По северной ветке
…Поезд идет… Северная ветка,
ветка акации или, скажем, сирени…
Саша Соколов
Иногда в разговорах можно слышать, что поезд идет по кругу – при переосмыслении чего-то важного, или в московской подземке, или, наконец, в детских забавах, где игрушечный паровозик с маленькими вагончиками следует по кольцевой дороге.
В моей юности поезд уходил на север, потом шел обратно. Но люди, которые возвращались, были уже другими…
***
В конце августа мы с отцом собирали ягоду. В тот день я впервые очутился в сибирской тайге. До ближайшего населенного пункта – не менее сорока километров. Путь сюда показался долгим.
Остаток вечера и всю ночь мы ехали в поезде по северной ветке. Вагон был набит сборщиками ягод с огромными заплечными коробами – горбовиками.
В тесноте вагона отец помог мне протиснуться на верхнюю полку, где я, прикрыв лицо штормовкой и подтянув к подбородку колени, вскорости уснул.
В пять утра отец растолкал меня и сказал на ухо: «Быстро собирайся! Подъезжаем!» Я протер очки, спустился с полки и спросонья еле отыскал сапоги. За окном было еще темно. Колеса привычно постукивали на стыках.
Неожиданно кто-то сорвал стоп-кран, и поезд резко остановился. Ягодники были готовы к такому ходу событий, вмиг засуетились и ринулись к выходу. Словно парашютисты, они, выпуская из рук поручни, прыгали с подножки вагона в темноту таежного утра. За минуту все вывалились на простор. Большинство из них пошли вдоль железнодорожной насыпи к сигнальным фонарям шлагбаума – видимо, там проходила основная дорога до лесосеки.
– А у нас свое место, – сказал отец и махнул рукой через левое плечо.
Мы пересекли полотно и по едва заметной в сумерках тропе углубились в лес. Я брел позади, то и дело натыкаясь на алюминиевый короб отца.
Начало светать, когда тропа свернула в низину.
На повороте отец остановился, подошел к одинокой сосне и стал считать шаги.
– Кажется, здесь! – крикнул он.
Мы разбросали ветки и вытащили из травы легкие штанги. Это были две пары небольших алюминиевых колес с ребордой. Они свободно вращались на хорошо промасленных подшипниках, насаженных на длинные металлические трубки.
Через четверть часа мы вышли к узкоколейке, по которой когда-то вывозили срубленный лес. В куче мусора рядом с дорогой отыскали несколько досок. Сколотили платформу и прибили к ней штанги – ходовую часть. Поставив эту мини-дрезину на рельсы, взгромоздились на нее со своим скарбом. Чтобы не поранить руки, надели верхонки и принялись отталкиваться шестами от насыпи и шпал. Потихоньку набирали скорость. Стук колес стал чаще: «Чикача-та, чикача-та… чика-та, чика-та… чи-та, чи-та, чи-та…» Из-за неровности полотна дрезина слегка покачивалась. Мы словно плыли на плоту с шестами наперевес.
– Виссарионов бор! – громко сказал отец. Ветер развевал его поседевшие волосы, торчащие из-под смешной лыжной шапочки.
Я глазел по сторонам. Густой мачтовый лес чередовался со сплошными вырубками. Будто в унисон ландшафту, рельсы тоже теряли свою непрерывность. Порой стыки были сравнимы с диаметром колес, и тогда мы неизбежно терпели крушение. К счастью, обходилось без травм. Иногда нашу дрезину приходилось на руках проносить вперед, потому что в некоторых местах рельсы отсутствовали совсем.
Так мы проехали по узкоколейке не менее тридцати километров. Внезапно дорога оборвалась – рельсов больше не было. Сквозь остатки насыпи пробивалась молодая поросль. Мы отнесли дрезину в сторону и забросали мхом.
Дальше по компасу на северо-восток пошли пешком вдоль болота.
Через час на моховых подушках стали попадаться кустики брусники. Я наклонился, рассмотрел рисунок листьев этих удивительных ягод. Кожица на них была блестящей и усыпанной дырочками с исподней стороны.
Отец отер рукавом штормовки пот с лица и провозгласил:
– Перекур!
Мы присели на упавшую лесину. Вытащили из коробов огурцы, вареные яйца, хлеб, воду. Быстро позавтракали.
–Ну ладно, хватит прохлаждаться. Пора за работу! – скомандовал отец.
Он показал, как пользоваться совком. Потом, подтянув наплечный ремень, двинулся к сосновому валежнику.
