Война и жизнь, смерть и любовь

А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, ―
Не забыть бы тогда, не простить бы и не растерять!

В. Высоцкий

70 лет отделяют нас от Великой Отечественной войны, и чем больше проходит времени, тем дальше отступают воспоминания о кровавом разгуле фашизма и его бесславном конце. Но мертвец-мститель вновь незаметно восстал из земли, оскалился в своей безумной улыбке, и все неотступнее, словно грохот неотвратимой лавины, доносится до нас его звериный вопль. И вот фашизм уже стоит на пороге нашего дома, да нет, пожалуй, даже одной ногой в нем: разве Киев ― не мать городов русских? ― однако некоторые с упорством маньяка ничего не видят и вязнут в заумных разглагольствованиях об аннексии Крыма, войне с Украиной, и ― о ужас! ― о пропаже из магазинов импортной моцареллы. А в это время в искусственно слепленной стране зомби-поколение убивает с тупой остервенелой ненавистью своих же земляков и ничего более не желает знать. Боже, да неужели вновь:

«По выжженной равнине
За метром метр ―
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр»…

Мог ли хоть на минуту предположить Владимир Высоцкий, что пишет эти строки о будущем, а не о прошлом?! И не об оккупантах, позарившихся на наши просторы, нет: брат идет убивать брата ― Иваны, не помнящие родства, спешат спалить родные хаты в угоду чужестранцам:

А перед нами все цветет,
За нами все горит.
Не надо думать ― с нами тот,
Кто все за нас решит…

И уже не секрет, кто опоил их заморской дурман-травой и кто за них все решил. Однако это не мешает «нашим» толерантным либералам петь заискивающие дифирамбы фашистским карателям, все настойчивее втягивая всех в бездну небытия…

Моя повесть ― напоминание о том, какой ценой досталась Победа стремительно уходящему от нас поколению. Я расскажу вам о судьбе одной из русских семей воина-освободителя ― всего лишь маленькой песчинки нашего Отечества, ― но без вклада каждой из них не было бы ни нас, ни нашей Великой Страны.

Мои родители поженились в мае 1941-го, а утром 22 июня папа с вещевым мешком, не дожидаясь повестки, отправился в военкомат. Мама не плакала ― думала, через месяц вернется. Папа с грустью смотрел на юную жену: он уже прошел Финскую войну и Прибалтику, и все понимал. Впрочем, они были тогда не мамой и папой, а Милочкой и Валей, как я их и буду далее называть.

Интеллигентный московский юноша с высшим экономическим образованием, Валентин очень хорошо рисовал и играл практически на всех музыкальных инструментах. В первые же дни войны его пригласили в военный духовой оркестр, но он отказался ― посчитал, что стыдно играть, когда другие воюют. Ответственность за Родину, требовательность к себе, честь, благородство и мужество впитались Милой и Валей с молоком матери. А ведь у обоих за спиной осталось голодное детство в «коммуналке», в тесных комнатушках домов, еще недавно принадлежащих полностью их семьям. Оба были вынуждены с 14 лет пойти работать, а учиться вечерами ― ведь их родители из «бывших», но это не мешало им глубоко любить свое Отечество.

Валентин был сапером и всю войну провел на передовой. Как известно, саперы отступают последними, а наступают первыми, минируя и разминируя под градом пуль. Солдаты, которых выделяли им в помощь, считали их смертниками и готовы были идти куда угодно, только не в саперный батальон. Это была, пожалуй, самая ответственная и самая неблагодарная военная специальность: при отступлении никого не награждали, а когда наша армия с боями пробивалась вперед, саперы, очищавшие ей путь, вроде бы были и ни при чем.

Врага разбили ― гром победы,
Войска выходят на парад.
Сапёр забыт и без награды,
А если цел, тому и рад!

Р.И. Брюховский

Но не обиду вынес лейтенант из войны, а радость причастности к освобождению Родины. Он, сын священника, не был ни пионером, ни комсомольцем, однако в армии сознательно вступил в партию, зная, что единственная привилегия для коммуниста на фронте ― быть первым в бою. Много интересных историй услышала я от родителей о том страшном времени, часть из которых и поведаю вам.

