставлял домочадцев без тюленьего мяса и жира – ему под силу были и гигантские моржи, из бивней которых он делал невероятно острые ножи и наконечники для копий-гарпунов. Под стать отцу был подрастающий старший сын Тыкулча, такой же коренастый и крепкий, не уступавший в охоте никому, кроме родителя. Младший, Аярган, взял всё лучшее у мамы-эни, красавицы Синильги: белоснежное узкое личико с кучерявыми прядями густых смоляных волос, что ещё больше оттеняли глубину выразительных миндалевидных глаз, в которых любая девушка мечтала бы утонуть, стройная фигура легка и стремительна, словно стрела, выпущенная из лука, – в охоте на нерпу он был на равных со старшим братом, что втихую с самого раннего детства завидовал чёрной завистью любимчику семьи, коему всегда перепадал лучший кусок за столом, похвала от скупого на ласку отца, а уж о матушке и говорить нечего – так она того боготворила… Но жили до поры до времени взросления тихо-мирно, ничем не огорчая мало-помалу стареющих родителей, озаботившихся в пору юности своих чад их дальнейшей судьбой. С Тыкулчой отец шибко не церемонился, быстро сговорившись оженить сына на будущий год с юной соплеменницей из скромной семьи в соседнем стойбище, несмотря на серьёзные возражения своего первенца. С Аярганом дело обстояло куда сложнее: старики задумали, ибо годы берут своё, породниться с оленными людьми, у которых бескормицы почти не бывает, ведь олени всегда за ними ходят, их добывать, рискуя жизнью, не надо – необычайно красивому юноше со свежей кровью любая семья будет рада, но вот как сказать ему об этом, не огорчив до глубины души тонкую чувственную натуру ребёнка…

Отец всё чаще, коротая у огня поднявшиеся метели, мешавшие морскому промыслу, рассказывал своим взрослеющим сыновьям, как когда-то очень давно это делала незабвенная бабушка Нерилик, разные легенды из жизни, полной опасностей и превратностей судьбы. Намекал на то, что всё должно происходить вовремя в принявшем нас подлунном мире, чтобы потом не сожалеть об упущенном, – мать-природу не обманешь, она лучше нас знает, что кому предназначено высшими силами… Особенно глубоко запала в душу Тыкулче и Аяргану легенда о морском чёрте-оборотне, самой страшной участи добытчика, безвозвратно оторвавшегося от родного берега! Морские охотники, жившие у воды, почти не умели плавать – попав в водную пучину, безропотно выбирали скорую смерть без мучений, ибо противиться бездонному океану было выше их сил. Тех же, кто, убоявшись смерти, малодушничал, пытаясь на обломках байдары или льдины дрейфовать в поисках берега, ждала ещё более страшная участь всё равно умереть в нечеловеческих муках одиночества, страха и голода. Если кто-то и достигал чужих берегов, то попадал в рабство, хуже всякой собачьей жизни. Единичные «счастливчики», кого чужаки принимали на равных, тоже не обретали на чужбине счастья, постепенно погибая от великой тоски по родине, близким и родным. Однако самым великим страхом для морского охотника было превращение в оборотня, покрытого сплошь шерстью, с клыками, даже рогами, хвостом, – чудовище, лишившись навсегда человеческого облика, теряло дар речи, память, разумный взгляд, такому путь к любым людям вообще был закрыт: его просто убивали, стоило тому показаться им на глаза!.. С замиранием сердца юноши-подростки слушали старинную бабушкину легенду в пересказе их отца Кайо, не допуская всё-таки сей участи для себя, славных умелых добытчиков морского зверя, но страшно им было, ночью подолгу не могли заснуть. Чувствительный Аярган на охоте теперь не глядел в глаза убитой нерпе из-за боязни встретиться взглядом с оборотнем, превращённым волею судьбы в дикое животное. После подобных воспитательных бесед сыновья уже стали менее строптивы, соглашаясь с выбором отца, всей душой желающего им счастья, даже Аярган всё больше помалкивал о любви, полагаясь на великую отцовскую мудрость, что превыше всяких там посторонних чувств. Но случилось чудо встречи, в одночасье решившее судьбу юноши, слава богу, устроившее и родителей, – красота и счастье оказались рядом!

Ляридо

Аярган увидел свою Ляридо, нежную и красивую, как бабочка, однажды в тундре, собирающей в туесок ягоду-морошку. Она очень выделялась среди подруг-сверстниц, сразу запав в сердце юноши. Он зачастил в окрестности тундрового поселения, чтобы лишний раз увидеть возлюбленную, обратить её внимание, но долгое время его усилия были тщетными. Девушка, высоко ценившая себя, не обращала на юношу даже взгляда в ожидании большой настоящей любви, что обязательно, она была уверена, снизойдёт на неё северным сиянием, благодатью большого снега, чистого-пречистого нетронутого снега, по которому оленная упряжка увезёт её в благословенный небом миг в чум жениха, где верными друг другу они будут всю жизнь…

Только юный Аярган, как уже опытный охотник, умеющий добиваться успеха даже в безвыходных ситуациях, не сдавался, полагаясь на удачу и охотничье счастье. Ради благосклонности любимой, после очередного похода по бескрайним торосам, несмотря на усталость, делал неблизкий крюк до порога желанного чума, оставляя возле часть своей нелёгкой добычи, что для питавшихся исключительно олениной стала деликатесной диковиной. Услаждая вкус, домочадцы наперебой, пока шутейно, советовали не упускать девушке такого щедрого жениха, за которым с голода точно не пропадёшь… Дома Аярган сетовал на скудость в этом году полярных морей, когда каждая нерпа на вес золота. Одна лишь мать в ответ согласно кивала головой, потому как на что не пойдёшь ради овладевшей тобою любви, – она так глубоко чувствовала своего сыночку и готова была оправдывать любые его поступки.

