Булат Окуджава и Лавиния Бравура

Ростислав ПОЛЧАНИНОВ | Публицистика

Полчанинов

Булат Окуджава и Лавиния Бравура

Моё заочное знакомство с Булатом Окуджавой состоялось, вероятно, в 1966 г. после прочтения статьи Михайло Михайлова об Окуджаве под названием «Лето московское 1964» в «Посеве» или после прослушивания первой зарубежной долгоиграющей пластинки с песнями Окуджавы, которую в Чикаго выпустила фирма Dolgich Book Store, 1523 N. Harding Avenue.

Среди песен на пластинке была песня «Про Чёрного кота», с явным намёком на Сталина и про, якобы американского солдата, хотя всем ясно было, что речь идёт о советском солдате. Формально и одну и другую нельзя было назвать антисоветскими, но что-то антисоветское в них чувствовалось, и даже в таких совсем безобидных песнях Окуджавы как «Последний троллейбус» или «Вы слышите грохочут сапоги» тоже чувствовалась если не антисоветскость, то неподцензурность. Они не были похожи на напетые на пластинки советские лирические песни, как например «В далёкий край товарищ улетает» или «Ну-ка, ветер, гладь нам кожу». Это отсутствие обязательных призывов как «ты представь, что за тобою полоса пограничная идёт» привлекала слушателей, и в то же время беспокоила власть имущих. Эти песни, хоть и исполнялись Окуджавой не на сцене, а только в кругу друзей и знакомых, получали потом широкое распространение через магнитофонные записи. Так было положено начало неподцензурному «Магнитиздату», особенно волновавшего власти.

B Mocкве в то время была хрущёвская оттепель, для кого тёплая, а для кого и не очень. Советское правительство потребовало от Югославии изъять журнал с «Московским летом», но Югославия, с одной стороны, отказалась изымать журнал, а с другой стороны, посадила автора на 9 месяцев. Михайло Михайлов, несмотря на своё типичное сербское имя Михайло, был сыном русских эмигрантов, но осербив своё имя, хотел этим подчеркнуть свою сербскость.

Статья Михайло Михайлова прошла бы незамеченной, если бы её не напечатал выходивший в те годы во Франкфурте-на-Мейне (Германия) НТСовский журнал «Посев» в переводе Ярослава Трушновича, сына похищенного большевиками в Берлине в 1954 г. члена НТС, Александра Рудольфовича Трушновича (Рудольфа до принятия православия), словенца по происхождению.

Биография Окуджавы, в общих чертах хорошо известна как в России, так и за границей, но к общеизвестным фактам всегда можно добавить малоизвестные и почти никому не известные.

Булат Шалвович Окуджава родился в Москве 9 мая 1924 г. и родители дали ему имя Дориан, в честь красавца Дориана Грея, получившего мировую известность после показа фильма, который был выпущен в 2009 г. с девизом «Молодой навсегда. Проклятый навеки». О сюжете этого фильма в Интернете было сказано: «Красавца Дориана Грея искушает пресытившийся жизнью лорд Уоттон. Юноша уверен, что его внешность – залог успеха во всём, и стремится познать удовольствия мира. Совершая мерзкие поступки, он, благодаря своему лицу, остаётся в глазах общества чистым. Однако истинная суть этого лица чудесным образом проступает на портрете, нарисованном некогда очарованным им художником – и наступает прозрение».

Родители Дориана Окуджавы были крупными партийными работниками и заменили имя сына на Булат, а булат, это то же, что и сталь. Думаю, что родители решили, что это имя более подходит для сына убеждённых коммунистов, каковыми они были.

Отец Булата и оба его дяди были расстреляны в 1937 г., а мать в 1938 г. сослана в Карлаг, откуда вернулась только в 1947 г., не потеряв веры в коммунизм, считая виновником всех бед только лично Сталина.

После реабилитации родителей и начавшейся десталинизации Окуджава вступил в 1956 г. в КПСС, желая этим оказать поддержку Хрущёву, но в 1972 г. был исключён из партии из-за публикаций его произведений в «Посеве». Получился скандал, при чём в глупом положении оказался не Окуджава, а исключившая его партия. Руководство КПСС поспешило договориться с Окуджавой. Решение об исключении было отменено после какого-то не очень ясного заявления Окуджавы, что он осуждает всех, кто пытается неправильно толковать его произведения.

Окуджава был первым, выступившим в исполнении под гитару своих песен. На концерте в Петербурге (в те годы Ленинграде) был встречен публикой враждебно, но потом, наоборот, стал очень популярным. Первый сборник своих песен выпустил в СССР в 1964 г. Хотел ему дать название «Последний троллейбус», но в издательстве это название заменили на «Весёлый барабанщик». В этом же году и «Посев» выпустил книгу Окуджавы «Будь здоров, школяр». Повесть. Стихи: опубликованные и неопубликованные». Судя по Википедии, в которой об этом ничего не сказано, об этом и о других посевских изданиях в России известно очень мало. Как сказано в «Свободном слове «Посева» 1945–1995», «Посевом» были изданы следующие произведения Окуджавы:

В 1964 «Будь здоров, школяр». Повесть. Стихи: опубликованные и неопубликованные». (2-е изд.1966. Репринт), затем в 1965 по-русски и по-немецки Ausgewahlte Gedichte. Ubertagung aus dem Russischen Mary von Holbeck, «Проза и поэзия» 3-е дополненное и исправленное издание (1968, 4-е изд.1970, 5-е изд. репринт 1977), «Два романа: Бедный Амвросий – Фотограф Жора» (1970), «Проза и поэзия» 6-е дополненное изд. (1982) 7-е снова дополненное изд. (1984).

