Игроки (Роман в трёх частях)

Часть первая

Глава 1

Уже в самолёте Джеймс вспомнил выражение лица Хлои и рассмеялся.

Они стояли в его детской комнате, и он только что сказал ей, что на кладбище не поедет. Сестра застыла перед ним и смотрела в упор, не мигая. Так выпучила глаза, что казалось, у неё голова сейчас лопнет.

И в этот момент пришло сообщение от Сэма.

«По ходу, Эстебан умер», — писал Сэм.

И тут же в чате «Инстаграма»[1] ему посыпались сообщения от Эстебана.

«Джеймс, чувак, извини, я пропал. Отвечу тебе в ближайшие дни», — заверял тот.

Одновременно Сэм кидал в общий чат скриншоты с размытыми фотографиями какой-то аварии: грузовик стоит поперёк дороги, позади — чёрные следы протекторов, на отбойнике валяется смятая легковушка, в искорёженном окне которой виднеется только белое пятно подушки безопасности. На другой фотографии — больничная палата и полностью замотанный в бинты человек. Его лица не видно. Дальше — медицинская выписка на испанском. Потом — залитый солнцем газон кладбища, где на первом плане свежая могила с табличкой: Эстебан Мурильо и даты.

«Возникли непреодолимые обстоятельства», — продолжал строчить в этот момент Эстебан в «Инстаграме»[2]. Или кто там писал с его аккаунта.

«Смерть — вполне себе непреодолимое обстоятельство, Эстебан, очень тебя понимаю, чувак, никаких проблем», — подумал Джеймс и написал Сэму: «Что за бред? А главное — где наши деньги?»

И только потом он поднял глаза на Хлои.

Та продолжала смотреть на него в упор.

— Как это, не поедешь?

— Не поеду.

Джеймс шагнул к ней, но споткнулся об игрушечную пожарную машину. Выдвижная лесенка отломилась, и он нагнулся, чтобы вставить её на место.

А потом приходили дядя и тётя, все смотрели на него как истуканы и, как и Хлои, не понимали, как это — он не поедет. Джеймсу казалось, что он попал в дурацкий сериал из восьмидесятых: тётя со своей скорбью, дядя, который хмурился всё сильнее. Происходящее казалось идиотской пародией. И Хлои туда же. Это Хлои-то! Она же всегда была на его стороне и вместе с ним втихаря хихикала, когда семейка собиралась вместе и все принимались что-то вещать друг другу с таким невыносимо надменным и благостным видом, как будто им только что снизошло откровение.

Джеймс пожалел, что, приехав в Сиэтл, остановился в семейном доме, а не снял себе квартиру в одном из небоскрёбов в центре. С высоты птичьего полёта Сиэтл меньше всего напоминал город его детства. Никаких ассоциаций, воспоминаний, сломанных пожарных машинок и прочего хлама из прошлого. Сейчас бы уже был в России, а не пропускал рабочие выходные. Сидел бы перед монитором, следил за цифрами на экране, ловил удачные ставки. Разруливал бы весь этот бред с Эстебаном. А может, будь он в России, никакого бреда и не произошло бы. Всё шло бы своим чередом.

Он так и знал, что мать умрёт в самый неподходящий момент.

На похороны он не пошёл, и родня устроила ему бойкот. Он смотался из города детства первым доступным рейсом.

Сначала Джеймс думал лететь в Москву. Лет семь назад, сразу после учёбы в университете, он побывал там. Преподавал английский в летней школе. После той поездки осталось смутное воспоминание о бесконечно широких и долгих проспектах и однообразных громадных зданиях разных эпох. Отчётливо в памяти сохранилась только Красная площадь, запомнившаяся как одна из открыток, что продавались в сувенирных лавках. А может, он купил ту открытку и теперь вспоминал площадь такой, какой видел её на открытке, а не такой, какая она на самом деле…

Когда дядя узнал, что Джеймс собирается в Россию, его возмущению не было предела.

— Эти русские, — кричал он ему, — вмешались в наши выборы, и теперь благодаря им мы вынуждены терпеть этого надменного рыжего идиота! Ещё полтора года — и неизвестно, удастся ли от него потом избавиться: слишком многие хотят лёгких решений, думают, что можно поставить стену, как в кино, и отгородиться от проблемы мигрантов. А этот популист и пользуется…

— Ты предпочёл бы старую демократическую ведьму?

— Да какое… — И дядя пускался в длинные тирады о том, что да, Клинтон оставляла желать лучшего и выбрать её на праймериз было ошибкой, но Трамп…

Джеймс слушал внимательно, но внутренне усмехался. Со времён эпохальных выборов прошло три года, а такое впечатление, что часть людей до сих пор не могла смириться с результатом. Тогда, в 2016-м, он поставил на Клинтон. Он не знал, чего ожидать от Трампа, но его позиция казалась ему цельной. Хиллари же производила на него отталкивающее впечатление. Он поставил на её выигрыш, чтобы хоть чем-то утешиться, когда это произойдёт. А она проиграла.

Сейчас, впрочем, в отличие от дяди, его это больше не волновало. Он выбирал следующий пункт назначения.

Москва казалась огромной и несосредоточенной, размытой, необъятной и непонятной. Джеймс решил, что после Кейптауна и крохотных туристических мест, где он проводил последние годы, этот город сомнёт его, раздавит. Петербург привлекал имперской красотой, сохранившейся в столетиях. «Северная столица», как сообщал путеводитель. «Ну что же, Джеймс, пришло время тебе пожить в большом городе и получить все плюсы от этого», — сказал он самому себе. Выбор пал на Петербург. Он купил билет и полетел.

***

Сайт, где продавали и покупали всё что угодно, конечно же, оказался на русском. Английской версии не было. Джеймс выругался. Как будто только русским может понадобиться что-то купить в этой стране. Он всё же нашёл подходящий монитор. Теперь оставалось как-то договориться с продавцом — тот, естественно, отвечал только по-русски.

Пять дней, как он в Петербурге. В конце недели предстояло много работы: без второго монитора — никак.

Он подумал об Ане. Кажется, так её звали.

Они познакомились тремя днями раньше, на встрече в английском клубе. О клубе он узнал на экспатском сайте. Каждую неделю клуб собирался в одном из пабов Петербурга, где все жаждущие приобщиться к великой англоязычной культуре могли это сделать, пообщавшись с носителями языка.

Очутившись в сумраке ирландского паба: тяжёлая грубая мебель тёмного дерева, ирландские флаги на стенах, святой Патрик, стены, завешанные всевозможными предметами — наклейками, эмблемами футбольных команд (стандартный набор — вот бы Шон посмеялся), — Джеймс сразу понял, что ловить тут нечего. Он пообщался с престарелым итальянцем, пару лет назад переехавшим в Россию, турком примерно того же возраста, что и Джеймс, — точно не старше тридцати, который заскочил в Питер на пару дней из Москвы, где он работал в пивной компании, и русским парнем, ведущим клуб. Остальные пять были девчонки. Они смотрели на него во все глаза, но ни слова не могли сказать по-английски. Девчонки были обычные. От русских он ожидал большего. Аня единственная нормально говорила по-английски. Казалась почти анорексичной. У неё были розовые волосы, и она сказала, что играет на гитаре и поёт.

Они разговорились. Долго обсуждали проблему загрязнения окружающей среды и большое мусорное пятно в Тихом океане. Аня рассказывала, что в выбросившихся на берег китах находят целые склады потрёпанного пластика, а он вспомнил, как в Южной Африке на берегу видел черепах, которые соорудили себе гнездо из отторгнутых морем целлофановых пакетов. Или это было в Индонезии? Он уже забыл. Столько стран, морей, побережий… В конце обменялись телефонами и договорились как-нибудь сходить в Летний сад.

Скорее всего, она не откажет.

***

Он опоздал. Стал извиняться. Аня махнула рукой. Вышло, что она договорилась с подругой, что та передаст ей какую-то книгу, но подруга задерживалась.

Они стояли на углу Невского и канала Грибоедова. Люди заходили и выходили из метро. Рядом играла группа. Что-то шумное, на русском. Толпа туристов и зевак окружила музыкантов, перегораживая дорогу. Светофор менялся с зелёного на красный, людской поток переливался через дорогу, машины притормаживали, гудели.

Количество девушек в платьях, на каблуках, накрашенных, как на вечернем фуршете, даже в такой жаркий день, зашкаливало. Каждая словно старалась показать себя во всей красе. Как в Аргентине, подумал Джеймс. Там женщины тоже любят выглядеть ярко и вызывающе, но с тех пор он с таким не сталкивался. Он давно не жил в больших городах. Последние годы перебирался с одного курорта на другой. Места, где он останавливался, хотя формально и считались городами, но по сравнению с Петербургом казались просто деревушками. Последние три месяца он провёл в Кейптауне, самом большом городе, где ему пришлось пожить за долгое время, да и тот насчитывал лишь несколько сотен тысяч жителей. Петербург же один был как вся соседняя Финляндия, выяснил Джеймс из путеводителя, пока летел над Атлантикой.

День выдался тёплый и солнечный, хотя Аня извиняющимся тоном сообщила, что лето в Петербурге, скорее, покажется ему как зима в Кейптауне и вообще погода здесь имеет свойство меняться по несколько раз на дню. Видимо, в качестве подготовки ко всем вариантам развития погоды на ней были высокие ботинки на платформе (и это в такую-то жару!) и чёрное платье на тонких бретельках с лохматой бахромой по подолу. Джеймс незаметно разглядывал её из-за тёмных очков. Ботинки — огромные, плечики торчат косточками, чёрный цвет, подчёркивающий худобу. И всё на удивление невпопад. То ли японская школьница, то ли эльф, то ли гот. Разве она сама не замечает нелепости своего образа? «Надо с ней что-то сделать, — мелькнуло в голове, — нельзя оставлять её так».

— А вот и Тоня, — Аня кивнула в толпу на девушку с короткой стрижкой и в солнцезащитных очках. Та шла в простенькой летней маечке. Джеймс перевёл взгляд ниже и усмехнулся: узкая юбка вся усеяна принтом из разноцветных сердец вперемежку со словом love. Как же женщины любят всё, что связано с любовью, целые индустрии процветают на этом: лепи сердечки где угодно, штампуй везде «любовь» на всех языках, и твой бизнес никогда не разорится.

Аня познакомила их.

— Красивая юбка, — сказал он, не снимая очки.

Она улыбнулась в ответ и тоже не сняла очки, а Джеймсу вдруг стало интересно увидеть её глаза. «Если зелёные, то мы ещё увидимся», — неожиданно для себя подумал он. И впервые за долгое время вспомнил Зеленоглазую ведьму.

— Ты куда сейчас? — спросила Аня.

— Сяду тут неподалёку в кафе: надо поработать.

— А что за кафе? — спросил Джеймс. — Я тоже подыскиваю себе место для работы, чтобы не очень шумно.

— Через дорогу, — она кивнула в сторону Невского, — место туристическое, но на удивление тихое. Ладно, Аня, увидимся. Приятно познакомиться, Джеймс.

Когда она развернулась, он отметил, что у неё тонкая талия и широкие бёдра. Какого же цвета у неё глаза? Она так и не сняла очки.

С Аней они двинулись через толпу, окружившую уличных музыкантов.

— Тоня… Что это за имя такое? Это Таня? — спросил он.

— Нет, Таня — это Татьяна, а Тоня — это Антонина.

— Антонина. Как женское от Антон? — Он знал одного Антона в Таиланде. Случайный русский, чуть безумный, полухиппи, буддист. Они не общались, но он жил по соседству с Шоном, и Джеймс часто видел его в том районе, где они тусовались.

— Никогда не задумывалась, вроде того.

Вокруг сновали люди, одетые в костюмы мультяшных лошади и зебры. Какой-то прощелыга попытался вручить ему флаер неизвестно на что. Он отмахнулся. Эти бросающиеся под ноги распространители никому не нужных флаеров за несколько дней пребывания в городе успели ему надоесть. Если бы он мог, он бы запретил такое и брал огромные штрафы. Почему нет? Нельзя же до ночи громко слушать музыку, это мешает людям спать, а эти раздатчики тоже мешали людям. Вот он обычно работал в ночь, и, чтобы развеяться, ему хотелось врубить на всю громкость музыку, но было нельзя, приходилось терпеть, слушать в наушниках, ограничивать себя. Почему бы тогда не ограничить и прочих назойливых людей, которым вечно от тебя что-то надо, издать закон.

Аня отмахнулась от пытавшегося приобнять её коня. Тот быстро смекнул, развернулся и направился к двум женщинам с детьми.

— Мне показалось, она постарше, — сказал Джеймс.

— Кто? — не поняла Аня.

— Тоня. Мне показалось, что она постарше.

— А… да. Не знаю точно, сколько ей: тридцать или, может, тридцать два…

Они наконец выбрались из толпы и шли вдоль Мойки к Летнему саду. Аня рассказывала, что у неё в подъезде кто-то выкинул коробку с новорождёнными котятами. Где кошка — неизвестно. Котята беспомощно лежали на дне и пищали, с трудом наползая друг на друга, тыкаясь друг другу в бочки и стенки коробки. Парочку забрали сердобольные соседи. Судьба других оставалась туманной. Один был совсем плох, и казалось, не протянет до вечера. Аня порывалась забрать коробку домой и искать, куда бы их пристроить, но в маленькой квартирке уже живут собака, две кошки, младшие брат и сестра, и мать наотрез отказалась от дополнительной радости.

— Не могу иногда поверить в человеческое безразличие. Думайте заранее, когда берёте животное!

— Я бы взял кошку, — подумал Джеймс, — ненадолго, на пару недель. Она пожила бы в хороших условиях. Такой кошачий отпуск.

— Может, и правда? Но ты же потом уедешь…

Он промолчал. Разглядывал людей и новый город. Его давно тянуло в Россию. Он сам толком не знал зачем. Некий яркий, но плохо различимый образ огромной страны на другой стороне глобуса, где люди какие-то другие и живут как-то иначе. Но какие другие? И как иначе?

Он родился в Штатах, учился в Канаде, путешествовал по Латинской Америке, побывал в Азии, собирался обосноваться в Австралии, по верхам посмотрел Европу. Не в пример многим своим соотечественникам, совсем не стремился в Индию и с сомнением смотрел на Китай. Даже Африку Джеймс охватил, правда, только Южную. Возможно, в его плане на жизнь дошло дело и до России? Пришло время поставить и эту галочку? Алгоритм отработан. Плюс стереотип о самых красивых женщинах и самых некрасивых мужчинах. Есть о чём подумать. Не отпускало смутное чувство, что здесь может крыться нечто большее. Особый смысл? Судя по тому немногому, что он знал о русских, они любили искать смыслы и идти своим путём. Их невзрачный на вид президент словно воплощал суть этой страны и вызывал во всём мире два противоположных чувства: ненависть или восторг. Джеймс и сам невольно ловил себя на том, что был под впечатлением от того, как русские противостояли всему миру, где левые захватили всё. Настолько, что в собственной стране больше не мог находиться. Может, здесь он найдёт тот островок, куда не добрались эти фанатики, захватившие его страну, и Россия окажется тем местом, где ему наконец захочется кинуть якорь. Кто знает? Он не загадывал наперёд. Пока надо осмотреться.

Навстречу попался очередной ряженый. В этот раз — мужчина в театральном костюме и шляпе, весь с головы до ног выкрашенный серебряной краской. В руках он нёс такой же серебряный чемодан. Лицо скрывала маска с огромным птичьим клювом. Маска чумного доктора. В Средние века верили, что такой маской можно отпугнуть болезнь. Джеймс покосился на Аню.

— Какой редкий нос, — сказал он ей.

— Редкий нос? — не поняла она.

— Да, вот у того мужчины, по-моему, очень редкий нос.

— Но что значит: редкий нос?

— Редкий, как у него.

— Странный, в смысле? Эти люди на улицах стоят — им кидают деньги. — Аня улыбалась ему смущённо, и он видел, что она ничего не понимает.

— Я коллекционирую редкие вещи…— Ему нравился этот разговор. — А ты бывала в Японии?

— Нет.

— Ты похожа на японскую школьницу, — сказал он, и Аня засмеялась. — Они тоже любят надевать массивную платформу под платья и юбки.

— Ты был в Японии?

— Всего неделю, но хочу вернуться. А ты бы поехала в Японию?

— Конечно, но у меня столько денег нет.

— А если бы тебя кто-нибудь пригласил? — Он успел заметить её удивлённый взгляд. — Кстати, японцы очень любят кошек — у них даже есть целый кошачий остров. Я, правда, там не был, но надеюсь, что однажды попаду.

В Летнем саду оказалось полно семей с детьми. Джеймс поморщился. Он смотрел на старинные статуи и силился представить, что когда-то среди этих деревьев и фонтанов гуляли русские цари и царицы и могли даже встретиться с заезжими путешественниками из-за границы. Так Казанова встретил когда-то Екатерину Вторую и даже беседовал с ней. Об этом Джеймс прочитал в книге самого Казановы. Людей в парке оказалось так много, что Джеймс всё никак не мог поймать это ощущение, почувствовать, что он находится в особом месте. Ничего особого здесь сейчас не было. Аня рассказывала, что олицетворяли собой разные статуи.

— Представляешь, эти скульптуры стояли здесь ещё во времена царей, — сказал он.

Аня рассмеялась.

— А вот и не стояли! После реновации все оригинальные скульптуры забрали в музеи, а нынешние статуи — копии из искусственного мрамора.

Фигура «Аллегории искренности» смотрела мимо него пустыми белыми глазами. Джеймс почувствовал себя обманутым.

Они пробыли в саду недолго. Потом Аня заторопилась. Они успели зайти в оживлённое кафе, похожее на дорогую столовую. Он снова благодарил Аню за помощь с монитором. Она улыбалась и звала его на эковыставку на следующей неделе.

Вызвал такси. Прощаясь, дружески приобнял её и, почувствовав в руках её худенькое тело, почему-то вспомнил про котят в коробке.

В такси Джеймс достал проверить телефон и обнаружил сообщение от Кристины: «Привет, как дела? Не тебя я видела только что в “Юнионе”?». Усмехнулся. Быстро набрал: «Нет, но ты ясновидящая. Скоро буду. Не исчезай».

***

Цифры на экране подсвечивались то жёлтым, то красным, то чёрным фоном. Голова всё ещё гудела после вчерашнего. Он установил монитор вертикально, чтобы видеть всю турнирную таблицу целиком.

Стол пришлось передвинуть. Изначально тот располагался у окна, и Джеймс со своего последнего, шестого, этажа видел неровный рельеф бесконечных крыш, устремляющихся вдаль. Разных форм, цветов, они причудливо возвышались относительно друг друга. Слева — дом с витиеватой лепниной и изящными балкончиками, справа — дома пониже. Прямо перед ним — купол православной церкви на фоне неба. И больше ничего. Дальше — только небо. Над крестом, венчавшим купол, кружили птицы. И всё бы ничего, но к куполу была приставлена лесенка, и это всё меняло. Лесенка постоянно цепляла его взгляд, не давала покоя. Зачем она там? Кто по ней взбирается? Неясно, куда она вела — то ли к кресту, то ли просто стояла там, глядя в небо… Вид лесенки вызывал непонятное беспокойство, граничащее с тревогой. Он не мог понять, чем его так задевает вид купола с приставленной к нему лесенкой, но ничто не должно его отвлекать во время работы. Он отодвинул стол от окна и теперь сидел, глядя в светло-серую стену перед собой.

Он не собирался сегодня работать. Летом на рынке затишье. Из того, что его могло заинтересовать, — только гольф и бейсбол. Основная работа начиналась осенью. Открывали сезон Национальная футбольная лига и Национальная баскетбольная ассоциация, а потом начинались соревнования колледжей по баскетболу. Для Джеймса наступала горячая пора.

Когда-то в школе он сам играл в бейсбол, но теперь это не имело никакого значения. Откровенно говоря, спорт был ему безразличен. В детстве он мог ждать игры, потом смотреть, волнуясь о том, что происходит на поле. Он знал по именам всех игроков, мог обсудить достоинства и недостатки того или иного решения тренера, ориентировался в стратегиях разных команд: отсутствие какого игрока могло сделать из выигрышной команды полных лузеров или наоборот; и даже иногда предугадывал, кто станет звездой, а кому ничего не светит.

За годы работы со ставками увлечённость выветрилась. Он давно перестал смотреть соревнования для удовольствия. Пока он работал, на одной из интернет-вкладок у него обычно шла трансляция игры, на которую он поставил. Интерес был сугубо прагматическим, и даже азарт, который Джеймс ощущал при этом, касался не самой игры, а лишь её результатов. Значение имело только, выиграет его ставка или нет.

Последние шесть лет он жил ставками на спорт. Можно сказать, его основная и единственная работа. Он так и представлялся, когда его спрашивали, чем он занимается: профессиональный игрок, делаю ставки на спорт. «Ты увлекаешься спортом?» — следовал вопрос. «Немного да», — отвечал он, устав объяснять.

Началось всё ещё в Ванкувере, где он обосновался с Мишель, с которой познакомился в Чили на каникулах. Они оказались в одном хостеле, гуляли по Сантьяго. Быстро выяснили, что оба живут в Ванкувере, договорились встретиться после возвращения. На отдыхе так и остались друзьями, а вернувшись в Канаду, начали встречаться и почти сразу съехались. Точнее, Джеймс переехал в её квартиру. Мишель была на девять лет старше, работала клерком в банке и снимала небольшую квартирку, где жила с чёрно-белым котом. Это была первая девушка, с которой он решил попробовать совместную жизнь. Сам он тогда собирался устраиваться в одну из лабораторий при факультете социальной психологии Университета Британской Колумбии и выбирал между той, что занималась изучением сексуальности и сексуального благополучия, и той, которая была посвящена эмоциям и личности.

На одной из тусовок, куда он любил заглянуть в выходные, разговор зашёл о том, как кто-то из знакомых вдруг сделал неплохие деньги на спортивных ставках. Джеймс посмеялся над сплетней. Все знают, что игровой бизнес — разводка для лохов. «Да нет, там есть система, ничего сложного, надо вникнуть», — уверял его знакомый, пока они раскуривали косяк на заднем дворе, чуть в стороне ото всех. Джеймс слушал с сомнением: «Всё это звучит слишком просто. То, что ты рассказываешь, — выходит, кто угодно может этим заниматься, стоит лишь более-менее разобраться в теме». «Так и есть, — соглашался знакомый, — просто большинство пытается войти в это дело через парадный вход, а это приманка. Тебе кажется, что тебя встречают с распростёртыми объятиями, но дальше прихожей тебя никто не пустит. Надо заходить через чёрный ход». Джеймс попытался расспросить про то, какие факторы надо учитывать: хорошо знать сам вид спорта, игроков, следить за тем, что происходит в команде? Что имело большее значение — кто выйдет на поле, будут ли замены, какие погодные условия в конце концов? Его собеседник только махнул рукой: «И да, и нет. Важно, конечно, но это не главное. Я тебе покажу. Никакой магии тут нет».

Знакомый, как и обещал, показал ему то, что знал, и Джеймс вдруг засел дома, углубившись в изучение нового мира спортивного онлайн-тотализатора. Пробовал по чуть-чуть ставить то там, то здесь. Немного выигрывал и так же немного проигрывал, но чем больше он погружался, тем больше понимал: выиграть — реально. Есть схема. Она не имела никакого отношения к его игровым пристрастиям, за кого он болел, кто являлся хорошим игроком и какие преимущества были у той или иной команды. В сущности, это вообще было не про игру, а про верные алгоритмы действий в самой системе тотализатора, которые ему предстояло освоить. Когда он рискнул поставить больше, чем обычно, и срубил первый большой куш, сердце у него взлетело до небес. Он почувствовал, как пульсирует кровь, вызывая лёгкое головокружение. Захватившая его эйфория была сродни оргазму.

Он откинулся в кресле, не веря своим глазам. Кот подошёл и потёрся о ногу.

Джеймс посмотрел на него:

— Кажется, мы нашли золотую жилу.

Он рассмеялся. Схватил на руки кота и стиснул изо всех сил. Тот сдавленно мяукнул и поспешил вырваться.

Тогда-то и открылся портал. Дела пошли иначе. Джеймс понял, что хватит осторожно наблюдать, делая случайные ставки. Его действия выстраивались в чёткую систему, и чем более отлаженной она будет, тем выше его шансы. Предвкушение больших денег и того, что они сулили, будоражило. Здравый смысл подсказывал, что не стоит слишком радоваться, нужно воспринимать ситуацию спокойно, ровно, не дать ей поглотить себя. Выбор сделан, и, чтобы не слететь с катушек, он крутил в голове фразу, которая стала для него ежедневной молитвой, волшебным заклинанием от любых слишком больших радостей и слишком больших горестей: Some you win, some you lose. — «Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь». Тогда он не задумывался о её почти буддистской природе: не привязывайся, не становись рабом своих промахов и достижений.

Джеймсу просто нравился такой подход. Он делал его практически неуязвимым и отличал от горе-игроков, которые погружались в игру как в болото и сами не замечали, как начинали катиться под откос. Таких было большинство. Девяносто восемь процентов, кем и жила игровая индустрия. Среди них выделялись две основные группы. Одни играли для удовольствия, для внезапной радости случайного выигрыша. Делали ставки время от времени, под настроение, когда играла любимая команда или когда чутьё (чаще ошибочное) говорило им, что они на пике удачи и могут выиграть. Они никогда не ставили больше, чем могли позволить себе потерять, не вникали глубоко в математику и логистику профессии. Изредка, если повезёт, снимали сливки и радовались моменту. Когда дела шли не очень, быстро проигравшись, выключались из игры.

Вторая группа состояла из компульсивных игроков. Тех, что оказывались на виду у общества и из-за которых игорный бизнес был запрещён или ограничен во многих странах. Именно компульсивные попадали в зависимость, становились аддиктами. Они теряли всё, спускали деньги, закладывали дома, вгоняли семьи в долги. Их жёны были несчастны, дети вечно плакали из-за домашних скандалов, они задолжали половине света, а порой в своей одержимости доходили до ручки. Они хотели случайных денег жадно и неистово. Ими управлял азарт, а не расчёт. Они были ведомы эмоциями, даже когда утверждали, что придумали стратегию и в этот раз у них всё получится. Они никогда не могли сдержать себя, если удача вдруг улыбалась им, и почти всегда после небольшого выигрыша проигрывались в пух и прах. Большой выигрыш мог вообще свести их с ума. Они плохо вели учёт того, что ставили, понятия не имели о математических моделях и оценке вероятностей и, даже когда пытались разобраться, то без толку — эмоции захлёстывали, а для успеха нужна рассудительность.