Когда уже скрывать не имело никакого смысла, Аярган открылся родителям с просьбой помочь ему в осуществлении мечты всей жизни, чем сразу обрадовал, к своему удивлению, мать и отца, ибо будущие родственники оленного рода-племени, как им и хотелось, правда, шибко знатные, да и они вроде как не тупой костяной иголкой шиты – сговоримся! После знакомства на смотринах с Аярганом сердце избранницы, до этого ни в какую не желавшее пока расставаться с родительским очагом, тоже дрогнуло… В общем, дело шло, к радости родителей обеих семей, к свадьбе юных созданий, так совпавших друг с другом! Один лишь Тыкулча не разделял общей радости, обречённый жениться не по любви, а потому что так надо для простого продолжения рода.

По весне за две недели до свадебных торжеств, пока родители заняты приятными хлопотами по подготовке праздника всея семьи, Аярган решил сходить на промысел, чтобы стол был не хуже, а лучше всех. Позвал с собой брата, да тот отчего-то отказался, сославшись якобы на недомогание. Ну ничего, управлюсь и сам – не впервой одному охотиться, – шагнул за порог родного чума и… исчез.

Потеря

Как же красива была наступающая весна для Аяргана, сравнимая, конечно же, только с любимой Ляридо, что совсем скоро станет его женой. Бездонное высокое небо своей глубиной напоминало взгляд всё той же Ляридо, который будет сопровождать его, Аяргана, на протяжении всего опасного промыслового пути!

Легко одолев в приподнятом настроении первые торосы, морской охотник ступил в царство ледяной пустыни, простирающейся до самого горизонта. Бесшумно скользя по нагромождённым друг на друга паковым льдам, он замечал чуть припорошенные снегом лунки, разломы, что сулили ему добычу, – лёд уже не был сплошным, как в лютую студёную пору. Но вот, завидев неожиданно показавшуюся из воды любопытную мордочку лахтака, Аярган так же тихо лёг на наст рядом с полыньёй. Пришлось пролежать, не меняя положения, около часа, но это того стоило – добытый ловким броском гарпуна лахтак оказался внушительных размеров с хорошим слоем жира. Ещё через два с половиной часа глупая нерпа сама напросилась стать добычей. Вспоров ей брюхо, довольный Аярган вынул её дымящуюся от свежести печень, которой утолил голод, вдоволь напился чистейшей водицы из лужиц подтаявшего кое-где под весенним ярким солнцем льда…

Ближе к закату навострил свои снегоступы в обратный путь – до наступления непроглядной тьмы надо успеть дойти до берега, а там рукой подать до дома. Шагалось споро. Груз из добытого зверья, скользящий по снегу, приятно оттягивал плечи упругими лахтачьими ремнями.

И вот впереди замаячили родимые сопки. Обойдя уже знакомые по началу пути торосы, Аярган неожиданно резко остановился, превратившись от увиденного ужаса в ледяной столб: береговой припай, казавшийся таким прочным ещё утром, оторвался к вечеру от суши – и огромную льдину понесло поднявшимся ветром в открывшийся погибельной бездной океан!

Родные, не дождавшиеся к ночи возвращения охотника, забеспокоились. Невеста Ляридо, а особенно мама Синильга от плохих предчувствий не находили себе в чуме места, часто выбегали во тьму, крича на все стороны дорогое имя любимого, но тундра была зловеще безмолвна. Не помогали увещевания сдержанного отца о как бы опытности Аяргана, замешкавшегося, скорее всего, из-за слишком большой добычи, – женщины заставили мужчин с факелами идти к океану и, в случае чего, помочь бедному мальчику, оказавшемуся в холодных объятиях ночи. Делать нечего – пришлось идти. По следам, оставленным ещё утром, отец с сыном легко отследили путь младшенького до береговой черты, что оказалась свободной ото льдов – страшная по своей очевидности догадка защемила сердца обоих: оторвавшиеся льдины унесли Аяргана в никуда, в неизвестность, откуда возврата никому нет, – и это в самый канун его самого счастливого дня в такой короткой жизни!!! Однако сказать об этом домашним не решились, не смогли, ещё слабо надеясь на чудо возвращения из небытия.

Одиночество на грани отчаянья

Когда волна первого потрясения сошла на нет, разум начал постепенно возвращаться к Аяргану. Мысли тут же броситься в морские пучины, чтобы разом покончить с будущими неизбежными страданиями и мучениями, не было, но не из-за боязни смерти – любовь удержала юношу у погибельного края. Яркий свет далёкой Полярной звезды на чёрном бархате небес так напоминал обнадёживающий взгляд его невесты Ляридо, что очень верилось в более благоприятный исход, чем предрекала древняя легенда об оборотне – великая сила любви не даст потерять человеческий облик и прибьёт, рано или поздно, льдину к желанному голубому берегу, где его ждёт не дождётся Ляридо, ради которой стоит претерпеть все лишения мира! К тому же паковый лёд достаточно крепок, лужицы подтаявшего снега спасут от жажды, а добытого мяса хватит надолго.

Освежевав тушу нерпы, бывалый охотник соорудил из шкуры с оставленным подкожным слоем жира нечто похожее на спальник – стало тепло и уютно спать, да звёздный взгляд любимой тоже очень грел одинокую душу. Сколько раз во снах и наяву Аярган доверительно общался с ним, посвящая во все свои тайны, – мигающая в ответ Полярка, казалось, как никто на свете понимала и сочувствовала ему…

А ветер, как нарочно, не меняя направления вот уже сколько дней, гнал и гнал льдину всё дальше от родимых мест в бескрайние просторы Ледовитого океана, куда и птица уже не могла долететь – так это было далеко. Тоска одиночества, словно болезнь и холод, постепенно проникала в душу и плоть человека, беззащитного перед суровой природой Севера. Аярган потерял счёт времени, что для него слилось в сплошной беспросвет, когда ничего уже не хочется и мир становится безразличным, когда нет слёз, тянет покончить со всем этим махом, а смерть воспринимается почти благом… Выбившийся из сил, потихоньку дичающий юноша теперь подолгу не вылезал из своей нерпы, безучастно глядя в небо, сплошь затянутое тучами без обещаний перемены ветра. Да и вылезать было ни к чему, так как всё почти съедено – осталось жевать вот эту нерпичью шкуру, насыщения не приносящую… С безнадёги несколько раз нерпою подползал к краю льдины и подолгу смотрелся в океанскую бездну тёмных вод, что тянули в свои объятия, обещая вечный покой отчаявшейся душе и истерзанному муками телу. Так бы, наверное, в конце концов, и произошло, если бы не смертельная схватка за жизнь с самим исполином полярных морей – умкой, который, спасибо небу, оказался молодым ещё медведем, только-только начавшим самостоятельно охотиться, а иначе исход был бы предрешён.