В 1974 г. Окуджаве исполнилось 50 лет. В СССР в таких случаях юбиляров обычно поздравляли и о них писали. Но когда Окуджаве исполнилось 50 лет, никто кроме меня об этом не написал. Одна моя статья была напечатана в НРС 7 июня, а другая в «Единении» (Сидней) 9 августа.

В этих статьях у меня было сказано: «Булат Окуджава – поэт самородок и не просто поэт, а поэт-бард, к тому же ещё и первопроходец – основатель нового песенного жанра, завоевавшего мировую известность благодаря Магнитиздату».

Там же у меня было сказано с ссылкой на статью Е.Зеленского «Слушая Булата Окуджаву» в НРС от 29 декабря 1968 г.:

На своём выступлении в Париже 30 ноября 1967 г., когда его из публики спросили, почему в СССР нет пластинок с его исполнением, он ответил: «Это очень сложный вопрос, потому что десять лет назад, когда я начал выступать с этим жанром – это было совершенно неожиданно для людей, от которых зависит литература и искусство в моей стране. Всех почему-то шокировала гитара. Ну и было очень трудно, как вы понимаете…Но постепенно привыкли. Теперь в Москве и в нашей стране очень много людей, которые исполняют свои песни под гитару, и их, к сожалению, уже никто не критикует …»

Сперва в СССР появился неподцензурный Самиздат. НТС разными путями добывал Симиздат, печатал его в Германии и отправлял тоже разными путями, как говорилось «туда», т.е. обратно в СССР, где НТСовские издания стали называть Тамиздатом, а когда появились магнитофонные записи, то в Зарубежье их назвали Магнитиздатом.

Смею утверждать, что Окуджава был первым, кто стал исполнять свои песни под гитару. Его последователями были Высоцкий, Галич, Ким, Клячкин, Ножкин и многие другие. Их стали называть бардами, но кто-то догадался, что барды были древние кельтские певцы, сопровождавшие своих воинов и поднимавшие их дух против врагов своими песнями. Было приказано называть бардовские песни нелепым название «авторские песни», будто все прочие песни не были написаны авторами.

 

Появление рецензии на новую книгу Окуджавы привлекло моё внимание. Этой книгой был роман «Путешествие дилетантов», первый роман Окуджавы на историческую тему. Мне сразу показалось, что события романа совпадают с тем, что я знал от матери о Лавинии Бравура, но имена были не те, и у меня не было уверенности, что речь идёт именно о Лаваинии Бравура, пока в одном месте я не встретил её имя.

Лавиния Бравура была тётей моей бабушки, и многие подробности мне были известны от мамы. Она говорила, что о ней писалось в немецких и французских книгах того времени, мало известных русским читателям. Единственной на русском языке оказалось «Путешествие дилетантов» Окуджавы.

Прочитав этот роман, в котором Окуджава вывел Лавинию Бравура как польку, я написал статью в нью-йоркской газете «Новом русском слове» от 7.09.1970 г., в которой поведал, кем она была в действительности. Её переслали Окуджаве, а потом у меня состоялась встреча с ним в Нью-Йорке в 1981 г., когда он давал концерт.

О Лавинии Бравура было написано, но довольно коротко в петербургской газете «Свет» (1910). Эта статья случайно попала в руки Окуджавы, и он решил на основании сказанного в газете написать роман, что и сделал.

Роман подвергся в СССР резкой критике. Окуджаву обвинили, что он написал «якобы» исторический роман, не имея на то необходимых данных. Моя статья как пра-племянника Лавинии оказалась сильным козырем в руках Окуджавы. Он меня за это поблагодарил и рассказал все подробности.

Я сказал, что если бы он изменил имя главной героини романа, я бы не имел права утверждать, что речь идёт именно о Лавинии Бравура. Могло ведь быть и совпадение, и спросил, почему он всем изменил имена, а только ей оставил настоящее имя, дав таким образом мне право написать, кем была в действительности Лавиния.

Окуджава задумался и сказал: «Такова была Воля Божья», а потом добавил «…а вы знаете, я дал нарочно песне «Пока земля ещё вертится…» название «Молитва Франсуа Вийона», чтобы прикрыться его именем» и спросил меня, знаю ли я, кем он был? Я сказал, что знаю и что на эту тему даже писал в НРС. Сказал Окуджаве, и что моя статья к его 50-летию была, вероятно, единственной отметившей его годовщину. Окуджава моей статьи не видел и рассказал, что в Союзе кто-то написал статью про него, но она ему не понравилась, он рассыпал готовый уже набор и просил ничего не печатать.

