Замёрзший шмель в цветке магнолии
– Мне сегодня приснилось, что меня укусил тигр.
– Это очень хороший сон, – сказал Сан-Дзин. – Ты должна сегодня купить лотерейный билет, потому что обязательно выиграешь.
А у меня было неспокойно на душе. Словно само зло ощетинилось и показало зубы, приняв меня за непрошеную гостью в дивном мире, полном холмов и цветущих деревьев.
– Посмотри, – сказала Сон А. – Этот цветок называется «сгорбленная бабушка». Он так же клонит головку к земле, как и старая женщина, всю жизнь работавшая в поле.
– А этот цветок у нас в России называют «разбитое сердце», – сказала я.
– Почему? – удивилась Сон А.
Я сжала нежный розовый цветок двумя пальцами, и он превратился в две половины разбитого сердца.
Сон А сделала удивлённые глаза, запрыгала на месте и завизжала от восторга. Хоть Сон А – моя ровесница и нам уже под сорок, она словно так и осталась маленькой девочкой, носила розовые кофточки и бантики в волосах. И все её блокнотики, ручки, рюкзак и наушники напоминали яркие детские игрушки.
Сон А взяла меня за руку, как в детском садике, и мы пошли с ней дальше по дороге, слегка размахивая только что нашедшими друг друга руками.
Сан-Дзин словно читал мысли, в его глазах промелькнуло наблюдение, что мне неловко держать за руку Сон А, ведь я уже взрослая и мне не нравится ходить с другой взрослой женщиной парой, как в детском саду, и он про себя улыбнулся.
Сан-Дзин высокий и тонкий, и в нём есть стиль. Всегда ровная спина и широкие плечи. Чрезвычайно красив. Будто блестит солнце. Держится скромно и, словно всегда прищурив глаза, смотрит в пол. И его глаз не видно: их закрывает ровно подстриженная длинная чёлка. Когда в нашей компании появляется Сан-Дзин – это всегда событие. Он не балует присутствием. Когда он с нами, он всё равно словно один.
Когда мы вместе гуляем, я учу корейский. И все по очереди учат меня новым словам. У корейцев есть шестнадцать слов, обозначающих слово «любовь». В то же время они экономят на прилагательных и «маленькая собака» у них одно слово, а «большая собака» – совсем другое.
Дон О всегда носит угощение собакам. Он делится со всеми женщинами этим угощением, как правило печеньем, чтобы и они могли получить удовольствие от кормления собаки. Особенно нам нравилось кормить щенка. Сначала он на нас отважно гавкал, словно взрослая собака, а потом вилял хвостиком и подбегал съесть всё, что мы приносили.
Дон О я прозвала Дон Жуаном. Он обижается, говорит, что он любит женщин, но вовсе не коварный соблазнитель. Но как не прозвать Дон Жуаном того, кто каждые выходные собирает всех приятных ему женщин и везёт на своей машине за город, в какое-нибудь шикарное курортное горное место, где мы сначала гуляем среди цветов и бабочек, наслаждаясь журчанием горных рек, а потом кутим все вместе в ресторане за счёт Дон О. Дон О категорически нам не разрешает платить за себя. Он хочет, чтобы мы оставались женщинами, которых он имел честь пригласить разделить с ним день. У Дон О есть жена, и, пока они в разлуке, они каждый день пишут друг другу бумажные письма. И им не нужен Интернет для того, чтобы сказать друг другу слова любви. У Дон О кучерявые волосы. Небольшой рост, но крепкие руки, и он не упускает случая продемонстрировать, как он уверенно стоит на руках.
Все дороги в Корее отличаются друг от друга. Дорога из мелкого камня совершенно отличается от той, по которой мы идём сейчас, – дороги, усыпанной иголками сосны.
А ещё бывает песчаная дорога; дорога, усыпанная лепестками; дорога, усыпанная осенними листьями.
Я люблю кружиться в лепестках вишни, опадающих с веток, словно в снегу.
«Иппуда, иппуда», – восхищается Сон А. Всё, что нам встречается по дороге: маленький подснежник, затерявшийся в траве, зелёный молодой побег ясеня, цветы магнолии, удивительные синие птицы, парящие в лесу, – всё Сон А встречает словом «иппуда»: прекрасно, удивительно, восхитительно!
– Иппуда, – говорит мне Сон А.
– Иппуда-иппуда, — отвечаю я, убедительно кивая головой.
Мы последователи секты, посвящённой в тайны красоты природы.
Наконец мы пришли к домику духов горы. Это муж и жена, они живут уединённо в домике на маленькой горе. В их жилище нет окон, и массивная дверь всегда закрыта на засов. Наверное, жители деревни боятся, что духи покинут их горы, а потому построили им дом без окон и плотно закрывают двери доской, когда уходят. Зато в домике есть электричество, и можно включить свет, увидеть картину с изображением духов горы, можно взять палочку, зажечь, поставить куриться и попросить богатого урожая, такого же богатого, как и в прошлом году.
Поля уже засеяны рисом, а овощи посажены такими ровными рядами, что остаётся только поражаться подобной безупречности.
Сан-Дзин гуляет меж старых деревьев, смотрит вглубь кроны и наслаждается музыкой ветра. Он всюду слышит музыку: в шелесте листьев, в журчании ручья, в биении сердца. Саундтрек нашей жизни.
Великаны-деревья: клён, вяз и дуб. Им много лет. У дуба три ствола, у клёна – пять, а у вяза – семь, и поэтому он самое почитаемое дерево. Их уважают как божества, приносят к их корням пиво, леденцы и макколи.
Сан-Дзин – драматург и пишет пьесу. Дон О переводит роман с немецкого. Сон А пишет книгу для детей, у неё одна стена в комнате аккуратно увешана карточками: Сон А использует американский подход в разработке сюжетной линии.
Сан-Дзин говорит, что шелест тростника – это трепет сердца влюблённого мужчины.
На залитом водой рисовом поле мы нашли набухшие зародыши будущих лягушек. Они уже слегка двигаются и скоро станут головастиками.
А ещё мы встретили большого жука.
Перед нами – целая армия разноцветных бабочек, и за нашими спинами – тоже.