Дома дела обстояли не лучше. Постаревший за месяцы ожидания отец внешне смирился с потерей сына, умоляя богов ниспослать тому лёгкую смерть без мучений. Мать почему-то упорно не желала даже думать об этом – чуть тронувшись умом от переживаний, каждый день ходила на береговую косу, подолгу стояла там на коленях, умоляя океан вернуть ей её чадо в обмен на свою жизнь. Как бы внимая неистовым мольбам несчастной женщины, океанические ветры переменили направление, погнав льды в обратный путь, к берегу. Белая, как полярный снег, Синильга, повелительница ветров, до рези в глазах вглядывалась вдаль, пытаясь на саване льдов углядеть хоть какую-нибудь точечку, что явит взору сына…

Когда силы окончательно оставили мать и она с великого горя слегла, обезножев, её сменила верная Ляридо – а то нехорошо получится: любимый ступит на родной берег, живой и невредимый, где его никто не встречает, – может сильно обидеться и отвернуться от них… Как Аярган, невеста молилась на Полярную звезду, не в силах отвести взгляда от её блеска, очень напоминавшего выразительную глубину миндалевидных глаз жениха, которому она останется верна, даже если с ним случится что-то непоправимое… Девушка отгоняла от себя подобные невольные крамольные мысли, снова настраиваясь на материнское провидение, что не обманет, не может обмануть, – надо просто верить в него, и любимый человек объявится, а она первой встретит его, как и подобает любящей невесте.

Тыкулча не испытывал ничего подобного, обуреваемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, брат всё-таки, которому всегда везло, всё самое хорошее ему, даже невесту отхватил по любви, а он, старший, вынужден прозябать как бы в тени у него, хотя умеет многое делать не хуже, душою шире, несмотря что лицом неказист… С другой же стороны, о нём, кроме него самого, некому позаботиться – для родителей он всегда был на втором плане: растёт что-то рядом, и ладно, а вот как, почему, чем дышит, волнуется, – это уже не про нас…

Но теперь наше время пришло! Те месяцы томительного ожидания возвращения, пока Ляридо проживала с ними в одном чуме, Тыкулча проникся к ней безответным большим чувством, с которым не в силах был совладать, – лучшей жены он уже себе не желал! Как-то раньше времени пытался по-простому объясниться с невестой брата, да получил от неё пощечину, а от отца – такую затрещину с угрозой проклясть на веки вечные за несмываемый позор их роду, что затих на время, но видов на Ляридо не оставил, тем более по закону предков жена пропавшего младшего брата по истечении определённого срока обязана стать его законной женой – подождём, никуда она не денется, стерпится-слюбится, ещё детей ему нарожает и будет стыдиться самою себя за такое сейчас к нему отношение.

Оборотень

Которую ночь Аярган не видел звёзд. Свет Полярной звезды, свет глаз Ляридо не мог пробить толщу туч, закрывших от него небо, как и обратный путь домой, – видимо, любимая не дождалась, сдавшись на милость обстоятельствам… Безучастный, голодный, он уже ничего не хотел – его продолжало тянуть к краю очень сильно подтаявшей за время дрейфа льдины. Свесив голову вниз, выжидал подходящего момента скользнуть в бездну, обещавшую конец мукам, тишину и покой.

Но вдруг глаза охотника вовремя инстинктивно широко раскрылись – из чёрной глубины полярных вод на него стремительно поднималось нечто огромное, широко раскрыв клыкастую пасть, ещё чуть-чуть – и он станет добычей монстра! Молодой белый медведь по неопытности принял человека за зазевавшуюся у ледяного края нерпу. Собрав остатки сил в один кулак, сжимавший крепко острый гарпун, Аярган весь вложился в один удар, нанесённый прямо в сердце наполовину вылезшего из воды грозного хищника, которого окончательно добить помогла сама природа, сжалившись над несчастным маленьким человеком: пригнанная переменившимся ветром новая большая льдина зажала умирающего умку будто тисками, что не позволило такой необходимой сейчас добыче уйти под воду.

Весь встрепенувшийся, как от тяжкого сна, Аярган окончательно пришёл в себя, разделал тушу, шкуру тут же напялил на себя, так как старая кухлянка да нерпичья шкурка поизносились до огромных дыр и уже почти не грели, впервые за много дней наелся вдоволь свеженины, запив её тёплой кровью, – перейдя на по-настоящему крепкий большой лёд, сразу повалился спать и спал долго целебным сном сытости и обретённой вновь уверенности в завтрашнем дне, а желанный ветер лишь ускорял его приближение…

Однако пробуждение было ужасающим, сравнимым разве что с первым днём его кошмарной одиссеи! Повеселевший Аярган захотел привести себя в порядок, умыться подтаявшей под выглянувшим солнцем водой, – но шкура медведя, в которую вынужденно влез, намертво приросла к коже, превратив юношу в оборотня… Зачем он это сделал, зачем пил его кровь, что наверняка была кровью переродившегося в медведя чудовища, – так хозяин полярных морей отомстил ему за свою смерть! И всё это именно тогда, когда благословенный ветер несёт его к родным берегам!!!

Гортанный пронзительный крик из самой глубины нутра вспорол, как ножом, тишину северных просторов, насмерть перепугав летящую в чистом небе стаю перелётных гусей!