Джеймсу казалось, что он смотрит на них всех, сидящих в болоте, сверху.

Джеймс открыл турнирную таблицу. Как и предполагал, на рынке — затишье. На сегодня стоял только бейсбол. Он задумался, стоит ли включиться, сделать пару ставок или оставить всё и насладиться тёплым летним днём. Ещё пара месяцев — и начнётся сезон, и такого выбора у него больше не будет. Все выходные будут проходить за работой.

Накануне, после встречи с Аней, Джеймс отправился в бар, где его ждала Кристина. Она притворялась, что не ждёт, и болтала с барменом, но он видел, что Кристина дожидается именно его. Сначала они пили в баре, потом она потянула его в караоке. Там они встретили её друзей, которые собирались уходить и позвали их с собой в какой-то клуб с техно-музыкой. Он запомнил только Спас на Крови, промелькнувший в ночном сумраке, и потом огромный двор с раздолбанным асфальтом. Несколько арок и неизвестно куда ведущие проходы. Во дворе тусовались парни и девушки, из нескольких дверей доносилась музыка. Они нырнули в одну дверь, попали к гардеробу, прошли дальше по тёмному коридору. И Джеймс словно снова оказался в Берлине. Фанаты техно и рейва с сумрачными, отрешёнными лицами двигались на танцполе. Свет прожектора мигал и выхватывал из темноты резкие нечеловеческие движения. Биты сотрясали стены и его тело. Оглянулся — Кристина уже танцевала рядом. Потом пропала. Ему показалось, что её не было вечность, он пошёл к бару взять рома с колой. Кинул ей несколько сообщений, но они остались непрочитанными. Голова гудела, он оглядывался по сторонам, силясь решить, оставаться ли ему, и уже начал подумывать уйти, как она появилась перед ним. Они тут же начали целоваться, а когда Кристина чуть отстранилась, чтобы сделать глоток отставленного впопыхах в сторону коктейля, ему одновременно захотелось оказаться с ней дома, сорвать с неё кофту и джинсы и вместе с тем исчезнуть, никогда её больше не видеть, чтобы она нигде и никогда не могла его найти.

Он стряхнул с себя наваждение, заглянул в телефон — было уже начало четвёртого — и вдруг решил, что слишком много думает, хотя и пьян: зачем такие сложности, сейчас лето, работы нет, он свободен, жизнь в самом разгаре, он в новом городе и Кристину знает уже почти неделю…

— Поехали ко мне? — сказал он.

На улице совсем рассвело. Двор выглядел ещё более изношенным, чем пару часов назад.

Дома они не спали до шести утра. У него открылось второе дыхание, а Кристина словно вообще не уставала. Казалось, она может продолжать сутки напролёт. Когда он кончил, то откинулся на подушку и моментально вырубился.

Очнулся, когда почувствовал, что кто-то трясёт его за плечо. Голова гудела. Мерзкий привкус во рту. Приоткрыл глаза. Кристина стояла над ним, застёгивая лифчик, за окном светило солнце.

— Иди ко мне, — сказал он, не двигаясь с места.

— Я с тобой на работу опоздала.

— Может, не пойдёшь?

— Не пойду? Ха! Чтобы меня уволили? Ты моего шефа не знаешь.

— Чтобы уволили — не надо. Увидимся ближе к выходным?

— Давай.

И она исчезла. Джеймс провалился обратно в сон и проснулся только в начале первого.

Глава 2

На мониторе компьютера Сэм казался строгим и собранным. Перед Джеймсом маячила его голова с коротко стриженным ёжиком тёмных волос и очки в чёрной оправе. Ни дать ни взять офисный клерк. Впечатление нарушала только палка колбасы, которая свисала у него из-за спины, откуда-то сверху: верёвка уходила за пределы экрана. Время от времени она слегка покачивалась, видимо, от сквозняка.

— Что это у тебя там? — спросил Джеймс.

— Сальчичон, купил на рынке, — очень серьёзно ответил Сэм.

Джеймс хотел пошутить, но Сэм явно был не из тех, кто мог бы по достоинству оценить отсылки к Фрейду.

Сэму предстояло найти новых людей и открыть на них аккаунты на букмекерских сайтах.

Собственно, они созвонились, чтобы обсудить, что нового, но сейчас Джеймс выслушивал, как тяжело живётся Сэму в Мексике. Каждый раз происходило одно и то же. Стандартная часть программы. Прежде чем перейти к делам, Джеймс минут пять или десять работал психологом для Сэма. Он принимал эту роль: Сэм ему нужен был довольным и трудоспособным, приходилось выслушивать его нытьё. Вот и сейчас Джеймс терпеливо внимал, какая стоит невыносимая жара, и скука, и задолбали мексиканцы со своими «буэносдиасами», и толстые некрасивые мексиканки.

— А красивые? — спросил Джеймс.

— Да нет здесь красивых, — отмахнулся Сэм, — если только залетит кто из столицы да иностранки всякие, канадки эти… Аргентинки ничего, но скучные такие. Приходишь в бар, и не с кем поговорить.

После месяца в Буэнос-Айресе у Джеймса осталось совершенно иное представление об аргентинках, которое он решил не озвучивать. Пока Сэм говорил, Джеймс рассматривал болтавшуюся позади колбасу. Та маячила на экране и отвлекала на себя внимание. На фоне трагического выражения лица Сэма сальчичон выглядел немым укором всему: метафора настолько недвусмысленная, что Джеймс с трудом сдерживал улыбку.

Как и Джеймс, Сэм вырос в Соединённых Штатах, но уехал из занудного Нью-Джерси, от своих скучных и банальных соотечественников, в яркую, манящую Мексику и теперь, спустя почти пять лет, обнаружил, что Мексика тоже оказалась скучной и банальной, да ещё и часть соотечественников постоянно крутилась перед глазами на одном из популярнейших курортов, где он обосновался. Сэм и сам с ними крутился, но чувствовал себя обманутым — никакой радости жизни. Разговоры с Джеймсом и совместная работа служили ему отдушиной, и Джеймс знал это. Они познакомились в одну из его поездок в Мексику. Сэм пробовал играть в покер, но не сильно преуспел, зато наловчился собирать игроков, объединять их вместе, чтобы скидываться деньгами и играть на более значительные суммы, чем мог каждый из них по отдельности. Затея оказалась успешной, а Сэм обнаружил в себе организаторские способности — ему доверяли, давали в управление деньги, он вёл целые команды, следил, чтобы средства вносились вовремя, а выигрыши распределялись без сбоев и ошибок, чем и снискал славу надёжного посредника.

Именно Сэм познакомил Джеймса с Шоном, когда Джеймс отправился в Таиланд. Эти двое дружили, хотя и представляли собой полные противоположности. Шон приехал в Мексику из дождливой Ирландии, ошивался на Плая-дель-Кармен и успел поработать в команде с Сэмом, пока снова не пустился в свободное плавание. Поступил он так не в силу каких-то разногласий и ссор, а исключительно по причине собственной беспечности. Более неорганизованного человека, чем Шон, надо было ещё поискать, но Джеймс сразу оценил обратную сторону его безалаберности. С Шоном оказалось легко дружить. Легко ходить по барам. Легко знакомиться с девчонками. Простой, весёлый и спонтанный, Шон любил большие компании и выпить. И девчонкам он нравился. Широкие плечи. Накачанные руки. Джеймс признавал, что именно на таких они западают. Тем более удивительным казалось ему, как Шон умудрялся из раза в раз упускать свои шансы.

По каким-то причинам Шон уверовал в то, что не проживёт дольше тридцати лет. «Не, чувак, после тридцати жизни нет», — говорил он Джеймсу. Тот, хотя и соглашался с ним, вовсе не собирался оканчивать свой жизненный путь на четвёртом десятке. Шон же не сомневался, что так или иначе после тридцати его здесь не будет, а потому решил до этого жить на полную катушку и обязательно трахнуть сто девчонок. Как минимум. Сейчас, по его собственному заявлению, по счёту шла пятьдесят шестая. Утром с похмелья в постели с очередной подругой он не раз норовил сообщить ей о том, какое почётное место в его списке та занимала. Джеймсу не верилось, как можно быть подобным идиотом, зато немного прояснялось, почему такой с виду нормальный парень, как Шон, мог склонить девушку на секс, только очень сильно напоив её. Джеймсу приходилось порой втолковывать другу простейшие вещи про отношения, которые, казалось, и так понятны каждому. Шон уважал Джеймса за его способность легко очаровывать самых красивых девчонок, часто спрашивал его совета. Даже когда они разъехались по разным странам, он писал ему, чтобы узнать, что делать с очередной «женской дилеммой». Джеймс выдавал ему удачные ответы и фразы для подката. Шон, конечно, звёзд с неба не хватал, и с некоторым удивлением Джеймс признавался себе, что среди всех его приятелей и знакомых Шон единственный не отличался особым интеллектом. Слушая про очередную «дилемму» Шона, он не упускал случая его подколоть, но всё же чем-то тот ему нравился, и Джеймс даже испытывал к своему бестолковому другу подобие тёплых чувств, обычно ему несвойственных.

Если с Шоном было просто и легко, то с Сэмом — ровно наоборот. Не такой раздолбай, как Шон, Сэм умудрялся жить в весёлом и красивом месте, рядом с одним из крутейших пляжей мира, куда приезжали лучшие девчонки да и вообще все, кто мог туда добраться, и при этом большую часть времени проводить затворником в своей комнате или в ближайшем баре. Большинство там составляли местные, а местных он недолюбливал, уверяя, что те только и норовят обмануть его и что-то замышляют за его спиной. Непонятно, чем эта мексиканская жизнь отличалась от его жизни в пригороде Нью-Джерси — разве только наличием пальм и пляжа с белым песком. Сомнительно, впрочем, что пальмы и море имели большое значение для Сэма, и порой он неделями не появлялся на побережье, кочуя из дома в бар, а из бара — на местную фиесту, где скучал ещё больше, и даже весёлые мексиканцы в ярких национальных одеждах и с заводными ритмами не радовали его, а вгоняли в ещё большую тоску. Море и пальмы с таким же успехом могли быть фотообоями в его комнате.

Узнав, чем зарабатывает Джеймс, Сэм долго упрашивал научить этому и его тоже. Он мечтал и не скрывал, что когда у него появится приличная сумма денег, то свалит из этой чёртовой дыры и наконец заживёт.

— И куда ты поедешь? — поинтересовался как-то Джеймс.

— Пока не знаю. Да куда угодно! Главное — на фиг отсюда.

Джеймс не собирался раскрывать свои приёмы: конкуренты ему были не нужны, — но работать в одиночку становилось всё сложнее и утомительнее. Его ставки нередко оказывались успешны, выигрыши случались слишком часто, и большинство крупных букмекерских сайтов давно позакрывало его счета. Среди тех, кого он встречал в переездах по миру, Джеймс выискивал готовых предоставить ему свою личность. От них требовалось всего ничего: дать ему дистанционный доступ к компьютеру, копию документа, удостоверяющего личность, адрес, а в особо сложных случаях — банковскую выписку, и главное — всегда держать компьютер включённым. Вот и всё. Джеймс платил им за это несколько сотен баксов и снабжал бэушными компьютерами, лишь бы только люди открывали аккаунты на своё имя. Ничего больше! Ему казалось, это выгодная сделка для человека на мели (а подобные партнёры почти всегда сидели без денег), от которого практически ничего не требуется. Он рассказывал им всё как есть, зачем ему документы, давал ссылки на сайты. Не все соглашались. Другие медлили. Его удивляло, что люди не спешили использовать возможность перехватить пару сотен, которые им явно не помешали бы.

Искать таких оказывалось непросто. Джеймс уставал готовить почву, убеждать. Его тяготили административные процедуры: открытие счетов, вытягивание из людей документов, покупка компьютеров. В голове крутился миллион деталей, что нужно проделать, и ничего из этого нельзя было избежать. В Таиланде он впервые попытался привлечь к делам Шона, но тот вечно всё забывал, не успевал, пропускал. Та безалаберность, что Джеймсу нравилась в Шоне, когда они шли вместе по барам, раздражала, когда речь заходила о работе. Теперь Джеймс тратил силы на то, чтобы следить за Шоном, вовремя пинать его, напоминать связаться с друзьями, на чьё имя открывался аккаунт. Шон оказался совершенно безнадёжным во всём, что касалось дисциплины, и Джеймс всё чаще с сожалением понимал, что толку не будет.

Джеймс уже обосновался в ЮАР, когда Шон ушёл в многодневный загул. Однажды тот позвонил Джеймсу пьяный из бара, где на фоне шумела музыка и раздавались выкрики на чёрт знает каких языках, и сказал, что увольняется из этой истории и чтобы Джеймс на него не рассчитывал. Тогда-то Джеймс подумал о Сэме.

Сэм ухватился за предложение поработать с таким энтузиазмом, что даже забыл на время о своём недовольстве Мексикой. Джеймсу это и было нужно. Конечно, Сэм быстро разберётся в тонкостях его не такого уж хитрого ремесла. Надо сделать так, чтобы он не свалил, как только поймёт, что к чему, и как можно дольше поработал на Джеймса. Получить бы с него подтверждение, что тот обязуется работать с ним два года… Не договор же подписывать. Это было бы странно. Сам Джеймс никогда ничего не подписывал. Соглашения заключались на словах, а дальше… some you win, some you lose.

Но Сэм легко принял его условие. Они начали работать вместе. И хотя у Джеймса почти не было претензий к Сэму, теперь ему приходилось регулярно выслушивать его нытьё по поводу жизни. Претензии к действительности возобновились, как только дела пошли на лад, и первые неплохие бабки потекли Сэму в карман.

После года совместной работы Джеймс стал догадываться, что Сэм, сколько ни заработает, никуда не двинется из Мексики, разве что обратно в свой Нью-Джерси, а даже если каким-то чудом сподобится переехать в другую страну, то осядет там так же, как сидел сейчас на Плая-дель-Кармен, и будет так же страдать от несовершенства мира и людей. Джеймс легко бы поставил на это пару тысяч.

— Сэм, — прервал Джеймс поток жалоб, — я должен скоро уходить. Давай так — сколько у нас аккаунтов, готовых к работе?

— Трое мне подтвердили, что готовы. Ещё двое молчат. Не против, но отвечают вяло. Один сказал, что подумает.

— То есть трое. Неплохо, но мало. Нужен резерв. Если их начнут прикрывать или они сами отвалятся, надо, чтобы было кем их заменить.

— Я дёрну тех двух, которые молчат.

— Можно, но особо не стоит на них рассчитывать, раз уже сейчас нет инициативы. С такими потом только одна возня. Кто они вообще?

— Я с ними тут познакомился — оба из-под Бостона.

— Студенты?

— Один сейчас не работает, фрилансит чем-то, второй вроде в банке клерк.

— Фрилансит чем-то и клерк в банке, ну-ну. Сдаётся мне, на них золотые горы не валятся.

— Да нет, обычные ребята…

— И ты приходишь к этим обычным ребятам и говоришь: от вас ничего не требуется, копия документа и свободный компьютер. Если сомнения, в конце концов, есть история на компьютере — проверяйте сами, что и как. И за это вам перепадёт — с неба почти что! — несколько сотен баксов. На ровном месте.

— Ну да, Джеймс… по-моему, нормальное предложение.

— Да это отличное предложение! Вот, ребята, пожалуйста, вам триста баксов просто так — возьмите, а они сидят и хлопают глазами. Я что хочу сказать. Что-то есть неправильное в людях, которые не пользуются возможностями. Короче, это их дело, придут — придут, нет — ну и ладно, но я на них бы особо не рассчитывал. Давай искать других, а этих — держать про запас.

— Я понял тебя, Джеймс, но люди осторожны, они хотят быть уверены, что для них нет риска, всё же мы просим их документы…

— Нет риска? Риск есть всегда и для всех! Вопрос в степени риска и готовности на него идти. Для них степень риска минимальна, если ты им правильно объясняешь, что и как. Им может казаться, что за такую степень риска они хотят больше денег. Ну что я скажу? Можно накинуть пару сотен, если дело в этом и чуваки нормальные, делают всё быстро, не лажают, но сам бы я предлагать не стал. Попросят больше денег — окей, можно обсудить. А так — ищи других. У тебя же полно было этих ребят в покере.

— Там другое — всё же своими деньгами рискуют, вовлечённость больше, внимание, но и потенциальный выигрыш — тоже.

— Потенциальный выигрыш больше, — Джеймс рассмеялся, — но и проигрыш. И потом не факт, что отыграешься. Тут всё проще. Чёрт, Сэм, это всё неважно! Нам просто нужны новые аккаунты. От этих ребят ничего не требуется. Неужели нереально найти таких? Во всём мире, на побережье, где они сидят и пинают? Я находил раньше. Да, это возня, и заниматься этим неохота, но это часть работы. Без этого ничего не будет. Понимаешь, Сэм?

— Джеймс, всё нормально, я понимаю. Не волнуйся, будут у нас аккаунты, у меня есть ещё пара людей на примете.

Он немного помолчал, и Джеймс почувствовал, что тот не решается поднять тему.

— Слушай, тут вот какое дело, — неуверенно начал Сэм. — Есть же Эстебан.

— Эстебан? А какой нам толк с нашего упокоившегося друга?

— Ну, вот он не очень упокоился вроде как…

— Хочешь сказать, воскрес?

— Типа того. Многим задолжал бабки и решил инсценировать смерть. Нафотошопил каких-то фоток, рассылал всем как бы от лица своей девушки. Типа, мол, несчастье, простите, помогите. Мне тут ребята рассказали…

— Гениально. А на фига ему приспичило воскреснуть в таком случае?

— Может, понял, что долго скрываться не сможет, или спалил его кто… Короче, Эстебан внезапно воскрес и тут же стал примерным христианином. Постит у себя на странице цитаты из Библии и предлагает всем заблудшим овцам прийти к Создателю, Который велик и милостив.

— Трогательно. А про наши бабки он ничего не постит?

— Бабки? Какие бабки, Джеймс? — Тут даже Сэм улыбнулся. — Так же трудно богатому войти в Царство Божие, как верблюду пройти сквозь игольное ушко. Человек, можно сказать, спасти нас пытается, чтобы мы вошли в это… Царство Божие, чувак!

Джеймс рассмеялся.

— Значит, воскрес, но память ему отшибло. Неплохо. Деньги, конечно, немаленькие, но ничего критичного. За пару удачных ставок мы их себе вернём. Но вот Эстебану можно больше об этом не беспокоиться.

— Извини, чувак, он казался мне вполне нормальным на фоне остальных…

— Бывает. Скажу честно: мне не нравится терять деньги из-за му…ков, но этот устроил такое феерическое шоу, что даже не жалко. Редкое зрелище!

— Это точно, но неплохо собирал нам людей. Через него можно было бы кого-то найти.

— Ну нет — с этим клоуном я больше не работаю. Если бы вернул бабки, можно было бы подумать, а так — наш друг Эстебан сам себя обманул.

Джеймс увидел, что Сэм хотел возразить, но промолчал.

— Слушай, Джеймс, забыл спросить тебя. Помнишь, я тебе рассказывал про чувака, который разработал программу для расчёта ставок? Он опять писал, спрашивал, не хотим ли мы с ним поработать? Ему нужны наши аккаунты. Вроде нормальный, всё у него чётко. Условия готов обсуждать. Мы ставим наши бабки. В конце месяца подсчитываем баланс. Если выигрываем — отдаём ему его долю, проигрываем — он нам возвращает свой кусок.

— Припоминаю. А нам в чём плюс?

— Ну вроде как хороший софт у него.

— Все они так говорят. Я пытался с такими ребятами работать. На самом деле плюсов особо нет, а только дополнительные люди и координация. Нам хватит возни и с нашими тормознутыми чуваками.

— Это да, но ты подумай. Он не такой вроде. Я знаю парня, который с ним работает. Там высокие шансы и надёжно.

Джеймс не верил в такие истории и точно знал одно: даже если и была у этого парня неплохая программа, новые люди — новые проблемы. И ни на кого нельзя рассчитывать. Чем больше людей, тем больше зависимость. А он привык ни от кого не зависеть.

— Подумаю, — сказал он, чтобы чуть утешить Сэма напоследок.

Сэм, конечно, отличался наивностью. Ушлый и наивный одновременно. Как умудрялся? А ещё Джеймс видел, что у Сэма совсем нет никакой жизни, но неожиданно для самого Джеймса и их дела в этом нашлись определённые плюсы. Сэм мало тусовался и просиживал дни напролёт за компьютером. Когда начинался сезон, мог часами неотрывно смотреть в монитор, вылавливая удачные ставки. Шон в такой ситуации открывал баночку пива («Нет-нет, это совсем не мешает мне работать, наоборот, я чувствую, что моя концентрация растёт») и смотрел видео на «Ютьюбе» пока рядом на экране менялись цифры. С такой пивной концентрацией наверняка пропускал половину хороших ставок, а если замечал, что вот она, ставка, то просто не успевал её сделать. Счёт тут шёл на секунды: страница виснет, нужно обновиться, успеть подвести курсор, кликнуть, подтвердить. Какие-то мгновенья, но за эти мгновенья ставка могла уйти. И часто уходила.

Джеймс искал золотую середину. Во время работы не пил, хотя любил себе позволить спуститься в бар после рабочего дня, который нередко заканчивался для него за полночь. Перед монитором он был собран и сосредоточен. Фоном шли репортажи с текущих матчей, а программный бот объявлял о ключевых моментах: half-time, half-time ended. Можно, конечно, посмотреть видео, почитать форумы или поболтать с кем-то в чатах, но в любой момент быть готовым переключиться на экран с цифрами, обновить страницу и сделать ставку. Когда приходила хорошая ставка, Джеймс выключался из всего. Те несколько секунд, которые имели значение, мир словно замирал, переставал существовать. На него нападала глухота, чувства отключались. Только зрение и правая рука на мышке. Гулкий стук сердца. Нарочито ровное дыхание. Чёткое движение указательного пальца — клик-клик… «Вы уверены, что хотите сделать ставку?» Клик. «Да». «Ставка сделана». Или не сделана. Он успевал или не успевал, и тогда всё снова возвращалось на круги своя, поставленный на паузу мир оживал. Снова что-то вещал комментатор матча, с одной из открытых страниц раздавалась смешная мелодия из видео с котами, мигал чат. До следующей ставки можно было жить. Выпить воды, помочиться, сделать несколько быстрых отжиманий.

А Сэм сидел перед монитором как приклеенный. Только и делал, что смотрел на цифры и спешил обновить страницу каждые несколько минут, когда ему казалось, что может появиться хорошая ставка. И ещё планомерно выискивал людей, который поделятся с ними частью своей личности. Джеймс знал, что он их найдёт, и не беспокоился.

Но чёртов Эстебан с его идиотской клоунадой! Джеймс откинулся на стуле и развернулся к окну. Купол с приставной лестницей снова маячил перед ним. Инсценировал свою смерть! Надо же быть таким придурком. Джеймс не выдержал и расхохотался. Кому расскажи — не поверят. Одинокая чайка спикировала на верхушку креста. Джеймс перестал смеяться. В чём-то Сэм был прав. Эстебан — мексиканец из Плая-дель-Кармен. Представлялся всем каким-то предпринимателем, стартапером, криптоинвестором и фиг знает кем ещё. Криптоинвестор из него был такой же, как из Джеймса — папа римский. Но чего у него было не отнять — в его знакомых числилось огромное количество каких-то жаждущих успеха мелких предпринимателей, неприкаянных мексиканских студентов и жителей окрестных деревень. И все они перманентно нуждались в деньгах, хотя и уверяли, что их дело/стартап/проект вот-вот выстрелит и принесёт им кучу денег. Но пока триста баксов им нелишние. Эти жаждущие и страждущие представляли собой идеальных поставщиков новых аккаунтов. Клоун, конечно, и доверия ему ноль, но Эстебан мог быть полезен. Как уже бывало не раз, самое лёгкое и очевидное решение вопроса оказывалось самым ненадёжным и сулящим потенциальные проблемы.

Джеймс задумчиво грыз зубочистку. Ладно, до начала сезона времени ещё предостаточно — можно подумать об этом позже. Сейчас он хотел наслаждаться летом и новым городом, а не решать проблемы, для которых у него был Сэм. Вместо этого он решил, что проголодался и надо выбраться куда-то поесть.

Выходя из дома, взял фотокамеру. Шёл по теневой стороне Суворовского проспекта и думал, как же он отвык от ритма большого города. Четыре дня в Токио в прошлом году — не в счёт. А в том же Кейптауне — другая история. Из окна арендованной квартиры виднелся океан, несколько раз в неделю Джеймс забирался в горы и смотрел на мир сверху, брал скутер, гонял по окрестностям, заезжал на отдалённые пляжи, где валялись морские котики и паслись смешные пёстрые пингвины. Кейптаун представлял собой город, но и не город.

Петербург же был городом в полном смысле слова: вторым по населению в России, но не таким суетным и бессистемным, как Москва. Впрочем, сейчас, летом, на Невском хватало суетности и бессистемности. Толпы текли по тротуарам с обеих сторон нескончаемым потоком и напоминали венецианскую толчею. А то и хуже — просто здесь улицы широкие, длинные и простор, несвойственный европейским городам. Русские строили с размахом. Дома на вид как в Европе, но настроение другое, особое. Джеймс не мог уловить, в чём разница. Разве что непривычно много людей. Почти все белые. Где он видел столько белых людей за последние годы? Уж точно не в Кейптауне. И не в Таиланде. И не в Мексике. Как русские вообще умудрились сохранить такое однообразие? Словно в противовес его размышлениям, из огромного туристического автобуса, припаркованного у дороги, начали выгружаться китайцы. Быстро заполонили весь тротуар перед ним и что-то громко говорили друг другу на своём квакающем языке. Пока Джеймс прорывался сквозь их неожиданно возникший хаотичный водоворот, кто-то несколько раз толкнул его в бок, не заметив недовольства на его лице. «Ладно, эти просто туристы — не в счёт», — подумал он.