Каждое утро Сан-Дзин занимается у меня под окном. Он в отличной физической форме. Он последователь конфу, отважный повелитель энергетических потоков и большой знаток упражнений, приносящих здоровье. Сан-Дзин много времени уделяет философии, и его тело – сосуд учения великого мудрого Будды. Едва первые лучи солнца освещают поляну с воздушными белоснежными шариками одуванчиков, он приходит к большому камню. Становится на него и воспроизводит медленные движения руками, ногами и головой. Обнажает туловище до пояса, и я могу наслаждаться спиной и грудью Сан-Дзина, украдкой глядя из-за занавесок. Любуюсь натянутой кожей, каждой из прожилок крови, вздутых на мускулах от напряжения.
Сан-Дзин не похож на того Сан-Дзина, который обычно с нами. Он сливается с камнем и ветром. Лицо становится острым, ястребиным, и развевающиеся чёрные волосы кажутся крыльями. Сан-Дзин сосредоточен на преодолении сопротивления тела, он мнёт его, делает послушным, безупречным, подчиняет воле. Он хороший хозяин, который занимается телом каждое утро.
Затем Сан-Дзин идёт в нашу общую комнату и стирает. Сан-Дзин каждый день стирает, он стирает даже покрывала и одеяла и вывешивает их сушиться на перилах балкона. Никто из нас не стирает каждый день.
Сан-Дзин каждый день моет пол в комнате, после чего выносит стул на балкон, эффектно усаживается на него и смотрит на солнце. Сон А тоже выносит стул и садится рядом. Они улыбаются, смеются и, увидев меня, зовут к ним присоединиться.
Ту Ён выносит на балкон радио, включает прекрасную мелодию, «Only you» Элвиса Пресли или «The Lady In Red» Криса де Бурга, и кричит: «Это для тебя, Наталья!», «For you, Natali!» Эти слова на английском я понимаю.
Услышав громкую мелодию, все выходят из комнат, смотрят вверх, видят там безумного Ту Ёна, Сан-Дзина и Сон А, сидящих на стульях и смотрящих на солнце, меня, стоящую внизу, и кричат Ту Ёну: «Ты сумасшедший!», но понимающе улыбаются и уходят обратно – писать стихи, романы и драмы.
Иногда Ту Ён сносит вниз коврик, расстилает его среди одуванчиков, раскладывает скудную трапезу, состоящую из яиц, листьев винограда, красного корейского соуса и варёных улиток. Откупоривает бутылку рисовой водки – соуджу и приглашает всех, кто идёт мимо. Его радио играет самую чудесную классическую музыку: что-нибудь из американской поп-классики, или музыку Верди, или корейские народные мелодии.
Я выхожу вешать мокрую одежду на балкон, и Ту Ён машет мне, говорит: «Иди ко мне, Наталья!», и я слетаю вниз, словно бабочка, с бутылкой макколи – лёгкого алкогольного напитка из риса, со вкусом кукурузы. Затем выходят Хак Гён с печеньем и конфетами и Дон О с пивом и нарезанными ломтиками копчёной утки.
Вчера мама прислала Хак Гёну посылку с печеньем и конфетами. «Она никак не понимает, что я уже вырос, и до сих пор присылает конфеты вместо виски», – как бы извиняясь, говорит Хак Гён.
Хак Гён – профессор. Вернее, это я считаю его профессором. А он не согласен и говорит, что не профессор, а пока только кандидат в профессора, учится и преподаёт в университете, занимается литературоведением. У него молодая и модная жена и чудесная, словно миниатюрная фарфоровая куколка, маленькая дочка. Один раз они приезжали и, только на горизонте показался Хак Гён, запрыгали и закричали от восторга, а затем бросились обе на шею высокому, под два метра, Хак Гёну.
Хак Гён самый молодой, но он всё на свете знает. Я подозреваю, что он знает русский. Когда мы не можем открыть консервы или пакетики с рисом, Хак Гён быстро приходит к нам на помощь и с лёгкостью фокусника открывает самые сложные упаковки. Он всегда галантно наливает всем женщинам кофе во время игры в теннис. Даже когда мы вовсе не хотим кофе, он всё равно нам его приносит в двух пластмассовых стаканчиках, чтобы мы не обожгли руки. Хак Гён всегда улыбается. А чёлка не слушается и вечно лезет в глаза. Хак Гён удобный и гладкий. Он всегда идёт в горы. Он подаёт нам руку, когда мы прыгаем по уступам. Мы не хотим отдавать его жене и дочери, но нам приходится делать это каждую неделю. Но как же мы радуемся, когда видим его улыбающееся лицо в автобусе, который привозит нам его обратно. Он словно наш общий ребёнок, тот самый сын, о котором мечтает каждая мать.
Один раз мы с Хак Гёном варили вместе спагетти и спалили Ту Ёну электрическую кастрюлю. Никто из корейцев не умеет варить спагетти, они просто разогревают готовую лапшу, а Хак Гён умел. Но он варил в первый раз, поэтому мы спалили кастрюлю.
Ту Ён жадный. Он прячет у себя в номере от нас пиво. Но он не может быть долго жадным, в конце концов он срывается и всё нам отдаёт. Ту Ён из бедной семьи, и он говорит, что тот день, когда он наконец объявит, что уходит из дома, станет наисчастливейшим для его родителей. Ту Ён много пьёт. Когда я говорю, что корейцы пьют больше русских, они просят не судить по Ту Ёну. Ту Ён пьёт с самого утра, потихоньку таская по банке пива из своего номера. Если его пиво заканчивается, он просит банку у меня или Дон О. Ту Ён часто сидит перед телевизором и смотрит бейсбол. Он научил меня играть в теннис.
У Ту Ёна загорелое и сухое лицо. Он живёт в деревне около океана, где фирменное блюдо – лапша из гречневой муки, сложенная на тарелке гнездом, а в это гнездо вбивают яйцо. Ту Ён пишет книгу про мужчину, который работал мясником в буддистском храме. На его столе – целая гора из книг про буддистские храмы. Ту Ён подвижный и излишне эмоциональный, а потому его никто всерьёз не воспринимает и все над ним при случае подшучивают. Ту Ён не обижается. Я назвала его Радио-Туён, потому что он всюду с собой носит музыку. И он жаждет, чтобы мы все слушали музыку, включая её очень громко.