Возвращение

Стремительно истекал отведённый для Ляридо, живущей без мужа, срок. Тыкулча уже бесцеремонно указывал бедной девушке на это, не боясь отца с матерью, бессильных перед законами предков. В последний раз несчастная отпросилась сходить на берег, а там уж пусть будет то, что будет… Себе же, держа проторенный путь к морю, упрямо твердила: «Я лучше уйду вслед за Аярганом, но никогда не стану женой Тыкулчи – да простят меня люди!»

Со стороны воды дул тёплый ветер, нагнавший на прибрежную косу паковый лёд из океана, забравшего у неё самого любимого и дорогого человека, с коим так близко ощущала желаемое всей душой счастье…

Вдруг, не веря ушам своим, Ляридо услышала многократно усиленный утренним эхом долгожданный зов, бьющий прямо в истосковавшееся сердце: «Ля-ри-и-до-о-о!!!» – а потом только увидела бегущего по льдинам человека! Но что это?! Вблизи тот оказался обросшим свалявшейся грязной шерстью чудовищем, оборотнем, которому нет места среди людей! От увиденного ужаса девушка мгновенно лишилась чувств, рухнув на песок.

Очнулась от нежных прикосновений волосатых рук монстра, но с такими проникновенно-любящими, полными слёз глазами самого Аяргана, что шептал ей на ушко без остановки одно и то же: «Я вернулся… Только благодаря тебе я вернулся… Ты дождалась… Ты не забыла меня…» Посреди огромной тундры, позабыв обо всём на свете, они стали единым целым, соединённые великой любовью, прошедшей через нечеловеческие испытания, ради вот этой встречи!!!

Тыкулча, не на шутку обеспокоенный слишком долгим отсутствием будущей жены, вооружившись на всякий непредвиденный случай, рванул по следу. То, что он увидел своими выпученными от ужаса глазками, чуть не лишило его дара понимать происходящее: Ляридо обнималась с волосатым оборотнем, неистово целуя того в глаза и губы, тот отвечал тем же, не менее неистово. Выпустив в объявившегося монстра стрелу из своего лука, старший брат жертвы рванул за отцом и всеми жителями поселения, дабы те окончательно наконец-то убедились в его правоте, пресекшей святотатство, попирание обычаев предков…

Когда люди прибежали к прибрежной косе, то увидели там белоснежное тело вернувшегося Аяргана, истекающее кровью от ранения, над которым склонилась его законная невеста-жена, пытаясь остановить кровотечение, – никакого чудовища, рядом лежала грязная шкура умки, что, пропитавшись изнутри человеческой кровью, сама отстала от кожи, превратив несчастного вновь в человека!

Народ, подхватив на руки дорогого земляка, бегом понёс его в родительский чум, где мать Синильга, сама поднявшаяся с постели, принялась знахаркой спасать родного сына-кровиночку, в возвращение которого в душе ни на минуту не сомневалась…

А вот Тыкулча после случившегося исчез. Его нашли случайно через несколько дней в тундре объеденным наполовину вездесущими песцами. Сам ли тот смерть нашёл или же кто помог, то нам неведомо – тундра своих тайн не выдаёт. Да упокоится, хотя бы на том свете, мятежная душа Тыкулчи, коего по-своему жалко. Живущим же жить и радоваться жизни!

Через положенный срок после памятной всему поселению встречи Аярган с Ляридо родили, на радость себе и счастливым родителям, сына и дочку, названных также Аярганом и Ляридо с большой верой в их светлое будущее, что обязательно сбудется, потому что не может не сбыться после стольких испытаний на верность своей любви, благодаря которой они и родились на этот свет, полный сказок, похожих на явь, и яви, похожей на сказки…

Бабушка Кэтерын ласково оглядела уснувших рядом на полу на оленьих шкурах внуков, не дослушавших окончания легенды. Погладив каждого по голове, поднялась с табурета, навела себе большую кружку ароматного чая с молоком и солью, по-стариковски долго цедила его и даже чуть всплакнула, глядя на догорающий огонь камелька, – в синих язычках его она ясно увидела, до щемления на сердце, дорогие образы своих бабушки Ляридо и дедушки Аяргана, память по которым жива до сих пор в рассказанной ею легенде…

 Обида

Врач Евгений Исаевич Тишков, или просто за доброту и безотказность в работе Исаич, лучшие годы своей жизни отдал больнице, которая в небольшом районном центре была единственным стационарным учреждением, в связи с чем доктора, работающие там, пользовались безоговорочно людским вниманием и уважением, а он – особенно, и как ветеран, и как отец-основатель отделения реанимации, спасшего уже не одну сотню человеческих жизней.

Но народная любовь – что не очень-то и удивительно – не стыковалась с завистливо-ревностным отношением администрации к своему подчинённому работнику, отвлекающему на себя, по их мнению, больше всеобщего внимания, чем перепадает им, сердешным: и советуются-то с ним чаще, здороваются в посёлке душевнее, а мы, облечённые властью, как бы в тени «зарвавшегося» рядового врачишки, хотя, спору нет, профессионализма и успехов у него хватает, да вот это-то и обидно, что при желании ущипнуть не за что, но когда очень-очень хочется, то сойдёт любой повод. И он нашёлся…

А случилось всё, вернее, было подстроено, как раз тогда, когда доктор Тишков на радостях, что дожил, доработал в экстренной службе до юбилея с пенсией по старости, собирался в благодарность судьбе шумно отметить это событие, до которого не каждый брат-реаниматолог доживает и дорабатывает, а он смог, и даже отмечен званием заслуженного, хотя «родная» администрация всячески противилась выдвижению неугодного им претендента (главврач видел себя в этом ранге), но большая часть коллектива и поселковая общественность пробились с ходатайством до областного начальства – и справедливость за полгода до праздника освобождённого труда восторжествовала, охладив пыл больничной верхушки, которая, оправившись от навязанных ей торжеств по случаю чествования ветерана, задалась целью хоть чем-то, но досадить, ударить по самолюбию, поймать на пустяке «выскочку» от народа – и это ей удалось, несмотря на шитое белыми нитками дело, предвзятость и давление при разбирательстве.