На мосту, где атлетически сложённые мужчины из бронзы усмиряли буйных коней, Джеймс остановился, выискивая ракурс для фотографии. В двух шагах от него остановилась группа девушек. Лет по шестнадцать, наверное, ещё школьницы. Шумели, что-то говорили друг другу, фотографировались вместе и по отдельности. Местные? Туристки? Одеты, как и все подростки, чуть нелепо, с показным пренебрежением к стилю. Одинаково распущенные русые волосы, даже оттенки похожи. У одной только чуть темнее и короткая стрижка. Гадкие утята, как большинство школьников, как и сам он когда-то. Кому из этих гадких утят повезёт стать лебедем, а кто навсегда останется уткой?

Брюнетка с каре привлекла его внимание. Возможно, среди подруг она не считалась симпатичной. Тонкие губы, нос, почти ничем не примечательное лицо. Юная моль. Он представил, что пройдёт пара лет, эта юная моль изменит причёску, начнёт краситься, выбросит бесформенные джинсы и детские маечки, а вместо них натянет обтягивающие брюки или платья, и кто скажет тогда, что она моль? А та её подружка, что сейчас говорит больше всех, растолстеет и станет некрасивой активисткой, будет защищать чьи-нибудь права, но даже не потрудится волосы расчесать с утра. Уже сейчас у неё замечалась склонность к полноте. В нынешнем обществе никто никогда не скажет ей, что это уродливо и неопрятно. Бодипозитив обяжет всех говорить о её прекрасной душе и о том, как красиво быть собой, даже если в тебе сто килограммов из-за того, что ты не следишь за собой. Только говорить будут одной, а обращать внимание — на худенькую моль, а толстая активистка будет ломать себе голову, что не так, и думать, что просто она слишком сложная для большинства простаков.

А вдруг всё будет иначе? Моль так и останется молью, тихо выйдет замуж за какого-нибудь невзрачного русского gopnik, тихо будет проживать свою жизнь, а толстая активистка помучается оттого, что у неё бока вываливаются из-за пояса джинсов, да и возьмётся за себя, пойдёт в зал, начнёт правильно питаться, своим трудом заработает спортивную фигуру, станет успешной марафонской бегуньей, предпринимателем и будет ездить по миру с лекциями о том, как совершить прорыв. Ей не надо будет становиться оголтелой активисткой и навязчиво чего-то требовать ото всех вокруг. Она станет живым примером выхода за пределы своих ограничений.

Он направил камеру, словно ловя в объектив панораму города. В кадре оказались статуя, шпиль башенки на заднем фоне и ничего не подозревающая группа девушек, которые склонились друг к другу. Сфотографировал. Не сомневался даже, что получится хороший кадр.

За мостом Джеймс перешёл дорогу, прогулялся ещё километр, фотографируя старые здания, машины, людей, а потом решил завернуть в кафе. Кажется, про него говорила Анина подруга в юбке с сердцами.

Парень за стойкой и девушка у кассы поздоровались с ним и улыбнулись. Он прошёл из первого зала во второй и огляделся по сторонам.

Джеймс не сразу узнал её, хотя в зале было совсем мало народу. Она сидела в нише у окна, спиной к залу, в чёрных джинсах и майке. Локти поставила на стол и утопила голову в ладонях, взъерошив волосы. Лица не разглядеть. Что привлекло его внимание? Убрала руки, села ровно, и ему показалось, что он узнал короткую стрижку. Она — не она?

Мгновенное волнение кольнуло как иглой. Джеймс направился к ней.

— Тоня?

Девушка подняла голову. Это была она. Глаза у неё оказались серыми. Луч солнца из окна осветил её лицо и выхватил прозрачную глубину её радужки.

— Привет, — сказала Тоня после секундной заминки, и он понял, что она вспоминает, как его зовут.

— Джеймс, — подсказал он. — Мы виделись на днях. Тут рядом. С Аней.

— А, помню. Как дела?

— Да вот изучал город, — показал на камеру, — вспомнил, ты говорила, что здесь хорошая кофейня, решил зайти. Не против, я присяду?

Тоня подвинулась, и Джеймс сел рядом.

Не зелёные глаза. Не зелёные — серые. И это значит…

Теперь они сидели чуть боком друг к другу. За окном мелькали люди, а на другой стороне проспекта возвышался католический храм. Приехать на другой конец земли, в страну с другой культурой и религией и усесться именно напротив католического собора. Он тут же отмахнулся от этих мыслей. Детство далеко. Всё это в прошлом. Неинтересно. Соборы. Проповеди. Воскресные службы с семьёй. Осталось в прошлой жизни, которой больше нет. Со смертью матери и так тонкая связь с теми временами оборвалась совсем. Перед ним просто храм. Ну и что, если католический?

А глаза у неё серые. И она точно старше. На сколько?

Подошла официантка, обратилась к нему. Он ничего не понял, замялся. Тоня что-то сказала ей, и та протянула ему меню на английском.

Разговор завязался легко. Классический small talk. Всегда одно и то же. Откуда ты? Вырос в Сиэтле, учился в Аризоне, потом жил в Канаде, Мексике, Таиланде, ЮАР, Австралии. Сложно сказать откуда, когда нигде не живёшь дольше нескольких месяцев. О, да ты путешественник? Вроде того. Давно здесь? Как тебе нравится город? Обязательно надо сходить туда-то и посмотреть то-то. Погода. Никогда не обходилось без обсуждения погоды. Сегодня очень тепло. Или холодно. Дождливо. Ветрено. Лето в этом году особенно… Он терпеливо проскакивал стандартные формулы. Ждал, когда же наконец в разговоре появится что-то живое. Тоня то и дело смахивала с лица прядь волос. А та всё падала и падала ей на глаза. На серые глаза. И только тёмно-бордовый лак мелькал перед ним каждый раз, когда она боролась с непокорной прядью. Ты хорошо знаешь английский. Кажется, здесь это редкость. Не редкость, но я несколько раз ездила по обмену в летнюю школу в Англии. А, вот что! А акцент у тебя скорее американский. Раньше работала на выставках с американскими компаниями. Извини, я тебя, наверное, отвлекаю — ты работаешь. Нет, всё в порядке, я писала статью для блога, но уже закончила.

— Ты популярный блогер? — улыбнулся он ей.

— Скорее, непопулярный.

— Я уверен, что у тебя много подписчиков.

— Меньше, чем у собаки моей знакомой.

— Тут нет ничего удивительного. Популярный блогер-собака! Это топ. Круче только популярный блогер-кот.

Она рассмеялась.

— Я не переживаю. Делаю то, что считаю нужным, а кому надо, тот меня найдёт.

— Так можно никогда не стать популярным блогером, — осторожно заметил Джеймс.

— Ну и ладно. Значит, буду непопулярной, — пожала плечами, — лучше так, чем заниматься ерундой, которая мне не близка.

— Принципиальная позиция?

— Вполне.

Она смотрела в упор, слегка исподлобья. На секунду Джеймсу показалось, будто у них битва, спор. Снова подошла официантка, и он сделал заказ, откинулся на стуле.

— Знаешь, а мне нравится. Что-то в этом есть. Вроде как не бегать за всеми, доказывая, что ты особенный, делать своё дело, и дальше будь что будет. А о чём твой блог?

— О творчестве.

— А почему ты решила делать блог о творчестве? Это как-то связано с твоей работой? Ты занимаешься чем-то творческим?

— Да нет, я работаю менеджером по персоналу, — она смутилась, даже щёки слегка порозовели, — но это же неважно.

— Я понял. А тебе не кажется, — он старался говорить осторожно и как можно мягче, — что непопулярность твоего блога может быть связана с тем, что люди просто не понимают, почему ты им рассказываешь про творчество, хотя сама не имеешь к этому отношения. Они могут удивляться, откуда тебе вообще про это знать.

Она подалась вперёд, и, когда заговорила, он понял вдруг, что задел её за живое.

— Я знаю, — начала она вдруг, сбивчиво и активно жестикулируя, — ты прав. Конечно, я об этом много думала. Ведь я просто работаю в офисе, занимаюсь управлением персоналом. Надо быть общительной, неплохо разбираться в людях и быстро отзываться, но все процессы довольно стандартны, ничего такого творческого. При чём тут вдохновение?.. Нет, ну, конечно, если понимать вдохновение как мотивированность, то это тоже нужно, даже очень, ведь если ты совсем не мотивирован в общении с людьми, то, как бы ты ни изображал приветливость и дружелюбие, твоё истинное отношение всегда будет считываться. Люди же совсем не дураки. Может, они объяснить себе не смогут, почему им нравится один коллега и не нравится другой, то есть как бы не смогут объяснить, но мозг их всегда будет знать, все эти сигналы считает. Они просто будут называть это интуицией, шестым чувством, ж…ой чувствовать…

— Что? — он рассмеялся. — Как ты сказала? Я не понял.

— Это грубо, но у нас так иногда говорят, — она запнулась и смутилась ещё больше, — дело не в этом. Я хотела сказать, что вдохновение, творчество — оно не имеет, по сути, никакого отношения именно к творческой деятельности…

— Ого! Смело! Если твой блог об этом, то я, кажется, могу предположить, в чём причина его непопулярности.

— Подожди, дай я объясню. — По мере того как она говорила, речь её становилась всё более возбуждённой. — Конечно, творчество и вдохновение связаны с творческой деятельностью, но не только и не столько. Само по себе состояние творчества не имеет прямого отношения к так называемым творческим профессиям, то есть имеет, но не надо путать творчество и мастерство. Мастерство — это когда ты в своём деле, в определённой профессии развиваешься, становишься с каждым разом всё лучше и лучше, нарабатываешь навыки. Тут важны дисциплина, последовательность, постоянство, обучение, труд. В общем, когда ты много раз что-то попробовал и не получилось, но ты всё равно продолжаешь пробовать и смотришь, где что-то было не так, в чём слабая сторона твоя, стараешься этому научиться, а потом снова пробуешь. А творчество — это другое. Творческая суть есть у всех. И тут неважно, что за профессия. Да, ты можешь быть художником, например, и быть очень творческим человеком. А можешь и не быть!

Она глядела так, словно сказала что-то очень важное. Её щёки горели, а серые глаза казались ярче. Прядь снова упала Тоне на лицо, но она не заметила.

Это было самое важное, что рано или поздно случается в любом разговоре, а если не случается, то разговор быстро затухает. Да и всё затухает. Джеймс всегда выжидал этого момента, высматривал его, нащупывал. Живое. Но как быстро он нашёл её ниточку! Ему нравилась неожиданная включённость Тони. Не всегда так получалось. Иногда срабатывало, но не быстро, а иногда получалось, но эмоциональная отдача была несильная. Люди разные. Тут повезло. Точно в цель.

Джеймс любил чужие эмоции. Он чувствовал, как сам начинает заражаться её воодушевлённостью. Как будто ему вливали в вену чистый адреналин. Медленно, постепенно. Интересно, сколько ей лет? Тридцать? Она точно чуть старше его, но такая впечатлительная, как будто только после университета. Непопулярный блогер. Принципы. Какая наивность! Или тридцать два? Точно не больше тридцати трёх. А семья у неё есть? Кристина ему объяснила, что у русских женщин в этом возрасте обычно уже есть муж и ребёнок, а то и несколько детей. У Кристины вот ещё не было, и, когда она говорила об этом, Джеймс читал на её лице деланое равнодушие. «Просто я не ovulyashka», — сказала Кристина. Так он узнал новое слово, а заодно понял всё про Кристину. Тоня тоже не напоминала ovulyashka.

— Как это — быть художником, но не быть творческим человеком? — Джеймс подпустил в голос скепсиса. — Всё-таки непопулярность твоего блога заставляет меня внимательнее тебя слушать.

— Ну перестань. — Она улыбнулась и, похоже, сама не заметила, что обращается к нему так, будто они давно знакомы. — Вот есть художники, которые сидят на улице и рисуют за деньги уродские одинаковые портреты для туристов. И можно из любого города привезти себе такой дурацкий портрет, и совершенно будет неочевидно, из какого он города, потому что все они одинаковые, а знаешь почему?

Он только отрицательно помотал головой.

— Да потому что ничего творческого в этом нет! Есть только голая техника. И всё. А если в этом нет творчества и вдохновения, то это всегда будет пустышкой. И всё равно, что ты художник. Ничего творческого в твоей деятельности нет — одно ремесло. Никакого вдохновения. Или вот совсем другая история. Можно вообще не быть человеком творческим. Учёным быть или там учителем… Да даже нет! Вот возьмём обычного дворника. Можно быть дворником и быть куда более творческим человеком, чем такие художники-ремесленники. Убирая двор, можно видеть в этом что-то большее. Цвет осенних листьев или форму какой-нибудь выбоины на дороге, которая похожа на кратер вулкана. Да, у нас вот такие бывают выбоины… Или наслаждаться тем, как один и тот же двор выглядит иначе каждый день. Или вдруг увидеть, как парень вышел из машины и протянул девушке цветы, а она посмотрела на цветы в его руке и не взяла их. И целая жизненная драма за этим! И вот этот человек, может, он обычный дворник, но если он всё это видит и чувствует, то он — творческий человек намного больше, чем кто-либо. И в любом деле, любой профессии может так быть. Можно быть бухгалтером и быть творческим человеком.

— Творческим бухгалтером! Так можно без работы остаться, — вставил Джеймс.

— Нет, ну почему же? Вообще, если хочешь знать, я считаю, что творческий бухгалтер — это практически сверхчеловек!

— Сверхчеловек! Очень интересно.

— Сам посмотри. — Она даже не заметила его иронии. — Это человек, у которого хорошо развиты и логическое мышление, потому что без этого бухгалтером быть невозможно, и одновременно интуитивный подход. Они в нём сочетаются. Это же что-то поразительное, правда? Это мне вот интереснее всего, но пока мало кто меня понимает.

Она замолчала, глядя на него как на близкого друга. Впору было ликовать — без малейшего усилия с его стороны.

— Одна моя знакомая всегда говорила: если в чём-то, что ты делаешь, есть ценность, люди придут.

— Вот и я так думаю! — подхватила она. — Но, знаешь, какое же это странное занятие. Ты делаешь что-то и толком до конца не знаешь, нужно ли это кому-то ещё кроме тебя. Не особенно это мотивирует. Как игра в одни ворота. Бьёшь по мячу, а он улетает в вечность, в чёрную дыру, безвозвратно. Почти никакой обратной связи. А ты всё продолжаешь и продолжаешь.

— Честно говоря, мне бы вот не помешал творческий бухгалтер, так что, если кто на тебя подпишется, дай знать!

Официантка принесла чай. Пока выставляла на столик чайник и кружки, повисла небольшая пауза, и они только улыбались друг другу. Его не отпускало чувство, будто они сто лет дружат, учились вместе в школе, знакомы с детства, но давно не виделись.

— Я совсем разболталась — сло́ва тебе не даю сказать, — заговорила Тоня смущённо, когда официантка наконец ушла. — А чем ты занимаешься?

— Делаю ставки на спорт.

— Ставки на спорт? Это как?

— Что-то вроде инвестирования в спорт, если по-простому.

— Ты увлекаешься спортом? А каким? Выглядишь очень подтянуто. — Он перехватил её взгляд на своём бицепсе.

Девчонки всегда обращали внимание. Джеймс заметил это давно и специально носил слегка обтягивающие футболки. Садился, опираясь на локоть, чуть напрягал мышцы, чтобы было лучше видно. Если получалось, то левым боком, более выигрышным. Справа около уха, чуть залезая на щёку, остался детский шрам, почти невидный уже, но его он напрягал, так что левая сторона смотрелась лучше.

— Это просто спортзал, работа тут ни при чём, но спасибо, — улыбнулся.

— Классная фигура, — сказала она.

«Ещё бы», — подумал он.

Ему не слишком повезло. Кого-то природа награждает широкими плечами и мощной фигурой. Джеймс с детства отличался субтильностью: тонкие, почти женские запястья и щиколотки, длинные пальцы, узкие плечи, узкие икры… Бейсбол, которым он занимался в школе, помог чуть сгладить эти недостатки, но несильно. На первом году университета стало понятно, что с такими данными особенной популярности ему не видать. Не спасёт ни интеллект, ни юмор. Девчонкам нравились качки. Во всяком случае, тем, на которых он сам заглядывался. Вот что его заботило.

Джеймс знал, что всё, о чём он мечтал, заполучалось либо усилиями, либо дисциплиной, либо деньгами. Денег в то время у него не водилось, и он пошёл в качалку. Рядом с ним занимались те самые парни, которым повезло больше. Такие никогда не задумывались, как жилось тем, кому повезло меньше. Им было всё равно. Они уже выглядели мужественно. Сами по себе. Никаких тонких запястий и узкого подбородка. Джеймс смотрел на них и выжимал свои первые сто фунтов.

С тех пор он ходил в зал по четыре-пять раз в неделю. И так уже восемь лет. Даже его разъезды не нарушали распорядка тренировок. Давно уже фигура не доставляла ему беспокойства. Он добился своего и не нуждался в подтверждениях извне, но всё ещё каждый раз, услышав комплимент, невольно ощущал гордость и даже самодовольство. Однажды в Кейптауне в зал пришёл его знакомый. На год младше Джеймса, но из тех, кому без усилий достались нормальные плечи и повезло с икрами. Джеймс приседал с весом в двести пятьдесят фунтов. Знакомый следил за ним в перерывах между упражнениями, а потом произнёс: «Круто, чувак… А я такой вес не потяну». Он запомнил тот момент. Свой маленький личный триумф.

— Но эти ставки, которыми ты занимаешься, — это сложно? Тебе нравится? — голос Тони вырвал его из воспоминаний.

— Когда сезон, то работы много — все выходные заняты с вечера пятницы. Зато можно работать откуда угодно.

— Так тебе нравится? — настаивала она.

Джеймс задумался. Ему часто казалось, что неплохо бы заняться чем-то ещё. Его работа приносила деньги, но бетторы воспринимались обществом как маргиналы. Деньги есть, а статуса — нет. Пока это его не особо волновало. В путешествиях его окружали примерно такие же мало связанные с традиционным укладом люди, они так же мотались по миру, кто-то что-то искал, но в большинстве они просто развлекались, радовались жизни. Их мало волновало, чем занимался Джеймс, если с ним можно было выпить в баре, рвануть по-быстрому в другой город, особо не думать, не планировать, собрать большую компанию и просто весело проводить время. Такие же перекати-поле. Только он не собирался всю жизнь болтаться среди них, а для остальных необходимо найти какое-то общественно приемлемое занятие. Причём не абы что. Какое-то увлекательное, чтобы само по себе привлекало к нему больше… людей. Он немного завидовал актёрам и известным музыкантам. Вот кто всегда в ореоле славы и признания. Сам немного играл на гитаре, и это всегда производило хорошее впечатление в компаниях. В последнее время всерьёз подумывал о том, чтобы заняться фотографией. Вдруг это могло бы стать для него делом жизни? Ездил бы по миру, снимал людей, города. Стал бы известным. Девушки тоже любят фотографироваться. Можно так и говорить, что он фотограф. Удобно. В конце концов, ставки — отличный источник денег, но особого смысла в такой работе нет. Не то чтобы Джеймс чувствовал нужду в большем смысле, его жизнь и без того насыщенна, но тянуло пробовать что-то ещё. Пока он ещё ни на чём не остановился и пробовал разное. План был со временем вложить в новое занятие деньги, заработанные на ставках, развить его и, таким образом, сделать апгрейд своего статуса. А ставки никуда не денутся.

— Это дело позволяет мне жить так, как я хочу, — ответил он Тоне, — но, наверное, я бы не хотел заниматься этим всю жизнь. Может, заработал бы побольше, занялся фотографией или основал бы хостел.

— Как я тебя понимаю! — согласилась Тоня. — Я бы тоже не хотела всю жизнь просидеть в офисе. Идеально бы заработать какой-то стартовый капитал и вложить его в своё дело. И хостел — это здорово. Я бы хотела открыть творческий центр или дискуссионный клуб.

Она говорила с таким жаром, и он снова мысленно поздравил себя: снова задел тайную струну, вскрыл что-то важное.

— Так это никогда не поздно, — кивнул он.

— Как сказать — время-то идёт.

А вот и удобный момент наконец выяснить её возраст.

— У тебя ещё полно времени.

— Ну, мне немало лет…

— Немало — это сколько? Давай угадаю.

— Попробуй.

Он внимательно посмотрел на неё. Сейчас, вблизи, ему было очевидно, что ей где-то за тридцать. Скорее всего, тридцать три. Улыбнулся ей.

— Двадцать шесть?

Это всегда срабатывало.

— Мне? — она рассмеялась. — Ровно на десять больше!

Пришла его очередь удивляться, но он не подал виду. Тоня сидела довольная, и это было хорошо. Надо было закрепить.

— Ты меня обманываешь, — он покачал головой, — максимум тридцать.

— Спасибо, но, наверное, ты мне льстишь, — сказала она, — а тебе сколько?

— Не льщу. Двадцать восемь, — Джеймс добавил себе год.

— Я бы тоже не сказала. Ты выглядишь так взросло, я думала, тебе за тридцать.

— Ну спасибо!

— Я не хотела тебя задеть, — Тоня смутилась, — мне казалось, только женщины волнуются из-за возраста, а для мужчин, наоборот, годы только добавляют в их копилку.

Они молчали и улыбались друг другу. И ему нравилось это молчание, нравилось ничего не говорить друг другу, словно в молчании было больше значения, чего-то невысказанного, копилось напряжение. Он ещё чуть потянул, она не выдержала первой:

— Очень приятно разговаривать с тобой, но мне уже пора.

— Я бы хотел ещё увидеться, если ты не против.

Обменялись контактами. Оказалось, что в «Инстаграме»[3] её нет. Тем лучше.

Когда принесли счёт, случилась небольшая заминка. Терминал не считал его карточку. Наличных у него не оказалось. Тоня махнула рукой и оплатила сама. Через дорогу, на входе в метро, располагался банкомат. Он собирался тут же снять рубли и вернуть ей.

Они шли к пешеходному переходу, когда Джеймс поднял глаза и испытал дежавю. Прямо на него двигался серебряный человек с птичьим клювом на лице. Он словно и не собирался сворачивать, как будто не видел Джеймса. Его настойчивость выглядела тревожно, даже угрожающе. Джеймс вздрогнул и посторонился. Это его он видел на днях с Аней. И вот опять этот человек, только Джеймс уже не с Аней, а с Тоней. Когда он снова встретит этого серебряного, они с Тоней будут любовниками, мелькнуло в голове. И его накрыло чувство, похожее на то, когда в пылу работы на экране монитора появлялась хорошая ставка, и он почему-то вдруг точно знал, что эта ставка выигрышная и надо спешить. Интернет не барахлил, компьютер не вис, никто не отвлекал его, и всё складывалось как нельзя лучше. Клик мышки. «Ставка сделана». И в следующее мгновенье он видел, что букмекеры пересчитывают коэффициенты. Но он уже успел.

— Можно я тебя сфотографирую на фоне заката? — спросил он Тоню, когда они подошли к метро.

— Я это не очень люблю… — смутилась она.

— Не забывай: я будущий фотограф.

Он достал камеру и сделал пару снимков, после попрощался с Тоней, и она нырнула в метро.

Он переключил режим, чтобы посмотреть, как вышел кадр. На одной из фотографий Тоня смущённая, выражение лица как будто чуть испуганное, но смотрит прямо в объектив. Всё же ей не дашь тридцать шесть. Хотя… что такое тридцать шесть? Сейчас ему казалось, это много — почти сорок. С другой стороны, что будет, когда ему самому стукнет тридцать шесть? Об этом думать не хотелось. Ему всё ещё двадцать семь, и ещё почти три года он может наслаждаться статусом двадцатилетнего. Young man. За чертой тридцати притаился другой мир, о котором у него имелись только смутные сведения: мир суровой реальности, взрослой жизни, разочарований, депрессий, кризиса среднего возраста. У него в запасе есть ещё время. Он не спешил туда, в тридцать.

Джеймс думал, стоит ли выложить фотографию в своём секретном аккаунте в «Инстаграме»[4]. Там оказывались самые удачные кадры его случайных и не очень случайных знакомых, но никто из моделей не знал о его существовании. И тут он неожиданно вспомнил, что так и не отдал Тоне деньги за кафе. Как же всё легко и естественно складывалось. Даже выдумывать ничего не приходилось. Достал телефон и быстро написал, что раз он полнейший раздолбай и совершенно забыл отдать ей деньги, то теперь, чтобы компенсировать этот промах, приглашает её в ближайшее время на ужин, если она не против. И тут же дописал: в понедельник. Она ответила быстро. Прислала смайлик, написала, что не против, но в ближайшие дни занята на работе, так что не раньше, чем через неделю. Ставка была сделана. Он успел.

Глава 3

В спортзале в этот час было немноголюдно. Тренажёры стояли свободные. От кондиционера веяло приятной прохладой, и в воздухе отсутствовал тот невыносимый запах, который появлялся по вечерам, когда в зал после работы стягивались люди. Джеймс терпеть не мог резкие запахи.

В наушниках звучал подкаст о Первой мировой войне — его любимый в последнее время. Хорошо поставленный голос диктора вещал о муках, которые претерпевали солдаты, задыхаясь от химического удушья. В то время как солдаты задыхались от ядовитого газа, утопая в окопной грязи, главной проблемой Джеймса был спёртый воздух тренажёрки.

Джеймс повесил на гриф вес в сто килограммов и встал в стойку, готовый к рывку. Девушка на беговой дорожке по соседству быстро взглянула на него, а потом снова уставилась перед собой. Джеймс успел отметить, что она стройная, но не перекачанная, как некоторые девчонки в спортзале. Почувствовал, как собрались, словно сосредоточились, его мышцы: выдох — приседание. На вдохе выпрямился. Движение вышло чётким: техника отработана за годы тренировок. Он двигался размеренно, соблюдая режим дыхания. Сознание его воспринимало каждую мышцу, её напряжение и расслабление.

В перерыве между подходами он отдыхал у штанги, поправляя фиксаторы на запястьях. Девушка спустилась с тренажёра и теперь занималась совсем рядом, прокачивала ягодицы — они у неё были округлые и упругие. Видно, давно над ними работает. Вот она сделала паузу и словно невзначай оказалась совсем рядом с ним. Девушка уставилась в телефон. Джеймс пил воду, когда вдруг почувствовал: что-то происходит. Словно воздух уплотнился, создавая поле напряжения, и каким-то образом он уже знал, что девушка не просто смотрит в телефон. Его перерыв закончился, но он всё медлил.