Однажды я нашла короткое стихотворение Ту Ёна в Фейсбуке и попросила прочитать его всем. После чего все зауважали Ту Ёна и перестали над ним подшучивать.
«Дождь воплотился в мокрый снег, холодный снег. Я стою на коленях и молюсь об упавшем цветке магнолии, внутри которого замёрз шмель, его уже приметила курица и ждёт удобного случая, чтобы склевать».
К Ту Ёну по ночам является то же привидение, что и ко мне. Но я из страха сплю с включённым светом, а Ту Ён спит в темноте, поэтому привидение стоит над ним и шевелит на нём волосы, кладёт ему жилистые руки на плечи, когда он смотрит в окно, трясёт стаканы с водой на тумбочке и завязывает ему шнурки на кроссовках, связывая их между собой. Я уговариваю его включить свет, как я, но он мужчина и не привык пасовать перед духами, потому каждый день таскает с собой палку и разговаривает с ней, будто она и есть привидение.
Сан-Дзин, Ту Ён и Сон А одинокие, не спешат вступать в отношения, хотя уже скоро начнут стареть, а Дон О и Хак Гён заключили счастливые браки.
Сан-Дзин никогда не спускался к нам на поляну. Он смотрел на нас сверху и улыбался. Словно умиротворённо наблюдал за голубями в период ухаживания.
«Оппа напа, – говорили корейцы, указывая на Ту Ёна, и отрицательно мотали из стороны в сторону головой. – Это плохой старший брат». И обращали мой взор на Сан-Дзина, по их мнению, Сан-Дзин – завидный и обеспеченный жених.
Я переводила взгляд на Сан-Дзина, но не видела на его лице ничего, что выдавало бы ко мне симпатию. К нему иногда приставали привлекательные девушки, но он всегда вежливо и спокойно уклонялся от их назойливых объятий. Я сочла его монахом. «Как жаль, что в монахи уходят такие красивые», – думала я.
В пять утра за мной заходила Сон А и звала с собой в горы. Я, оставаясь сомнамбулой, одевалась, накидывала на плечи рюкзак и покорно следовала за Сон А. Мне казалось, что, если я хоть раз откажусь, меня больше не позовут. Внизу ждал сонсэнним Ким Мин Ги с палочками для ходьбы. У Сон А тоже имелись такие чёрные палочки, похожие на лыжные, только без колечек внизу. Все корейцы приобретают палочки для ходьбы. Иногда, когда подъёмы становились крутыми, Сон А делилась со мной одной палочкой.
Ким Мин Ги предусмотрительно раздавал нам одноразовые белые трикотажные перчатки для огорода, чтоб мы с Сон А не отморозили ладони. Мы благодарили сонсэннима, пожилого учителя, и надевали перчатки. В пять утра вовсе не жарко, и мы благодарили Ким Мин Ги за заботливость.
Мы садились в автобус – Сон А платила за мой билет карточкой – и ехали куда-то…
Автобус в такую рань обычно оказывался почти пустым, но уже сидели ранние пассажиры, и они, хотя и пытались себя не выдать, с любопытством оглядывали нас – куда это их братья собрались с белой женщиной. Белая женщина – это я. Я единственная славянка на сотню километров.
Мы выходили и оказывались лицом к лицу к идолам чансын, отпугивающим вредоносных духов. Уродливые деревянные идолы улыбались, обнажая зубы, и обозначали вход в парк. Мы обходили опущенный шлагбаум и поднимались по широкой дороге в гору.
Ким Мин Ги недавно повредил ногу, и этими прогулками он её разрабатывал. Он всё время уходил вперёд, несмотря на то, что прихрамывал, а мы с Сон А отставали. Ким Мин Ги всегда задумчив и хмур, и кажется, он злится. Но если к нему обратиться, он светло улыбался и весело шутил, и тогда я понимала, что он отнюдь не злой. Просто он, словно старое дерево, ограничивает движения, эмоции, слова, вдохи, зная, что ему немного осталось и необходимо экономить жизнь.
Сон А сказала, что Ким Мин Ги – очень известный в Корее писатель, поэт. Исполнитель авторской песни. И когда-то его имя звучало так же громко, как революция. Ким Мин Ги песнями вдохновил целое поколение на борьбу, он словно огонь, который зажёг пламенем корейцев. А теперь этот огонь угасал, хоть и оставался огнём.
Ким Мин Ги упорно двигался вверх. Мы с Сон А безнадёжно отстали. Я догнала Ким Мин Ги и спросила:
– Говорят, вы очень известный в Корее писатель?
Ким Мин Ги улыбнулся и ответил:
– Кто это сказал? Врут.
Мы взобрались на гору и расположились в беседке. Мы пришли в необычайно красивое место, украшенное рекой с многочисленными порогами. По периметру беседки висели шишки на верёвочках и медленно раскачивались от ветра.
Сон А достала из рюкзака помидоры черри и маленькие полотняные мешочки, аккуратно перевязанные розовой ленточкой. Она раздала нам по помидору и мешочку. Я развязала ленточку, и оказалось, что внутри орешки, подарок от милой белочки Сон А. Там лежали грецкие орехи, лесные, арахис и кешью. Я достала из своего рюкзака макколи со вкусом красной смородины, привезённый мною из Мунгёна.
Перекусив, мы спустились с горы по лесной тропинке, усыпанной прошлогодними листьями, прямо к нашему дому, где Сон А на кухне сделала нам всем тосты, намазала их сверху клубничным вареньем, а сверху положила поджаренную яичницу-глазунью.
Я долго не понимала, почему мы ходим на эти прогулки в пять утра. Но потом Сон А объяснила, что мы нарушители, до начала июня всем строго-настрого запрещено ходить в лес из-за пожаров и, если нас поймают, нам всем придётся худо, поэтому мы ходим в пять утра, пока лесники ещё спят.