Под самый Новый Год в реанимационное отделение райбольницы из какой-то глухомани, отдалённого поселения был доставлен в почти предагональном состоянии грудной малыш, который с натяжкой относился к детям, больше напоминая хрупкий скелетик, обтянутый тонкой пергаментной кожей, жутко-огромные глаза на костяном личике своим затухающим взглядом ничего не выражали.

Доктор Тишков, болезненно воспринимавший страдания деток из-за трепетного к ним отношения, двое суток не отходил от постели несчастного – к концу первого дня даже забрезжила слабая надежда на выход из критического состояния: ребёночек стал подавать признаки жизни, реагировать на осмотр, манипуляции, – но, увы, последовавшие после, несмотря на интенсив лечения, остановки сердца свели все шансы на нет – малыш скончался на рассвете последнего дня старого года, когда мир так полон надежд на новое счастье, а природа красива в своём преображении под необычайно в эту пору лёгким, слепящим от белизны снегопадом…

На утренней конференции, как и положено, дежурная смена доложила о случившемся. Исаич краем глаза отметил, как, несмотря на скорбность момента, повеселели глазки у начальства при выяснении подробностей трагедии.

Для более ясного понимания сложившейся в больнице ситуации настал черёд ближе познакомиться с административной верхушкой, особо рьяной в надуманном противостоянии между работниками и управленцами.

Главврач Чёртов Леонгард Николаевич, хотя и визировал приказы своей фамилией через букву «е», но две жирные точки, похожие на маленькие кляксы, над означенной литерой в паспорте не оставляли сомнений в истинном звучании оного гражданина. Как человек безвольный, был падок до лести и подарков, чем очень хорошо пользовалось прогнившее окружение; в личном плане слыл никаким, но имел жену-красавицу, которая давно ему наставила ветвистые рога и даже прижила двух деток, явно не от него, с чем, как его обласкали в народе, «чёрт рогатый» смирился, сохраняя для несведущих видимость семейного человека.

Его заместитель по лечебной работе Змеева Матильда Павловна, прие́зжая с тёмным прошлым: поговаривают, что, будучи единственной дочкой высокопоставленных родителей, после окончания мединститута осталась в областном центре и несколько лет ошивалась в облздравотделе, не без помощи папочки доросла до главного специалиста, но криминальная история, связанная с убийством ею мужа-недотёпы на почве неприязненных отношений во время совместного распития горячительных напитков, поставила крест на дальнейшей карьере пустопорожнего спеца по блату.

Облздраву еле удалось замять заведённое уголовное дело, добившись условного наказания в связи с «самообороной» «униженной и оскорблённой» женщины против «деспотичного и спившегося» муженька, на которого после гибели можно валить всё, ибо он далеко и ему это безразлично… Правда, оставить работать в прежнем качестве было выше всяких возможностей – и её сбагрили в отдалённый райцентр, где о сих похождениях мало кто знал. Для начала субтильную моложавую тётку с обманчивым взором и кренделем на голове из тонких жирных волос пристроили заведующей в приёмном отделении райбольницы, но когда страсти в области поутихли, рекомендовали в приватной телефонограмме главврачу приблизить её к себе, назначив начмедом – несколько лет работы на этой должности преобразили «змейку», как вначале сметливые работники обозвали приезжую, в «змею подколодную», ведь характер не спрячешь за опущенными глазками – интриги с подсиживаниями, докладные друг на друга и объяснительные, как ржавчина, разъедали некогда сплочённый коллектив, что было на руку карьеристке, ловко умевшей злоупотреблять своим служебным положением при полнейшем попустительстве безвольного руководителя.

Замыкала тройку отпетых мошенников от медицины секретарша главного Свиньина Глафира Петровна, в простонародье «свинина просроченная» из-за неимоверных для разума телесных бесформенных объёмов со свинячьими глубоко посаженными глазками в окружении пушистых бесцветных ресниц, низкого недалёкого интеллекта, в связи с чем она в юности, будучи ещё тогда девушкой, способной хоть кого-то завлечь, извините за выражение, всё прохрюкала – а теперь к сорока годам на неё даже опустившийся бомж не позарится! Вот и осталось ей невостребованную энергию расходовать на рабочем месте, интригуя на пару со «змеёй подколодной», только та – утончённо и изящно, а эта – грубо и нахраписто…

Так вот, с извинениями за столь распространённое нелирическое отступление продолжим нашу утреннюю конференцию.

Пропустив мимо ушей крайнюю тяжесть больного и позднюю госпитализацию, начмедша начала копать по мелочам, в голос удивляясь в присутствии молодых врачей якобы нерасторопности, незнанию элементарных вещей таким опытным заслуженным доктором, как Тишков, – в заключение посетовав, что не смогли убедить несчастных родителей на вскрытие умершего чада, назначила заседание летальной комиссии по более детальному разбору «вопиющего» случая сразу же после новогодних торжеств, засим покинула конференцию, даже не поздравив обалдевших сотрудников с наступающим праздником.

В этот же день Змеева по каким-то там командировочным делам срочно выехала в областной центр с почему-то захваченной для дела злополучной историей болезни…

А пока оставшийся один на хозяйстве Чёртов по докладной «змеи подколодной» тут же состряпал приказ от 31 декабря … года, за три дня до юбилея ветерана больницы, о создании рабочей комиссии о грубом нарушении трудового законодательства доктором Тишковым, посмевшим, вразрез должностным инструкциям, не отходить от постели умирающего ребёнка аж целых двое суток! Но, к чести членов комиссии, они оценили самоотверженность по праву заслуженного врача и человека, неспокойного душой, когда это касается жизни и здоровья больных, и даже обязали раздражённую администрацию проплатить разбираемому ещё и ургентные часы за переработку, чем очень была недовольна приехавшая через неделю замглавврача Змеева Матильда Павловна, которая, в отличие от «чёрта рогатого», зря времени не теряла, а надыбала по старым каналам нужного ей рецензента с порочащей честное имя рецензией и группу поддержки из облздрава.