К тем скудным сведениям, которые Окуджава смог почерпнуть из газетной статьи, он старался добавить описание нравов и обстановки того времени. Он мне сказал, что, найдя где-то текст какого-то письма тех лет, он его полностью воспроизвёл но, конечно, многого не мог нигде найти.

Про императрицу и Николая I и его «Васильковые дурачества» много написано в Интернете. Однажды на балу маскараде он стал приставать к одной девушке в маске, которая потом оказалась его дочкой. Многое можно было бы почерпнуть из хранившейся в архивах переписки современников, но в советское время эти архивы для Окуджавы были недоступны.

Пушкинистам известно, что кроме «Васильковых дурачеств» у императора был и особо тесный круг придворных, собиравшихся в Аничковом дворце. Известно, что императору понравилась красивая жена Пушкина и он пожаловал Пушкина в камер-юнкеры, чтобы таким образом включить в тот узкий круг и жену Пушкина.

Люди близкие ко двору устраивали балы, которые император Николай I охотно посещал. Он приглашал к себе на ужин красивых девушек или замужних, посылая к ним своих адъютантов. На одном из таких балов он заметил молодую красавицу Лавинию Жадимировскую, жену богатого коммерсанта, поляка по происхождению. Он послал адъютанта, который сообщил Лавинии, что Государь император приглашает её к себе на ужин. Зная, что это значит, Лавиния спросила адъютанта – приглашает ли с мужем? Адъютант ответил, что без. Лавиния сказала, что ей неудобно ехать на ужин без мужа. Адъютант поспешил заверить Лавинию, что он это всё устроит, и что со стороны мужа возражений не будет, но Лавиния всё равно отказалась.

Многие девушки, зная в чём дело, тоже отказывались, но матери уговаривали их поехать к императору на ужин, часто даже ехали с дочками вместе. Согласие на ужин обеспечивало не только покровительство двора, но и хорошее замужество. Императрица брала на себя заботу выдать такую девушку за какого-нибудь молодого офицера аристократа, которого соблазняла не только красота предлагаемой ему невесты, но и в будущем лёгкое продвижение по службе и, вообще, покровительство двора.

Императрице врачи запретили продолжать с императором супружеские связи, и она из любви к мужу, входя в его положение, была согласна, что кто-то на какое-то время заменит её. С одной стороны, можно было бы восхищаться такой жертвенностью, с другой стороны, у неё не было выхода, а были даже слухи, что всё это ей даже нравилось. Правды мы никогда не узнаем.

Известно, что девушки вскоре после ужина зачислялись в фрейлины императрицы, и они знали, что их близость к императору могла быть только от бала до бала.

Лавинии не нужен был ни жених, ни покровительство двора, и она решила плыть против течения. Она решила отказаться ехать к императору на ужин, став единственной, отказавшейся от такой чести. Она стала известна этим не только в придворных кругах России, но и намного шире. О ней говорили, и многие ею восхищались.

Бравура, из рода маркизов Манини, как русский полковник интендант, участвовал в войне 1812 г. Он был женат на венгерке Марии Федоровне, ур. Геделя, которая после его смерти вышла второй раз замуж за англичанина Роберта Кохун. Старшего сына звали Александр Людвиг Франц Антон Мария. Дочь Лавиния Теодозия, которая родилась в Москве 27 января (вероятно по старому стилю) 1833 г. Оба от первого брака.

Как сказано в Интернете «27 января 1850 года сын коммерции советника и кавалера Ивана Алексеевича Жадимировского, потомственный почетный гражданин Алексей Иванович Жадимировский, православный, 22 лет обвенчался с девицей Лавинией Александровной Бравура католического исповедания 17 лет, падчерицей управляющего английским магазином. Лавиния не любила Алексея».

Молодожёны поехали за границу в свадебное путешествие. Вернувшись в Петербург, Жадимировские стали известными тем, что собирали у себя изысканное общество, но брак не был счастливым. В 1854 г. Лавиния влюбилась в князя Сергея Васильевича Трубецкого (1815–1859), сына генерал-адъютанта Александра I, который относился к числу друзей Лермонтова, был секундантом на дуэли поэта с Мартыновым, состоял членом «Кружка шестнадцати». Лавиния бросила мужа и уехала с князем в неизвестном направлении. Император Николай I поднял, можно сказать, всю полицию на ноги, и беглецы были опознаны в Тифлисе (ныне Тбилиси, Грузиия). Предполагая, что их могут искать вдоль западной границы империи, беглецы думали скрыться на Кавказе, но князь был опознан и арестован. После того как он был выпущен из тюрьмы , лишённый дворянства и офицерского чина, вернулся в своё имение Саппун Мурманского уезда, а Лавиния, которая развелась со своим мужем, устроилась в имении как экономка. 19 апреля (вероятно, по старому стилю) 1859 г. Трубецкой скончался, и Лавиния стала хлопотать о выезде за границу. Император Александр II разрешил выезд, и Лавиния переехала в Вену. Там она вскоре вышла замуж за Филиппа цу Кастелл-Кастелл (Philipp zu Castell-Castell) (1840–1876), а после его смерти, будучи в Вене, вышла в третий раз замуж за графа фон Зюхтелн (v.Sűchteln). Скончалась в Вене 19 июня 1891 г. (вероятно новый стиль).