Философия его жизни отличалась простотой и совпадала с философией, которую он исповедовал в работе. Гарантий нет, надо просто делать ставки. Постоянно. Много ставок. Как рыбак, который изо дня в день забрасывает невод, и с ним улов приходит или нет. Конечно, нельзя действовать бездумно, как непрофессиональные игроки — те быстро исчерпывали себя, деньги и возможности. Нужно смотреть, куда ты забрасываешь невод. Он часто вспоминал библейскую проповедь — наследие его католического детства — о человеке, который сеял семена, но всходили только те, что падали на благодатную почву. Те же, которые падали на камни или в заросли бурьяна, погибали. Джеймс знал, что притча иносказательно повествовала о слове Божьем и как оно произрастает в людских сердцах: чёрствых, окаменевших, пресыщенных другими заботами или открытых слову. Но тогда, в детстве, единственное, что его занимало, — зачем этот человек сеял там, где камни и бурьян? Почему не искал благодатную почву? Он сам изучал почву, прежде чем сделать ставку, и только потом сеял. Никогда не складывал яйца в одну корзину. Some you win, some you lose.

С женщинами работало то же самое. Просто однажды Джеймс понял, что не надо ставить на одну. Он же не вбухивал все деньги в единственную ставку? Скорее, он удивился, что мысль не приходила ему ранее, а потом подумал, что, возможно, интуитивно всегда знал это. В старших классах Джеймс страшно и безнадёжно влюбился в Стефани, которая училась на год старше. Одна из самых популярных девочек в школе. Миниатюрная, волосы выгорели на солнце и блестят золотистыми нитями. За ней пытались ухаживать все, и даже квотербек их футбольной команды, но она выбрала парня из колледжа. Тот приезжал за ней на старом, потрёпанном «мустанге» и казался тогда Джеймсу крутым бунтарём, недостижимым идеалом. Конечно, на Джеймса Стефани не обращала никакого внимания. Он маялся этой влюблённостью всю старшую школу, но при этом как-то быстро сообразил, что если выбирает самую популярную девушку в школе, а сам при этом не является бунтарём на красном «мустанге», то ему грозит навсегда остаться девственником. Так что, хотя Стефани бессменно и занимала его мысли все школьные годы, параллельно он влюблялся во всех мало-мальски симпатичных девчонок, которые попадались ему на пути и чьим вниманием ему удавалось завладеть.

Может, выигрыш там оказывался невелик. Такие истории не приносили столько эмоций, сколько фантазии о Стефани, и не имело смысла вкладываться чересчур сильно, но кое-что поставить стоило. И когда что-то перепадало, получался приятный бонус. А когда ставок достаточно много, то вполне можно нормально прожить…

Он сделал ещё один подход. Девушка закончила упражнение. Облокотилась на тренажёр, снова в телефоне. Он вдруг почувствовал импульс.

— Извините, — Джеймс улыбнулся, — вы разрешите, я возьму эти веса?

Она посмотрела растерянно, явно не понимая.

— Вы говорите по-английски? — спросил он.

— Я говорю маленькое, — сказала она с тяжёлым русским акцентом.

— Никто не говорит по-английски! — сокрушённо ответил он, а потом показал на себя: — Я Джеймс. А ты?

Её звали Марина. Они попробовали пообщаться жестами, потом она пыталась говорить на ломаном английском, а он — связать вместе тот минимальный запас слов, которые знал на русском. Наконец, словно от невозможности разрешить это противоречие, рассмеялся, развёл руками, взял веса и навесил на штангу для нового подхода. Она вернулась на тренажёр.

После упражнения помахал ей рукой, сказал «приятно познакомиться» и двинулся дальше. Если она появится здесь опять, может, что-то получится. Она выучит английский, он — русский. Пригласит её в бар или ресторан. Наверняка она обрадуется. По её глазам Джеймс сразу понял, что обрадуется.

Девушки вообще были ему рады. Не все и не сразу. Но достаточно улыбаться, быть милым, вежливым, вести себя скромно. Немного хорошего мальчика вначале. Ничего страшного, когда потом окажется, что не такой уж он хороший мальчик. Никто не жаловался.

Девушки — как ставки. Удачные и не очень. Он привык. Мишель могла считаться крупной ставкой. Прожить вместе девять месяцев в его двадцать один год — немалое вложение. Кто бы мог подумать, как круто вскоре изменится его жизнь. Его тогда волновало устройство на работу в лабораторию. А на самом деле — смутное предчувствие чего-то большего. Ему мерещились разные страны — перед внутренним взором мелькали пейзажи каких-то гор, пустынь, песчаных побережий, тропических лагун, незнакомые европейские города с маленькими аккуратными домиками и узкими улочками, брусчаткой на дорогах, блестящие на солнце небоскрёбы и огромная площадь с башнями, на которых алела красная звезда — образы, которые он подолгу рассматривал в детстве на картинках, по телевизору и в Интернете.

Образы манили, и почему-то внутренним чутьём с непреодолимым упрямством он всегда знал, что так или иначе они будут частью его жизни. И девушки, много разных девушек: помладше, постарше, блондинки и брюнетки, с длинными лохматыми космами, как у хиппи, и с аккуратными каштановыми каре, высокие и миниатюрные, застенчивые и смелые. Он предвкушал их всех, знал, что они где-то там и ждут его, хотя, может, пока ещё не знают об этом, но он придёт, чтобы оставить неизгладимое впечатление. Пусть ненадолго, но привнесёт в их жизнь праздник и радость, а потом пойдёт дальше, потому что в этом мире очень много кому нужны праздник и радость.

Когда Джеймс сорвал первый большой выигрыш на ставках, всё вдруг сошлось. Пришло осознание, что его мечты воплотятся.

Фантазии стали реальностью. За несколько месяцев он удвоил свой доход. Окончательно отказался от идеи устроиться на работу в лабораторию. А потом уехал в своё первое путешествие в Мексику. Мишель смогла составить ему компанию лишь на неделю. Больше отпуск ей не дали. Нельзя сказать, чтобы он расстроился. Из Мексики Джеймс перебрался в Аргентину. Потом — в Чили, Перу. Снова — в Мексику. Вернулся в США, но во Флориде быстро устал от соотечественников. О своём возвращении в Канаду он написал Мишель, садясь на самолёт до Ванкувера. К тому моменту они не виделись полгода. Изредка переписывались ни о чём. Когда Джеймс уезжал, они ничего не обещали друг другу, но, оказавшись в Ванкувере, он немало удивился, когда на своё сообщение вдруг получил от Мишель ответ, что она не одна, принять его не может, всё изменилось. Джеймс вышел из здания аэропорта. Светило солнце, но ему показалось, что резко похолодало. Чуть позже наползли тучи и пошёл монотонный дождь.

В Ванкувере Джеймс пробыл до Нового года. После нескольких безуспешных попыток вернуть Мишель и затяжной осенней депрессии взял на третье января билеты в Таиланд. Он не знал, что в ближайшие шесть лет больше не вернётся на Североамериканский континент. Больше ни с кем и нигде он не задерживался дольше, чем на несколько месяцев. Игра не стоила свеч.

Джеймс заканчивал упражнения и делал растяжку, когда Марина вновь оказалась где-то рядом. Тоже тянулась после тренировки. Неожиданный азарт захлестнул его. Он знал, что ничего не теряет.

Она сидела на полу раскинув ноги и старалась вытянуться как можно ниже вперёд. Джеймс подошёл, предложил помочь и, не дожидаясь ответа, осторожно облокотился ей на спину, прогибая сильнее вперёд. Почувствовал выдающиеся косточки позвоночника и тут же волнение от внезапной близости с этой незнакомой женщиной. Она послушно тянулась, не сопротивлялась и пригибалась всё ближе к полу, и он ощутил внезапную власть, в её покорности маячило какое-то невысказанное обещание.

Отпустив её, заговорил на английском. Спрашивал, есть ли у неё свободное время, не хочет ли она пойти выпить кофе, не сейчас, а чуть позже, и если ходит в этот зал, то, возможно, живёт где-то недалеко, и он тоже живёт недалеко, и вообще не так давно в городе, и ему будет приятно пообщаться с ней. Он улыбался и знал, что она ничего не понимает, но продолжал говорить. Марина качала головой: выражение смущения сменялось желанием понять, потом — снова смущением, небольшим отчаянием, застенчивой улыбкой. «Я не понимаю… не понимаю… ничего не понимаю…» — твердила она. Он чувствовал, как сердце его гулко бьётся. Кровь пульсирует. Показал на часы. Время сейчас — четыре часа дня, потом — на шесть часов. «Кофе?.. Кофе?» — повторял и показывал то на неё, то на себя. Она поняла, улыбнулась, кивнула. Тогда он открыл на телефоне карту и показал на адрес ближайшей кофейни. Ещё раз произнёс магическую формулу: «Кофе?» Она закивала и что-то сказала по-русски. Теперь не понял он, но каким-то образом знал, что они договорились. Показал ей большой палец — универсальный символ — и направился в раздевалку. Он не знал, что будет дальше, но ему нравилась такая игра.

По пути домой Джеймс перехватил бургер и думал о том, что за последнее время сделал несколько неплохих ставок. Кристина, Аня, Тоня, ещё парочка поменьше. Теперь Марина. А потратил — всего ничего. Даже если все они окажутся проигрышными, то ничего не случится, он просто сделает новые. А если выиграет? Тоня стояла слегка особняком. Старше, странноватая, но что-то в ней было. Тёмная лошадка. Underdog.

И, конечно, Марина. Марина попадала в категорию случайных спонтанных ставок, о которых особо не задумываешься. Джеймс поставил на неё десять центов. Просто так. Потому что ему стало весело, было хорошее настроение. Ему совершенно не было дела до того, придёт Марина в кафе или нет. Как бы оно ни сложилось, его вечер пройдёт отлично. Какая-то большая удача ждала в ближайшее время. Конечно, он не думал такими словами. Это было бы глупо: большая удача не любит понтов и самодовольства. Просто от воодушевления и лёгкой экзальтации слегка кружилась голова. И это был знак. Хотя он не верил в знаки.

Она пришла. Потом он понял, почему она всё-таки решилась. Объясняясь знаками и на смеси ломаного английского и русского, Марина сказала, что в Питере на три дня и сегодня её последний вечер. Он моментально всё понял, но они ещё какое-то время посидели в кафе. Потом расплатился за них обоих, сказал, что тут душно и лучше пойти в его любимый бар, который напоминает ему бар в Кейптауне, куда он часто заходил по вечерам. Там играл джаз, а бармен уже знал его и только спрашивал, как в кино: «Как обычно?» Джеймс кивал, и ему казалось, что он там — дома.

Он говорил без умолку и не думал о том, что Марина ничего не понимает. Это не имело никакого значения. Держал её под руку, приобнимал за плечи, и она послушно шла за ним, ничего не спрашивая. Только смеялась и смотрела на него. В глазах её он видел восхищение и радость — этого было достаточно.

В баре они уселись за стойку. Телефон его разрывался. Вдруг все решили написать ему. Кристина сообщала, что ждёт его в «Юнионе», кидала фотографии коктейлей и селфи. Аня прислала ссылку на выставку кошек и спрашивала, не хочет ли он завтра сходить туда. Шон вдруг активизировался, писал, что познакомился с девчонкой, вроде прикольной, и спрашивал, как не дать ей соскочить, потому что пока она мнётся. Пришло СМС от девушки, с которой он познакомился в баре в день приезда, — Джеймс не помнил, как её зовут, тогда, пьяный, называл её «доброй волшебницей первого дня» и сказал, что так её и запишет. Даже лендлорд написал, что в одиннадцать утра придут рабочие что-то чинить и чтобы он был на месте. Где-то в гуще этого информационного потока упало сообщение от Тони: она свободна со вторника и будет рада увидеться.

Джеймс не знал, что произошло, что он такого сделал, но знал, что попал в водоворот и этот водоворот закрутил его. Ему всё нравилось. Один из тех моментов, когда он чувствовал, что живёт на полную и ничто не препятствует потоку жизни. Вот она, в чистом виде, без примесей, и он на вершине мира, что бы кто ни говорил и ни думал. А как ещё описать вершину мира? Разве это дома, машины, солидная должность, четверо детей и счёт в банке? Счёт в банке у него был, и не один, а всё остальное казалось чушью, декорацией, мишурой. Настоящая жизнь не измерялась ни деньгами, ни достижениями, ни машинами, ни домами, ни семьями, ничем таким, что красиво смотрелось на отретушированных фотографиях. И дело даже не в том, что он шёл с девчонкой, которая знать его не знала ещё сегодня утром, а сейчас смотрела на него влюблённо-восторженными глазами.

Происходящее отражало его самого, свидетельствовало: он на пике, а пик — внутри него. Он ничего не решал, следуя за событиями, но в то же время он решал всё, а события подстраивались. Он нёсся по волнам, как сёрфер. Джеймс не умел сёрфить. Единственный раз, когда он попробовал на пляже в Мексике, оказался неудачным: он наглотался песка, поранился о камни, — но сейчас у него выходило идеально. Так остро в этот момент ощущалось им состояние баланса и мощи, что, без сомнений, встань он сейчас на реальную доску на реальной волне — всё получится. Он представил, как встречается с волной, борется, но вдруг он находит баланс и становится с ней одним целым. Волна несёт его вперёд, а он ловит движение, ловит полёт, ловит жизнь.

Они поехали к нему после бара. Джеймс знал, что не надо ничего объяснять, а Марина не задавала вопросов. От её застенчивости не осталось и следа, он смеялся, глядя в её экстатическое лицо и прикрытые глаза, а она вздрагивала всем телом и просила: «Ещё… ещё…» Это «ещё» он запомнил очень хорошо.

Утром её уже не было. На столе лежала записка на русском. В конце стояла приписка: You are a better и сердце. Он рассмеялся: её ломаный английский каким-то образом выдал квинтэссенцию того, чем он был, потому что он был и better и best (что, скорее всего, имелось в виду, судя по размерам нарисованного сердца), и он был bettor, игрок, но только об этом она ничего не знала. К тому же удачливый bettor, который этой ночью сорвал выигрыш, поставив на кон мелочь, что у него валялась по карманам.

На телефоне со вчерашнего дня осталась тонна неотвеченных сообщений. Кристина писала ему в какой-то момент, что больше не может его ждать и едет к нему, потом — ничего. Он ответил, что плохо себя чувствовал и рано уснул, сейчас ему лучше, но в ближайшие дни у него будет много работы и он обязательно напишет, как только раскидается с делами. Потом увидел, что полночи писал сообщения Шону, инструктируя его про девчонку. Он и сам не помнил, что писал под влиянием момента, и сейчас с интересом перечитывал собственные советы. В конце вечера Шон прислал ему эмодзи «палец вверх» — удача. Он кинул в ответ эмодзи в чёрных очках. Ане написал, что пока не знает, получится ли у него на выставку, — скажет чуть позже. Тоне ответил: «Тогда во вторник?» И почти сразу от неё пришло: «Давай!», словно она ждала у телефона, и ему это понравилось. Потом стащил с кровати измятые простыни и бросил в стиральную машину. И в этот момент мысль, что в фоновом режиме маячила в его голове последние дни, вдруг обрела ясность и структуру. Он застыл с чувством необыкновенного спокойствия. Снова достал телефон и написал в чат Сэму: «Ладно, давай попробуем с Эстебаном».

Глава 4

Русский музей его разочаровал.

Они стояли с Тоней перед картиной, где была изображена огромная, нечеловеческого размера, женщина. Фигура её выглядела страшно и больше напоминала чудовище, из головы которого во все стороны расходились лучи света. Тоня объясняла ему про мощь и торжество простой советской женщины. Кондукторши.

— Понимаешь, она — как олицетворение всех женщин, их силы. Такая матушка Россия, как у вас бы сказали.

Джеймс думал, что меньше всего ему хотелось бы встретиться с такой кондукторшей. Как вообще факт, что в России живут одни из самых красивых женщин в мире, сочетался с возвеличиванием этого необъятного монстра? По соседству висело ещё несколько картин с похожими женскими фигурами: большеногими, большерукими. Ради таких он бы точно не поехал в Россию. На счастье, в современной России могло найтись много других. Прошлым поколениям мужчин не очень повезло. Может, потому многие из них были невзрачные и затюканные. С подобной женщиной допускалось быть только таким. Она подавляла, втаптывала любого в землю, кроме разве что такого же чудовища, ей под стать.

Накануне, когда Тоня позвала его сюда, он решил подготовиться и посмотрел документальный фильм о русской истории. Теперь ему хотелось своими глазами увидеть приметы разных времён, артефакты, погрузиться в прошлое страны.

Неожиданно в музее оказались только картины.

Джеймс бродил среди полотен художников конца девятнадцатого и начала двадцатого века со скучающим видом. Люди, пейзажи, лица, цвета. Он никогда не понимал живопись.

Пикассо, например. В голове всплывали виды каких-то угловатых, резких форм, непонятно что изображавших. Бред. Почему это вообще считали искусством? Другое дело да Винчи или Микеланджело. Впрочем, мистерия Джоконды ускользала от него: какая-то невзрачная, некрасивая женщина, и на неё столетиями глазеют все кому не лень, изображая восторг. Он испытывал ноль восхищения.

Ему было скучно.

— Смотри, какой странный человек, — прошептал он Тоне на ухо и показал на мужчину лет семидесяти, одетого в серый костюм. Руки тот сложил за спиной, а в них держал газету.

— Почему странный? — шёпотом спросила она.

— Может, он следит за нами. Ходит по пятам, но не смотрит в нашу сторону.

Мужчина остановился у «Кондукторши» и замер, внимательно вглядываясь в неё. На Тоню с Джеймсом он не обратил никакого внимания.

— А зачем ему за тобой следить? Ты что, шпион? — улыбнулась она.

Он многозначительно посмотрел на Тоню.

— Газета, Тоня. Кто сейчас их читает? И там наверняка что-то плохое про американцев. Вы же не любите Америку. Может, он сам шпион.

— Ты иногда замечаешь такие странные вещи, — она помолчала, — по-моему, больше всего он похож на экспонат. Из музея советской истории. И ни за кем он не следит — его время давно прошло.

Они вышли на улицу и направились в ирландский паб.

Заказали пива, и, когда выпили, под столом он положил руку ей на коленку.

— Ого! — сказала Тоня.

Они смотрели друг на друга. Долго. Она первая отвела взгляд.

— Сегодня в музее… — начал он.

— Мне тридцать шесть. Тебе — двадцать восемь. Это не работает, — перебила она.

— Я жил с девушкой на десять лет старше.

— Когда это было?

— В Канаде. Мне был двадцать один год.

— Ты молодец. Это заметно.

— Что именно? — Джеймс не спускал с неё глаз, но она уставилась на свой бокал.

— Что ты преуспевающий молодой человек: у тебя много денег, ты путешествуешь по миру, и у тебя в каждом порту по жене.

— Почему ты так говоришь? — Он не выдержал и рассмеялся.

— Что вижу, то и говорю. — Она наконец подняла глаза, глядя на него с вызовом.

Они посидели ещё какое-то время, и Тоня засобиралась. Он растерялся.

— Подожди, ты же не уедешь вот так просто прямо сейчас?

— Мне завтра на работу.

— Давай ещё посидим. Я думал, мы дойдём до бара.

— Я не успею — потом мосты разведут.

— Ты можешь остаться у меня: в квартире три комнаты. Правда, две из них закрыты, — он постарался улыбнуться настолько обезоруживающе, насколько умел. Смесь искренности, застенчивости и прямоты. Come on, Тоня.

— Извини, я уже заказала такси.

И она действительно встала, помахала рукой и ушла.

Джеймс не понял.

Он же держал в руках её ниточки. Он знал это. Видел. И ему это нравилось — держать в руках Тонины невидимые ниточки. Он слегка тянул за них, и она реагировала: смущалась, удивлялась, смеялась, хмурилась… И всё из-за него.

У всех были ниточки. Только не все знали об их существовании.

А Джеймс знал. С детства. Он только не помнил, открылась ли ему эта информация в какой-то конкретный момент или он всегда знал о них. Может, не всегда, но постоянно инстинктивно за них дёргал. И только став постарше, он объяснил себе их существование, а может, и не объяснял — просто вдруг стал пользоваться не по наитию, а осмысленно.

Дома в детстве он один обладал таким знанием. В семье все были опутаны ниточками, концы которых болтались в разные стороны, цеплялись за всё подряд, путались, переплетались — подходи и дёргай. И он подходил и дёргал. Мать кричала на него, отец раздражался. И такое — при малейшем потягивании. Маленький Джеймс не понимал, как можно так взрываться от легчайшего натяжения. Это казалось очень смешным, и он только больше тянул за них. Каждый раз получал результат и удивлялся, что такие взрослые люди, которые ходили на работу, делали серьёзные лица, на самом деле совсем не владели собой. Как гигантские игрушки! С ними можно было творить что угодно — достаточно лишь потянуть за правильную ниточку.

— Джеймс Рихтер, закрой рот и слушай старших! — кричала на него мать, когда он в течение десяти минут сидел перед компьютером и каждые несколько секунд издавал протяжный свист.

Тот получался отчётливый и громкий. Джеймсу очень нравилось его звучание — оно пронзало воздух словно особым электрическим сверлом и походило на быстрое и резкое движение мелом по стеклянной доске в школе. Имитация казалась ему убедительной.

Хлои, не говоря ни слова, захлопнула дверь к себе в комнату. Со второго этажа в гостиную спустился отец и сказал: «Джеймс, прекрати!», а ещё чуть позже: «Мама просит тебя перестать свистеть! Я тоже начинаю уже от этого уставать», и он вернулся наверх, в спальню. Джеймс решил, что, поскольку все разошлись, прекращать необязательно. Он снова несколько раз повторил свист, оттачивая мастерство. Выходило всё лучше. Звук получался выше, тоньше, и ему удавалось выдавать его через совершенно равные промежутки, так что казалось, будто не человек издаёт этот звук, а какой-то механизм. Он был доволен собой.

А потом из кухни прибежала мать и сразу с порога отвесила ему затрещину: «Да замолчи ты наконец!» Ухо обожгло от удара её ладони, и он никак не мог понять, зачем так орать.

Сам он никогда не выходил из себя и не испытывал подобных всплесков раздражения и агрессии. Большую часть времени, когда другие бесились, он чувствовал себя абсолютно спокойно.

Конечно, физическая боль могла его вывести, но пришлось бы постараться. Полученная затрещина не вызвала в нём ни желания кричать, ни плакать. Ему было удивительно и немного смешно от перекошенного лица матери. Он сдержался, чтобы не пошутить.

Обычно люди сами подставлялись — давали свои ниточки ему в руки. Джеймс так никогда не делал. Его собственные ниточки нигде не болтались. Они были так хорошо запрятаны, что сам Джеймс порой сомневался, а есть ли они у него. Но они существовали. Он о них знал и радовался, что большинство людей слишком ненаблюдательны, близоруки и просто не в состоянии их разглядеть.

Но Тоня… Он держал её ниточки. Это было совсем несложно — она вся как нараспашку. Он видел, что нравится ей. Почему же она тогда ушла?

Впрочем, так даже интереснее, решил он.

Он написал ей на следующий день, позвал на балет. Мариинский театр как раз значился в его списке мест, которые надо посетить. Она ответила, что работы снова много и она не знает, когда сможет составить ему компанию.

Выходные он провёл с Кристиной. Точнее, с ней он провёл субботу, а в воскресенье ездил к Ане смотреть кошек. Он пожалел, что не взял телефон Марины. Сейчас бы смотаться к ней в Москву.

Тоня не давала о себе знать.

Он снова написал ей во вторник, пока ехал с Женей в Петергоф. С Женей он познакомился в «Тиндере». Ей только исполнилось двадцать два. Тоня всё ещё была очень занята на работе — Джеймс спросил, когда ей лучше написать. Она ответила, что свяжется с ним сама. Он решил, что она не стоит того внимания, что он ей уделял. Это была маленькая ставка. Не очень-то она ему и сдалась. Выгорит — хорошо, а нет — ну и ладно. Он сказал Жене, что та похожа на белокурого ангела, но немного порочного. Она покраснела и опустила глаза. Джеймс улыбался. Петергоф ему понравился. Он фотографировал позолоченные фонтаны и Женю.

Букмекерский сайт зажал его деньги. Выигрыш прошлого месяца. Только этого не хватало. Администратор писал, что вывести их можно, но не более определённой суммы в день. Он почувствовал недовольство. «Вы же понимаете, что это глупость. На ровном месте чините мне препятствия». Они понимали. Таковы правила. Джеймс даже не злился на этого парня-администратора. Как там его звали — Майк? Он подумал, что просто ещё одна головная боль. «Хорошо, — сказал он Майку, и голос его был совершенно спокойным, — сколько максимально можно вывести в день? Отлично. Я хочу оформить перевод на эту сумму. Пароль…» Он прикинул, если делать перевод каждый день, ему понадобится где-то недели три, чтобы вернуть себе все деньги. Assholes. Ну ладно.

Сэм написал, что Эстебан согласился и тоже вложится деньгами, но попросил процент от выигрыша. «Скажи ему, что нет. Мы ему даём фикс. На эту сумму можем играть, пока не заработаем, и вернём то, что он нам должен. Дальше — как сам решит», — написал Джеймс. «Я уже говорил. Он пытается торговаться», — Сэм прислал эмодзи со вскипающей головой. «Ах вот что. Пусть тогда катится к чёрту». Он уже понадеялся на этого клоуна. Зря.

Он переписывался с Сэмом, пока шёл по улице. Остановился, и тут же к нему подлетел подросток и что-то затараторил. Podozhdite… Minutochku… Chai… ljubite chai? Чай? Какой-то бред. Джеймс ничего не понял, кроме того, что от него чего-то хотят. Но при чём тут чай? Кому на фиг он сдался? Он вдруг почувствовал, как его бесит то, что происходит весь день. Он глянул на телефон и увидел пропущенный звонок от хозяина квартиры. Тот не смог ему дозвониться и написал, что будет через полчаса и пустит рабочих для замены крана в кухне. Дверь откроет своим ключом. Это разозлило Джеймса ещё больше. Какого чёрта! Нельзя отремонтировать кран, когда он съедет? Он замер посреди тротуара. Люди обтекали его и толкались.