Во время прогулки я подвернула ногу и простудилась. Узнав об этом, Сон А и Не Гён затащили меня в свою комнату и сказали, что сейчас они меня напоят травой сук. Трава сук в комнате Не Гён сушилась на полу, на столе и на тумбочке. А на подоконнике она заготавливала на зиму благоухающие цветы магнолии. Не Гён всыпала жменю свежей травы сук прямо в электрический чайник и, нажимая на кнопку, заставляла воду кипеть.
Не Гён – детская писательница, поэтому они дружат с Сон А. Не Гён очень добрая, маленькая и круглая. Она всё время мне дарит подарки и балует меня, как ребёнка. Однажды она подарила мне ручку, потом – косынку на шею и сегодня – миску, которую сделал известный корейский гончар на мастер-классе. Когда смотришь на Не Гён, прежде всего видишь её узкие и добрые глаза, а потом круглые и наливные, словно яблоки, щёки.
Наконец чайник закипел, и Не Гён разлила напиток из травы сук по чашкам. Напиток дымился и пах тысячелистником.
Не Гён уверяла, что это лучшее средство от простуды и я завтра же перестану кашлять. А ещё трава сук помогает от женских болезней. Когда я уходила, Не Гён заботливо всучила мне пакетик с засушенной травой сук.
Дон О принёс мне чудодейственный пластырь от ушибов и вывихов. А ещё – какую-то тёмную жидкость в пузырьке, утверждая, что она поможет от горла. Я открыла пузырёк и сделала глоток, после чего Дон О долго смеялся. А потом показал, что правильно не глотать, а полоскать и выплёвывать.
У Дон О от всего есть лекарства. В этот день Ту Ён получил таблетку от похмелья, а Хак Гён – от мигрени. И Дон О от нас получил второе прозвище – ходячая аптека.
Дон О поделился, что видел наше с Ту Ёном привидение во сне, и теперь верит нам.
Через пару дней мне стало лучше, и мы с Сан-Дзином отправились на прогулку. Я любила гулять с Сан-Дзином, когда только мы. Эти прогулки казались мне самыми привлекательными, потому что нас никто не смущал и мы баловались, резвились, забыв про возраст.
Мы снимали обувь и прыгали по камушкам туда-сюда через реку, искали плоские камушки и запускали их скакать по глади озера. И Сан-Дзин всё время норовил обрызгать меня с ног до головы.
Сан-Дзин всегда побеждал. У меня камушек скакал максимум два раза, а потом тонул как топор. А у Сан-Дзина всегда получалось по шесть-девять прыжков. И научить меня правильно запускать в полёт камень оказалось совершенно невозможно.
Иногда мы садились на каменный стол с такими же каменными стульями высоко в горах и там играли в строптивую посетительницу кафе и официанта. Я талантливо демонстрировала капризность и недовольство, а Сан-Дзин смеялся и всё равно приносил кофе. Затем он не выдерживал натиска строптивой барышни и яростно бил всю посуду о стол, и осколки летели прямо в меня, пока я демонстративно не покидала кафе, хлопнув дверью. Нас роднило, что мы драматурги.
А потом мы бежали с горы наперегонки. И Сан-Дзин всё время прибегал первым, а я ещё на полдороге останавливалась и тяжело-тяжело дышала, приговаривая, что в последний раз бегала в школе. Фермеры смотрели на нас как на сумасшедших, а мы не обращали внимания и бегали дальше.
Сан-Дзин боится кабанов. Я над ним всегда смеялась и говорила:
– Ну какие кабаны? Откуда они здесь? Пошли выше в горы!
Сан-Дзин мотал головой и утверждал, что леса полны диких зверей. Самые опасные из них – кабаны и волки. И мы никогда не отклонялись от дороги. Пару раз мы встречали на пути косулю, которая, едва нас заслышав, пускалась наутёк.
Я мечтала когда-нибудь увлечь Сан-Дзина в лес и там поцеловать под падающими лепестками вишни.
Возвращаясь с прогулки, я взяла Сан-Дзина за руку, как меня брали Не Гён или Сон А, и я думала, что он высвободит руку, но, к моему удивлению, он воспринял это словно так и надо, на его лице никак не отразилось соприкосновение со мной.
Нас встретили Ту Ён, Дон О и Сон А. Сон А обрадовалась и спросила:
– Вы пара?
Сан-Дзин никак не отреагировал, оставаясь непроницаемым, а я засуетилась, высвободила руку и ответила, что нет, мы просто так, по-дружески. Даже если Ту Ён, Дон О и Сон А не поверили, они ничем себя не выдали из вежливости.
Настал день рождение Не Гён. Ко мне ночью постучалась Сон А в пижаме и заговорщицки сообщила, что сегодня день рождения Не Гён и они готовят ей сюрприз. И спросила, есть ли у меня что-то в холодильнике для торта-импровизации.
Я стала вынимать всё, что у меня в холодильнике: апельсины, помидоры черри, печенье, кексы, чипсы из морской капусты… Сон А отобрала помидоры черри и кексы, сказав, что это вполне подойдёт. На кухне уже собрались Ту Ён, Сан-Дзин, сонсэнним Ким Мин Ги, Дон О, Хак Гён и всё-все-все. Мы быстро соорудили торт из всего, что было: конфет, печенья, кексов, помидоров и апельсинов. Потом вставили в торт бенгальский огонь и позвали Не Гён. Не Гён уже укладывалась спать и не ожидала, что её начнут поздравлять. Но она очень обрадовалась и прибежала в пижаме, как и почти все, кто оказался на кухне. Получился пижамный день рожденья.
Мы зажгли бенгальский огонь и спели песню «Хэппи бёздей»:
– Хэппи бёздей, хеппи бёздей, хэппи бёздей, диа Не Гён, ту ю!
Не Гён растрогалась и захлопала в ладоши. А потом принесла припасённую бутылку виски специально для этого случая. После бутылки виски сонсэнним принёс целый ящик соуджу, а Дон О принёс огромный жестяной бочонок немецкого пива.