Холодной зимой 1941 г. эшелон Валентина в течение 4 часов стоял в Москве, но в увольнение москвичей не отпускали. Слишком поздно узнав, что муж рядом, Мила бросилась в погоню за уходящим поездом. Еще чуть-чуть, вроде бы уже рядом ― и так до самой передовой, на которую попасть гражданским было почти невозможно, но разве есть преграды для любви?! Незнакомые люди помогали ей по дороге, подкармливали, прятали, ворча, при перевозке через блокпосты.

Когда Валентину сообщили, что в грузовике его ждет жена, он долго не мог поверить: думал, разыгрывают, пока, наконец, не увидел в нем свое продрогшее до костей зеленоглазое чудо. «Никто никогда не слышал от Валентина мата. Сразу видно, настоящая интеллигенция», ― заметили Миле тогда его товарищи. А имеют ли к ней хоть какое-то отношение нынешние самозванцы с их убогим без мата словарным запасом? Молодоженов поселили в отдельную комнату и даже выделили еду для Милы, кстати, на работе ее прикрывали целых 3 дня: их обоих очень любили сослуживцы.

Наши отступали. Прощаясь, Милочка слишком долго не отпускала Валю: вместо первой машины, куда звал его друг, он вскочил в последнюю. Едва колонна двинулась, прогремел страшный взрыв: на воздух взлетели первые две машины. Валентин с суетливым отчаянием безрезультатно искал останки своего товарища… Благодаря объятиям жены он избежал этой страшной участи, но что теперь будет с ней в незнакомом оккупированном городе ― уже виднелись немецкие танки…

Милочка успела впрыгнуть в последний поезд, битком набитый беженцами. Вдруг мощный взрыв встряхнул его, и по вагону прокатился горестный шепот: наши взорвались… Милочка, заливаясь слезами, увидела в окне летящие в разные стороны останки людей и обломки машин. «Все кончено, Валя в первой машине», ― горестно стучало в висках у девушки. И только через месяц молодожены узнали о том, что оба остались живы. Все это, смеясь и перебивая друг друга, они рассказывали нам, а мы по наивности завидовали.

Вспоминается и другая история, поведанная мне папиным однополчанином. Ворвался их полк с боями в польский городок, освобожденный от немцев. Решили разместиться на ночь в его единственном большом здании ― старинном поместье. Мужчин в замке не было, а испуганные польские «графинюшки» (мать и две взрослые дочери) спрятались на втором этаже от разгоряченных, пропахших потом и дымом «красных бандитов». И вдруг папа увидел рояль! Обо всем забыв, он заиграл Шопена. Панночки вдруг выскочили из своих убежищ и со слезами бросились обнимать русских солдат. Страх, ненависть в один миг сменились доверием и гостеприимством. Вот она, великая сила искусства! И еще его друг добавил: «Ваш отец замечательный рассказчик: измотанные, мы все забывали в пути или на привале, когда он погружал нас в иные миры», ― но уж это-то мы с братом знали лучше всех.

Однажды, рассказывая анекдоты, трое саперов занимались своим обычным делом ― разминировали. Вдруг взрыв, Валю отбросило метров на 20, а когда он пришел в себя, поразила полная тишина ― юноша не сразу понял, что это контузия. С трудом поднявшись на ноги, он отправился искать товарищей. Вот один из них ― ни головы, ни рук, ни ног, а тело так и сидит на прежнем месте. От другого вообще ничего не осталось. Валентин вдруг ослеп.

Милочка приехала в подмосковный госпиталь к мужу, где ей равнодушно сообщили о его смерти. Она пыталась что-то выяснить, но главврач грубо выпроводила ее. «Иди, иди отсюда, деточка!» ― сказала она, безразлично указывая полной рукой с многочисленными перстнями на дверь. Кому война, а кому мать родна… Следует отметить для справедливости, что такой госпиталь был исключением. Горько плакала двадцатиоднолетняя вдова, шагая по пыльному двору, и вдруг застыла на месте. Она увидела осунувшиеся лица раненых, роющихся в помойке в поисках еды. Среди них Мила с трудом узнала мужа: красивый юноша превратился в слепого глухого старика с ввалившейся челюстью, лицо и руки посинели от тола. В голове промелькнула предательская мысль ― нет, это не Валя, он умер… Мила развернулась, чтобы уйти, но уже через минуту лихорадочно, со слезами боли и радости, обнимала его. Молодой организм и любовь справились с контузией, восстановились и зрение, и слух, только голубые точечки тола так и не рассосались полностью до конца жизни. Валентин отказался от инвалидности и вскоре вновь оказался на передовой.

Как говорят, в той войне не было тыла. К Москве подступали немцы, народ готовился к ее обороне, а часть номенклатуры жгла бумаги и панически бежала из города, прихватив всю свою домашнюю утварь. В этот день Мила вступила в партию и поэтому решила уйти от Валиных родителей. Они обняли ее, расплакались и стали уговаривать сжечь ее гордость ― партбилет. В этот же день распрощался с ними и их старший сын, Шура, бросив в печь бронь из консерватории ― вскоре он пропал без вести. Москву, как известно, отстояли.

Однажды Милочке велели попрощаться с родными и прийти на работу с вещами. Группу молодежи молча загрузили в самолет, и только после приземления они прочитали на здании аэропорта ― Симферополь. Было это на следующий день после освобождения Крыма. Поднимали Севастополь, по которому невозможно было идти без слез: все разрушено, везде мертвые ― здесь воевали за каждый дом. В деревнях создавали колхозы из местных и переселенцев с южных районов России, в городах восстанавливалась Советская власть, но пока еще больше половины домов пустовало.

По ночам было очень страшно ― банды скрывшихся от переселения крымских татар никого не щадили, вырезали целые семьи. Сейчас они считаются пострадавшим от репрессий народом. Но любой крымчанин расскажет вам, как в оккупированном Крыму больше всего боялись татар, своих вчерашних соседей и друзей. В Ялте немцы издали указ, что за каждого убитого русского будут публично казнены трое крымских татар, и только тогда они слегка утихомирились.

Вскоре Милочку избрали секретарем комсомола Ялтинского района ― это весь Южный берег Крыма. Ее поселили в двухэтажном особняке со старинной мебелью, в котором она почти не бывала ― сутками работала и продолжила учиться в Симферополе.

Наступил День Победы: на улицах Ялты все целовались и плакали. Жизнь понемногу налаживалась. Часто приезжали театры, Мила торжественно встречала их, в том числе Лемешева и Козловского, которых боготворила, как и вся молодежь тогда. Она не имела права сама вернуться в Москву (хоть никого и не спрашивали, когда направляли в Крым), пока ее не вызовет муж. Мила к тому времени уже окончила институт, за работу она была награждена орденом. Ее уговаривали остаться в Крыму, секретарь горкома партии прочил Милу на свое место. «И мужу твоему будет работа, ― говорил он. ― Экономисты всегда нужны».

Валентин заканчивал свою фронтовую дорогу в Прибалтике. В Литве их очень тепло встречали. Полковник-литовец уговаривал образованного молодого москвича остаться в армии, предлагая квартиру в центре Вильнюса и хорошие условия для работы. Валентин смог бы в 45 лет получать пенсию, год войны считался бы для него за три, а не за один, как для гражданских. А ведь он прошел три войны (Прибалтику и Финляндию), 9 лет воевал. Нет, нет, нет! Домой, в Москву, на Маросейку! В «коммуналку», в голод и холод… И как он оказался прав! Были бы мы с братом негражданами в той стране, за которую наш отец проливал кровь….

И после Дня Победы Валя еще несколько бесконечных месяцев провел в борьбе с латышскими бандами. Это были самые тяжелые дни ― никогда не хочется умирать, но вдвойне обидно пройти всю войну и бесславно погибнуть уже после ее окончания, получив от «своих» же пулю из-за угла! И вот, наконец, «дембель»! Медленно шагали вдоль извилистой лесной речки теперь уже бывшие бойцы и с надеждой и трепетом говорили о доме, о невестах и женах, о планах на будущее. Был теплый и сухой осенний день, лес сиял золотыми и алыми листьями. И, конечно же, решили выпить на прощание. Расположились на высоком берегу, бросили жребий, кому бежать за бутылкой. «Вот невезуха!», ― со смехом сказал Валентин, не подозревая, что вытянул жизнь. Через четверть часа, раскрасневшись от бега, он застыл над неподвижными телами своих четырех товарищей. Обезумев от горя и отчаяния, Валя бросался то в лес, то вдоль берега ― никого, все так же светло и ясно, все те же тишина и покой. Всю войну он прошел с гитарой, а ведь и так, помимо обычного снаряжения, саперы волочили на себе по 30 кг инструментов. А тут вдруг ― не знаю, говорит, что на меня нашло ― разбил ее и сбросил с высокого крутого берега. Почему-то показалось страшно, что все мертвы, а гитаре хоть бы что. Потом, конечно, жалел… Если живы еще сегодня их убийцы, то, наверное, стали героями Латвии!

Валентин приехал в Крым за Милочкой, и хоть жизнь там была намного устроеннее, чем в Москве, решили ехать домой. Все, что было у нее, раздала ― продавать русская интеллигенция не умела и не могла, и они вернулись домой, в проходную комнату в «коммуналке». И во второй раз уберегли нас с братом от участи изгоев в родном Отечестве. Никогда не забуду ни отчаянную боль, охватившую нас при отторжении Крыма, ни радость возвращения этой благословенной земли в лоно матушки-России!

В Москве их ждали голод и холод. И тогда им помогала гитара: вместо ужина пели романсы и арии из опер ― у Милочки был чудесный голос и абсолютный слух. Ее даже приглашали в один из популярных тогда в Москве ансамблей, но ее мать, дворянка, запретила дочери, так как считала эстраду постыдным занятием. После рождения сына Мила весила 44 кг, везде падала в голодные обмороки, а Валя тяжело и долго болел фурункулезом. Декретный отпуск был тогда месяц до, месяц после родов, а в ясли брали с года. Вот и возил Валя сына на завод, а в обеденный перерыв доставлял малыша на «кормежку» в министерство, где работала жена. «Валентин Сергеевич, Сереженька плачет», ― кричали ему с проходной, возле которой малыш «гулял», и папа бежал его переодевать. Конечно же, они долго не могли решиться завести второго ребенка ― меня.

Несмотря ни на что, Валентин стал начальником планового отдела на заводе, Милочка ― проректором института, да еще каким ― до сих пор вспоминают! Она всегда находила возможность помочь любому, кто бы к ней ни обратился. Не нажили богатств, зато имели много настоящих друзей, ежегодно вывозили детей на море, привили нам любовь к спорту, музыке, искусству, дали высшее образование. В страшном сне не могла им привидеться такая «перестройка», в которой их сын, врач-анестезиолог, и дочь, кандидат геолого-минералогических наук, будут нищенствовать, ни на минуту не оставаясь без работы.

Мои родители давно покинули этот мир, но до сих пор живут в памяти всех, кто хоть немного знал их. Это были самые веселые и жизнелюбивые люди на свете! А какие у нас были вечера! Подготовку к ним мы любили больше, чем сами праздники. Собиралось по 30 человек, не считая нас, малышни. Столы накрывались со вкусом: вышитая скатерть, красивая посуда, вкусные блюда, пироги домашнего приготовления и обязательно для каждого гостя шуточная визитная карточка. Для веселья не требовалось «по бутылке на брата»: рисовали плакаты, «выпускали» газету, мама сочиняла стихи и сценки, папа оформлял все художественно и музыкально, и мы принимали в этом самое горячее участие. Папа играл на пианино и на мандолине, мы с братом аккомпанировали ему на гитарах, тогда многие умели играть. А как они танцевали! «Цыганочка» с выходом, вальс, фокстрот, мазурка ― до войны оба занимались танцами. «Что за праздник без Милочки и Вали?» ― говорили друзья и родные, многие из которых, по сценарию мамы, готовили какой-либо свой номер.

Но самым дорогим торжеством, хоть и «со слезами на глазах», был для всех День Победы. Утро начиналось с праздничного стола и парада. У мамы всегда текли слезы, когда по Красной площади гордо шагали мальчишки-суворовцы: только теперь я поняла, почему. Взрослые всегда вспоминали тот, самый главный парад Победы, когда наши воины повергали знамена ненавистных оккупантов и прогоняли их, ободранных и грязных, по улицам Москвы, а за ними следом ехали поливальные машины, брезгливо омывая мостовые от фашистской нечисти. Днем мы гуляли по нарядным московским улицам и бульварам, повсюду гремели духовые оркестры, дети с гордостью размахивали маленькими красными флажками и лопали самое вкусное эскимо на свете за 11 копеек, в воздухе витали разноцветные шары. Народ с удовольствием ходил на демонстрации, пел песни, шутил и от души веселился. А вечером все вместе дивились салюту, который охватывал тогда всю Москву, и с каждым выстрелом по городу гремело громкое и раскатистое «Ураааа!». Помню, как однажды папа держал меня на руках у окна, рядом стояли брат и мама, салют освещал разноцветными огоньками их счастливые лица, и я сказала: «Как же мне повезло! Я родилась в самой лучшей стране на свете, в ее главном городе, да еще в самом центре!». Все улыбнулись и добавили: «А ведь и правда!»

Потом началось так называемое разоблачение культа личности, и постепенно гордость за свое Отечество стала меняться на раздражение и обиду. Практически одновременно в партийные эшелоны власти стали настырно пробиваться проходимцы, стяжатели и бюрократы, доводящие любые инициативы до абсурда и глупости. Думаю, что многие из них получали основную зарплату не у нас в стране. Но это совсем другая история, история предательства, приведшая к краху Великой Державы.

Во мне, как и во многих других, объединилась кровь белых и красных, православных и атеистов, чекистов и священников. Прадеда, благочинного протоиерея, расстреляли; дедушку, чекиста и дворянина, в 26 лет убили бандиты; многие полегли на фронтах Великой Отечественной; и все они, не щадя живота своего, служили Родине. Русские осваивали и защищали земли, возводили храмы, развивали науку и искусство, покоряли космос, и при этом ни один этнос не был уничтожен, в отличие от кровавого Запада! Да и Европу не раз бескорыстно спасали. И кто же это вдруг посмел народ-победитель, создавший Великую Державу, унижать и оскорблять? Кто позволил переписывать нашу историю, сея ложь и клевету?

Либеральный «бомонд» под лозунгами о справедливости злобно призывает нас к свержению власти и сдаче государства, но мы все это проходили, и их «перестройку», и расстрел Дома Советов.

Не надо, люди, бояться!
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада.
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

А. Галич

Мы сыты по горло всеми вашими местечково-лавочными проектами, и не понять вам, что значат для нас Крым и Донбасс. Ведь все-таки Родина —

…Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил…

К. Симонов

Вы призываете отказываться от целых регионов России, вы даже готовы биться насмерть, лишь бы продолжить ее обрезание и разграбление. И при этом полны напыщенной гневной спеси, когда страна возвращает свою территорию или просто поддерживает русских на Украине, приговоренных к уничтожению. Откуда такая злоба? Ну, не нравимся мы вам, да кто же вас держит? Пожалуйста, двери открыты, но открыты они и для всех тех, кто хочет воссоединиться с нами.

Мы не забудем ни одного солдата Победы, ни одной семьи защитников Отечества, и благословим всех, кто смог объединить шестую часть света не штыком и кровью, как хваленый Запад, а добротой и любовью. Теперь, когда Крым с нами, мы вновь сильны духом и сумеем поставить на место заморских шавок и их шестерок, напомнив им слова бессмертного А.С. Пушкина:

Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов!

Об авторе:

Татьяна Литвинова родилась 5 июля 1953 г. в Москве. После окончания Московского геологоразведочного института работала в Геологическом институте РАН, защитила диссертацию. Ежегодно во время полевого сезона возглавляет геологическую экспедицию. Проводила работу в различных труднодоступных регионах бывшего Советского Союза и Российской Федерации. Замужем, двое взрослых детей.

В настоящее время завершает повесть «Неугасимая лампадка», фрагмент с сокращением из которой и представляет читателям.

Опубликовано в альманахе «Российский колокол» № Спецвыпуск: 70 лет Победы 2015.
Размещено на сайте 09.05.2015 в 11:48.