Ему показалось вдруг, что он на шумном азиатском рынке. Один из тех дней, когда всё идёт не так. Он ненавидел этот день. Спешащих людей. Хозяина квартиры. Продавца чая. Придурка Эстебана. И букмекеров, которые мешали ему просто получать удовольствие от жизни. Шли бы они к чёрту. Сейчас бы в зал. Час тренировки — и всё наладится, но накануне он неудачно поднял штангу и потянул спину. Нужно было переждать пару дней, а то может стать хуже. Чёрт.

Надо успокоиться. Ром бы ему помог, но было ещё очень рано. Он позвонил Кристине, но она сбросила. С…чка. Случайно увидела в его телефоне фотографию Жени из Петергофа и теперь вела себя так, словно у неё на него были права. Фотографию она увидела не совсем случайно. Джеймс рассматривал её на мобильном и знал, что Кристина увидит. Он уже подустал от неё. С ней всё время было одно и то же, и она вдруг сделалась очень требовательной. Словно они слились с ней, стали единым целым, ещё не прочным, но уже каким-то союзом. Он на такое не подписывался. С ней было легко, но вне тусовок по барам говорить им оказалось совершенно не о чем. При свете дня всё становилось не таким и требовало чего-то иного.

Он дошёл до канала и сел на открытой веранде кафе. Туристическое место. Он такие не любил, но сейчас ему было всё равно.

Достал телефон, чтобы успокоиться, начал пересматривать фотографии, которые сделал за последнее время. Кадры улиц и исторических зданий перемежались портретами девушек. Куча ставок. Половина — ни о чём. Он долистал до фотографий Тони, которые сделал тогда у метро. Долго рассматривал, то приближая, то отдаляя кадр. Она ничего, конечно, но совсем обычная. Эти серые глаза… У него не было ещё девушек с такими прозрачно-серыми глазами.

Написал ей. Снова позвал увидеться. Вечером он свободен. Неужели её дела всё никак не закончатся? Если столько работать, то, может, ну её на фиг, такую работу?

Она прислала аудиосообщение:

— Слушай, Джеймс, давай начистоту, в этом нет смысла. Мне кажется, ты чего-то от меня хочешь, но всё бесполезно. Правда.

Зато она хотя бы отвечала. Нужно было не упустить момент.

— Тоня, я ничего особенного от тебя не хочу. Разве мы не можем дружить? Мне было интересно с тобой, когда ты рассказывала про художников и свой блог. Я почти никого не знаю здесь, а у нас столько общего. Мы могли бы иногда ходить в театры или музеи. Просто обсуждать что-то интересное, — тут же наговорил он в ответ.

И ещё одно следом:

— Ты как будто думаешь, что я не очень хороший человек. Но это не так. Если мы пообщаемся больше, сама увидишь.

И она вдруг согласилась. «Ладно, давай дружить». Они договорились на следующий вечер. Не такой уж ужасный день. Официантка принесла ему его любимую котлету по-киевски.

***

Из окна бара на последнем этаже гостиницы открывался вид на весь город: портовые краны, залив вдалеке и крыши домов. В закатном солнце сиял купол Исаакия.

Тонино оголённое плечо перехватывала бретелька. Она отвернулась к окну, и Джеймс, не таясь, разглядывал её. Она сидела подогнув под себя ногу. В чёрных легинсах Тоня казалась худой, но он уже заметил: она слегка полновата. Не так, чтобы его это оттолкнуло… По небу расплывался розовато-голубой закат и утекал за горизонт. Набежавшие тучки скрыли позднее солнце, и за окном сделалось пасмурно. В ресторане горел слабый желтоватый свет, и в его вечерних отблесках Тоня словно казалась моложе. Днём, при ярком солнце, глядя в её лицо, он видел морщинку, пересекавшую лоб, и много-много мелких морщинок вокруг глаз, когда она смеялась его шуткам. Сейчас кожа казалась ровной, и он не дал бы ей больше тридцати. Но в том, как она сидела и говорила, незримо чувствовался возраст. Он ловил интонации её голоса.

— Какое удивительное место! — сказал она. — Мне нравится смотреть на город сверху. У нас это такая редкость! Он же весь плоский, и дома невысокие. Разве что колоннада Исаакия. Да на окраинах многоэтажки, но это не то.

— Да, очень интересно, — вежливо согласился он.

Пока они шли к лифтам, он мельком отметил унылые интерьеры, словно из какой-то другой эпохи. Если в баре будет такая же атмосфера, то ничего не выйдет и придётся убираться оттуда.

— Так странно, здесь как будто Советский Союз или, скорее, начало девяностых, — отметила Тоня.

— А что это означает?

— Такой стиль… убогий. И безвкусно.

Джеймс ожидал большего. В сущности, и в виде за окном не было ничего интересного. Крыши, огромные портовые краны чуть в стороне, несколько узнаваемых зданий: Исаакий, телевизионная вышка, дым поднимается в небо где-то среди домов — видимо, там теплостанция…

Тоня отпила из принесённого бокала. Прядь волос упала ей на лицо. Ему захотелось перегнуться через стол и поправить её. Тоня улыбнулась и смахнула волосы в сторону.

— А как ты занялся ставками? Ты этому учился в университете?

— Нет, — рассмеялся он, — в университете я изучал социальную психологию.

— Вот это да!

— Ничего интересного, — он пожал плечами, воспоминания пронеслись в голове. Он почувствовал лёгкую скуку: воодушевление тех времён давно пропало, его нынешняя жизнь казалась ему куда более увлекательной, кандидатскую он не дописал. — Жизнь учёного не так привлекательна, как кажется.

— Почему?

— Ты много лет можешь исследовать тезис, а потом он просто не подтвердится. Или вдруг окажется: кто-то уже провёл все эксперименты, не нашёл никаких закономерностей и давно сдал в архив то, что тебе кажется прорывной идеей.

— А взять другой тезис и проверить его?

— Да, но ведь не всё сводится к возникновению гениальной идеи. Тебе, конечно, кажется, что она уникальна. Прорыв. А потом начинается бюрократия. Обсудить и утвердить тему, подготовить план исследования, договариваться, организовывать полевые эксперименты, собирать данные, анализировать. Кто-то тебя курирует, где-то случаются промедления. Это процесс. Требует времени, усилий, а ты — лаборант, работаешь под чьим-то руководством. Это долго, понимаешь. И всё время ты, в сущности, никто. А потом ещё проводишь эксперименты — и пустота. Годы можно потратить и ничего не добиться. А я хочу жить сейчас.

Она смотрела на него во все глаза. Как будто что-то её впечатлило. Это хорошо.

— А со ставками что? Мгновенная победа?

— Тут всё быстро. Я могу этим зарабатывать и жить так, как хочу. И никто надо мной не стоит.

— Всё же у меня не укладывается в голове, — она смотрела серьёзно. — Я училась в Герцена на переводчика и не сразу поняла, что мне это неинтересно, но у нас так легко не переведёшься на другую специальность. Я не жалею — зато у меня английский хороший, и для поиска работы это плюс. Но если бы я могла заниматься чем угодно… А ты мог заниматься чем угодно! Социальная психология — одна из самых интересных вещей, которые вообще можно изучать… А ты бросил!

— Но ты же тоже не работаешь переводчиком сейчас. Вот ты почему перестала?

— Да я не переставала, но к четвёртому курсу стала понимать, что переводчик всегда транслирует чужие слова и мысли. Никогда — свои. Как будто своих у него нет. Странное чувство, как будто тебя самого нет. А у тебя была какая-то специализация?

— Человеческая сексуальность.

Он посмотрел на неё в лоб, и она смутилась. Тем лучше. Несколько мгновений они молчали. Подошёл официант. Джеймс заказал ещё рома с колой. Тоня попросила повторить виски. Когда тот отошёл, она снова посмотрела на него.

— Даже не знала, что бывает такая специальность.

— Бывает. Она изучает… собственно сексуальность человека.

— Почему ты выбрал такую тему?

— А меня всегда интересовало всё, что связано с сексуальностью.

Они снова смотрели друг на друга, но в этот раз она не отвела глаза. В голове уже слегка шумел ром с колой, и он испытывал привычное, но никогда не надоедавшее волнение. Да и на Тоню, похоже, подействовал виски: она сидела расслабившись, одна рука утопала в волосах, в другой — бокал. Бретелька съехала с плеча. Сейчас она сидела далеко, через стол. Ему хотелось сесть рядом, может, невзначай прикасаться к ней рукой, посмотреть, как изменится выражение её глаз.

— А почему ты решил приехать в Россию? — перевела разговор Тоня.

— Хотел свалить из Штатов, путешествовать.

— У нас все хотят свалить в Штаты, — засмеялась она, — а ты — наоборот.

— Просто я не особенная снежинка.

— Что? — она не поняла. — Как это?

— Так говорят. Мы — поколение особенных снежинок. Каждая снежинка уникальна, нет двух одинаковых. И каждый человек уникален. Как снежинка.

— Никогда не слышала. Но что здесь такого? Ведь это правда: каждый человек уникален.

Джеймс посмотрел на неё внимательно. Не хватало ещё, чтобы она оказалась левачкой. Или радикальной феминисткой. Или лесбиянкой. Стрижка короткая, но в остальном вроде непохожа.

— Некоторые думают: раз они особенные, то всё, что они делают, — само по себе хорошо и уникально.

Тоня задумалась.

— А что плохого в том, что человек ценен сам по себе, какой есть?

— По этой логике, им должны восхищаться, какую бы ерунду он ни сделал. А чем восхищаться? Мало ли кто что сделал. Люди годами над чем-то работают, а тут приходит кто-то и сообщает, что вот оно — смотрите, как уникально то, что я сделал. Это же чушь. Пусть мама с папой тебе похлопают, а другие-то почему должны восхищаться твоей ерундой? — Он заметил, что начинает внимательно подбирать слова.

— Ты всё очень близко к сердцу принимаешь, — улыбнулась Тоня.

Джеймс подумал, что она просто не жила в стране, где каждый день вдалбливали, что все равны, относиться ко всем надо одинаково и оценивать — тоже. А по факту — ничего подобного. Есть умные и талантливые, но большинство — идиоты. Они говорят и делают чушь, а в ответ приходится изображать, будто они высказывают сверхценное мнение.

— Возможно, — неопределённо ответил он.

— А почему всё-таки Петербург? — настаивала Тоня.

Он задумался. Почему? Да потому же, что и любое другое место. Он здесь ещё не был. Да, он любил тепло. Ему хватило детства на севере США. Джеймс знал, что не обязан больше выживать в суровых и мрачных условиях. Может себе позволить жить там, где лето. И он переезжал с места на место между южными странами, побережьями… Но это было не всё. Пожив в глубинках и в туристических точках, он понял, что хотя тепла и новых впечатлений ему хватало, но постепенно они теряли ценность. В каждом новом курортном городке казалось, будто он уже видел и этот берег, и улицу с барами, и дорогу вдоль моря. Менялись декорации. Поначалу это сбивало с толку, казалось, что вот опять он поймал нечто, ранее не виденное, но первое впечатление проходило, и привычные ощущения возвращались. Тепло и природные красоты всё меньше трогали. Это раздражало. Стоило получить пропуск в классную жизнь и начать ею наслаждаться, как она ускользала. Чего-то снова не хватало. Он долго не знал, в чём причина.

Ему казалось, что он рассказывает Тоне то, что она вряд ли могла бы понять. Откуда ей было знать. Скорее, он как будто разговаривал сам с собой.

— Мне раньше тоже казалось очень важным много ездить по миру, изучать другие города, страны, но потом… — сказала она, когда он замолчал. — Знаешь, чем старше становишься, тем больше думаешь: а зачем оно, зачем эти поездки? Просто чтобы получать впечатления? А дальше что? На старой работе с выставками мы много ездили по другим городам и даже другим странам. Однажды я почувствовала, что уже разрываюсь от всех этих впечатлений, я набрала их целые груды, и они лежат у меня, как миллионы сувенирных статуэток и магнитиков, а что с ними делать? В отличие от магнитиков и статуэток, они словно просятся куда-то, словно с ними надо что-то сделать. Нельзя только набирать впечатления. Нужно их как-то осмыслить, что ли, вобрать в себя и что-то с ними сделать. Это как топливо, но куда заправлять это топливо? Я тогда стала многое менять в своей жизни и больше задумываться, чего на самом деле хочу. Именно я чего хочу, а не что принято хотеть.

Теперь уже словно Тоня разговаривала сама с собой.

— Интересная мысль, — сказал он вежливо. Пора было завязывать с болтовнёй.

Она кивнула, но как будто продолжала думать о своём, держала бокал с недопитым виски и машинально поигрывала им, отчего янтарная жидкость внутри сворачивалась в водовороты, то и дело менявшие направления.

— А здесь ты надолго? — спросила она вдруг.

— Месяца на два-три.

— А потом?

— Не знаю, — он смотрел на неё, — наверное, поеду в Южную Африку, или в Грецию, или в Хорватию.

— Понятно…

Тоня покачала головой. Её задумчивость была некстати. Официант подошёл и забрал пустые тарелки.

Джеймсу больше не хотелось сидеть в ресторане, и он прикидывал, что, может, пора вызвать такси и повезти её домой. Почему-то он был уверен, что она поедет, главное только — выбрать правильный момент. И он выжидал.

Когда вновь подошёл официант, он спросил Тоню:

— Ты будешь что-то ещё?

— Не знаю… нет, наверное…

— Здесь шумно, — сказал он, хотя ресторан уже наполовину опустел, негромко играла музыка.

— Да, — протянула она.

Он нагнулся через стол и поправил её съехавшую бретельку.

— Поехали ко мне? У меня есть редкий японский виски и не так шумно.

— Давай.

Она больше ничего не спросила, а он ничего не сказал. Расплатился. Выходя из ресторана, он взял её за руку.

В съёмной квартире были огромные подоконники. Открыв окно, Тоня уселась на один и выглянула на улицу, рассматривая дома вокруг, купол церкви, небо.

— А что это за лесенка там? — сказала она, показывая на купол.

— Не знаю. Лестница в небо?

Она рассмеялась.

Джеймс привычно сходил на кухню за бокалами, налил виски, включил музыку, зажёг свечку. Встал у Тони за спиной, подал ей бокал. Она попросила сигарету. Он протянул ей полупустую пачку, которую забыла Кристина.

— Думала, ты не куришь, — удивилась она.

— Не курю.

— Понятно, — неопределённо отозвалась она и закурила.

Потом снова смотрела за окно, в опускавшуюся темноту ночи. Он стоял очень близко, но не прикасался к ней. Ему так хотелось. Он чувствовал, что может в любую минуту, но… Сигарета потухла, и она не знала, куда её деть. Он осторожно взял её из рук и выбросил на улицу. Тоня покачала головой. Он стоял почти вплотную. Было темно. Он словно поймал её на подоконнике, загородив собой комнату. С другой стороны — шестой этаж и ночные крыши Петербурга. Купол церкви с приставленной лестницей темнел на фоне неба. Под окнами прошли, разговаривая, люди. Где-то в глубине квартиры что-то упало, а из колонки за его спиной донёсся тягучий, медленный голос. Она подалась вперёд, потянулась к нему. Он секунду наблюдал в темноте её закрытые глаза и разомкнутые в ожидании губы. Потом отставил бокал, притянул её к себе и поймал её в поцелуе.

Глава 5

Джеймс сам не понял, как у них всё так закрутилось.

В его жизни появилась Тоня. Она стала приезжать к нему после работы. Когда не могла, он ездил к ней. Они виделись почти каждый день. Выходные проводили вместе.

Она работала по будням, что оказалось удобно. Днём он был предоставлен самому себе. Занимался в зале, гулял по городу. Встречался с «друзьями». Так он говорил Тоне, когда она спрашивала, как прошёл его день. Она никогда не уточняла, что это за друзья, а он решил, что для простоты в эту категорию попадают абсолютно все, с кем он общается. Кристина, Аня, Марина, Женя тоже были его друзьями. А разве нет? Правда, с Кристиной он больше не общался. Переписывался с Аней, пару раз виделся с Женей.

А вечером появлялась Тоня. Рассказывала истории с работы, спорила о том, что прочитала в новостях, расспрашивала про его жизнь. Он смешил её и дёргал за ниточки. Она смеялась в ответ и называла его манипулятором, но, к его удивлению, совсем не обижалась.

Однажды он переспал с Женей.

И Тоня об этом ничего не узнала.

Сказал ей, что плохо себя чувствует, и в тот вечер она к нему не приехала.

Женю он потом отправил на такси домой. Она была излишне предсказуема и во всём с ним соглашалась.

С Тоней было веселее. Интереснее. Поэтому на следующий день он сказал, что опять чувствует себя хорошо, и она приехала. И ничего не поняла, и не заметила. Он испытал какое-то странное удовольствие оттого, что вчера на этой же кровати он трахнул Женю, а сейчас с ним снова была Тоня.

— Ты сегодня какой-то бешеный, — смеялась она.

— Потому что я тебя хочу.

Женю он решил оставить на потом.

Ему хотелось проводить время с Тоней. Он оживился. Словно кто-то бросил вызов. Почему она пропускает мимо ушей его шутки и смеётся, когда он дёргает за её ниточки. А если дёрнуть посильнее?

Лето вошло в зенит. Солнце лишь ненадолго заходило за горизонт в середине ночи, а потом снова начинался рассвет. Они засиживались в барах допоздна, а дождливые, пасмурные дни проводили у него за просмотром сериалов.

— Я столько фильмов и сериалов, по-моему, в жизни не смотрела. Могу обзоры писать.

— Может, тогда ты наконец станешь популярным блогером?

— Что?!

Она кидала в него подушкой. В такие моменты ему хотелось схватить её в охапку и больше не слушать её болтовню, а только ловить энергию, чувствовать её тело и что всё это принадлежит ему, находится в его власти. И никуда Тоня не денется. Он видел, что она влюбилась в него по уши. Может, и он тоже? Он силился понять. Вспоминал сначала Мишель. Потом Зеленоглазую ведьму. Сейчас всё было иначе. Не так. Но… ему нравилось это состояние. Нравилось лето. Нравился секс. Нравилась Тоня. Как бы оно ни называлось, это состояние, и независимо от того, что будет потом, сейчас он пребывал в постоянной лёгкой эйфории. Его всё устраивало.

Он сказал Сэму:

— Ты знаешь, наконец у меня девушка, которая мне действительно нравится.

— Печально, — отозвался тот.

Джеймс так не считал.

По ночам его кусали комары, залетавшие в открытые окна. Она заказала сетки на окна и, когда приехал установщик, обо всём договорилась с ним по телефону с работы. Джеймс только отдал ему деньги.

Они сходили на балет в Мариинский театр — он чуть не заснул в душном зале. Съездили на залив, где он пытался спровоцировать Тоню, обращая внимание на всех девушек, которые загорали рядом, — она только смеялась в ответ и делано возмущалась.

Тоня оказалась очень удобной. У них были схожие темпераменты. Она сочетала в себе черты интересной собеседницы, проявляла ненавязчиво внимание к его нуждам, замечала мелочи, к которым он относился щепетильно, но на которые обычно мало кто обращал внимание. «Рубашки бордового цвета и в мелкий цветочек тебе к лицу», — констатировала она мимоходом, и он думал о том, что она молодец, потому что он долго выбирал их, подыскивая именно тот цвет и узор. Или вдруг, присмотревшись, отмечала, что у него каждый раз новый ремешок на часах — их он тоже подбирал с особой тщательностью.

Внимание было приятно. Хотя в глубине души он воспринимал его как естественное. Скорее, Джеймса удивляло, что раньше другие оказывались менее наблюдательными и не понимали, не замечали. А с Тоней всё встало на свои места.

Она любила расспрашивать Джеймса о нём самом и его жизни с такой дотошностью, как будто работала журналисткой, которой поручили написать большую статью. Ей словно нужно было понять всё, совершенно всё про его жизнь, его взгляды, образ мышления, пристрастия, где он побывал, даже кого трахнул. Истории о других женщинах в его жизни не смущали её. Он рассказал ей парочку и замолчал, ожидая реакции. Она слушала с интересом, даже немного задумчиво. Это было непривычно. Обычно девушки раздражались и ревновали.

— Наверное, мне не стоит тебе это всё рассказывать, — тут же добавил он.

Тоня посмотрела с удивлением:

— Почему? Мне очень нравятся твои истории.

Однажды она спросила его, как давно он не был дома.

Перед глазами всплыли его комната и лицо дяди, который смотрел с осуждением. Гроб в гостиной. Не хотелось обсуждать это, портить такими воспоминаниями чудесное, беспечное лето.

— Весной ездил по семейным делам, совсем ненадолго. А до этого несколько лет не был.

За три года до смерти матери его занесло в Сиэтл проездом. Он ехал из Ванкувера в очередное путешествие по Южной Америке. Он не знал, зачем приехал в город детства. Казалось, словно так надо. Так поступали все, с кем он был знаком: время от времени наведывались домой проведать родственников, встретиться со школьными друзьями. Его отца не стало, когда он учился на первом курсе. Инфаркт. Мать он видеть не хотел. Ни с кем из школы он не общался и меньше всего интересовался тем, что с ними стало. Тогда он сказал себе, что едет повидаться с Хлои. Он соскучился по сестре.

Джеймс почувствовал, что зря приехал, как только такси из аэропорта завернуло на улицу детства. Слева он заметил красный пожарный гидрант. Его так и не отремонтировали — тот стоял, слегка накренённый вбок. В детстве он служил индикатором. Отец так им и говорил, когда они с сестрой гуляли на улице, чтобы дальше гидранта никто не заходил. Однажды Джеймс поспорил с Хлои и зашёл на пять метров дальше. В этот момент из-за поворота показалась машина отца. Что он здесь делал в такое время, ведь рабочий день ещё не закончился? Обычно он приезжал позднее. Возможно, у него были проблемы с бизнесом. Маленький Джеймс этого не знал. Отец работал риелтором, может, дела шли не очень. Они с матерью постоянно ругались.

Увидев их с сестрой, отец затормозил и вышел из машины: «Джеймс Рихтер, подойди сюда и объясни, что ты делал за пределами территории, на которой вам позволено играть». Джеймс мог бы сказать, что ничего он там не делал, они поспорили с Хлои, только и всего, но почему-то не отвечал. Стоял руки в карманы, чуть раскачиваясь из стороны в сторону. «Джеймс Рихтер, я тебя внимательно слушаю, и стой ровно!» — отец начинал горячиться. Джеймс выпрямился, но продолжил молчать. Ему вдруг стало смешно. Он знал, что сейчас будет. Отец начнёт злиться. Он был очень вспыльчивый и никогда не мог сдержаться. Джеймс сохранял спокойствие. Отец и правда начал гневаться. Сказал Джеймсу немедленно идти домой, что он наказан и всю неделю ему запрещено гулять на улице, пусть сидит в своей комнате и занимается уроками. Под конец он уже кричал. Хлои стояла тут же и слушала испуганно. Джеймс не проронил ни слова. Когда отец замолчал, он медленно пошёл в сторону дома. Проходя мимо Хлои, бросил на неё победоносный взгляд. Она смотрела на него во все глаза, а он вдруг почувствовал себя бунтарём, независимым и непокорённым, которого, конечно, сейчас поймали и остановили, но он не собирается сдаваться. Придёт время, и мир ещё узнает его.

Старый покосившийся гидрант вызвал воспоминание и тут же следом мысль о том, как же изменилась его, Джеймса, жизнь. Он больше ни от кого не зависел, жил, как ему нравилось, путешествовал и зарабатывал столько, сколько его отец мог накопить за пару лет. Да, конечно, отец купил дом, обеспечивал семью, давал денег бабушке и дяде, когда тот прогорел со своим мотельным бизнесом и попал в финансовую дыру. Он сам сделал такой выбор, никто его не принуждал. А Джеймс сделал другой выбор. Ему не нужны были дома в ипотеке, и без детей он мог прекрасно обойтись. Жениться он не собирался, во всяком случае, в обозримом будущем. И никакая женщина просто так не сидела бы у него на шее — только по его правилам.

Он изменился. Был другим человеком. И всё же, глядя на двухэтажный дом, прячущийся за липовыми кронами, чувствовал, будто этих лет как не бывало. Снова знакомый порог, белая дверь с глазком и резной ручкой, прикрытая сеткой от комаров. Ему казалось, будто он опять превратился в маленького мальчика, подростка, который вернулся из школы. Сейчас он зайдёт в эту дверь — и начнётся. Как всегда. Гнетущее чувство. Он пытался стряхнуть его, но не получалось. Он невольно застыл на пороге, делая вид, что изучает что-то в телефоне.

Потом дверь открылась, и он увидел Хлои. «Ну что ты стоишь? Заходи уже. Я всё смотрю и не могу понять, что ты опять придумал». «Хлои, дорогая, что он опять придумал?» — раздался из глубины дома голос матери, и она появилась из сумрака гостиной, чуть прихрамывая, одетая в длинное платье с нелепой вязаной шалью, накинутой поверх. «Джеймс, что ты стоишь на входе? Мы тебя ждём с самого утра! Хлои даже отпросилась с работы». Мать остановилась в нескольких шагах, словно ждала от него чего-то. Чего? Что он пойдёт ей навстречу, поздоровается, обнимет? Он не пошёл навстречу и не стал её обнимать. Ему показалось, что он улавливает алкогольные флюиды. Может, из-за этого она не подошла? «Здравствуйте, — сказал он нарочито официально, обращаясь к ним обеим. — Я так понимаю, мне предстоит разместиться в моей комнате?» «Ой, нет, дорогой, — ответила она, игнорируя его отстранённость, — там сейчас живёт Хлои, а ты можешь остановиться в её старой спальне. Я как раз хочу сделать из неё комнату для гостей, но пока там немного… не убрано. Надеюсь, тебе не помешает! Часть вещей можно перенести ко мне или к Хлои…» «Только не ко мне, мама, — вступила сестра. — Сейчас как раз хорошая возможность выкинуть что-то из ненужного». «Но, дорогая, там всё нужное!» Он не стал дослушивать их разговор, а направился вверх по лестнице.