Корейцы оказались большими поклонниками русского и цыганского романсов, Ту Ён каждый день слушал в машине «Очи чёрные», и практически все знали наизусть песню про журавлей на стихи Расула Гамзатова. К своему стыду, я не знала ни одной русской песни и специально для друзей выучила две – «Чёрный ворон» и «Во поле берёзка стояла». И теперь каждый раз меня просили спеть «Чёрного ворона», и я, вытаскивая из недр подсознания могучую русскую душу, пела:
– Чёрный ворон, что ж ты вьёшься над моею головой…
Особенно Сан-Дзину нравилось.
Сонсэнним божественно исполнил корейскую народную песню о девушке, в которую он влюблён, но не может никак признаться. Просит донести слова любви до девушки птицу. Девушка, услышав слова любви от птицы, ответила парню взаимностью.
Сан-Дзин щёлкал пальцами и исполнял энергичную песню совместно с танцем тореадора. Я подсунула Сан-Дзину одну из очень острых куриных лапок, которые принёс к столу сонсэнним, и заставила съесть. Все хохотали, глядя на Сан-Дзина, из глаз которого текли слёзы. Сонсэнним же съел все лапки, даже не поморщившись, сохранив хладнокровное выражение лица.
А потом пришла Хи Джон и включила на мобильнике подборку любимых мелодий. Она поставила мобильник в новомодный девайс – специальную подставку, и мелодии гремели на всю комнату.
Хи Джон – режиссёр, «дочь Ким Ки Дука». Она уже сняла два фильма и теперь планирует снять новый – про алкоголика, который приехал лечиться от алкоголизма в христианский монастырь и влюбился в монахиню. Хи Джон крутая и современная. Она училась в Польше и знала польский язык, словно сама полька, поэтому её приставили ко мне переводчиком. Мы вдвоём всласть болтали по-польски. Корейцы чувствовали себя с нами иностранцами.
Хи Джон заматывала короткую шею шарфиком. Это придавало ей творческий и богемный вид. Ходила в джинсах. Коротко стриглась. У Хи Джон мощная мужская фигура с большой задницей. Пришлось стать мужчиной, чтобы быть режиссёром. Но иногда Хи Джон грустила: всё равно она нежная и незащищённая женщина, которая иногда мечтает о любви, и тогда крупная фигура ей становится не по размеру.
На третий день как я приехала Хи Джон отмечала день рожденья, приехал её брат с женой. Мы все сидели на полу и праздновали. И Хи Джон авторитетно заявила, что раз они уже на третий день пригласили меня в свою компанию, и едят со мной, и пьют со мной – это что-то да значит.
Оказалось, что Хи Джон тоже умеет великолепно петь. Несмотря на чуть простуженный голос, она так спела песню в стиле джаз, что мы просили ещё и ещё, но она ни в какую не соглашалась, а включила на мобильнике аргентинское танго. Мы стали танцевать, и я оказалась в паре с Сан-Дзином. И все нам аплодировали и не уставали повторять, какие мы оба красивые, Сан-Дзин весь в чёрном, элегантный и благородный, и я в джинсах и новой корейской кофточке без плеч, с кокетливыми рюшами, и как мы хорошо оба танцуем, и мы непременно должны быть вместе. Хи Джон приуныла, и Сон А немного. Мне кажется, что все девушки тайно влюблены в Сан-Дзина и безнадёжно по нему вздыхают.
Наконец вся выпивка в ящиках кончилась, хотя нам уже казалось, что это невозможно, все умрём сегодня от соуджу, и мы разошлись по комнатам. Остался только Сан-Дзин мыть посуду. Он всегда мыл посуду за всеми нами, ему почему-то это нравилось. А если Сан-Дзина не было, то её мыл Дон О. Мужчины никогда не доверяли женщинам мытьё посуды, и женщинам только и оставалось, что смотреть, как мужчины решительно мнут губку с моющим средством, нежно, выверенными круговыми движениями проводят ею по тарелкам, а затем щедро споласкивают водой.
Становилось грустно и тоскливо в комнате, из которой внезапно исчезали все шумы, кроме текущей воды из крана и звона грязной посуды.
Я легла спать. Но мне не спалось. Я продолжала слышать музыку и бурное веселье, чувствовала крепкие руки Сан-Дзина, когда он наклонял меня близко к полу, губами успокоительно делая знаки: «Держу, держу». И чувствовала, как раскручиваюсь, раскручиваюсь в танце, а потом оказываюсь в объятиях Сан-Дзина, соприкасаясь спиной с его грудью, ощущая биение горячего сердца. Приехавшие недавно писатели из Сингапура снимали нас на мобильник, наверное, уже завтра мы станем звёздами Ютуба, наберём миллионы просмотров.
Имя у Сан-Дзина словно тихий, трогательный звон колокольчиков. Кровать то крутилась, то уходила вниз, куда-то под землю. И я говорила себе: «Я пьяна и счастлива».
Я воспринимала танго как легкомысленный флирт, уважая решение Сан-Дзина стать монахом.
Начиналась гроза, она в Корее особенно громкая. Горы эхом отражали раскаты. Казалось, во все барабаны разом забили. Ветер вознамерился сдвинуть с места стены, дверь тряслась и едва держалась. Наконец прорвался сквозь тучи ливень.
Я уловила робкий стук в дверь. Я ожидала увидеть кого угодно, но это Сан-Дзин. Он пьяный, смешной, мокрый, по его рубашке стекают литры воды. Он шатается и едва держится на ногах.
— Что случилось? – спросила я.
Сан-Дзин усмехнулся, глядя на меня, завёрнутую в одеяло, сжал мои плечи и сказал:
– Я тебя люблю и очень хочу!
Сан-Дзин… такой беззащитный и отчаянный… Страшный, как собака, сорвавшаяся с цепи.
Поступок состоялся. Он пришёл. Я же растерялась и несколько опешила.
– Что скажешь? – спросил Сан-Дзин. – Будешь ли ты моей?
У меня нет сил его выгнать. Я счастлива и пьяна. Я его соблазняла, делала сексуальные движения бёдрами. И теперь должна отвечать.
– Конечно, я буду твоей.
Ему сорок пять. А мне тридцать девять, и я стою на носочках, как школьница, и пытаюсь дотянуться до влажных губ. С меня упало одеяло. Сан-Дзин решительно подхватил меня в ночнушке и отнёс на кровать. И я отвечала, отвечала любовью на любовь, страстью на страсть, нежностью на нежность. Нам не мешала гроза за окном.
Страшно спать одной, когда за окном кружит безумный дух мёртвой колдуньи.
Сан-Дзин тихо покинул меня. До этого он долго разглаживал на мне одеяло, ласково натягивая его мне на уши, целовал меня в глаза и говорил:
– Я люблю тебя. Я люблю тебя. Будь только моей.
В восемь утра меня разбудила Не Гён. Я вспомнила, что мы вчера договорились идти в церковь.
Не Гён жестами объясняла, что мы идём есть.
Я неразборчиво мычала и убедительно отказывалась от похода в церковь. И мне было непонятно, почему там едят. Не Гён печально переминалась с ноги на ногу и утверждала, что ей больше не с кем пойти. За дверью холодно и сыро. На клёнах блестели капельки воды, словно прозрачные редкие жемчужины. Дождь всё ещё моросил.
Не Гён упорная и не собирается сдаваться. Я выбрала для похода в церковь приличное чёрное платье, которое купила на днях в корейском дизайнерском магазине за пятьдесят долларов. У Не Гён не было зонтика, и мы с ней вдвоём шли под моим розовым. Иногда мне казалось, что она в меня влюбилась и ей в особую радость находиться близко к моему телу во время дождя. Не Гён влюблялась мгновенно и самозабвенно во всех, кого видела.
Мы проследовали мимо детских рисунков, развешенных на стене, мимо домиков богатых земледельцев с идеальными огородами и аккуратно покрашенными заборчиками, мимо выставленных на продажу огромных статуй будд, мимо зарослей виноградника, осыпающейся цветками алычи, болот и полей…
Наконец мы добрались до церкви, выстроенной из дерева. Церковь блестела от дождя. У входа разместился шкафчик для обуви – в Корее её обязательно снимать, столик с маленьким садиком из кактусов и растений, подходящих для альпийской горки. Стояла инвалидная коляска на случай, если в церковь пожалуют люди с ограниченными возможностями. Священник встретил приветливо.
Когда все прихожане собрались, хор из мужчин и женщин в длинных белых одеждах стал исполнять чудесную песню. Они извлекали из себя звуки, которые могли произнести лишь ангелы. А затем все открыли томики Библии и стали ангелам подпевать.
Священник попросил всех посмотреть на рядом сидящих людей и обнять их с любовью. Мы с Не Гён обнялись и мысленно попросили у Бога счастья.
А затем священник торжественно сообщил, что он очень рад, потому что сегодня на его службе присутствует почётный гость из России и это для них всех большая честь, и попросил меня встать, чтоб все меня увидели. Я всюду в Корее себя ощущала послом доброй воли.
Мы и правда ели. Каждый прихожанин принёс с собой кто рис, кто капусту, кто листья сельдерея… И все вместе они быстро приготовили обед из трёх блюд: супа с костями, риса с закусками и десерта, состоящего из кусочков дыни, арбуза и яблока.
Мы с Не Гён сидели за низким столом на полу, как принцессы. Мы гости. Вокруг нас мельтешит масса народа. Напротив нас – самые уважаемые бабушки села. Они тоже сидели и ничего не делали, потому что заслужили. Они совсем низенькие, едва возвышаются над полом. У каждой трудовая мозоль на спине – горб. Старушки словно вчера вышли из мультика «Ходячий замок» Миядзаки.
Нас с Не Гён уважали и благодарили за писательскую работу, словно мы делали нечто общественно важное.
В этот день я не встретила Сан-Дзина ни на обеде, ни на ужине, на другой день он тоже на обед не явился. Я переживала. На двери в его комнату висела записка с нарисованным улыбающимся смайликом и просьбой не беспокоить.
Я стучала-стучала, умоляла Сан-Дзина: «Открой мне, открой!», но за стеной торжествовала тишина.
Оказалось, Сан-Дзин дал обет молчания и проходит обряд очищения, это нормальное явление в корейской среде, поэтому никто особо не удивился.
Я сержусь. Я грязная женщина, после которой надо проходить обряд очищения. И именно тогда, когда мне нужны слова ободрения. Я решила, что больше никогда не заговорю с Сан-Дзином, пускай только выйдет из своей комнаты.
Сан-Дзин перестал стирать.
Я ушла в себя и перестала есть. Когда мне больно, я не хочу ни с кем разговаривать. Я не повесила смайлика на двери, как Сан-Дзин, и меня беспокоили каждые полчаса сначала Не Гён, потом Дон О, затем Сон А, Ирьён и Ту Ён. Наконец, когда пришёл Хак Гён и сказал, что принёс мне ужин в контейнере, я не смогла устоять и открыла дверь. Мне стало лучше: с такими друзьями нет никакой возможности страдать от депрессии. Вечером я опять присоединилась к весёлой пирушке в общей комнате.
Ирьён показывал, как он может палочками поднимать банки и магнитофоны. Сыграл мелодию, дуя в пустые бутылки.
Ирьён похож на неаполитанца. Он уже седой, у него непокорные волосы и небольшая острая бородка. Он высокий и худой, на нём всё время болтаются майки. И он поэт-террорист. Взрывает поэзией голову. Ирьён участвует во всех протестных митингах против президента, уверен, что она дочь фашиста и никто иной. Один раз мы ездили с ним в кино, и он машиной бился обо все столбы, которые нам встретились. Увидев, что слегка повредил заднюю фару, Ирьён нисколько не огорчился, только заливался смехом и повторял, что он сумасшедший поэт-террорист.
Ирьён любит дочь, ей четыре. Он показывает нам её фотографии и гордо говорит, что она дочь своего отца. Ирьён собрал для дочери целую банку ягод костяники.
Вечером меня навестила Сон А и, прижав палец к губам, попросила меня вести себя тише. Взяла за руку и повела за собой. Мы пролезли через окно в её комнате и оказались на крыше. Сон А легла на спину и стала смотреть на звёзды, показав, что я должна сделать точно так же. Мы лежали вдвоём, рядом и любовались небом.
Сон А попросила включить ту песню, что я дала ей прослушать на прогулке. Я всегда носила с собой айпад.
Зазвучали «Корабли в ночи», «Ships In The Night» Мэта Кирни:
Словно корабль в ночи,
Ты проходишь мимо меня.
Мы напрасно тратим время,
Пытаясь доказать свою правоту.
И наша жизнь просто разобьётся о волны,
Если ты и я не объединимся
В поисках маяка.
Мы всего лишь идём наощупь сквозь смуту,
Пытаясь найти сердце, которое не уйдёт.
Сон А показала на мобильнике фотографию мужчины и сказала, что это её идеал, учитель, на которого она равняется, лидер революционного движения за свободу, благодаря которому корейцы теперь так хорошо живут.
Казалось, что звёзды становятся больше и ближе, обволакивают сами себя мягким светом.
Ту Ён вышел на балкон покурить, увидел нас и вынес радио. Он уже пьян.
На следующий день Сан-Дзин освободился из заточения по собственному желанию и вёл себя словно ничего не произошло. Он обратился ко мне с просьбой подать салфетки. И я, отлично понимая, что меня никто не поймёт, произнесла по-русски:
–Да ты тварь, какого чёрта после всего ко мне обращаешься! Чтоб ты сдох, сволочь недоделанная! Я видеть тебя не хочу больше! Не подходи ко мне даже! Знать тебя не хочу!
Никто не понял слов, а Сан-Дзин назвал меня невоспитанной, замкнулся и больше не говорил мне ни слова.
Сонсэнним и Не Гён пригласили меня в город. Мы ели сундэ. Сундэ – кровяная колбаса. К этой колбасе приносили тонко нарезанные лёгкие, сердце, язык. Мы сидели на полу за маленьким столиком и макали кусочки отваренных в специях потрохов в морскую соль и специальный соус. Сонсэнним купил мне в «Lotte Mart» две помады, сделал подарок, потому что я его гость. Сел к кому-то в машину – ты гость. Я не могла выбрать, какая помада лучше, и он купил обе. Одну я передарила Не Гён, она сначала не хотела брать, но я убедила Не Гён, что она тоже гость, женщина, и несправедливо оставлять её без помады и чтоб все подарки доставались мне.
Когда мы вышли из кафе, прямо на улице женщина продавала саженцы клубники в отдельных горшочках. Я купила у неё один саженец с беленькими цветочками и решила подарить Сан-Дзину в знак примирения. Когда я ем сундэ, я способна на всё.
Я сфотографировалась у бронзовой статуи медведя, и Не Гён сказала, что это «ком», так по-корейски медведь. И русские говорят «первый блин кому», а не комом.
Когда мы вернулись, Сан-Дзин сидел на стуле и смотрел на солнце. Я поднялась к нему и подарила кустик клубники, сказав, что меня огорчает, что мы в ссоре, и нам пора снова дружить. Сан-Дзин сразу перевоплотился из обиженного в солнце, на которое смотрел, его глаза просияли, он заулыбался и сказал, что очень рад. Ему нравится клубника.
Он поставил клубнику на тумбочку и тщательно за ней ухаживал. С этой клубникой в жизнь пришла весна.
Я достача. Пристала ко всем, что хочу на океан. Друзья не поняли меня, спрашивают, неужели в России нет моря. Есть, но оно за тысячи километров, а в Корее можно на автомобиле ездить к морю каждую неделю. А кто-то и живёт в Пусане, и море ему надоело.
Друзья сдаются, и мы едем на двух машинах к океану. За рулём одной машины – Ирьён, за другой – Дон О. Они летят по дороге и весело обгоняют друг друга.
Два часа – и мы возле волн. Исследуем причалы, катера, смотрим, как местные жители ловят рыбу удочкой. Как только рыба попадает на крючок, тут же приезжает жена рыбака на велосипеде, поднимает отчаянно прыгающую рыбу с бетонного причала и везёт её в ресторан на берегу.
Мы заказали в этом ресторане суши. В России это блюдо называется сашими, но корейцы сказали, что это у японцев сашими, а у них тонко нарезанные кусочки рыбы называются суши. Ирьён показал пальцем на рыбу в аквариуме, и её мгновенно разделали на кухне. Ещё мы заказали пиво.
Дон О стоял на руках. Ту Ён посылал палке, которую носил с собой, воздушные поцелуи.
Потом мы залезли на гору и смотрели на океан сверху. Внизу ездили военные машины, плавали боевые корабли. Море почти везде отгорожено от пляжа колючей проволокой.
Сон А необыкновенно красива в развевающемся жёлтом платье.
Мы спустились вниз, на пляж, где на горизонте виднелся огромный круизный лайнер, который теперь отель. В Корее не позволяют отправляться бывшим автобусам, вагонам и кораблям в металлолом, из них создают мосты, кинотеатры и рестораны.
Мы разулись и стали ходить и бегать по ледяной воде. Я взобралась на большой камень и сидела там, изображая русалку, наслаждаясь брызгами волн. Сан-Дзин полулежал на песке, улыбался, восхищался мной и говорил, что я самая прекрасная женщина. Я же ощущала себя скорее Белоснежкой-великаншей посреди гномесс.
Я помахала шляпкой воображаемым друзьям, что сейчас находятся за океаном, и кричала вдаль: «Привет, друзья, всем тем, кто сейчас по другую сторону океана!»
Мы перекусили в кафе на пляже свежими мидиями, осьминогами и креветками. Ту Ён выставил на стол дежурную бутылку соуджу. Опускался закат. Посторонние шумы исчезали, оставался только шум моря. Становилось прохладно. Хозяин кафе принёс одеяла.
Ночью я оставила дверь открытой, и Сан-Дзин этим воспользовался, проник ко мне в комнату, как чёрная кошка.
Сан-Дзин опять другой, не такой, когда пишет пьесы, не такой, когда занимается у меня под окном физкультурой, не такой, когда гуляет со мной. Он, словно маленький мальчик, жмётся к груди, а потом вспоминает, что мужчина, и набрасывается с жаркими поцелуями, впивается в тело и обладает им. Затем затихает и нежен. Гладит волосы, смотрит в глаза и говорит на ухо хорошие слова. Я грею свои холодные ноги о его, тёплые, и обнимаю за шею. Мне нравится, что этот мужчина под моим океаном, одеялом, которое я не стираю каждый день, и он сегодня опять со мной, хотя и монах.
Я спрашиваю, хочет ли он чаю, и ставлю греться чайник.
На следующий день Сан-Дзин снова пропал. Только на этот раз он не вешал записку со смайликом на двери. Он вообще пропал. Он оставил комнату открытой. Дверь – нараспашку, по комнате гуляет ветер. Занавески вот-вот улетят в небо. Как и листы бумаги на его столе. И опять мне это ужасно не понравилось, что он так испаряется, как призрак, не сказав мне ни слова. И теперь я точно не буду с ним разговаривать.
Он появился на третий день, постучал в мою дверь. Он стоял на пороге с картонной коробкой и сказал, что это подарок мне. Оправдывался, что он ездил домой забрать этот подарок. Он заказал его у друга своего отца – известного художника. Я сказала, что мне этот подарок не нужен и пусть убирается. Закрыла дверь.
Вечером мы собрались на «гудбай-пати». Многие из нас уезжали, в том числе Сан-Дзин. Отбывали и Хи Джон с Сон А.
На столе – лучшие напитки и лучшая еда. Баклажаны, помидоры, кабачки, дыни. Утка. Колбаса. Сосиски. И даже морской огурец.
Я сделала свой фирменный салат из риса, свежих огурцов, рыбных консервов и корейского красного соуса.
Сан-Дзин пожаловался, что я не захотела взять подарок. На меня посмотрели неодобрительно и постановили, что подарки не принимать невежливо. Стали вынимать из коробки всё, что там было, восхищаться и недоумевать, какая я глупая. Чудесный керамический цветок лотоса, подставка для ароматических палочек, ароматические палочки, чёрная майка с иероглифами… Сан-Дзин специально заказал для меня веер, зная, что я их коллекционирую. В коробке находилась куча всяких премилых вещиц. И ещё особенно важный подарок – большой лист шуршащей бумаги, на котором был изображён иероглиф, обозначающий сердце.
Моё сердце стало понемногу оттаивать, и я согласилась взять коробку у Сан-Дзина. Мне понравился керамический лотос. Комната наполнилась радостными возгласами: конфликт исчерпан и можно начать пить.
В шесть утра пришёл Сан-Дзин, сказав, что у него через двадцать минут автобус, и попросил дать ему слово, что он отныне единственный мужчина в моей жизни и я теперь буду только его.
Я кивнула.
Сан-Дзин сказал, что в нём одновременно есть и мой друг, и мой враг, и во мне есть и друг, и враг ему, но он победил врага и надеется, что и я в себе оставлю лишь друга.
Вдруг Сан-Дзин поднял брови, нахмурился и спросил, почему я голая.
Я ответила, что мне так нравится.
Он исчезал, постепенно растворялся в белом. Я хватала руками воздух.
Улицу проглотил плотный туман, сквозь который кое-где проступали листья клёна, цветы и очертания зданий. Я окрестила этот туман туманом, в который ушёл Сан-Дзин.
С утра в общей комнате мы нашли подарки для нас. Бутылку виски «Чивас», хрустальные рюмки для водки, маленькие очаровательные китайские чашечки с росписью и новые резиновые перчатки для мытья посуды, которые у нас недавно трагически порвались. Два фонарика для двух писательниц, которым приходилось в темноте пробираться к нам в общую комнату из другого здания. Им достались фонарики, чтобы не боялись ночи, особенно после наших с Ту Ёном страшных рассказов про привидение. Масла в огонь добавили Ирьён, так же изводимый привидением по ночам, и Дон О, которого мёртвая старушка с гулькой на голове продолжала преследовать во сне. К фонарикам прилагался набор батареек. Ещё Сан-Дзин купил нам нож, у нас вечно его не хватало, когда мы желали нарезать колбасу, кабачки или дыню.
Сан-Дзин оставил нам записку:
«Вы все в моём сердце».
Дон О выманил меня на улицу, говорит: «Посмотри, что ещё Сан-Дзин сделал». Мы оказались у меня под балконом на том самом лугу, где Сан-Дзин медитировал на камне. Только теперь на лугу одуванчики сменились хрупкими жёлтыми и фиолетовыми ирисами. Сан-Дзин посадил мою клубнику. Он красиво вокруг растения кругом разложил камушки, шишки и ветки, найденные в лесу. Воткнул рядом с кустиком палочку, на неё повесил непромокаемый стикер с надписью: «Natali strawberry». Нарисовал сердечко. Вместо белых цветков наливались цветом плоды – ягоды.
Не Гён, Дон О, Ирьён и Хак Гён специально проснулись рано утром, чтобы меня проводить. Они помогли мне донести до такси многочисленные чемоданы и сумки с покупками. Я оказалась безнадёжным шопоголиком и теперь была как та дама из известного стихотворения, которая сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картонку и маленькую собачонку.
Я не купила только безумно дорогую шляпу, как у Анны Карениной, в бутике на людной улице Инсадон, о чём страшно сожалела. С широкими полями, украшенную лентами, огромными бантами и кружевом. Она мне оказалась не по карману.
Шёл дождь, грусть и слёзы подобрались к горлу. Я обнялась с друзьями и обещала вернуться.
Ту Ён проспал мой отъезд, а потому вышел на балкон, когда машина уже выезжала за ворота, но он помахал мне рукой, показал на включённое радио и крикнул: «Наталья, для тебя!»
Об авторе:
Наталя Якушина, родилась 14 ноября 1975 года в Бресте. В настоящий момент проживает в городе Красноармейске Московской области. Закончила Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Член Союза писателей Москвы. Член Содружества писателей-выпускников Литературного института. Прозаик и драматург. Организатор Международного драматургического конкурса «ЛитоДрама», семинара драматургов при театре «Школа современной пьесы». Рассказы опубликованы в журналах «Юность», «Русский пионер», «Кольцо А», газетах «НГ-Экслибрис», «Московский комсомолец», различных сборниках. Внештатный корреспондент газет «НГ-Экслибрис» и «Книжное обозрение».