Ближе к полудню я набрел на узкую прогалину, сплошь усыпанную брусничником. Сбросил с плеч короб и налегке увлекся сбором – на этот раз уже усердно, не отрывая взгляда от ягод. Одну куртинку примечал, другую обирал, повторяя совком одно и то же движение…
Через пару часов вышел на край поляны, где у вывернутого корня неожиданно обнаружил большой моток проржавевшей колючей проволоки. В трех метрах росла огромная сосна. На ней был старый затес, несколько вырезанных цифр и буквы «ТАЛ».
– А это с какого рожна тут? – поинтересовался я, указывая на витки проволоки.
– Видать, хотели сделать лагерь.
– Какой лагерь?
– Для заключенных, – сквозь зубы процедил отец и, глядя угрюмо вдаль, промолвил: – Кто-то здесь оказался, на лесоповале. Срубленный лес вывозили по узкоколейке на конной тяге… В тридцатые годы хватали всех подряд…
– А почему?..
Отец не ответил, он уже отвернулся и, хрустя валежником, направился к ближайшему ельнику.
Я внимательно огляделся. Вокруг были только моховые кочки. Пнул одну, вторую… Носок сапога проваливался в труху сгнивших пней. В этом обнаженном прахе копошились муравьи…
К вечеру начал накрапывать дождь. Мы подошли к ручью, за ним возвышался небольшой бугор – отличное место для ночлега. Под раскидистой елью соорудили шалаш, набросали на пол лапник. Открыли пару банок рыбных консервов «Частик». Отец вытащил фляжку со спиртом, отмерил несколько колпачков в свой стакан и, не разводя водой, выпил одним махом. Через минуту повеселел и стал рассказывать, как работал в юности киномехаником, возил на лошадях по деревням кино. Однажды кинопленка порвалась на кадрах хроники с речью Сталина.
– Чуть в штаны не наложил, пока пленку склеивал, – сквозь смех произнес отец.
Потом он вспомнил, как прошлым летом был с братом в тайге. Собирали ягоду в районе Медвежьего мыса и потеряли обратную дорогу. Блуждали три дня. Питались одной ягодой, пока не вышли к реке. Встал вопрос о поиске моторной лодки, на которой приплыли. Как они поняли, в каком направлении искать, я уже не слышал – уснул под шум моросящего дождя.
Утром проснулся от глухариного тока. Выкарабкался из шалаша. Натянул сапоги. Отца на стоянке не было. Его согбенная фигура виднелась на другой стороне мочажины – он собирал ягоду. А я побежал на болото искать место, откуда доносилось токование. Протер запотевшие очки и увидел посреди топи на одинокой сушине большую птицу – глухаря…
К обеду я набрал половину короба. У отца короб был почти полный. Нам следовало возвращаться, чтобы успеть к отходу поезда. А до станции еще ого-го как далеко!
На обратном пути проехали по узкоколейке на несколько километров больше – так было ближе к станции. Разобрали дрезину, кинули колеса под корягу и прикрыли корой – пригодятся, когда в сентябре пойдем за клюквой.
Мне захотелось снова приехать в тайгу, пройти по зыбуну болота и, расправив болотные сапоги, упасть на колени в мягкий сфагновый покров…
Когда подошел поезд, было уже темно. Залязгали тормоза. Сбивая друг друга, люди с тяжелыми коробами бросились к вагонам. Отец подтолкнул меня к ближайшему входу. Я вцепился в поручни, вскочил на подножку первым, за мной, вытянув жилистую шею, с трудом поднялся отец.
Через минуту вагон загудел мужскими голосами, до отказа наполнился людьми. Некоторые так и остались стоять в тамбуре. Я присел на краешек нижней полки, скрестил на крышке горбовика руки, положил на них голову и уснул.
Под утро за окном замелькали городские улицы. Поезд остановился. Мы вышли на перрон.
От вокзала до дома было близко: сначала с полкилометра через привокзальный микрорайон, потом – минут десять вдоль железнодорожного полотна.
Мы шли мимо панельных пятиэтажек. У одного из подъездов двое пьяных парней вели шумный разговор, похлопывали друг друга по плечу. Отец бросил в их сторону какую-то незлобную шутку. Им это не понравилось, один из них подбежал и нанес мне удар в грудь. Я потерял равновесие, упал и от неожиданности, обессилев, не мог подняться. Другой парень стоял в луже пива и размахивал руками, не давая отцу подойти ко мне. Первый продолжал наносить удары ногой, метя в голову. Я закрыл лицо и очки руками, принял позу улитки. Почти все удары приходились в предплечья.
– Мальчонку-то зачем?! – закричал отец чужим хриплым голосом.
Страх, как омут, тянул вниз, да еще за плечами был короб с ягодой.
Наконец парни ушли. Отец помог мне встать, и я увидел свет. Дальше мы двинулись вдоль рельсовых путей по пропитанным креозотом шпалам. Я брел молча, тихо посапывая, и не чувствовал боли в онемевших конечностях. Трясущимися руками придерживал очки – их дужки были погнуты.
Вскоре мы вышли к нашему микрорайону Опытное поле. Надпись на крайней пятиэтажке насмешливо гласила: «ул. Ягодная, д. 1». Холодный ветер налетал порывами и срывал с тополей первые пожухлые листья. А ведь до нашего отъезда в тайгу они были еще зелеными.
Я шел по улице за отцом. Он попросил не говорить маме о том, что случилось. Я промолчал. Вспоминал, как мы ходили по рыжим торфяникам и мелколесью, собирали ягоду. Из тайги она перекочевала теперь в наши заплечные короба. Ягода была красная и, наверное, уже дала сок.
***
…Наутро я пробудился от глубокого сна.
Мама предложила отнести банку брусники Илье – моему другу и соседу по подъезду. Изредка мы вместе играли в шахматы.
Я спустился на один этаж и за чашкой чая рассказал Илье о находке в тайге. Он задумался, потом пообещал провести меня в оранжерею, где время от времени проходят заседания культурологического клуба.
– В оранжерее? – удивился я. – Оригинально!
– Богдан там сторожем подрабатывает. Вообще-то он социолог в университете.
В назначенное время мы поторопились в оранжерею. Еще бы! Теплицы говорили о детстве, о первом визите в ботанический сад. Где-то в семейном альбоме даже есть фото с той экскурсии: корни тропических деревьев ползут навстречу друг другу, лиана обвивает стволы, а под пальмой – карапуз, то есть я.
С нетерпением и волнением я шел туда. Мнилось, что этот визит принесет понимание чего-то важного: словно мне, а не Вере Павловне приснился тот сон – якобы только в оранжерее можно вырастить такие колосья.
В теплице, куда мы пришли, выращивали цветы. В ожидании семинара двое молодых людей прохаживались вдоль грядок: слева росли астры, справа – лилии.
– Лист хорош, и цветок хорош. Женщины будут счастливы. Все будет хорошо, – промолвил один из них по имени Василий.
Я не мог понять, сказал он это серьезно или с оттенком насмешки.
Рядом с пустыми горшками из-под рассады стоял Богдан. В руках он держал тетрадь с конспектами – готовился к выступлению. Подошло еще человек шесть…
Совершенно не помню, что обсуждали на том заседании. Было жарко и нестерпимо душно, и от этого появилось желание поскорее уйти.
Зимой я еще пару раз посетил семинары клуба. Там впервые узнал про Солженицына и Шаламова, но литературу на руки не дали – присматривались. Об истории строительства северной ветки и лагеря заключенных никто толком не знал, больше говорили о высокой материи.
Наступила весна високосного 1980 года. В марте бывшая жена Василия написала донос, выдала его круг знакомств, перечень зарубежной и самиздатовской литературы. В оранжерее провели обыск, книги и фотокопии были изъяты. Обыски прошли и в квартирах. Местный КГБ завел «тепличное дело». Богдана и Василия уволили с работы. Илья передал, что мне лучше на время покинуть город.
…Я вспомнил, что давно не навещал деда в деревне.
Ехать в деревню надо было по той же северной ветке.
Я сошел на знакомом полустанке – деревянная платформа, будка для кассы. Махая флажком, одинокий стрелочник в ярком жилете шагал вдоль железнодорожного полотна. Миновав зону отчуждения, я свернул на проселочную дорогу.
Весна была ранняя. Снег растаял на открытых местах, лишь кое-где в ложбинах и в тени деревьев виднелись покрытые хвоей и прелыми листьями темные сугробы. Дорогу изрезали глубокие колеи, полные талой воды. Попуток не было, ну и ладно. Я шел не торопясь, вспоминал места, которые так запомнились с детства. Вот на этом повороте дед надломил стебель борщевика, содрал с него кожицу, дал мне попробовать, потом лукаво промолвил: «Были бы борщевик да сныть, а живы будем». А за этим бугром шли по обочине, иногда углублялись в лес – проверяли грибы. Вот поворот в соседнюю деревню Малиновку… Дальше – полуразвалившийся мостик. Правый берег реки густо зарос тальником. Здесь сельские ребята ловили хариусов…
В прошлый мой приезд дед всю дорогу покашливал, без всякого повода говорил: «Эх, внучок, внучок…»
Два года я не видел деда. Каким он стал сейчас?
Дорога, вся в рытвинах и ухабах, подходила к выселкам. Вскоре показался пруд. За ним торчала старая силосная башня. Ее черный силуэт отражался в холодной воде. Я застыл, с улыбкой вспомнил, что моя первая рыбалка была на этом месте. Дед тогда сделал из тальника удилища, и мы пошли рыбачить на заросший камышами мысок. Я долго следил за поплавком из пробки, который ветром то и дело сносило к кустам. Неожиданно поплавок скрылся под водой, леска резко натянулась. Я дернул удочку и вытащил на берег карася. Дед заметил мой улов, подошел и буркнул, что пора возвращаться. И всю дорогу обратно канючил, чтобы я сказал бабе Жене, что это он поймал рыбу…
Еще в детстве я узнал историю деда. Во время войны он, весь исхудавший, вернулся домой. Жизнь в городе была голодная, и он уехал отъедаться в деревню, на север. Жил в семье Женьки – двоюродной сестры своей жены, моей бабушки. Муж бабы Жени не вернулся с Финской войны. С тех пор дед стал жить на две семьи, а после смерти моей бабушки насовсем переехал в деревню…
Вот и знакомый взгорок, на нем – изба с покосившимися ставнями. Свернув на еле приметную тропку, я вышел к надворным постройкам. Угрожающе зашипел гусь, залаял пес… Сырая земля у сарая была заляпана птичьим пометом. На крыльце лежал окровавленный топор. С силой толкнув плечом дверь, я ввалился в теплую избу.
Дед сидел у окна, любуясь букетом из веточек распустившейся вербы. Завидев меня, от удивления высоко вскинул брови, вскочил и крикнул за печку:
– Женька, ставь самовар! Внук приехал!
Я прошел вперед и увидел в углу избы на маленькой скамеечке бабу Женю. Она ощипывала курицу.
– Боже ж мой! Егор! – разом выдохнула баба Женя.
Всплеснув руками, забегала по избе, засуетилась. Из беззубого рта хаотично вылетали звуки. «Вырос-то как!» – с трудом уловил я фразу из невнятной речи.
Я улыбнулся и достал из рюкзака банку брусники – все, что осталось от прошлогоднего сбора.
После ужина мне постелили на топчане, и я утонул в перине. Над постелью – гобелен с изображением пятнистых оленей возле озера. На стене напротив веером висел хвост глухаря. Я долго смотрел на этот дедов охотничий трофей, вспоминал события последнего года…
Неделю я жил в почти обезлюдевшей деревне. Половина из двух десятков домов нежилые. На единственной улице тихо и сонно. Лишь однажды увидел старика с палочкой – говорили, что в молодости он повредил ногу на лесоповале.
По утрам я подолгу лежал на топчане и мечтал на манер Обломова. В доме, кроме листков отрывного календаря, читать было нечего. Я заскучал и на седьмой день под вечер сообщил, что завтра поеду в город.
Дед погрустнел. Потом попросил помочь сделать масло и, отирая платком лысину, с расстановкой, вполголоса промолвил:
– Отвезешь матери гостинец… Совсем стала забывать… Ждал на Паску…
Баба Женя достала из подполья сливки. Я принялся взбивать их в деревянной маслобойке – узкой кадушке, стянутой двумя стальными обручами. Сидя на низком табурете, монотонно и бесчисленно повторял одно и то же движение: поднимал точеную ручку и быстро погружал ее в упругие сливки. Порядком утомился, когда наконец почувствовал, что ручка маслобойки стала упираться во что-то твердое. Открыв крышку, я увидел бесформенный солнечный кусок масла.
Подошла баба Женя. Раздались аханья и звуки одобрения. Я был счастлив!
Следующим утром дед провожал меня возле околицы. Он тяжело кашлял. Из его воспаленных глаз по заросшей щетиной щеке сами собой текли слезы.
Всю дорогу до проселка я часто оборачивался, махал деду рукой, пока мог различать его одинокую фигуру.
***
Поезд прибыл в город поздним вечером. Выйдя на перрон, я пересек площадь и бесстрашно зашагал через пустынные дворы привокзального микрорайона.
Под козырьком одного из подъездов стояли два парня. Я машинально кивнул им. Пройдя через двор, свернул к железнодорожному полотну и дальше пошел по шпалам. В заплечном мешке я горделиво нес ветку вербы.
Красные огни семафоров мигали в отдалении. В тупике замер ржавый вагон. Прозвучал протяжный гудок локомотива. На повороте заскрипели рельсы. Они прошли закалку в литейных цехах ушедшей эпохи.
Об авторе:
Родился 16 апреля 1962 года в городе Новосибирске. После окончания общеобразовательной школы в городе Томске обучался в Томском медицинском институте (1980–1985 гг.) по специальности «биофизика». Участник экспедиций в зону падения Тунгусского метеорита. С 1985 по 2004 год работал в НИИ онкологии (город Томск, Россия). Доктор медицинских наук. Автор более 150 научных статей в различных областях медицины и биологии. Женат, имеет троих детей. Автор нескольких рассказов и автобиографической прозы (опубликованы в журнале «Союз писателей», город Новокузнецк, Россия).