Мне известны шесть книг, написанных про неё: одна по-русски Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов» (Москва 1979, 1980, 1986, 1990, 2004, 2005, Таллин 1988, Екатеринбург 2003) и перевод её на английский под названием Nocturne (NY, Harper & Row, 1978), одну по-французски и четыре по-немецки.

Из истории Лавинии сделали театральную постановку и оперу, а в наши дни одна девушка в Москве, назвавшись Лавинией Бравура, предлагает вступить с нею в связь в Интернете. Мне кажется, что роман Окуджавы «Путешествие дилетантов», выдержавший 8 изданий, говорит о большом интересе читателей к затронутой Окуджавой теме.

М.Л. Илич-Агапова

У Марии Лазаревны Илич-Агаповой, которая ныне вошла в список знаменитых сербских женщин, двойная фамилия: сербская Илич и русская Агапова. Для сербов она сербка, а для русских – жена известного русского профессора, научного работника и общественного деятеля Максима Владимировича Агапова-Таганского, и не всё ли равно, кто она по происхождению. Похоронена она в сербской земле, но рядом со своим мужем в русской части Нового кладбища в Белграде. Как это символично! Выйдя замуж (в каком году в Википедии не сказано), она сохранила свою девичью фамилию, что в то время было совершенно не принято. Очень возможно, что она была первой женщиной в Югославии, сделавшей такой смелый, и если хотите, то и дерзкий шаг.

Мы познакомились во время её приезда на БКС курс для руководителей, который проводил Савский отдел югославских скаутов с 5 по 26 августа 1935 г. Приехала она прочитать несколько лекций специально для курсанток и познакомиться с ними. Во время курса и слёта она уже была кандидатом на должность начальницы всей женской ветви Союза скаутов Королевства Югославии, в конце 1935 г. была избрана на эту должность и вошла в состав Главного управления Союза, о чём в Википедии тоже почему-то не сказано.

Передо мной 5 листов, вырезанных из дневника Максима Владимировича, уничтоженного после его смерти Марией Лазаревной. По ним я могу не только вспомнить некоторые события, но и точно указать дни, когда они произошли.

Максим Владимирович приехал на курс не в первый день, а 12 августа. В тот день он записал «Белград больше для меня не существует, – есть Mareine», так он в своём дневнике называл Марию Лазаревную, а 18 августа записал: «Приехала Mareine. Устроили её на женских курсах. С одной стороны, обрадовался ей, с другой стороны, очень обеспокоился: она не умеет беречься и в некоторых отношениях проявляет легкомыслие пяти- или шестилетней девицы. Мои опасения оправдались в первый же день. Мы отправились на прогулку (…) На беду, на сандалии Mareine выскочил какой-то гвоздик, который проткнул ей кожу…»

На следующий день Мария Лазаревна пришла утром с курсантками на завтрак. Завтрак, обед и ужин для инструкторов (так мы называли руководителей), курсантов и курсанток готовили «повара», специально для этого приехавшие на курс, чтобы курсантам не надо бы было дежурить на кухне и отрываться от занятий.

Руководители ели за отдельным столом, но когда Максим Владимирович заметил меня, идущего помыть посуду в ручье, подозвал меня и познакомил меня с Марией Лазаревной, сказав ей по-русски, что я это тот русский гость на курсах, о котором он уже ей говорил. Мария Лазаревна сказала, что заметила у меня на погоне русский флажок, и разговор на этом и кончился, но во время перерыва между лекциями она подсела ко мне и продолжила разговор. Говорили мы по-русски, что меня, конечно, удивило. Мария Лазаревна спросила меня о том, как идут занятия, как я себя чувствую в компании курсантов, о курсантках, о моих интересах, книгах, газетах и кино, и о возможности скаутской работы с русскими девочками в Сараеве.

Максим Владимирович произвел на меня, мальчишку 16 лет, впечатление старика, потому что был совершенно лысым, а ему было, как я потом узнал, только 45 лет, а Мария Лазаревна выглядела намного моложе, хотя ей было уже 40 лет.

Разговоры у нас были все четыре дня её пребывания на курсе, но только один раз в день. Мария Лазаревна старалась делать так, чтобы это не бросалось в глаза. Но курсанты заметили эти разговоры и, конечно, заинтересовались, о чём мы говорим, да ещё по-русски. Я сказал, не вдаваясь в подробности, что её интересовали мои впечатления о курсе как русского гостя, а откуда она знает русский язык, я и сам не знал.

Максим Владимирович сделал 21 августа в дневнике такую запись: «Погода неблагоприятная! Ливень и ураган чуть-чуть не уничтожили наш женский лагерь. Дождь шёл, не переставая, около 40 часов. Все промокли, а больше всего Mareine. B её палатке всё было пропитано водой. Она геройски вынесла все невзгоды и просила не говорить герль-гайдам, что она спала буквально на воде и в воде. Мало того, она после дождя отправилась смотреть, как выглядят озёра после ливня (и это не взирая на рану на ноге). Нет, довольно, я не хочу быть свидетелем её геройств и… неосторожностей. Пускай скорей отправляется к сестре, там, по крайней мере, меньше соблазна для «подвигов».

На следующий день Мария Лазаревна отбыла в Белград принять участие в подготовке к слёту, и Максим Владимирович записал: «Я и Слава Полчанинов проводили Mareine до автобуса. Погода была превосходная. По пути собирали цикламен. Тяжело было расставаться с ней, но всё же буду спокойней». Что Максиму Владимировичу было тяжело расставаться, было заметно. Прощаясь, Мария Лазаревна сказала мне, что ей было приятно со мной познакомиться, и она надеется поговорить при встрече на «таборе». Югославяне, не желая пользоваться немецким словом «лагерь», свой слёт, который должен был состояться в Белграде с 4 по 11 сентября этого же года, назвали табором, взяв это слово из чешского языка.

На возвратном пути Максим Владимирович сказал мне, что это было желание Марии Лазаревны, чтобы я её провожал. Я заметил, что Мария Лазаревна несколько раз хотела со мной поговорить о предстоящем «таборе» в Белграде, но Максим Владимирович каждый раз вмешивался в разговор, и я многого сказать не мог. Я спросил, откуда Мария Лазаревна знает так хорошо русский язык. Оказывается, что русский язык она выучила ещё девочкой, когда училась в Цетинье (Черногория) в русском девичьем институте, где не только занятия были по-русски, но и девочкам между собой запрещалось говорит по-сербски. Она всегда хотела, чтобы русские говорили с ней по-русски и называли её, как принято у русских, по имени и отчеству. Она имела высшее образование, что в Югославии среди женщин было редкостью.

На второй день слёта, под конец «мёртвого часа», в наш русский подлагерь пришла М.Илич-Агапова и спросила меня. Я был в палатке, и дежурный сказал мне, что меня спрашивают. Я вышел, а Мария Лазаревна сказала: «Идём со мной». Она пошла к штабу лагеря, и мы сели там на скамейку. Она стала спрашивать, как я устроился. К тому времени кончился «мёртвый час», и весь слёт ожил. Тогда она мне сказала, что она мне что-то покажет, и привела меня в лагерь отряда белградских разведчиц (по-сербски – планинок), которые, к моему удивлению, все щеголяли в скаутских штанах. Она вызвала начальницу, познакомила нас и спросила, как мне нравятся планинки в штанах, я сказал, что очень даже нравятся. В 1935 г. девочки в коротких штанах были вызовом общественному мнению, а особенно – балканскому. Она сказала, что она участвует в движении за равноправие женщин, что потому она сохранила фамилию свой семьи и в штанах она видит символ равенства. Появление их на слёте было первым публичным выступлением девочек в штанах не только в Югославии, но и во всей Восточной Европе. Об этом писали в газетах, и общество разделилось: одни одобряли, другие осуждали. Мода на штаны, как и само слово «шорты», пришла к нам из Америки. Появление планинок в шортах в 1935 г. было сделано при полной поддержке Илич-Агаповой.

На слёте нам удалось ещё несколько раз встретиться и поговорить во время «мёртвого часа». От неё я узнал, что она с 1932 г. была заведующей городской библиотекой, которая имела отделения по всему городу. Она интересовалась библиотеками в Сараеве и моей коллекцией книг. На ней лежала часть общего руководства слёта, и она с утра до вечера была в помещении штаба слёта. Ночевала дома и на слёт приезжала и уезжала трамваем.

Приехав после слёта в Сараево, я написал письмо Максиму Владимировичу и просил передать привет Марии Лазаревне. Максим Владимирович написал мне очень тёплое письмо, начав его словами «Милый и дорогой», а Мария Лазаревна приложила к письму своё, не менее тёплое письмо, написанное по-русски. Так у меня началась переписка с Агаповыми.

Помню, что Мария Лазаревна неоднократно напоминала мне о необходимости начать скаутскую работу с девочками в Сараеве, что мне и удалось сделать в 1938 г. На эту тему и на некоторые другие у меня с ней была оживлённая переписка вплоть до начала войны с Германией в 1941 г. и перерыва почтовой связи между Сербией и Боснией и Герцеговиной.

В Интернете о Марии Илич-Агаповой, сказано, что она родилась как 13 и самый младший ребёнок в семье зажиточного виноградаря в деревне Паджене около Книна (Австро-Венгрия, в годы 1991–1995 столица Сербской Краины, ныне Хорватия) 14 августа 1895 г. и была одной из первых сербок получивших высшее образование. Училась с 1908 по 1913 гг. в русском институте царицы Марии в Цетине (Черногоия), где преподавание шло на русском языке, что говорит о большом русофильстве её родителей. Возможно, что за всю историю института, она и её сёстры была единственными ученицами из Австро-Венгрии. Проучившись пять лет в Черногории, она вернулась в Австро-Венгрию, окончила реальную гимназию в Сплите (ныне Хорватия) и получила докторат в 1923 г. на юридическом факультете Загребского университета. Знала 7 иностранных языков. В 1926 г. начала заниматься адвокатурой. В 1929 г. начала работать и вскоре стала заведующей белградской городской библиотеки, основала городской музей и архив. Её стараниями Белград получил свой герб. В годы немецкой оккупации не прекращала своей работы, за что была уволена с работы в 1945 г. после захвата власти коммунистами. Зарабатывала уроками русского языка и в 1947 г. вышла на пенсию. Будучи на пенсии, занималась переводами с русского и итальянского и преподавала иностранные языки в Высшей дипломатическо-журналистической школе.

В 1974 г. скончался Максим Владимирович, и она передала в архив все его документы, включая и несколько моих писем. Скончалась в 1984 г. в Белграде.

В 2001 г. была установлена награда её имени лучшему белградскому библиотекарю. Её именем названа городская библиотека в Новом Белграде и улица в пригороде Белграда – Подинака Скела.

Ей принадлежит, кроме многочисленных крупных и мелких переводов, научные работы: «Илустрована историја Београда» (1933), «Јавне (общественнные – РВП) библиотеке» (1934) и повесть «Син браниоца (защитника – РВП) Београда» (1939) с русским скаутом – главным героем повести.

В.П. Полчанинова

Валентина Петровна Полчанинова, ур. Наумова, родилась в деревне Гнилки Островского района Петроградской области 1 мая 1923 г. в семье зажиточных крестьян. Её брат Миша родился там же 7 ноября 1919 г. Один из Наумовых вступил в Белую армию и ушёл с Белыми в Эстонию. Дед Никифор Наумович, вспоминая его и Белых, всегда говорил «Они там не спят». В 1922 г. отца Вали Петра Никифоровича взяли в Красную армию, где он заболел туберкулёзом и был отпущен домой. Скончался в августе 1923 г. Прадед Наум был в Гнилках церковным старостой. От него и пошла фамилия Наумовы.

Гнилки до большевиков были погостом. Там была церковь святых Флора и Лавра, дом для священника и церковных служащих и дом помещика Исакова, который там жил пока его не сослали. Его дом разрушили. Валя дружила с Аликом Колюбаевым. Семью сослали, дом сожгли. Там же жили и родители главного псковского ветеринара Владимира Матвеевича Григорьева. В двухэтажном доме жил учитель Трофимов. И он, и его жена пели в церковном хоре. Она солировала «Господи помилуй» – «птичка». До революции и в первые годы советской власти на престольный праздник устраивались ярмарки. Церковь взорвали немцы в 1944 г., когда там проходил фронт, так как она служила для пристрелки красной артиллерии. В Гнилках одно время проживала бывшая монахиня Мария Ивановна. Последнего священника звали о. Алексей. Его хотели арестовать, и он одно время скрывался у Наумовых во Пскове.

Мать Анна Сидоровна (Исидоровна), ур. Григорьева, родилась в 1895 г. в селе Ларино, где тоже была церковь. Фамилия Ларина для пушкинской Татьяны происходит от этой деревни. Родители окончили приходские школы и были людьми культурными, много читали и имели небольшие библиотечки.

Примерно в 1928 г. началась на Псковщине коллективизация. Вначале предлагалось добровольно вступать в колхозы, но, не встретив сочувствия, большевики стали силой загонять крестьян в колхоз и отбирать коров и лошадей. Председателем колхоза назначили бедняка, лентяя и пьяницу Илью Фёдорова, который, не имея авторитета, опирался только на чекистов. У Наумовых отобрали не только скот, но и разобрали пол избы на брёвна и отобрали почти всё, включая одежду. Колхоз был назван «Красный берег».

Кулаками или мироедами до начала коллективизации называли крестьян, скупавших у других крестьян по дешевке продукты и продававших их с прибылью для себя торговцам, дававшие крестьянам деньги в заём под большие проценты или для своих предприятий (мельницы, маслобойки), пользовавшихся наёмным трудом. Одновременно с насильственной коллективизацией началось так называемое «раскулачивание», аресты и ограбление более трудолюбивых и зажиточных крестьян, навешивая им ярлыки кулаков.

 

На собрании дед не удержался и покрыл большевиков матом, переволновался и, вернувшись домой, умер от разрыва сердца, до того как его арестовали. Семью решили выслать на Соловки, но Анна Сидоровна, показав документ о службе мужа в Красной армии, добилась отмены решения. В том году Трофимова с семьей и многих других односельчан сослали в Среднюю Азию в спецпоселения, где были ужасные жизненные условия.

В 1930 г. Валя поступила в школу. В Гнилках школы уже не было, и дети из Гнилок ходили в школу в Янки. Там было поместье с большим фруктовым садом.

Господь смилостивился или, как говорили люди, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Валя случайно проткнула спицей ухо, и её с матерью и братом отправили на лечение в Псков.

Колхозники, как некогда крепостные, не имели на руках паспортов, но Анне Сидоровне в 1933 г. дали паспорт, чтобы она в Пскове получила временную прописку для лечения дочки. Лечение затянулось, надо было возобновить прописку, и тут в милиции по ошибке поставили печать о постоянной прописке. Можно было не возвращаться, бросив имущество, которое забрал колхоз, вернее его председатель.

Пока Анна Сидоровна была в Гнилках, она была членом Двадцатки, т.е. тех двадцати жителей, которые брали на себя уплату церковного налога. Налог ежегодно повышался, и Двадцатка не смогла его платить. Тогда большевики, примерно в 1934 г. закрыли церковь, а председатель колхоза взял иконы, разрубив их на щепки, бросил в уборную. Господь его наказал, сын взорвался на найденном в лесу снаряде, а дочь заболела сифилисом.

До 1935 г. было запрещено устраивать ёлки, но в Гнилках для детей из близких к церкви семей ёлки устраивались, и дети знали, что об этом никому говорить нельзя. Валя участвовала на таких ёлках. Однажды она, когда ей было уже лет 12, приехав в Гнилки к друзьям на Рождество, собрала ребят, смастерила звезду и пошла Христа славить. Многие боялись пустить к себе христославов, но те, которые пускали, были счастливы и угощали ребят, чем могли. Дети знали, что они идут на риск, но рискнули. Слава Богу, никто не донёс.

Училась Валя в известной в Пскове Железнодорожной школе, которая была в ведении железной дороги и проверялась железнодорожным НКВД. Заведующим школой был беспартийный педагог, и пионервожатая не очень старалась заниматься политграмотой. Среди преподавателей были верующие. На Пасху ребята приносили крашеные яйца. Был комсомол, но в школе не было коммунистического духа. Валя была классным старостой и первой ученицей. Получала похвальные грамоты и в награду книжки – сочинения Ленина и речи Сталина. Однажды было объявлено, что первый ученик получит путёвку в Артек, и в том году первой ученицей объявили дочь партийца. Правда, Валя как вторая, получила отрезок материи. Но это было слабым утешением.

В мае 1941 г. Валя окончила десятилетку и получила аттестат зрелости, 22 июня началась война, а 9 июля немцы заняли Псков. Днём раньше было объявлено, чтобы все покинули город. Наумовы остались дома. У них была курица. На дворе была куча зерна. Мать выпустила курицу во двор, та поклевала зерно и тут же сдохла. Люди, которые хотели уйти, далеко не ушли. Немецкие танки их опередили и заставили вернуться. Начались грабежи. Люди приходили во двор набрать себе зерна, но мать Вали сидела и всех предупреждала, показывая на дохлую курицу.

Валя получила работу переводчицы в Ветеринарной лечебнице. Ветеринары лечили пленных, снабжали партизан лекарствами и прятали бежавших в свинюшнике. Однажды, услышав хрюканье, немецкие солдаты хотели взломать дверь. Если бы они её взломали и увидели там пленных, то расстреляли бы и пленных, и тех, кто их укрывал. Валя выскочила и закричала на солдат, пригрозив им, что пожалуется крупному немецкому начальнику, которому давала уроки русского языка. Солдаты ушли, а начальник выдал удостоверение с печатью и подписью, что свинюшник находится под защитой комендатуры.

Летом 1943 г. Православная миссия стала устраивать доклады для молодежи в большой комнате на втором этаже колокольни, и Валя посещала эти собрания. В конце 1943 г. мы поженились. В январе 1944 г. началось отступление немцев, и была объявлена всеобщая эвакуация. Одни покидали Псков добровольно, других немцы насильно сажали в поезд и отправляли в Ригу, где эвакуированных поселили в пустых домах бывшего гетто. Для эвакуированных я устроил библиотеку, и Валя получила работу библиотекарши.

Летом 1944 г., при приближении Красной армии, мы покинули Ригу и оказались в Вене. В Вене 8 сентября 1944 г. у нас родилась дочь Людмила. Я работал в русской фирме с немецким название «Эрбауер». При приближении Красной армии вся фирма двинулась вглубь Германии, в Тюрингию, в городок Нидерзахсверфен, но и там мы долго не остались, американцы договорились о передаче Тюрингии большевикам, и пришлось снова уходить. В 1945 г. в американской зоне, около Касселя, мы обосновались в ДиПи лагере Менхегоф.

Там Валя работала в издательстве «Посев». Это она на восковках сделала все рисунки и все буквы для букваря, составленного учителем Клезовичем. Для детей букварь на пишущей машинке был бы непригодным. Я в это время работал с юными разведчиками и одновременно служил в Имке (УМСА).