Заседание летальной комиссии проходило в актовом зале при большом стечении врачей, врачей-практикантов, специалистов вспомогательных служб, представителей облздравотдела и администрации учреждения почему-то в полном составе. Тон разбирательству, больше похожему на судилище, задавала более изощрённая в этих пакостях «змея подколодная»… Во время доклада истории болезни она откровенно мешала доктору Тишкову, прерывая его своими замечаниями по ходу или ссылками на регламент; затем из-за отсутствия результатов вскрытия сразу же приступили к рецензии, которая, по задумкам нечистых на руку руководителей, должна убедить собравшихся в непрофессионализме, элементарной неопытности якобы опытного доктора. Недовольные выводами беспринципного рецензента коллеги по работе, забыв на эмоциях о личной осторожности, выступали открыто и честно, невзирая на то, что расплывшаяся в своей безобразной улыбке секретарь заседания Свиньина брала на карандаш каждого недовольного предвзятым рецензированием…

К сожалению, выводы комиссия с помощью включившихся в полемику змеевских спецов из облздрава сделала неутешительные для попавшего под раздачу Тишкова. Заседание завершилось истеричной речью начмеда наконец-то навести порядок во вверенном ей коллективе, погрязшем в панибратстве, утерявшем профессиональное отношение к работе, защищая виноватого по всем статьям, хоть и заслуженного врача, – с обещанием разобраться в административном порядке со всеми защитничками, радетелями псевдосправедливости, она со свитой приспешников, хлопнув дверью, стремительно покинула зал.

Получив к юбилею от администрации родного стационара, которому Евгений Исаевич отдал более тридцати лет, такой вот подарок с выговором в личное дело, не услышав даже устных поздравлений в свой адрес, доктор впал в обиду, что на время выбила из привычной колеи, обрекла на беспросвет чувств и мыслей. Захотелось тут же уволиться, уехать куда-нибудь подальше со стыда и непонимания некоторых близких коллег, советовавших не лезть в бутылку понапрасну, смириться, не злить хозяев положения… А куда девать простую человеческую обиду и, главное, приказ с чёрными змеящимися буквами по белому фону «за ошибки при оказании помощи больному…», которых, видит Бог, при его-то опыте и знаниях не было?!

Так что шумного праздника у бедного Исаича не получилось – юбилей отметили скромно в узком семейном кругу, где он и нашёл всё-таки успокоение душе: ради жены, деток-внуков ненаглядных работаем, недосыпаем, теряем здоровье, – а те, кто надеется на необдуманные поступки с его стороны по горячке, не дождутся их и сами в конце концов «вознаградят» себя по делам чёрным, неприглядным…

Как в воду глядел проницательный доктор: через полгода после нанесения незаслуженной сердечной обиды «змея подколодная» сама себя и наказала, попавшись вместе с «чёртом рогатым» на взятках, должностных подлогах и прочей муре чиновничьих пороков, – приехавшая из области контрольная комиссия обнаружила такие факты, что снятие с должности явилось самым лёгким наказанием зарвавшихся на руководстве прохиндеев от медицины, которых, увы, ещё остаётся много на местах, и они продолжают пакостить…

На собрании трудового коллектива все, как бы прозрев, дружно осудили перегибы в управлении, отреклись от теперь уже бывших хозяев; Исаич, как яркий образчик незаслуженных репрессий, был утешен и отмечен и даже выдвинут на главного или, на худой конец, начмеда!

Но незлопамятный доктор Тишков благоразумно взял самоотвод, памятуя о ещё недавней деградации на руководящем поприще «змейки», что, будучи пока просто заведующей, частенько обращалась к нему за помощью, смотрела благодарными глазами снизу вверх на его искусные руки, но, дорвавшись до власти, переродилась в «змею подколодную», а там, учуяв запах казённых дармовых денег, докатилась до банальной уголовки, хотя это ей было не впервой – сколько змее ни виться, а хвост всё одно прищемят!

Уж лучше мы останемся при своём: и пользы больше, и душе спокойнее, что честному трудяге переднего края благородной профессии куда лучше идёт к лицу, чем напыщенность речей с трибуны, в которые сам не веришь, да подковёрные интриги в коридорах власти, где святого всё меньше, а непорядочной дипломатии с каждым годом больше…

Впервые за эти злополучные полгода доктор Тишков возвращался ранним летним утром домой с очередного ночного дежурства счастливым, в полной гармонии с душой, телом, мыслями, – и так хотелось думать, что это надолго, что честных людей на наш и последующие века хватит, в отличие от ползающих, сосущих чужую кровь мерзопакостных гадов, хотя они – тоже люди, и их, несчастных, по-своему жалко…

Ангел

Для маленькой Верочки, ученицы второго класса, зимние каникулы с почти ежедневными новогодними утренниками, где непременно давали сладкие подарки, пролетели как один день… Сегодня опять рано подниматься и по утренним сумеркам идти в школу на уроки.

Проходя задворки большого школьного двора, под глухим забором возле мастерской глазастая девочка заприметила в сугробах наполовину заметённую искусственную зелёную ёлочку, кем-то небрежно выброшенную за ненадобностью после праздников. Её даже до мусорных контейнеров не донесли, кинули где попало, и вся недолга – и слава Богу, а то бы она, вывезенная вечно хмурым зачуханным мусоровозом, бесследно сгинула в земле полигона отходов! Верочке стало очень жалко маленькую лесную красавицу, хоть и искусственную, в одиночестве, всеми забытую, пропадающую на улице в такой лютый мороз. Но особенно ей было жалко ангелочка с надорванными крылышками, чудом удержавшегося на ёлочной верхушке…

Девочка во имя благого дела решилась опоздать на первый урок, но спасти пострадавших от праздников, дать им второй шанс на нормальную жизнь в тепле и уюте. Мамулечка крайне была недовольна, когда её дочурочка за пять минут до начала занятий почему-то опять объявилась на пороге квартиры, да ещё с какой-то драной переломанной искусственной ёлкой, когда у них в зале до сих пор стоит живая лесная красавица, весело мигая разноцветными огоньками гирлянд.