Его худшие предположения подтвердились. Комната, которую когда-то занимала Хлои, была почти доверху забита барахлом. Чемоданы сложили один на другой. Тут же стояли несколько напольных ламп, стулья, заваленные одеждой, какие-то мелкие предметы, непонятно как здесь оказавшиеся и неизвестно зачем нужные, вроде пустой птичьей клетки, стопки книг, сложенных прямо на полу, старого компьютера его отца ещё с большим пузатым монитором — он занимал почти весь стол. Мать собирала мусор отовсюду. Пока был жив отец, он сдерживал эту её склонность. После его смерти дела покатились под откос, будто какая-то пружина лопнула у матери в мозгу. Она стала тащить в дом то, что покупала на гаражных распродажах по всему кварталу, не выбрасывала старые вещи, которые больше не работали, вроде отцовского компьютера, распихивала их по дому. В её комнату он бы не решился и зайти, но даже бывшая спальня Хлои превратилась в подобие кладовой. Притом он не сомневался, что к его приезду сестра убедила мать немного расчистить пространство и проветрить: кровать застилало чистое бельё, и она походила на величественный белый корабль в этом море пёстрой рухляди. Его охватила злость. Он всё ещё считал это место своим домом, хотя это не был его дом. Он давно вырвался из него, улетел, как из прогнившего гнезда, где осталась сошедшая с ума мамаша-птица, и не имел ни малейшего желания снова погружаться в его давно забытую гнилую атмосферу…

— Да, точно, года три назад я заезжал домой, перед тем как уехать путешествовать по Южной Америке, — сказал он Тоне.

— Скучаешь?

— Нет.

— Совсем не скучаешь? — удивилась она.

Он помедлил. Люди странно реагировали, когда он не высказывал ни малейшей ностальгии по дому и семье. Как будто с ним что-то не так. Почему-то ни у кого не возникало мысли, что, возможно, что-то не так было с его домом и семьёй, но он не собирался никому ничего объяснять. Даже Тоне.

— Скучаю по сестре.

— Ты её с тех пор не видел?

— Весной мимоходом. Но мы созваниваемся, так что она успевает меня достать.

— И ты не думаешь вернуться в Штаты? — не унималась Тоня.

— Хочешь, чтобы я уехал? — усмехнулся он.

Тоня испугалась.

— Нет, просто я…

— Мне здесь нравится. А потом я хочу поехать в Южную Африку. И, может, ещё раз в Японию. Ты была в Японии?

— Нет.

— А в Южной Африке?

— Тоже нет.

— А хочешь?

— Хочу.

Он обнял её и посмотрел в глаза, чуть улыбаясь. Он знал, чего она ждёт, но ничего не сказал.

Сэм всё-таки нашёл семь человек, и это была хорошая новость. До начала сезона оставалось чуть больше месяца.

— Собери с них документы заранее, — сказал он Сэму.

— Уже, — тот кивнул — они снова общались по видеосвязи. — Надумал что про Мэтта и его предложение?

— Да, не вижу смысла связываться.

— Понятно. — Джеймс отметил, что Сэм надеялся на другой ответ.

— Как Эстебан?

— Согласился на все условия. Подогнал нам четырёх человек из семи.

— Хорошо.

— Его там кредиторы вроде трясут.

— Смерть и волшебное перерождение не помогли избавиться от долгов?

Сэм только руками развёл.

— Ладно, — продолжал Джеймс, — это не наши проблемы. Пусть людей нам ищет. Дальше посмотрим.

Когда они попрощались, Тоня, которая сидела на диване вне поля видимости экрана, кивнула в сторону монитора:

— Твой друг забавный. Что там у него свисает с потолка?

— Это сальчичон.

— Прям по Фрейду.

Он рассмеялся. Тоня тоже заметила. Она вообще многое подмечала. В этом они были похожи.

— А твой беттинг — это очень сложно, наверное? — продолжала она. — Надо же всё учитывать, да? Какая команда сильнее, что за игроки на поле, статистику выигрышей и проигрышей… Я даже не знаю. Столько всего держать в голове, чтобы хорошие ставки делать! Как у тебя получается?

— Это несложно, — ответил он уклончиво.

— Как, несложно?! Если бы так было, все бы преуспевали!

Джеймс задумался. Стоило ли объяснять? Он не собирался раскрывать свои стратегии. Они были настолько примитивны для любого более-менее соображающего человека, который не поленился бы посвятить их изучению немного времени, что расскажи он о них, многие давно бы разбогатели на этом. Тут Тоня не ошиблась. Хотя, к его удивлению, когда он однажды поделился с приятелем из Ванкувера, чтобы помочь ему, тот отнёсся к информации довольно равнодушно. «На этом можно хорошо подняться, — сказал ему Джеймс, — ты разберёшься, это легко». Тот покивал, соглашаясь, что нужно вернуться к этой теме. Но больше она не всплывала. Джеймс не настаивал. Только удивлялся. Когда ему самому представилась возможность, он ухватился за неё обеими руками. Впрочем, был риск, что если все начнут делать как он, то онлайн-тотализаторы придумают новые ограничения, и это сломает его систему.

Но Тоня — она явно не будет заниматься ставками или воровать его стратегии. Просто она любопытная. Ей всё интересно.

— Смотри, — начал он, — представь, что ты всегда покупаешь… твоё любимое авокадо в одном магазине около дома. Оно стоит… пусть сто рублей. Ты знаешь, что авокадо можно купить в разных магазинах по всему городу. И везде оно стоит примерно одинаково. Но однажды одна из сетей решает поднять на него цены. Ты приходишь к ним, а там оно стоит уже двести рублей. И в другой крупной сети — тоже, потому что они успели за рынком и быстро поменяли цены, чтобы не терять выигрыша. Но зато остались лавки помельче, где ещё не поняли, что цены на авокадо выросли. И тогда ты идёшь в такую лавку и скупаешь себе все авокадо по низкой цене. В итоге ты в выигрыше.

— Так просто?

— Примерно. Надо, конечно, успевать просчитывать разницу и выигрыш, но это уже вопрос не стратегии, а математики.

— Так, а что это за лавки, где можно купить задёшево?

— Всякие мелкие сайты.

— А почему они не меняют цену?

— Не успевают. Поэтому главное — действовать быстро.

— Получается, что статистика выигранных матчей, погода или скорость ветра — это всё неважно, — она как будто расстроилась.

— Конечно, хорошо бы знать игру и понимать правила, чтобы быстрей ловить тенденции и видеть, что может изменить ставку, но по большому счёту — без разницы… Просто не надо идти в огромные сети, где всё налажено и под контролем.

Тоня сидела на диване в луче солнца, который падал из окна. Она задумалась. Наблюдать за ней было интересно. Она сама любила быть наблюдателем, а ему нравилось наблюдать за наблюдателем. О чём она сейчас размышляла, чуть нахмурив брови?

— Получается, — наконец заговорила она, — тут вообще не вопрос смекалки, аналитических способностей или навыков прогнозирования. Надо просто отработать определённый алгоритм и быстро просчитывать, сколько ты можешь выиграть оттого, что кто-то не успел поменять коэффициенты?

— Так и есть.

Она посмотрела на него.

— Очень странно.

— Почему?

— Ну, это же не про ставки. Все те люди, которые играют на тотализаторе, они же не так делают?

— Не так. И проигрывают.

Она ещё помолчала, как будто подбирая слова.

— Это похоже на обман. Мошенничество…

— Почему? Я ничего не нарушаю, никого не обманываю. Я просто пользуюсь их слабостями. Gaps в системе.

— Ну вот в том-то и дело.

— Так в чём проблема? Это их gaps. Им лучше их отследить и закрыть, а если они этого не делают, то кто виноват? Я?

Тоня молчала.

— Я нашёл способ, и я быстрее. Вот и всё.

Вокруг говорили, что в этом году выдалось прохладное лето, но он запомнил лишь много солнца. Они выходили с Тоней на Невский, и оно уже поджидало их там. Дожди шли, но то ли не откладывались в памяти, то ли дождливую погоду они проводили по барам или просто не вылезая целый день из постели. Казалось, что каждый раз, когда они решали пойти погулять, город заботливо подкидывал им сухой асфальт и солнечные лучи.

Однажды утром у памятника голове какого-то человека они набрели на кришнаитов. Те танцевали в разноцветных одеждах, и они с Тоней остановились и смотрели на них. Было хорошо так стоять с ней вместе бездумно, беспечно утром нового летнего дня, который только начинался, но словно обещал быть бесконечным. Джеймсу вдруг захотелось, чтобы этот день был бесконечным, чтобы он никогда не кончался, они бы замерли так и он продлился бы в вечность. Наверное, она тоже что-то почувствовала, повернулась к нему и улыбнулась. Он нагнулся и поцеловал её под ни к кому не обращённые улыбки танцующих людей.

Чуть позже они сидели в парке у пруда, прихватив хлеба для уток. Они вдвоём, и больше не нужен был никто. Невдалеке расположились несколько женщин с детьми. Те шумели, играли во что-то своё, детское, выбивая Джеймса из охватившей его неги.

— Хорошо, что у тебя нет детей, — сказал он.

— Почему? — Тоня подняла на него вопросительный взгляд.

Что-то было в этом взгляде, чего он сразу толком не рассмотрел, а потому продолжал:

— Представляешь, мы бы сейчас сидели, а вокруг бы носился какой-то ребёнок, и, вместо того чтобы наслаждаться моментом, мы бы всё время думали, лишь бы он куда-то не убежал или не упал в пруд. По-моему, это ужасно. Ты же вроде говорила, что не хочешь детей?

— Не говорила.

— А что, хочешь?

— Вообще-то да.

— А тебе разве не поздно уже? — сказал он. Ему почему-то очень захотелось ей это сказать, хотя он знал, что такие вещи не говорят женщинам, и уж точно тем, кому за тридцать. Но он же не обязан делать то, что делают все. Краем глаза он наблюдал за её реакцией.

— Надеюсь, не поздно, — сказала Тоня спокойно.

Она отвернулась и смотрела на водную гладь.

— Просто я не вижу себя в роли отца, — продолжил он.

Она оглянулась на него с интересом.

— А мы разве собрались заводить детей?

— Ну, раз ты хочешь, по-моему, надо это обсудить. — Он оторвал белую горбушку и кинул в реку. — Видишь ли, я никого не готов воспитывать. Поэтому если ты хочешь детей, то понадобится ещё кто-то. Я могу быть значимым мужчиной в жизни этого ребёнка, но не родителем.

— Что это всё значит? Как это?

— Ребёнку нужны двое родителей, правильно? Я родительские функции выполнять не могу, так что это должен быть кто-то другой. Например, другая девушка. Скажем, ты родишь ребёнка, и вы будете воспитывать его вместе. Я могу появляться в его жизни, чтобы у него перед глазами был пример мужчины. Мы можем жить все вместе, просто я иногда буду уезжать в путешествия… — он запнулся и сделал вид, что его осенило: — Хотя, знаешь, лучше, если она родит ребёнка, чтобы ты не портила себе фигуру.

— Кто — она? Что за бред? Это шутка какая-то? — Наконец он видел её растерянной.

— Вторая девушка. Не бред. Просто я больше никак не вижу себя в семейной жизни, ещё и с детьми. Я честен с тобой, поэтому предлагаю такой расклад. Мне кажется, он подойдёт нам обоим.

Наступила пауза. Он снова кинул кусок хлеба в воду, и к нему, шурша крыльями, поспешили утки. Какое-то время они смотрели, как птицы суетятся вокруг расплывающихся по поверхности крошек.

— Ты со мной общаешься как с Сэмом, — наконец сказала Тоня. Хлеб закончился, и утки удивлённо озирались, но, помаячив рядом, постепенно начали расплываться по своим делам. — Как будто я — твоя подчинённая или кандидат в секретари, а ты — мой босс и объявляешь условия найма на работу.

— О, Тоня, нет же, всё не так! — Он притянул её к себе и поцеловал в висок. — Какая ты впечатлительная! Ты не мой секретарь, а моя девушка. Я так говорю потому, что не хотел бы потерять тебя из-за того, что тебе нужно что-то, чего я тебе дать не могу. Я ищу компромисс.

Несколько мгновений они целовались, и он успел уверовать, что это и вправду было бы прекрасным вариантом, решением проблем и сделало бы ненужным дальнейшие поиски. Он же уже нашёл. И всё организовалось бы лучшим образом. Идеальный компромисс. Pure bliss.

— Давай просто и дальше постараемся сделать так, чтобы не оказаться в этой странной ситуации, — сказала Тоня. — Есть хорошая альтернатива таким сложным схемам. Мы её уже используем. Такая резиновая штучка.

Он развёл руками.

— Как скажешь, Тоня. Я просто думал о тебе.

Обещание pure bliss улетучилось. А жаль, подумал Джеймс. Он откинулся на траву. Высоко в небе кружили чайки. Впервые он отчётливо почувствовал, что лето проходит.

Глава 6

В августе зарядили дожди, и сразу стало прохладно. Уже не посидеть было сутки напролёт с окном нараспашку. Джеймс закрыл его и только смотрел, как косой питерский дождь бьёт в стекло. Он не мог точно сказать, что произошло, но что-то изменилось. Как будто лето ушло, а он отвык от мира без лета. Затяжные дожди предвещали нечто, с чем он сталкиваться не хотел.

Накануне, повинуясь импульсу, он залез в Интернет посмотреть рейсы до Кейптауна. Билеты стоили в два раза дороже, чем он привык платить за переезды в последнее время. Он испытал невольное удовлетворение оттого, что цены не имели значения. Он мог отдать и вдвое больше, и это вообще никак не отразилось бы на его благополучии. Он не любил переплачивать за то, что можно купить в разы дешевле, но приятно было осознавать, что он мог себя ни в чём не ограничивать. На мониторе выскочило сообщение об акции на билеты в ЮАР в сентябре. Хороший знак. События складывались в его пользу. Недолго думая, Джеймс сделал бронь. У него было двенадцать часов, чтобы её оплатить.

Довольный, Джеймс откинулся на стуле и неожиданно подумал, что на самом деле не хочет никуда уезжать. Дождь за окном хлестал то в одну, то в другую сторону. Да, он засиделся в Петербурге, и обычно его в таких случаях уже тянуло в новое место, но сейчас ему было хорошо и тут. Спокойно. Непривычное чувство. Он усмехнулся. Спокойствие — явно не то, к чему он стремился. Успеет отдохнуть в старости. Сейчас больше влекли новые впечатления, люди, приключения. И в то же время что-то было в этом спокойствии. Как будто всю жизнь до этого он нёсся на полной скорости, зарабатывал деньги, переезжал из страны в страну, знакомился и расставался с девушками. Яркие солнечные картины его жизни, как открытки из туристических лавок, менялись одна за другой: ни одной унылой, ни одной скучной, только воплощение мечты об идеальной жизни. И в этой идеальной жизни ему всегда казалось, что там, за поворотом, скрывается что-то ещё — более интересное и увлекательное. Он удивился. Получается, его жизнь не представлялась ему идеальной? Мысль показалась странной, какой-то нелепой. Сейчас он не так уж и спешил заглянуть за следующий поворот. Неожиданно его всё устраивало в этом сумрачном, дождливом городе. А если посмотреть, что там дальше? Задержаться, увидеть, как лето сменяется осенью, а за осенью идёт зима, с её холодами, снегом, нехваткой света и депрессией.

Депрессия. Что-то давно позабытое. У него редко бывали депрессии.

Сегодня с утра дождь и вовсе стих, из-за туч выглянуло солнце, ослепительно подсветив крест на церкви. К обеду оно неожиданно распалилось, и вновь вернулось лето. О депрессиях Джеймс думать не хотел.

Тоня должна была подойти часам к восьми.

У него впереди ещё пара часов. Не давало покоя желание что-то сделать, куда-то пойти, с кем-то поговорить. Да, вечером он увидит Тоню, но за последние полтора месяца их общение вошло в привычную колею. Конечно, ему всё так же было легко, оттого что она есть. Они виделись постоянно, и он не мог не признаться себе, что особенно-то и не скучал по ней. Сначала скучал, хотел её всё время, а теперь — уже нет.

Он сам себе удивлялся. Ведь прошёл всего лишь месяц с их прогулки в Летнем саду. Тот бар, после которого они поехали к нему, а чувство такое, словно они встречались уже полгода. Полгода! Немыслимая величина, почти целая жизнь, эпоха. За это время порой он мог три раза сменить страну.

Конечно, Тоня нравилась ему, и всё в ней его привлекало. В основном. Если воспринимать каждого человека как набор определённых качеств, то по отдельно взятым параметрам она проигрывала разным девушкам, которых он встречал, но по их совокупности уверенно занимала первые позиции. На данный момент.

Джеймс так и сказал ей однажды, что по совокупности черт она лучшая. Ему казалось, что ничего более проникновенного он никогда не говорил женщине — практически признание в любви, но Тоня почему-то обиделась. Посмотрела на него и сказала: «Как пылесос, да? Вот у этой фирмы есть пять разных насадок и сменный блок, а вот у наших пылесосов — десять насадок, сменный блок и ещё система автономной очистки». Он не понял. Сравнение с пылесосом показалось ему дурацким, ещё и с таким серьёзным лицом. Он засмеялся. Она насупилась. Чем сильнее она хмурилась, тем смешнее ему становилось. Он начал целовать её: недовольство показалось ему милым. «Ну ты же меня любишь? Признайся, что ты меня любишь! Это ведь так?»

Она отворачивалась. В итоге не выдержала и тоже засмеялась. Эпизод был исчерпан, а он подумал, что ему никогда не попадались девушки, которые на полном серьёзе сравнивали бы себя с пылесосом, но говорить ей об этом он не стал.

Они обречены.

Это было и так ясно.

Она старше, хочет детей.

Джеймс вышел на улицу. Направился вдоль старинных домов. Антициклон принёс неожиданную жару. Солнце заливало улицу Некрасова, пекло, поджаривая асфальт, а заодно и стены домов, оказавшихся на свету. На некоторых окнах блестела фольга.

Он шёл по солнечной стороне один в чёрных очках. Голову ему пекло, и рука, торчащая из-под футболки, разгорячённо краснела. Он не намазал её кремом и теперь думал, что она наверняка обгорит, если он в скором времени не свернёт в какое-нибудь укрытие. Солнцезащитный крем. Ему и в голову не пришло пользоваться им в этом северном городе, но, оказалось, зря. Нужны были бар или кафешка, где он мог бы для начала поесть, обдумывая дальнейшие планы.

Зазвонил мобильный.

Он достал его и несколько секунд с удивлением смотрел на экран.

Эстебан.

В последнее время тот писал Джеймсу и даже попытался снова занять деньги. Джеймс перекидывал его на Сэма, ссылаясь на разницу во времени. Пусть с ним договаривается.

Но он нашёл-таки время позвонить.

В Джеймсе проснулось исследовательское любопытство. Он знал, что не даст тому ни цента. Пусть не рассчитывает. На что он ещё пойдёт?

Он решил ответить.

— Как поживаешь, Эстебан?

— Всё хорошо, замечательно, слава Богу! Бог так милостив ко мне — ты же знаешь, Джеймс, он спас меня, когда я почти умер, но не дал моей душе расстаться с телом раньше срока. Не время, не время, сказал он мне, ты не выполнил ещё то, что должен, на этой земле. И обратил всё вспять, смерть поправ своей силой.

— Очень интересно, Эстебан. — Джеймс не первый раз слышал, как Эстебан продолжает развивать идею того, что Бог пришёл и воскресил его, нисколько не смущаясь неправдоподобностью всей истории. Непробиваемый. Блаженный. Преисполненный.

— Джеймс, я рад, что мы работаем вместе. Ты хороший человек, я знаю, вижу это. Я всегда знал, что на тебя можно положиться. Настоящий друг. Надёжный. Богу угодно, чтобы два хороших человека не потеряли связь, держались друг друга.

— Аллилуйя, — вставил Джеймс.

— Да, да, аллилуйя, аминь! Да славится имя Господа! — подхватил Эстебан, полностью пропуская иронию. — Я рад, Джеймс, что ты мой друг и помог, поддержал меня в трудную минуту. Всё это зачтётся. Пусть удача сопутствует тебе! Пусть деньги рекой льются на тебя! Пусть накрывают тебя божественным водопадом и ангелы сопутствуют каждому твоему делу…

Джеймс даже восхитился, какую ахинею умудрялся без малейшего сомнения выдавать Эстебан. Он решил не противоречить ему и посмотреть, как глубоко тот закопается в собственном бреду. Эстебан же, похоже, только воодушевлялся и продолжал сыпать ангелами и немыслимыми совпадениями, открывшими ему суть… Когда он принялся пересказывать сон, в котором Джеймс явился ему то ли в роли пророка, то ли чуть ли не самого Христа, после чего он понял, что должен принять все условия Джеймса с благодарностью и смирением, Джеймс не выдержал:

— Я тебе могу как-то помочь, Эстебан?

— Это я хочу помочь тебе, Джеймс, за твоё доброе отношение. Я нашёл много достойных людей для нашего дела.

— Замечательно… — Джеймс понял, что сейчас будет.

— Я мог бы сам полностью координировать их, говорить, что им делать. Сэм — прекрасный человек и замечательный организатор, но он не мексиканец и не так хорошо знает людей тут. Они говорят, что не понимают его, начинают сомневаться. Я мог бы полностью взять их на себя.

— Ага…

— Но их немало, и они требуют постоянного внимания, с ними надо быть на связи, объяснять им всё…

— И…

— Я хотел бы, чтобы всё было хорошо, как надо. Тут придётся постараться. Время нужно. И найти новых достойных людей. У меня есть такие на примете, да. Слава Богу, Он ведёт меня нужной тропой после моего спасения.

— Тебе что-то нужно от меня?

— Я бы хотел тебе предложить, может, я будут работать на тебя, как Сэм, и ты мне будешь оплачивать эту поддержку. Я многое могу делать.

Джеймс так и знал.

— Я уже плачу тебе за новых людей.

— Это да, Джеймс, конечно, я очень рад, слава богу, но я мог бы делать больше и помогать тебе, всё взять на себя, чтобы у тебя и вовсе голова не болела.

— Этим занимается Сэм…

— Я действительно очень восхищаюсь Сэмом, но он по-испански плохо говорит. Тут нужен свой человек…

— Хорошо, я понял. Сколько?

— Ну, я думал, может, тысячи полторы в месяц.

— Полторы? — Джеймс быстро пересчитал в уме.

— Работы будет много…

— Мы можем договориться, если ты будешь приводить по пять человек в месяц и решать с ними все вопросы.

— Да, конечно, Джеймс! Я думаю, что это возможно. Я знаю много достойных людей, которые могут нам помочь!

— Что-то ещё?

— Нет, это всё, Джеймс, я сейчас приступлю к делам, но хотел бы спросить, ты не мог бы перевести мне небольшой аванс, долларов семьсот. Были сложные времена. Сейчас уже всё хорошо, я справляюсь с Божьей помощью, но…

— Я переведу тебе пятьсот, Эстебан, и ещё в конце месяца. Приводи людей и посмотрим.

Он повесил трубку и подумал, что Эстебан пытается влезть поперёк Сэма, но если он действительно будет приводить по пять человек… им бы это было на руку. Джеймс не боялся потерять на Эстебане пару тысяч. Дополнительные пять аккаунтов в месяц сулили гораздо больший выигрыш в итоге.

На углу на противоположной стороне улицы он увидел распахнутые двери паба. Дорога была пуста. Он перешёл её по диагонали и шагнул в обманчивую тень заведения. Обманчивую потому, что особой прохлады внутри не ощущалось. Стояла такая же духота, как и на улице, и только лёгкий, почти неощутимый сквозняк, залетавший в приоткрытые двери, нарушал её. Бармен поставил перед ним джин с тоником и удалился, протирая стойку и переставляя бокалы.

Сэму не понравится эта схема.

В последнее время он всё чаще спрашивал его про Мэтта: что Джеймс надумал. С некоторых пор Сэм склонялся к тому, что лучше им работать на Мэтта и поменьше связываться с Эстебаном.

А что думал сам Джеймс?

Мэтт предлагал неплохой вариант. Основные риски возьмёт на себя программа. Джеймсу надо только успевать то, что он и так успешно делал. Делать ставки на разных мелких сайтах с хорошим коэффициентом.

Он вдруг вспомнил, как однажды на отдыхе в Доминикане встретил старого англичанина. Они разговорились. Англичанин воодушевился, когда узнал, чем занимается Джеймс. Оказалось, он и сам беттор с многолетним стажем. Ставит на скачки, живёт на заработки от ставок. Никакой программы у него не было. Он показал пальцем на свою голову, а потом на голову Джеймса: «Вот наша программа, парень. И это лучшая программа, а все современные штучки и эти ребята, которые используют компьютерные алгоритмы, — это неспортивно. Это уже не игра, а так, схема, как те же валютные игрушки, форексы-шморексы, Уолл-стрит и прочая махина. От игры тут ничего нет. В чём игра, в чём оценка рисков, мощь интеллекта и расчёт, если за тебя всё компьютер делает? Нет, парень, ерунда это всё. А ты молодец, что до всего доходишь своим умом. Тоже, конечно, не то, что раньше, когда буквально по ветру, по ржанию лошадей определяли, что происходит, и пересчитывали риски: если Красавица так ржёт, значит, она на нервах и не сможет противостоять Рыжему, который спокоен всегда как слон и бежит как робот. Ты всё учитывал, понимаешь, малейшие детали, нюансы, и у тебя в голове была целая картина, потому что ты знал! А сейчас? Туфта это всё. Жалкое подобие. Только ради денег. Но мне всё равно. Ты же знаешь, парень, главное — железные нервы и холодная голова. Моя система работает, и я рад. А что там делают ребята со своей программой — это их дело. Я не хочу ни от каких программ зависеть. Я сам по себе и знаю, чего стою».

Джеймс внимательно слушал, кивал: «Но ведь нельзя однозначно утверждать, что с возрастом своя система не даст сбоя?» «Нельзя. Но для этого ты просчитываешь риски, делаешь сбережения, инвестируешь доход, в общем, как и на любой другой работе, крутишься. И тут то же самое. Думаю, ты сам уже понял, и объяснять не надо. Это работа, и её надо делать. Система нужна, дисциплина, тогда всё будет как надо. А если полагаться на программу, кое-как вести дела, то в каком угодно деле ничего не выйдет. Каким бы стабильным и надёжным оно ни казалось. Будь ты хоть булочником, хоть мусорщиком. Неважно это всё».

Джеймс знал, что старик прав. Много раз, глядя на своих друзей и знакомых, тянущих лямку на однообразных работах, он думал о том, что тот же самый человек с его золотой головой за месяц мог бы заработать столько, сколько за год — в своём офисе. Всего-то и нужно, что потратить немного времени, чтобы вникнуть в процесс, понять, как это работает, наладить дисциплину, и тогда любой дурак сможет. Хотя нет. Дурак не сможет, но любой мало-мальски толковый человек — да. Толковый — это минимальный необходимый критерий. Не нужно быть семи пядей во лбу.

Джеймс был таким. Он сам знал. Более того, он знал, что он был даже и семи пядей во лбу. Он бы не стал никому об этом говорить напрямик. Что-что, а то, что на такую правду люди реагировали странно и не очень благодушно, он давно уже понял и предпочитал вести себя с напускной скромностью.

И вот Мэтт предлагал вариант-лайт. Работать вместе, положиться на программу и больше ни о чём не думать — жить в своё удовольствие.

Только он вроде и так особо ни о чём не думал, жил в своё удовольствие и ни от кого не зависел. А тут, получается, возник бы кто-то над ним.

Надо было выбирать.

И тут же он подумал, что нужно что-то предпринять, как-то раскачать это благостное, но бессобытийное времяпрепровождение. Всё хорошо, но чего-то не хватало. И Тоня ему этого дать не могла. Он хотел чего-то другого: новой волны, свежей энергии. Ещё недавно Тоня была этой новой волной и энергией, но сейчас закрадывалось ощущение, что она исчерпала себя. Эта волна пришла и спала.

Он сидел, пил джин и смотрел на солнечную улицу из своей тени, как паук из паутины. Ответа не было.

***

Джеймс заказал себе «Оруэлла», а Тоня взяла «Хемингуэя». В меню ещё числились «Кастро», «Набоков» и «Буковски».

Небольшой бар на Жуковского был одним из хипстерских мест, которых хватало в городе. Большинство выглядело как один и тот же бар, многократно повторенный, с незначительными вариациями. Обычно в приглушённых коричневатых тонах, с желтоватым ламповым светом, винтажно-изящные, изысканные. Как будто их спроектировал один дизайнер.

Музыка в них обычно звучала чуть громче, чем хотелось бы. Можно попросить сделать потише, но тогда приходилось натыкаться на внимательный взгляд молчаливого бармена, неизменно бородатого, а иногда с подкрученными вверх усами, как у Сальвадора Дали. Он несколько мгновений смотрел молча, и, хотя взгляд его был невыразителен, сразу становилось понятно, что сам он тащится от звучащей музыки и именно такой громкости и потише делать не собирается.

— Видишь ту девушку? — спросил Джеймс у Тони.

Он стоял, облокотившись о стойку, чуть боком к Тоне и обозревал небольшое помещение. На креслах тихо общалось несколько пар. За большим столом у противоположной стены разместилась компания человек из семи. Когда они свалили на улицу покурить, одна девушка не пошла за всеми. Теперь она сидела на диване одна. Лицо без улыбки, чуть напряжённое. Она смотрела в пространство перед собой. Вообще он заметил её сразу, когда они вошли в бар. Ему бросилось в глаза, как её компания что-то бурно обсуждала, а она сидела невовлечённо среди своих друзей, как будто и не с ними. На ней было серебристое платье, светлые длинные волосы рассыпались по плечам. Кожа отливала белизной. Такая невозможно бледная, что даже макияж, казалось, не мог сделать её ярче, а сам проваливался, исчезал в этом призрачном свечении. Что-то жертвенное мерещилось в ней, оторванность от земли и всего происходящего. Он почувствовал смутное волнение и сделал глубокий вдох.

— Что насчёт неё? — Тоня изучала её несколько секунд.

— Правда, в ней есть что-то странное? Её друзья вышли на улицу, а она сидит одна.

— Может, она просто не курит?

— Она кажется такой задумчивой…

— По-моему, ей здесь не очень комфортно. Может, это вообще не её друзья.

— Ей не очень комфортно с ними… Может, ей будет лучше с нами?

— Подойди, спроси, — отшутилась Тоня.

— Думаешь?

— Нет, но если ты так заинтригован…

«Ох, Тоня», — подумал Джеймс.

— Думаешь, она согласится?

Краем глаза он увидел, что Тоня внимательно на него смотрит.

— Ты хочешь позвать её к нам?

— Мне просто её немного жалко.

Некоторое время Тоня разглядывала девушку и, казалось, о чём-то думала. Та пару раз бегло бросила на них взгляд и снова уставилась перед собой.

— По-моему, она тебя отошьёт, — наконец насмешливо сказала она.

— Вот и проверим, — он улыбнулся в ответ.

Вызов принят. Взял бокал со стойки и направился к Снежной королеве.

Девчонка действительно смотрела надменно, словно снисходя до всех, кто был в баре. Джеймса это не остановило. Она сидела, забившись в угол дивана, положив ногу на ногу, такая сжавшаяся и напряжённая, что он понял: вся эта надменность — ерунда, маска, которой она прикрывает растерянность и неуверенность.

— Привет, — сказал он ей. — Ты здесь с друзьями?

Она посмотрела не слишком приветливо. Интересно, видела ли она, что он стоит с Тоней, а если да, то, что подумала про Тоню.

— Что? — не поняла она.

— Ты здесь с друзьями?

«Наверное, по-английски не говорит», — подумал Джеймс. Он постарался произносить слова медленно.

— Да, — наконец ответила она.

— Мне показалось, ты немного скучаешь.

— Что?

— Ты немного скучаешь? Они ушли, ты тут одна.

— Они курят.

Джеймс улыбнулся. Лучший сорт девушек — неуверенные и застенчивые, которые изображают из себя с…к. Они колются быстрее всего, если правильно подойти. Правда, с ними надо осторожно, а то потом не отделаешься.

— Как тебя зовут?

Она опять помедлила, словно решала, стоит ли он того, чтобы называть ему своё имя, но, очевидно, решила, что стоит.

— Оля.

— А меня — Джеймс. Слушай, я вижу, что ты с друзьями, но мне просто показалось, что тебе с ними не очень весело, и я хотел тебя позвать присоединиться к нам. Я тут со знакомой, — он кивнул в сторону Тони, — она переводчица. Я не так давно в России, и мне нравится знакомиться с новыми людьми.

Он видел, что она колеблется. Поза её больше не была напряжённой, а с лица слетела маска надменности, и под ней проступала неуверенность, которую он изначально и предполагал.

— Я не знаю… — сказала она после паузы, и он понял, что дело в шляпе.

— Давай я познакомлю тебя с моей подругой, мы выпьем по коктейлю, а потом ты вернёшься к друзьям, если захочешь. Что думаешь? — Он постарался улыбнуться как можно более искренне, даже слегка наивно, чтобы сразу было понятно, что он простой и открытый парень, ему нравится общаться и вот он так, запросто, подходит к людям, к которым его потянуло, с открытым, так сказать, сердцем, но если они не хотят общаться, то он всё понимает, и уважает, и не будет их больше беспокоить.

Очень полезно было производить такое впечатление.

Этот раз оказался не исключением. Оля кивнула, а когда он встал, тоже поднялась и пошла за ним.

Иногда это было так легко, что ему становилось смешно.

В любом случае каждая мелкая выигрышная ставка добавляла немного в его копилку.

А может, и не мелкая. Кто знает.

Когда они подошли вдвоём и он представил Олю, Тоня незаметно покачала головой, демонстрируя, что она под впечатлением.

Оля молчала. По ней было видно, что она не совсем понимает, зачем пошла с ним и что ей теперь делать или говорить. Тоня начала ей что-то рассказывать по-русски. Главное — чтобы ничего лишнего не сказала.

В этот раз он заказал три «Хемингуэя».

Оля оказалась не местной. Из Волгограда. Работала администратором в гостинице и училась на курсах моделей, заодно подрабатывая фотосъёмками.

— По-моему, тебе не нужны курсы: они ничему новому не смогут тебя научить, — сказал он, смерив её взглядом с головы до ног, но она не поняла.

Тут включилась Тоня и принялась объяснять по-русски. Он подумал, что удачно вспомнил, что Тоня — переводчица. Сама того не зная, она отлично попадала в роль.

В бар прибывали новые люди, и стало уже не так тихо. Музыку сделали ещё громче, и говорить стало сложнее. Им принесли коктейли. Он видел, что Тоня пьянеет, глаза её блестят сильнее, мерцают поволокой. Знакомый взгляд. Даже в сумерках, по ночам он различал его, когда вдавливал её тело в простыни. Она стонала, и этот блеск…

Вернулись Олины друзья. Она отошла к ним и тут же стала о чём-то оживлённо болтать с подружкой, поглядывая иногда в их сторону.

Джеймс повернулся в Тоне. Она улыбалась немного рассеянно.

— Она тебе понравилась?

— Оля?

— Да.

— Она ничего. Милая.

— Ничего? — он усмехнулся. — Она работает моделью. Это круто. Она и похожа на модель. Очень симпатичная.

— Наверное… Только растерянная немного. Приехала покорять Петербург.

Тоня ревновала, и он видел это. Вечер шёл прекрасно, но можно было ещё лучше.

— Возьмём её с собой?

— Куда?

— Нам втроём может быть весело. Если она тебе нравится, конечно.

— А тебе? — спросила Тоня, глядя ему в глаза.

— Очень приятная девушка, и вы вроде нашли с ней общий язык.

Она колебалась. Интересно, что она думала. Он не собирался ничего объяснять.

— Ну, я не знаю… — сказала Тоня.

Это было другое «я не знаю», непохожее на то, что он раньше услышал от Оли. Тониного «я не знаю» было недостаточно. Тут надо действовать по-другому. Оля всё ещё сидела с друзьями, которые заняли весь стол. Их как будто прибавилось. Похоже, она пока не собиралась возвращаться.

— Хотя, если честно, мне тут уже надоело. Может, переместимся куда-нибудь ещё, — предложил он и увидел, что Тоня согласно встрепенулась.

Джеймс позвал бармена, расплатился за них всех. На пути к выходу Тоня потянулась ближе к нему:

— А мы не попрощаемся с Олей?

Открывая дверь, он пожал плечами.

— Я думаю, это необязательно.

И они вышли на улицу.

В баре на Литейном было не протолкнуться. На стойках танцевали длинноногие девушки в коротких рваных шортиках и клетчатых рубашках, расстёгнутых почти до пояса, так что виднелись разноцветные лифчики. У всех большая грудь — одно из условий устройства на эту работу. Кругом шумные компании девчонок и парней.

Они заказали ещё выпить, и он тут же начал расспрашивать Тоню про всех девушек, которые проходили мимо, и подтрунивал над ней: а эта ей нравится, а вон та, а что она думает о той брюнетке.

Тоня сначала отвечала, потом смеялась и отшучивалась. Он не прекращал, и она наконец начала злиться. Джеймс был в восторге.

— Ты очень сексуально злишься, — он откинулся на диван. — Я, кстати, давно хотел спросить. Ты впервые пришла ко мне и сразу занялась сексом. Ты со всеми так делаешь?

— Нет, — она всё ещё хмурилась, — но чего ломаться, если ты этого мужчину хочешь и он хочет тебя?

— То есть ты сразу знала, что хочешь меня?

— Не сразу, — она улыбнулась, — но, когда мы сидели в том ресторане и я смотрела на город сверху, я уже знала, что поеду к тебе.

— Сразу знала?

— Сразу.

— То есть ты считала, что я тебя хочу?

— Да ты особо не скрывал.

Несколько мгновений они не отводили глаз друг на друга, словно схлестнулись две рапиры. Он подумал, что это похоже на дуэль. Кто первый сдастся.

— А если бы я тебя тогда не позвал к себе?

Она посмотрела на него долго, а потом рассмеялась.

Туше.

— Смотри, это Оля, — вдруг сказала Тоня.

Он не обернулся. Он знал, что это Оля. Он сам её позвал, написав сообщение, что её очень не хватает и пусть она приезжает с друзьями или без, хотя бы ненадолго, минут на двадцать. Он будет её ждать. Он рассчитал верно: что они уже выпили с друзьями, что она будет вспоминать его с Тоней, что ей станет скучно в той компании — он видел, что не очень-то ей хотелось там сидеть. Возможно, Тоня была права: это вовсе не её друзья, а так, знакомые. Чего ей с ними?

Тоня помахала ей рукой.

Молодец Тоня.

Не дожидаясь, он потащил обеих на танцпол.

В этот раз дело пошло быстрее.

Заказал им выпить. Сам уселся у края танцпола.

Они танцевали. Звали его. Он сидел и смотрел. Оля высокая, худая, словно прозрачная в мигающем свете и лёгком дыму, который понемногу выпускали на танцпол. Тоня. Знакомая, привычная. Он узнавал её движения, жесты, повороты головы. Пьяная. Глаза её блестели каждый раз, когда всполохи прожектора выхватывали их из темноты. И Оля пьяная.

Иногда они присаживались к нему, и тогда он, сидя в центре, приобнимал то одну, то другую, что-то говорил им… Неважно. Он даже не уверен был, что они его слышат за шумом музыки, да и сам не вслушивался в то, что они отвечают. Как будто это не имело значения. Потом снова возвращались на танцпол. Он видел, как вокруг начал образовываться круг из случайных мужчин. Хотел уже поторопить их. Сказать, что он всё решил, что сейчас всё будет именно так, как он решил. Он знал, что обе они согласятся. Им придётся. Он их спрашивать не будет. Он сейчас главный, и он решал. Представлял себе, предвкушал… Уже достал телефон, чтобы вызвать такси.

А потом Тоня всё испортила.

Оля вдруг куда-то исчезла, и он увидел рядом с собой Тоню. Она смотрела на него и ничего не говорила, и глаза у неё были совсем тёмные, и смотрела она так пристально…

— Ты в порядке?

— Я устала и хочу домой.

— Хочешь уехать?

— Да.

— А Оля где?

Снова этот взгляд.

— Это так важно?

— Ты что, ревнуешь? — Он попытался улыбнуться, поглядывая в толпу.

— А должна?

— Тоня, перестань… Ты серьёзно?

— Я не знаю, что я должна перестать. Я устала. Оля уехала домой.

Якобы.

Так Тоня сказала. Что Оля встретила своего бывшего парня и они уехали.

— Хорошо, я вызову такси.

Он залез в телефон и украдкой проверил переписки. От Оли не было сообщений. Ладно, чёрт с ней, потом.

У его дома на детской площадке сидели какие-то азиатского вида люди в оранжевых жилетах. Джеймс с Тоней поднялись пешком на шестой этаж.

Тоня уселась на диван.

Они не разговаривали.

Он ушёл на кухню и долго не мог найти бутылку воды. Вся оказалась выпита. В итоге налил из-под крана. Тоня говорила, что воду из-под крана здесь можно пить только в крайнем случае, но сейчас, кажется, как раз был тот случай.

Когда он вернулся в комнату, Тоня сидела на том же месте, где он её оставил.

Он протянул ей стакан, но она не шелохнулась.

— Ты хотел с ней переспать?

— Что? Тоня…

— Ты весь вечер вокруг неё крутился. Мне было неприятно.

— Я думал, тебе весело…

— С чего мне должно быть весело? Что ты флиртовал с другой девушкой у меня на глазах?

— Я не флиртовал с другой девушкой у тебя на глазах. — Он поймал её напряжённый взгляд. — Мне казалось, тебе нравится… Это же игра.

— Какая ещё игра?

Он отставил воду, сел к ней и обнял.

— Тоня, успокойся.

Но, конечно, от этих слов она не успокоилась.

— Мне кажется, ты говоришь неправду. Я не знаю, что ты задумал, но ты… как будто специально так делал. Да! Видел, что мне это не нравится, и всё равно…

— Тоня, начало четвёртого. Ты просто устала, выпила, давай спать, завтра всё будет в порядке. — Он притянул её и поцеловал в висок, поглаживая по волосам. — Глупенькая. Перестань. Ты сейчас выдумываешь.

Они сидели на диване, и он решил, что она успокоилась, когда Тоня вдруг оттолкнула его.

— Я так не могу. Не могу… Я лучше поеду домой.

— Тоня!

Неожиданно резко и стремительно она встала с кровати и направилась к дверям.

На мгновенье опешив, он тоже вскочил и подбежал к ней, схватил за руку, притянул к себе.

— Да перестань. Идём спать. Уже поздно.

Она сопротивлялась молча. Несколько мгновений они боролись. Он прижал её к стене.

— Ты сумасшедшая, ты знаешь это? Что ты там себе придумала? Ну да, мы познакомились с этой девчонкой, и вы с ней вроде поладили, и это было… весело и легко… Я подумал… что мы бы поехали к нам, и… чего здесь такого? Ну подумаешь, небольшой эксперимент, игра. Тебе разве не любопытно? А ты так напряглась. Я не хочу, чтобы ты так напрягалась. Это всё неважно. Не надо. Не хочешь, и не нужно.

И она словно выдохлась.

Джеймс поцеловал её, и она ответила.

— Всё, успокойся, спать.

Потащил её к кровати. Она больше не сопротивлялась.

Скинул покрывало. Уложил.

— Всё! Поняла? Лежи здесь.

— Джеймс, не уходи.

— Я здесь.

Он лёг с ней. Целовал лоб, глаза, губы. Она обняла его за шею.

Он почувствовал, как она расслабилась.

— Мисс Антонина пыталась устроить бунт.

— Не пыталась.

— Что это вообще такое? Я тебе не разрешал!

Она засмеялась.

— Знаешь, что мы делаем с бунтарями?

— Что?

Он стиснул её сильнее, прижал. Трахаться не хотелось. Он устал и хотел спать. Но надо было окончательно успокоить её. По-быстрому.

Он потянул вверх тонкую ткань платья, почувствовал кружево белья под рукой, выступающую косточку бедра. Она взяла его лицо в свои руки, он сгрёб её ближе, вдавливая ноги между бёдер. Презервативы валялись тут же, на тумбочке, под рукой… Щёлкнул выключателем, и стало темно…

В какой-то момент, тяжело дыша, он почувствовал, как напряглись мышцы рук, что он никак не кончит. Словно фоном пронёсся резкий всплеск секундного раздражения. Не размышляя, он чуть отстранился, быстро стащил мешавшуюся резинку и, не глядя, отбросил в сторону. И потом провалился куда-то в горячее, обжигающее. Голова стала совсем пустой. И потом в ней вспыхнуло что-то белое, заполнило, вылилось за пределы, и у него не осталось никаких границ.

Некоторое время они лежали без движения. Как мёртвые.

Потом Тоня потянулась рукой, поправляя простыню.

И вдруг напряглась.

— Ты с ума сошёл?!

И начала спихивать его с себя и кричать.

Он даже не понял сначала, что случилось.

— Ты обалдел?! Мы же договорились! Как ты мог? Какая ты сволочь! Ты сволочь! Ты специально это всё сделал!

Она вскочила и судорожно начала одеваться.

— Что случилось? — Он потянулся к ней.

— Не трогай меня!

Она выскочила из комнаты.

— Тоня! — крикнул он ей вслед. — Иди обратно! Я хочу тебя обнять и заснуть уже. Давай отложим твои бунты на завтра.

Она не отозвалась.

Хлопнула входная дверь.

— Тоня!

Тишина.

Чёрт.

Он вскочил и выбежал из комнаты.

Её сандалий не было у двери. Сумка исчезла.

Входная дверь оказалась лишь прикрытой.

Звук быстро удаляющихся шагов. Где-то внизу уже.

— Тоня! — крикнул он ещё раз, но шаги затихли, лишь эхом раскатился гул захлопнувшейся внизу двери.

Чёрт.

Он вернулся в комнату, быстро натянул джинсы и футболку. Надел кеды.

Хотел бежать вниз, но вспомнил про телефон.

Набрал её, уже спускаясь по лестнице, но она не ответила.

Ещё раз. Звонки проходили, но она не брала трубку.

На улице оглянулся. Люди в оранжевых жилетах ушли. Двор был пуст.

Она не могла далеко убежать.

Брезжил рассвет, и небо превращалось из синего во что-то бледное, неопределённое.

Где её искать?

Он набрал ещё раз, но звонок больше не проходил.

Написал сообщение. На экране осталась маячить одинокая серая галочка. Не доставлено.

Он стоял на улице. Ночь выдалась на удивление тёплой после всех дождливых дней.

И вдруг он почувствовал, как устал и не понимает, что сейчас делать. Не знает, куда она побежала. Телефон она отключила.

В конце концов, раз она так сорвалась, значит, чувствовала себя лучше.

Что он может сейчас ещё сделать?

Бегать по улицам, искать её? Но что-то подсказывало ему, что это бред. Скорее всего, он не найдёт её, а может, она вызвала такси и уехала домой.

Заявлять в полицию? Но с ней, очевидно, всё не так плохо.

Можно поехать к ней домой. Но не факт, что она уехала к себе, да и ничего особо критичного вроде не произошло. Какая-то пьяная истерика. Непонятный ему нервный срыв. Он не собирался поощрять такие выходки.

Стало ясно, что делать ничего не нужно. Надо пойти домой и лечь спать. И решать всё завтра.

Поднялся наверх. Подумал, стоит ли оставить дверь открытой: вдруг она вернётся. Решил, что она позвонит в домофон. Закрыл дверь. Быстро умылся и лёг в кровать.

И, засыпая, он наконец почувствовал то, что гнал от себя, пока одевался, бегал на улицу, решал, что делать.

Неумолимое и необратимое и вместе с тем однозначное чувство, уверенность.

Она не вернётся.

Это был конец.

Глава 7

Он проснулся незадолго до полудня. Занавеска была отдёрнута, и солнце светило прямо в глаза. Несколько мгновений он лежал в полудрёме — призрачные остатки сна всё ещё заполняли голову. Джеймс силился удержать ощущение происходившего во сне, потому что там случилось что-то лёгкое: он где-то был, кто-то находился с ним рядом, ему было хорошо… Он улыбнулся, а потом видение улетучилось, сознание вернулось, и он вспомнил всё, что произошло накануне: он один, Тони нет и, возможно, никогда больше не будет. От чувства лёгкости, которое он испытал, просыпаясь, не осталось и следа. Но н

е чувствовалось и отчаяния или грусти — его захлестнуло тупое безразличие. Внутри было пусто и серо, как будто его прибило к земле тяжёлой каменной плитой. Она не размазала его насмерть, но не позволяла шевелиться, давила на грудь, мешала дышать.

Некоторое время он лежал не двигаясь и думал, что никогда не поднимется. Зачем вставать? Зачем вообще всё? Телефон валялся на кровати слева, там, где не должно было быть пусто, но было пусто. Проверил мессенджеры. Все его сообщения прочитаны. Ответа нет. И Тони нет.

Он не мог избавиться от чувства, словно он старик, который вспоминает события своей юности и понимает, что они никогда больше не повторятся. Будто и дышать тяжелее, условно ему за восемьдесят. Он представил, что лицо его ссохлось и покрылось морщинами, тело немощно и не способно больше ни на что. Казалось, он не сможет больше никогда сам подняться с кровати, и на секунду его обуял ужас, но тут же этот призрак старости разозлил его. Не задумываясь и не погружаясь дальше в тоскливое болото своих мыслей, он соскочил с кровати и быстро сделал сто приседаний. Потом встал в планку и стоял так минуты три. И ещё чуть дольше, будто доказывая себе и кому-то невидимому, что он не сломлен. Всё ещё не пуская мысли в голову, подхватил оставшиеся на столе со вчера стаканы и отнёс на кухню. Тонин оставил в раковине, а свой вымыл и налил воды из-под крана. После позвонил в доставку и заказал завтрак. Пошёл умываться и долго стоял в душе.

И только потом он сел на диван и написал Тоне:

«Не могу поверить, что ты убежала вот так. У нас был прекрасный вечер. Я не знаю, что произошло, а ты выбрала ничего не объяснять. Мне это непонятно, но я принимаю твоё решение. Я бы хотел, чтобы всё было иначе. Но, видимо, ничего не поделать. Я справлюсь».

Две серые галочки: доставлено, не прочитано.

Джеймс включил компьютер и открыл почту. Просмотрел несколько писем, в том числе одно — от Сэма, где тот сообщал, что открыл ещё несколько новых аккаунтов и ждёт документов от остальных. Ещё немного — и всё будет готово к сезону, который начинался через полторы недели. Потом Джеймс заглянул на сайты к паре букмекеров, просматривая линии и их движение, включил фоном спортивный канал. На экране менялись ряды цифр. Он отпил воды. Если что-то и волновало его сейчас, то это касалось того, что нужно успеть сделать перед сезоном. Больше он ни о чём не думал. Он написал Сэму и дал ему пару указаний. Когда же привезли завтрак, он сидел и смотрел смешные видео с кошками на YouTube. Кошки залезали в коробки, помещались в прозрачных банках любого размера, даже самого крохотного, растекались по раковине, как большая шерстяная лужа, и сбивали предметы с поверхностей. Он смотрел эти видео и хохотал, думая, как всё-таки хорошо было бы завести кота.

После завтрака заглянул в переписку с Тоней. Сообщения оставались непрочитанными.

Он разрешил себе снова вернуться к произошедшему. Конечно, он видел, что она не в себе. Чего она так дёрнулась? Не потому же, что он снял презерватив? Или она бесилась из-за Оли?

А может, снова тема детей? Она была уверена, что ей нужны дети, и ей было уже достаточно лет, чтобы самой решать, как поступить в этой ситуации. Почему он должен был думать о том, что нужно ей? Почему не о том, чего хочет он сам? Он считал так. Он будет действовать в своих интересах и делать то, что ему хочется, а она может решать, подходит ей это или нет, и действовать в своих интересах, и решать, как ей поступить.

И вот она действовала. Сначала их интересы совпадали, а потом разошлись. Ну что же, так бывает. Some you win, some you lose. В этот раз не сложилось. В мире оставалось ещё пара миллиардов женщин, из которых если уж не миллион, то несколько сотен тысяч были ничем не хуже Тони, а несколько сотен тысяч — и гораздо лучше. И из этих сотен наверняка пара десятков могли встретиться ему на пути и подойти, и с сотнями могли сложиться именно те отношения, которые будут отвечать интересам всех сторон. И с учётом того, сколько женщин он встречал на своём пути, шансы его были весьма неплохи. Это Сэм мог так всю жизнь и просидеть в Мексике, проделывая один и тот же путь от квартиры до захолустного бара, а он-то, без сомнений, ещё встретит другую, которую всё будет устраивать. Всегда есть что-то за следующим поворотом. И всегда будет ещё одна классная ставка, которая выстрелит.

И его отпустило. Даже показалось, что солнце как будто стало светить ярче. Он решил больше не париться. Пусть всё будет так, как будет. А у него впереди — целая жизнь.

***

Тоня написала через два дня.

Он и не думал о ней особенно.

Фоном где-то вдали маячила эта мысль: «Тоня, Тоня, Тоня», — но он просто позволил ей быть, как советовал гуру в медитации, которую он иногда слушал по утрам. Мысль не отвлекала его от других дел, она просто была. Он не вникал больше в происходящее, не анализировал, не пытался понять, что же произошло, был ли он виноват или у Тони просто поехала крыша, или ПМС, или ещё что-то… Да какая разница? В соцсетях у него завязалась переписка ни о чём с несколькими девчонками. Он встретился с Женей. Писал Оле.

Сообщение от Тони пришло, когда он сидел после спортзала в забегаловке и ждал свой бургер. На секунду ему показалось, что вдруг вместо обычного воздуха, которым он дышал, в его лёгкие ворвался другой, горячий, почти обжигающий, как в Бангкоке, или когда он вышел из аэропорта в сорокаградусную жару в Дохе, где у него была долгая пересадка. Потом наваждение прошло. Он снова был спокоен. Тоня извинялась, писала, что понимает, что отреагировала излишне эмоционально, и всё это очень странно, и, возможно, он не захочет с ней даже говорить, что сама не знает, что на неё нашло, и она как в тумане провела последние дни, просила о встрече, говорила, что очень хочет увидеть его и обсудить, если он не против.

Официантка принесла и поставила перед ним бургер и воду с лимоном, улыбнулась. Джеймс улыбнулся в ответ, написал Тоне: «Я через час буду дома, приезжай». Он хотел добавить «жду», но, поразмыслив, приписал: «Буду рад тебя видеть».

Она и приехала. Стояла на пороге такая застенчивая, улыбалась виновато. Осматривала комнату, словно видела впервые. Он спросил, как она добралась. Тоня начала рассказывать, как много народу на Невском, хотя лето почти закончилось, но поток туристов словно не спал, зато сегодня не было дождя и сухо. Потом замолчала, посмотрела на него.

— Джеймс, — начала и замялась, а потом словно решилась, — мне стыдно, что я себя так глупо веду, прости меня. Я не хочу, чтобы… было так. Я хочу быть с тобой.

Он подошёл и обнял её, и она как-то поспешно прильнула к нему, подняла голову, заглядывая в глаза.

— Ты не злишься на меня? Пожалуйста, не злись, я не знаю, что со мной. Просто ты же сказал, что не хочешь семью и детей. — Она смотрела на него с надеждой.

— А ты сказала, что хочешь.

— Хочу, да, но…

— Я понял, Тоня. Всё в порядке.

— Подожди, что ты понял? Я хочу, да.

— Всё в порядке, я рад, что ты приехала. Это главное.

— Но теперь я ничего не понимаю. Ты хочешь тоже… чего-то? Или нет? Просто, когда ты… ну, тогда ночью… я поняла, что ты снял презерватив, я ужасно разозлилась. Мы же договаривались. И я подумала, что это как-то неправильно, а теперь… я не знаю, я думаю, что, может, я тебя не поняла и так среагировала, даже ничего не спросив.

Джеймс видел эту надежду в её глазах. Она не могла её скрыть.

— Ты меня напугала тогда ночью. Убежала. Я не знал, где ты. Ходил, искал тебя по району. Не знал, что с тобой случилось. Хотел звонить в полицию.

— Джеймс, прости…

— Всё нормально.

— Ты точно не злишься?

— Нет. Я рад, что ты приехала.

Она потянулась к нему, закрыла глаза. Он несколько секунд смотрел на её лицо. Поцеловал.

Они стояли обнимаясь. Он чувствовал себя умиротворённо. Ничто не беспокоило.

— Я так соскучилась. Думала, что это конец, мы больше не увидимся и ты меня никогда не простишь… — говорила Тоня, продолжая целовать его.

Он отстранился, хотя видел, что она хочет продолжения.

— Мне надо кое-что сделать по работе. Ты подождёшь? Потом можем сходить куда-нибудь поужинать.

В её глазах промелькнуло разочарование, но она кивнула в ответ.

Она села на диван и достала из сумки телефон. На тот же диван, на котором она сидела дня два назад, расстроенная, задумчивая. Теперь она примостилась поудобнее, никакой томности и волнения в её позе. Изредка поглядывала на него. Наверное, так собаки сидят и ждут, когда их хозяева соизволят уделить им внимание и вывести на прогулку, чтобы они могли справить свои естественные надобности. Джеймсу всегда это казалось странным в собаках, что они будут вот так сидеть и терпеть, ждать, пока кто-то им позволит сделать то, что нормально, естественно и очень им хочется. И не взбунтуются, а будут смотреть умоляюще, а когда хозяин наконец соблаговолит, радостно завиляют хвостом и будут дрожать от нетерпения. Забавные существа. Коты с их гордой отстранённостью ему были ближе.

Он хорошо поработал. Всё спорилось. Сэм открывал счета, он перекинул ещё порцию денег. Созвонился с администратором одного из сайтов, чтобы обсудить условия получения бонуса за открытие счёта. Даже сделал пару необязательных ставок на гольф. Для разминки.

Тоня за всё время не задала ни одного вопроса, не поторопила его.

Он закончил, и они пошли ужинать. Долго сидели, болтали как ни в чём не бывало, будто и не было того вечера и этих нескольких дней. Он вообще не напоминал о произошедшем. Если честно, он уже забыл об этом. Какая разница, что произошло тогда? Всё изменилось, сейчас было так, как сейчас. После ужина Тоня устала и хотела домой. Она выпила вина, и взгляд её чуть поплыл. Она сидела рядом, прижималась, гладила его по волосам, улыбалась. Он что-то рассказывал. Что-то внутри приятно томилось, ждало. Он не спешил. Эта рыбка никуда не денется.

Джеймс предложил зайти в бар. На её лице снова отразилось разочарование, но она опять промолчала. Они просидели в баре ещё часа два. Он был особенно весел, шутил с барменом, заговаривал с людьми вокруг. Втянул Тоню в разговор с каким-то голландцем, который оказался рядом с ними. Голландец пришёл с русским коллегой. Джеймс с ним долго обсуждал Амстердам, а потом перешёл на другие страны мира. Тот много путешествовал, рассказывал Джеймсу про Африку. Они обсуждали особенности жизни в Кейптауне, и голландец настаивал, что в любом случае лучше Кейптаун, чем Йоханнесбург, где и на улицу-то спокойно не выйдешь, не опасаясь наткнуться на проблемы и мелкий грабёж. И это в лучшем случае. Он смотрел на Тоню и говорил Джеймсу, что у него очень красивая девушка и что она как вон та актриса из американского фильма, которую пару лет везде показывали, но чьё имя он позабыл. Тоня светилась. Вечер прошёл непринуждённо.

Когда они наконец добрались до дома, Тоня предложила посмотреть сериал, но он не стал ничего обсуждать, повалил её на кровать, сорвал с неё одежду и трахнул. Потом поцеловал в губы, отвалился на спину и вырубился.

***

Идея поехать в Таиланд родилась, когда Тоня ушла с работы.

Пришла и сказала ему, что всё.

— И что теперь? — спросил Джеймс.

— Пока ничего. Осмотрюсь.

— Будешь развиваться как непопулярный блогер?

— Почему бы и нет?

Джеймс ничего не ответил и не спросил, на что она собирается жить. Она не девочка, а он ей не папочка — сама знает, что делает.

Они, как обычно, завтракали в кафе. Ему надоели эти завтраки, и он вполне удовлетворился бы обычным белковым коктейлем дома, но Тоня вытащила его. Сказала, что теперь, когда у него началась работа, он всё время занят или в своих мыслях и у неё чувство, будто он не с ней, а где-то ещё. Парадокс: чем больше времени они проводили вместе, тем больше она сетовала, что они проводят недостаточно времени вдвоём. Он стал замечать, что устаёт от этого. Иногда ему хотелось сказать: давай сегодня ты останешься дома, я устал, хочу побыть один, но потом он думал, как уныло будет в четыре утра после работы залезать одному в холодную постель, когда за окном стучит монотонный дождь, и ничего не говорил Тоне. Она, как всегда, заказала английский завтрак: яйца, бекон, тосты, фасоль и огромный раф-кофе. Надо отучать её от этой привычки к не особо здоровой еде. Если бы она была одна из этих фитоняшек из «Инстаграма»[5] с идеальными телами, то он бы и внимания не обратил, но сбросить несколько килограммов ей явно не помешало бы. Надо будет этим заняться, но пока он только сказал:

— Мисс Антонина решила съесть всего и побольше и ни в чём себе не отказывать в это чудесное утро.

— Слушай, я мечтала об этом с самого утра!

— Без сомнений, надо же как-то поддерживать жизнь в этом теле — оно многого требует.

— Что это ещё значит?

— Ничего.

— Эй!

Подошёл официант с кофе, и Джеймс перевёл разговор на другую тему.

— Что собираешься делать сейчас?

— Не знаю, хочется отдохнуть, — она задумалась. — А знаешь, может, съездим куда-нибудь вместе?

Джеймс не хотел никуда ехать. Или, может, он не хотел ехать вместе с ней. Ему самому иногда казалось, что нужно вернуться к изначальному плану и забронировать себе билеты до Кейптауна. Может, через пару недель или месяц. Та бронь, которую он сделал накануне ссоры с Тоней, сгорела — он совершенно забыл о ней. Неумолимая зима маячила на горизонте и уже давила, хотя её приближение никак не ощущалось в осеннем воздухе. Тоне он об этом не сказал. Вряд ли она обрадовалась бы: брать её с собой он не планировал. Ему бы побыть одному, снова погрузиться в привычный образ жизни, чтобы понять, чтобы сравнить, чтобы вдохнуть свободно… Поэтому нет, в Кейптаун он поедет без Тони.

И с этим ей тоже придётся смириться. Наверняка она расстроится, может, начнёт упрашивать, обижаться или злиться. Кто знает, как она отреагирует. Его комфортная, почти беззаботная жизнь будет враз испорчена. Джеймс знал, что это произойдёт так или иначе. Он давно привык, что, как бы легко ни относилась новая подружка к тому, что он в её местности проездом, ненадолго, не навсегда, что уедет и не вернётся, к моменту расставания практически у всех вытягивались лица, они начинали грустить или злиться. Он говорил, что, наверное, ещё вернётся, ему так понравилось в их городе, и это, пожалуй, единственное, что он мог для них сделать. Слёз и претензий не избежать. И только с ведьмой зеленоглазой всё вышло не так. Чёрт бы её побрал! Он подумал, что она сейчас где-то в Таиланде, может, живёт с каким-то тайцем…

И вдруг его озарило.

— Ну что думаешь? — спросила Тоня, когда он продолжал молчать.

— А куда бы ты хотела?

— Не знаю… Кипр, Турция, куда-нибудь, где тепло.

— Кипр — не думаю. Я слышал, там не очень. Я бы поехал в Азию, — сказал он и добавил после небольшой паузы: — Например, в Таиланд.

Он знал, что если они куда-то и поедут вместе, то это будет Таиланд.

Настаивать не пришлось. Тоня неожиданно быстро подхватила эту идею.

Они собрались за полторы недели.

Пару раз поругались.

Тоня никак не могла составить маршрут их поездки. «Я же не знаю, чего бы ты хотел. Там миллион вариантов. Скажи мне хотя бы приблизительно! — почти упрашивала она. — Хочешь на Пхукет?»

На Пхукет он не хотел. В итоге остановились на Пхи-Пхи.

Бронь долго не проходила. Сайт зависал, варианты, которые они только что выбрали, исчезали. Долго решали, какой именно рейс — нужно было подгадать так, чтобы он не пересекался с его рабочими днями. Платёжная система отказывалась принимать его карточку. Он напрягся и снова и снова пытался поймать и оплатить нужный вариант. Было за полночь, когда Тоня вдруг констатировала:

— Ничего не получается.

И замолчала. Он не ответил и ввёл данные второй карты. Снова отказ. Выругался.

— Попробуем на другом сайте.

Но Тоня словно витала мыслями в другом измерении.

— Джеймс, ничего не получается. Знаешь, что это означает?

— Это означает, что чёртов сайт работает кое-как, и если они это не починят, то будут терять клиентов.

— Мне кажется, не нужно покупать билеты, — Тоня словно не слушала его.

— То есть? Не вижу смысла откладывать.

— Ничего не складывается. Я чувствую, что всё не так.

— И что ты предлагаешь?

— Может, вообще не надо никуда ехать…

Он не мог поверить. Его взяла злость, но он сдержался. Сама предложила куда-то поехать. Он согласился. В итоге он занимается организацией, смотрит эти чёртовы острова и билеты, а она вдруг начинает разговоры о том, что не надо никуда ехать?

Он не ответил ей.

Он очень устал.

Странно, сезон только начался, а в эту минуту он чувствовал себя таким уставшим, словно долгий многомесячный рабочий марафон подходил к концу. Серость. Дожди… Как он ненавидел это депрессивное время. Зачем он вообще здесь? Зачем он всё это терпит? Он не обязан. Пусть другие маются — он-то тут при чём? Надо было валить из этого города, из этой осени как можно скорее. Вон и с Тоней что-то было уже не так. Куда делась эйфория, в которой они провели лето? Нет уж. В эту минуту он понял, что они поедут в Таиланд во что бы то ни стало, даже если сейчас придётся просидеть всю ночь, пытаясь забронировать билеты; и если сайты будут рушиться, то он просто пойдёт на другой сайт. Сделает новую ставку, но получит своё. Он не собирается обращать внимание на знаки, плохие предчувствия и сомнения.

Снова ввёл данные карты. Сайт замешкался, выдав на экране колечко из мигающих по очереди точек. Грузится. Операция выполняется. Наконец на экране всплыло сообщение: «Номер вашего заказа BXL345091».

— Да! — рассмеялся он. — Джеймс Рихтер знает, что делает. Доверься ему. Доверяешь?

Он вскочил с места и в шутку схватил Тоню. Она вырвалась, отбежала на другой конец комнаты. Какое-то время он в шутку ловил её, она убегала. Это была игра. С него слетело всё напряжение вечера. Она подыгрывала.

Наконец он зажал её в углу. Тоня попыталась вырваться, но у неё не получилось. Она смеялась и наконец прекратила сопротивление. Теперь они стояли в углу, прижавшись друг к другу, тяжело дышали. Он сделал шаг назад.

— Нельзя себя так вести, мисс Антонина! Ты должна меня слушаться и не бегать по квартире.

— С чего это вдруг? — она смотрела хитро.

— Потому что я так сказал.

Она снова засмеялась и сделала попытку выскользнуть, но он поймал её и зажал в угол.

А потом случилось то, чего впоследствии Джеймс сам не мог объяснить.

Он сделал шаг назад, неотрывно глядя на неё. Она улыбалась с вызовом. На секунду в голове мелькнуло, что не надо этого делать, но мысль не успела за движением, а может, он и не собирался следовать ей.

Он поднял руку и отвесил Тоне пощёчину.

Это было похоже на киномонтаж.

Громкий звук пощёчины в кадре, а потом крупный план на её лицо. Как будто он не стоял перед Тоней, а смотрел на неё на киноэкране. Что-то происходило с главными героями, и ему было интересно, как всё сложится дальше.

Он хорошо запомнил выражение её лица. Точнее, взгляд. О, этот растерянный, даже потерянный взгляд! Она больше не улыбалась и смотрела прямо на него. Где-то он уже видел такие глаза, а может, не глаза, а вот эту зарождающуюся обиду, смесь удивления и испуга. Почему-то от этого сердце его чуть не выпрыгнуло из груди. Такая маленькая, такая беспомощная. Он точно знал, что ударил её несильно. Ей не было больно. По крайней мере, не физически.

Всё длилось лишь несколько мгновений. Он сказал нарочито шутливо:

— Потому что ты должна быть хорошей девочкой и слушаться меня, если хочешь здесь быть.

Растерянность сменилась надеждой.

— Чего это вдруг? — сказала она.

Неуверенно попыталась оттолкнуть его, но он увернулся.

Игра продолжалась.

Она снова попыталась задеть его, и он снова увернулся.

Но вдруг она резко остановилась.

— Джеймс, ты ударил меня.

Джеймс молчал.

— Так нельзя, это же не смешно, — казалось, она почти упрашивает его.

— Бедная девочка, — он попытался обнять её, но она выставила вперёд руки и теперь вглядывалась в его глаза.

— Я не могу поверить, что ты ударил меня. Это же не шутки. Это — насилие. Маленькое, но насилие. По большому счёту я должна сейчас развернуться и уйти, и больше никогда не возвращаться.

Она словно ждала подтверждения, точку опоры. А он не знал, какое подтверждение мог бы дать. Что ответить на её слова? Перед глазами всё ещё стояло её растерянное лицо, и в нём было нечто невыносимо щемящее, отчего хотелось прижимать её к себе сильнее, целовать, гладить. Он никогда ещё не ощущал такого прилива нежности.

— Это просто игра, — наконец сказал он. — Я никогда не сделаю тебе больно.

Он готов был раздавить её в объятьях.

***

Джеймс проспал девять часов в самолёте до Бангкока. Стоило шасси оторваться от взлётной полосы Пулково, достал из рюкзака «Занекс» и выпил одну таблетку. Он и Тоне предложил, но она отказалась. Смотрела задумчиво в иллюминатор, как город исчезает за низкими облаками. Такая же хмурая, как и погода, которую они оставляли позади.

С утра они поругались. Ехать в аэропорт собирались от Тони. У себя в квартире Джеймс побросал в сумку последние вещи. Оглянулся, не оставил ли чего. Сюда он больше не собирался возвращаться. Снимет новую, как вернётся. Пустые столы, комод, прикроватные тумбочки. Словно он уже уехал и они забыли и его, и Тоню, да и всех, кто был здесь до неё.

Джеймс не успевал даже прочувствовать момент. Раздражение преследовало его с самого пробуждения. Казалось, всё не так. Таксист долго не мог найти подъезд, стоял в пробке, перепутал поворот и теперь объезжал, чтобы вернуться к его дому. Тоня не отвечала на сообщения, а он не мог понять, то ли он забыл у неё наушники, то ли они затерялись где-то в квартире и надо искать. Чёрт! Он начал названивать ей, но она не брала трубку. Чёрт возьми, Тоня, да ответь ты наконец. Но, конечно, она не могла ответить, потому что почти всегда держала телефон с выключенным звуком, не любила разговаривать и предпочитала переписываться. Если раньше эта привычка казалась ему слегка нелепой: «Зачем тебе вообще тогда телефон? А если что-то срочное?», то сейчас это его бесило. Он так и не дозвонился до неё. Приехал таксист, и он стаскивал свои чемоданы вниз по лестнице в доме без лифта, и каждая ступенька испытывала на себе его неприязнь и раздражение. Внизу, открывая дверь подъезда, он зацепился за не пойми откуда торчавший крюк непонятного назначения и чуть надорвал куртку: «Чёрт!» — выругался он и вышел на улицу, где к нему подскочил виноватый таксист, наконец нашедший его дом.

Когда он сел в машину, от Тони пришло сообщение: «Ты звонил?» Новый прилив бешенства. Как насчёт того, чтобы набрать ему, а, Тоня? Может, это важно, ты не подумала? Джеймс решил не отвечать. Пусть она теперь помается так же, как и он, ощутит, каково это! Даже если наушников у Тони не было, то возвращаться в квартиру времени не оставалось. Купит новые. Что он так бесится? Он откинулся на сиденье, закрыл глаза и сделал несколько медленных глубоких вдохов, чуть задерживая дыхание на каждом вдохе и выдохе, как учил гуру из подкастов. Состояние начало восстанавливаться, но тут завибрировал телефон. Он открыл глаза. Тоня. Теперь она догадалась позвонить. Своевременно. Он решил не отвечать, но потом всё-таки передумал.

— Ты звонил! Ты едешь? — И голос у неё радостный, какая молодец.

— Я еду, — ответил он спокойно, — я тебе звонил, узнать, нет ли у тебя моих наушников?

— Не видела вроде…

— А, ну замечательно, значит, они остались в квартире, а я — без наушников.

— В смысле? Ты их забыл?

— Всё в порядке, Тоня. Куплю новые. Я звонил, уточнить у тебя они или надо поискать получше.

— Извини, я была в душе, не слышала.

— Всё в порядке, Тоня. Увидимся.

Он повесил трубку и продолжил дыхательные упражнения.

Дверь она ему открыла улыбаясь, и почему-то это вызвало новый виток раздражения. Обычно Джеймс не стал бы даже с ней встречаться в таком настроении, остался дома, побыл один, переключил внимание, помедитировал, посмотрел фильм на планшете, принял душ, сходил в спортзал. Во всяком случае, постарался бы ни с кем не соприкасаться, но сейчас выбора не было. Он решил просто поменьше говорить. Она начала ластиться к нему. Неужели не чувствовала, что надо оставить его в покое? Чуть приобнял её, отстранился. И духи какие-то новые — дурацкий запах.

— У тебя новые духи?

— Нет, старые, я свои убрала уже в чемодан, это другие.

— Понятно, — ответил он неопределённо. — Ты собралась?

— Да, почти, сейчас накраситься осталось, — она запнулась и спросила вдруг: — Ты чего злишься?

— Я не злюсь, просто не выспался.

Она посмотрела на него долгим взглядом. Откуда-то между облаков в эту минуту вышло солнце, и луч ударил прямо в окно, преломился и высветлил графит её глаз. Остаток времени они собирались молча и, почти не разговаривая, вышли к такси, которое должно было везти их в аэропорт. По дороге тоже не переговаривались. Они неслись по кольцевой мимо целых кварталов, выстроенных по обе стороны дороги. Разноцветные одинаковые прямоугольники. Окна, сделанные из золота, — в них отражалось солнце, которое вырывалось среди туч и как будто хотело насветиться вволю, прежде чем серые небеса снова сомкнутся перед ним.

— Хочешь, я твой паспорт положу к себе?

— Как хочешь. Он во внутреннем кармане рюкзака.

Джеймс не повернулся к ней. Тоня полезла в рюкзак, что-то ворошила там, а потом вытащила тонкие белые проводки.

— Так вот же твои наушники!

Джеймс оглянулся. Это были его потерянные наушники. Тоня улыбалась ему.

— Ты их не потерял, — сказала так радостно, как будто речь шла о чём-то очень важном, невосполнимом, бесценном, что казалось утраченным безвозвратно и вдруг нашлось, и она радовалась этому даже больше, чем он сам, потому что она радовалась за него. Джеймсу стало чуть жалко Тоню. Ведь на самом деле всё хорошо. Они убирались из этой мрачной осени, от многоквартирных глыб, давящих со всех сторон непонятной безысходностью, летели навстречу теплу и солнцу, как он делал всегда. Только сейчас он был не один. Тоня улыбалась ему рядом. И всё будет не так, как обычно. Он ехал в тепло. И наушники нашлись. Всё в порядке же?

Джеймс убрал прядь с её лица и сказал ей, что впервые полетит на такое далёкое расстояние вместе с кем-то.

— Правда, интересно лететь отдыхать вместе со своей девушкой?

Настроение постепенно возвращалось к нему.

— А кто тебе сказал, что ты моя девушка? — спросил он у неё.

Зачем он спросил? Иногда слова вылетали быстрее, чем он успевал их обдумать. Джеймс вообще не знал, зачем так уж сильно обдумывать всё. Особенно со своим человеком. Это со всем миром, наверное, нужно отслеживать, что говоришь, и много раз он ловил себя на том, что если он этого не делал, то события развивались странно, лица людей менялись, они замолкали, повисала неловкая тишина. Он не сразу начал понимать, что все воспринимали его слова совершенно по-разному. Люди вообще оказались очень впечатлительными. Он не понимал. Чего стоило просто посмеяться шутке? А они не смеялись. Вообще могли пропасть. Или расплакаться. Он старался иногда поменьше говорить, держаться серьёзно, пока не удавалось прощупать нового человека на наличие чувства юмора. Но со своими-то это было не нужно? С ними-то он мог расслабиться? Если нет, то как вообще жить?

И вся эта чёртова череда мыслей пронеслась в голове и затухла, потому что она смотрела и больше не улыбалась, и как будто даже слов найти не могла. И он понял, что сморозил что-то. Даже Тоня не могла его понять. И сидела, словно её пришибло.

Он попытался рассмешить её, начал говорить про какое-то облако вдали. Она сидела, как маленькая, не реагируя, словно в ступоре. Джеймс снова почувствовал подступающее лёгкое раздражение. Он наконец замолчал, и они просто ехали дальше не разговаривая.

В аэропорту она попрощалась с водителем. Он смотрел на неё. Лицо её ничего не выражало, она повернулась к нему и совершенно спокойно сказала, что их стойки регистрации слева. Там они смогут сдать багаж. Никаких эмоций, обид, ничего. Словно ничего и не было. Ну и хорошо. Молодец Тоня. Дожидаясь самолёта, они разговаривали как ни в чём не бывало, обсуждали разные поездки и аэропорты, в которых им довелось побывать, а когда объявили рейс, быстро загрузились на борт. Он выпил снотворное и вскоре вырубился. Напоследок в голове его витала мысль, что нужно перезагрузиться, начать заново. Выбросить это утро из головы со всеми его настроениями и проснуться в другой реальности.

(Продолжение следует.)

[1] Проект Meta Platforms Inc., деятельность которой в РФ признана экстремистской и запрещена.

[2] Проект Meta Platforms Inc., деятельность которой в РФ признана экстремистской и запрещена.

[3] Проект Meta Platforms Inc., деятельность которой в РФ признана экстремистской и запрещена.

[4] Проект Meta Platforms Inc., деятельность которой в РФ признана экстремистской и запрещена.

[5] Проект Meta Platforms Inc., деятельность которой в РФ признана экстремистской и запрещена.

Опубликовано в журнале «Российский колокол» № 4-2024.
Размещено на сайте 06.12.2024 в 18:57.