В начале 1949 г. в Менхегоф прибыла комиссия для записи желающих ехать в Бразилию. Мы записалась, но по доносу на меня нас сняли с транспорта. Бог миловал. Мне бы в Бразилии пришлось очень трудно. Имка меня сразу приняла обратно на работу и отправила в Ганау. В конце 1949 г. лагерь Ганау был ликвидирован, и нас отправили в Фельдмохинг около Мюнхена в лагерь Шлейсгейм. Там мы пробыли до своего отъезда в 1951 г. через Бремен в США. Обосновались мы в той части Бруклина, которая неофициально называлась Русским Иерусалимом и располагалась частично в Ист-Нью-Йорке и частично в Бронзвилле. Там были русскоговорящие евреи даже в третьем поколении, русские и поляки. На Пенсильвании авеню была русская церковь Американской метрополии и небольшая РПЦЗ в помещении бывшего магазина, где настоятелем был о. Александр Скляров. При американской церкви была школа, где преподавали по-английски Закон Божий внукам старожилов, а у о. А.Склярова школа с преподаванием по-русски. Я предложил свои услуги, и тогда был создан старший класс, в котором Валя преподавала русский язык, а я родиноведение. Приход увеличивался за счёт приезжавших из Германии и вскоре купил дом на Ван Сиклен авеню. В школе увеличилось количество классов и преподавателей. Мы там преподавали, а Валя ещё и пела в хоре до 1969 г., когда мы переехали в Нью-Хайд-Парк.

Валю вскоре пригласил о.Николай Котар петь и преподавать в церковной школе во Флашинге. Там наша дочь Мила ставила со школьниками постановки, делая для них и костюмы, и декорации. Так было, пока наш младший сын Володя не окончил своё русское образование. Было нелегко ездить автобусом с двумя пересадками.

Потом Валя начала преподавать в церковной школе в Си-Клиффе, пока она не закрылась, а Мила сделала несколько школьных постановок.

В июле 1978 Валя с регентом Петром Липко и его женой посетила Ново-Архангельск (ныне Ситка), Кодьяк, где сохранился домик Баранова (ныне музей) и другие места Русской Америки (ныне Аляска), где всё ещё русский дух и Русью пахнет.

В 1989 г. мы с Валей поехали как туристы в Югославию. За две недели мы объехали полстраны от Белграда до Любляны, а потом ещё неделю провели в моём Сараеве.

В 1992 г. мы поехали с Валей и Милой в Россию. Там мы провели неделю в нашем Пскове, ездив в Печёры, Изборск, Михайловское и Гнилки. Там от большого погоста осталось только 2-3 избы и кладбище, и Валя, приехав в Гнилки, не сразу поняла, где она. Из Пскова мы поехали в Сиверскую, где я прочитал несколько лекций на курсе для начальников отрядов юных разведчиков и оттуда в Санкт-Петербург, Царское Село (ныне Пушкин), Петергоф (ныне Петродворецк) и Павловск и через Москву вернулись в США.

На второй день Рождества, 8 января 1995 г., у Вали был лёгкий удар, поколебавший её здоровье. Можно сказать, что с этого всё и началось. Она перестала преподавать в церковной школе и перестала петь в хоре. Физическое состояние сказывалось и на душевном.

Вале хотелось преподавать, и она три года давала частные уроки Майе Колумбус, пока та не уехала в конце 2001 г. в университет в Вашингтон, и её младшей сестре Александре до августа 2003 г. Валя стала жаловаться на здоровье и отказалась от уроков. Болезнь усиливалась и в 2011 г. Валя должна была переехать в старческий дом в Ново-Дивееве (Nanuet, NY). Заболев воспалением лёгких, Валю отправили в госпиталь в Наяк, а потом в Nursing Home, где она и скончалась 17 августа 2013 г. Похоронена 20 августа на второй день Преображения на кладбище в нашем русском некрополе в Ново-Дивееве.

Дети: Людмила, Михаил и Владимир. Внуки Георгий (сын Людмилы), Николай (сын Михаила). Правнучки Сюзана и Виктория (дочки Николая).

Об авторе:

Ростислав Владимирович Полчанинов, (1919, Новочеркасск, Россия) журналист, общественный деятель. Сын полковника штаба Верховного главнокомандующего. С 1921 в Югославии, окончил 4 класса русской начальной школы в Сараеве и дальше учился в местной гимназии и в Белградском университете на Юридическом факультете.

В Германии с 1942 г. и в США с 1951 г. Один из руководителей подпольного русского скаутского движения в годы войны 1941–1945.

Автор книг «По русским улицам Парижа» (1982), «Заметки коллекционера» (1988), «Молодёжь Русского Зарубежья 1941–1951» (2009), «Справочник по истории ОРЮР. Российской организации юных разведчиков» (2014), «Мы, сараевские скауты-разведчики 1921–1941» (2015) и других, а также более 2000 статей.

Член OРЮР, НТС, Конгресса Русских Американцев, Русской академической группы в США и «Rossica» Philatelic Society.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: