***
За окном природу сковывает холод.
Я пью чай, и мнится, что стакан надколот.
Кажется, что режет острым краем губы.
Сигарета дымом лёгкие мне губит.
Жизнь подводит к стенке, жизнь подводит к краю.
Но не я сегодня кровью истекаю,
не меня в окопе в клочья разорвало
от взрывного смерча и осколков шквала.
Я никто: не воин, не отец солдата,
не старик, что плачет у разбитой хаты,
не ребёнок стылый в материнском горе.
Я ещё для жизни и для смерти годен.
Стынет чай в стакане с чёрной глубиною.
Вроде бы не мёртвый, но и не живой я.
В чистоте, в достатке, в тишине убогой:
ждать мне, не дождаться позывной от Бога.
***
Хляби небесные, бездны и омуты.
Дни, словно сумерки, ливнем проколоты.
Люди мечтают о славе, бессмертии,
но не дрожат ветви в тихом безветрии.
Стынет природа осенняя павшая,
клонится ниц, будто девка пропащая.
Каждый листочек, травиночка каждая
словно прощения просят, изжаждавшись…
Просят за то, что погрязли в распутице,
и лишь надеются, что им отпустится.
***
Не могу о любви говорить,
когда небо не в звёздах искрит,
будоражит тревожные сны,
когда дети растут для войны…
Не могу говорить о любви.
Не плющом дом, а мраком обвит.
В темноте, где не видно ни зги,
учащённые слышу шаги.
Вижу личика светлого круг.
В тихой лодочке сложенных рук
извивается пламя свечи…
— Мам, ты спишь? Я к тебе. Не молчи!
И следы слёз растёртых видны:
— Почему снятся страшные сны?
И подсвечен волос завиток.
— Мам, а солнце растёт на восток?
Огонёк, он ведь солнцу родня?
С ним не страшно. Ты слышишь меня?
Потянулся ко мне мой малыш:
— Почему, почему ты молчишь?
Что-то вспыхнуло ярко внутри…
Не могу, не могу говорить…