– Вера! – строго заявила она. – Праздники уже закончились, а ты домой всякий непотребный послепраздничный тащишь мусор! Немедля унеси это туда, откуда взяла!

Слава богу, папа, понимающий во многом дочурку, вмешался:

– Доча, ты беги в школу-то, я же что-нибудь обязательно придумаю, чем помочь ёлке-страдалице…

– Пап, и про ангелочка на верхушечке, главное, не забудь! – на бегу проинструктировала отца дочь и – была такова.

К её приходу умелыми папиными руками всё было сделано в лучшем виде: ёлочка из переломанной горбатой уродины превратилась в стройную девочку с распушившимися, как живыми, искусственными веточками, ангелок вновь обрёл крылышки и очень красиво смотрелся на верхушке, – украсив спасённую красавицу собственными рукодельными игрушками, Верочка торжественно установила её на самом видном месте письменного стола в своей комнате. Затем наша мастерица, умеющая с малых лет не только делать игрушки, но и шить-вышивать, занялась ангелочком, для которого сшила празднично-торжественный камзольчик с панталонами, что изумительно подошли к его туфелькам с пряжками и нимбу-короне. Водрузив небесное создание на его законное самое высокое место, счастливая девочка невольно залюбовалась великолепием папиных и её рук, что стало несомненным украшением, даже мама с этим согласилась, её комнатки. Спасённого ангелочка Вера, не мудрствуя лукаво, назвала просто и изящно – Ангел, с которым у неё сложатся доверительные отношения: он стал поверенным во все тайны, его первым приветствовала при пробуждении и говорила «спокойной ночи», отходя ко сну, ежемесячно у друга обновлялся гардероб – маленькая, но уже большая мастерица-надомница спиц, иголок и ниток выдумывала любимцу всякие модные вещички, что были тому, вне сомнений, к лицу…

Как-то раз, примеривая очередную обновку, Верочка про себя посетовала, дескать, эх, к ней бы узоры, золотой и серебряной нитями вышитые, да стразы, то был бы полный улёт, шик сезона, – только где взять то, чего у меня отродясь не водилось… И тут откуда-то сверху на тахту неожиданно упала дивная резная шкатулочка, а в ней столько фурнитуры всякой-превсякой, дорогих украшений для будущих нарядов, что аж в глазах зарябило от их великолепия! В это время в квартире никого не было, кроме неё и ангелочка… Через какое-то время после потрясения увиденным до сознания смышлёной девочки дошло: да неужели сам Ангел читает мои мысли и помогает мне таким волшебным образом в благодарность за своё спасение?! Для пущей убедительности сей вывод она проверила на родителях, случайно подслушав их разговор на кухне о предстоящей утром папе сдаче экзаменов на право вождения автомобилем: глава семьи в голос разорялся, дескать, с таким инструктором-крокодилом, какой у него есть, ему ничего не светит, к тому же тот ещё и председатель экзаменационной комиссии, несколько напряжённых месяцев учёбы пойдут коту под хвост… Мама лишь сокрушённо поддакивала, не в силах чем-то помочь. Обо всём этом Вера поведала другу Ангелу… Вечером папулечка, безмерно радостный и возбуждённый, ворвался в квартиру с бутылкой шампанского и любимым семьёю медовым тортом, взахлёб рассказывая о своём триумфе на экзамене, где члены комиссии вповалку валялись у его ног, не выдержав напора правильных ответов, а сам председатель, он же, по совместительству, мученик-крокодил, буквально умолял получить из его рук долгожданное водительское удостоверение! Ай да Ангел, добро творящий, что мог сгинуть в безвестности, если бы не Вера, тоже добрая душа, каковых зачастую так не хватает в жизни…

Справедливости ради стоит отметить одну примечательную вещь: девочка за всё время ни разу не применила волшебство по отношению к себе, больше заботясь о других, облегчая им жизнь или помогая в совсем безвыходных ситуациях, – училась до сих пор самостоятельно, чураясь подглядывать ответы в конце задачника, жила скромно, не опошляя дружбу с волшебником-ангелочком мелочной потребой, хотя тому это ничего бы не стоило.

Когда учебный год уже приближался к концу, страшная весть по своей безысходной обречённости лишила покоя семью! Десятилетний двоюродный брат Лёшенька, круглый отличник-бутуз, всеобщий любимец близкой и дальней родни, попал в областную клинику с диагнозом, звучащим как приговор, – «злокачественная опухоль головного и спинного мозга в неоперабельном состоянии»! Всё развивалось так стремительно, что из вот только что из жизнерадостного здорового мальчишки он превратился за какой-то месяц с небольшим в глубоко немощного инвалида-паралитика, даже ведущие зарубежные клиники ничем не могли помочь – оставалось уповать на Божье провидение или просто чудо… Один-единственный раз мамочку Веры и её саму допустили в больнице до родного уходящего человечка, видимо, проститься, так как надежд на жизнь никаких – в выданных белых халатах родители Лёши с давно выплаканными глазами бледными тенями застыли у изголовья сыночка, что уже ни на кого не реагировал, будучи в коме подключённым к аппарату искусственного дыхания…

Дома почти до самого рассвета потрясённая Верочка не могла заснуть – так потряс её вид брата, ставшего совсем неузнаваемым! Она по-своему молилась, умоляла ангелочка хоть чем-то посодействовать, переломить ситуацию в пользу жизни – пусть будет каким угодно, лишь бы жил, не оставлял сиротами родителей, всех родных. В особенной непроглядной тьме ночи Ангел от большого сочувствия вдруг весь озарился изнутри алым светом надежды – стало на время совсем тихо в квартире, доме, городе, мире, но как-то умиротворённо тихо, без гнетущих тревоги и безутешности…

Через три дня неопределённости квартирный телефон начал разрываться от звонков – это были звонки совершенно иного рода, возвещавшие о таком же стремительном раскручивании недуга, но в обратную сторону, – угрожавшая неминуемой смертью опухоль на глазах изумлённых светил медицины объективно сходила на нет!!!

А ещё через месяц все сидели уже за праздничным столом и не могли поверить глазам своим, глядя на снова жизнерадостного румяного Лёшу во главе стола! Лишь одна вне себя счастливая Верочка про себя благодарила истинного спасителя, волшебным образом разрешившего безвыходную ситуацию, что по-прежнему взирал на мир с верхушки ёлочки, стоящей на самом видном месте письменного стола не простым украшением – символом веры в завтрашний день.

Микрорайон, где проживала семья Веры, был новым. Из окна открывалась во всю ширь изумительная лесопарковая зона с несколькими живописными озёрами. Там для отдыха было всё: естественная чистота и уют заповедных уголков; грибы, ягоды манили к себе белок, птиц и прочую живность, а на одном озере даже кувшинки росли; два родника, говорят, целебных имелось, – в общем, сказочное место, глаз и душу радующее…

Да вот одному предпринимателю-толстосуму с большими связями на самом верху приглянулось сие местечко по другим алчным соображениям – надумал, пустив мать-природу под топор, огромный центр отгрохать с казино и прочими сомнительными заведениями под видом продвижения «культуры» цивилизации на столичные окраины…

Когда начали падать первые спиленные деревья, народ, живущий на этой земле, восстал, но митинги, пикеты, плакаты совершенно не трогали губителя живого – правоохранители разгоняли возмущённых людей, якобы мешающих законному строительству, утверждённому городскими властями для будто бы народного блага. Обитатели новостроек гудели растревоженным пчелиным ульем от беспомощности перед современным крутым варваром-агрессором, на коего, казалось, нет управы, – деревья выкорчёвывались, рылись глубокие котлованы под будущие площади торговли всем и вся, засыпались строймусором озёра, гибли обитатели леса, рыба всплывала кверху брюхом, птицы замолкли!!!

Ангел с высоты своего положения вместе с Верой во всём безобразии видели эту картину объявленной войны беззащитной природе, – терпеть сие уже было нельзя! И однажды в ночь на воскресенье начались неописуемые чудеса, на радость простому люду и на горе оторвавшегося от своих корней предпринимателя, безродного перекати-поля!..

Там, где ещё с вечера был готовый котлован с уже вбитыми сваями и стояла наготове строительная техника, к утру вновь росли, как прежде, вековые деревья, шелестела цветущая трава-мурава. Траншеи с трубами тоже самым загадочным образом растворились в земле, уступая место ягодным кустарникам и грибам. Ни власть, ни люди не могли внятно объяснить такие превращения за какую-то ночь, что чьими-то фокусами или проделками не обзовёшь – инопланетное вмешательство, не иначе!

Напуганный горе-предприниматель, обозвав восстановленный в первозданном виде уголок природы проклятым местом, вынужденно убрался, крестясь через раз, восвояси с остатками своей варварской техники. А осчастливленный народ нарёк вернувшийся к нему лесопарк Божьим местом. Там у вновь зажурчавших родников в честь свершившегося чуда даже установили маленькую часовенку, собирающую паломников из разных мест огромного города…

Годы летят, безжалостно старя родителей. Вырастают дети, что ещё недавно числились малышнёй. Вот и наша Вера стала стройной девушкой-красавицей, окончательно определившейся со своим жизненным выбором, что привёл её после успешного окончания школы в институт современного дизайна одежды. И лишь давным-давно когда-то спасённая искусственная ёлочка всё в той же комнатке осталась такой же вечнозелёной девочкой, на верхушке которой по-прежнему радует взгляд ангелок, хранитель покоя этой квартиры, дома, да и всех, как показало время, добрых людей.

Но однажды настал благословенный свыше миг, когда волшебник по имени Ангел бесследно исчез, не оставив о себе Вере никаких напоминаний. Ей, конечно же, на первых порах было грустно вот так расстаться, не сказавши друг другу ни слова на прощание… Понемногу успокоилась, благоразумно решив, что детство окончательно покинуло её – впереди взрослая жизнь со своими заботами и, будем надеяться, радостями…

И всё-таки милый добрый ангелочек не мог просто покинуть Верочку, когда-то спасшую его, и не сделать для неё напоследок что-то хорошее, чудесное, от всей души, ведь она за все эти годы так ничего для себя и не попросила, а всё за других хлопотала.

Это чудо для Веры произошло! Как-то на лекцию в институте пришёл новый молодой лектор, представленный аудитории самим ректором как перспективный учёный и кутюрье. Он был красив лицом, строен и невольно кого-то, до щемления в груди, напоминал… Во время выступления разволновавшейся девушке казалось, что тот читает свою лекцию как будто для неё, задерживает на ней взгляды чаще, чем на других, – и лишь ближе к концу отведённых часов она душою ощутила волшебную силу ответного чувства… А главное, имя у лектора было весьма необычайно-красивое – Ангел!!! Так они встретились снова, чтобы больше, видит Бог, не расставаться…

Об авторе:

Егоров Валентин Владимирович, родился 5 сентября 1957 года в Якутске, Республика Саха (Якутия). В 1983 году окончил Хабаровсқий медицинский институт, педиатрический факультет. Детский анестезиолог-реаниматолог высшей категории, заслуженный врач Республики Саха (Якутия), отличник здравоохранения России и Якутии.

Творчеством занимается с 1991 года, пишет стихи, прозу. Автор 11 сборников стихов и прозы.

Лауреат премии Международного детского фонда «Дети Саха-Азия», республиканской общественной литературной премии имени Михайловых, республиканской краеведческой премии имени Сизых.

Отмечен дипломами ИСП: Экзюпери, Набокова, финалиста конкурса «Рыцарь фантастики». Награждён медалью поэта Надсона. На фестивале «ЯЛОС-2017» занял первое место в номинации «Лучший детский писатель года».

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: