Гравитационные волны
Гравитационные волны, гравитационные волны
Мчат, благодати вселенской полны.
Ты можешь плакати и рыдати,
Став передатчиком благодати,
А можешь купаться, радости полн,
В океане бесплотных волн,
Будь затворник ты и безмолвник,
Этих волн мировых приемник,
Презираемый неудачник,
Светлой радости передатчик.
Будет трудно переживати,
Но девятый вал благодати
Омывает все и прощает,
И душа океан вмещает.
Гравитационные волны,
Гравитационные волны,
Небезмолвны вы
И безмолвны,
Овеваете душу снами,
Снова с нами
Волна цунами.
Пульс прибоя –
Как бьются о крутые скалы
Девятые валы прибоя,
Сердца объемные лекала
Из крови в небо голубое.
Зов Айвазовского в гортани,
Где волн валы, как свитки Тор,
Поэт – нетонущий «Титаник»
Морей и океанов хор.
Хореев хор тут неуместен,
Гекзаметр – вечный спотыкач.
Поэт безвестно повсеместен,
Поэт – всех океанов плач.
Его литературный стиль –
Девятый вал и вечный штиль.
Спокоен тихий океан,
И атлантический спокоен.
В коане прячется коан,
И в Моцарте молчит Бетховен.
Волна сливается в волну,
Струна сплетается в струну.
Девятый вал, девятый вал
Поэзию околдовал.
И что там скачки всех ковбоев
Перед слияньем всех прибоев,
Строка к строке, прибой к прибою,
Ковбой – плейбой, плейбой к ковбою.
Продолжив вечную вендетту
Поэта к новому поэту,
Как в океане океан,
В коане прячется коан,
В палеозое – мезозой.
Я помню море пред грозою,
Я помню море пред шиозою
И льну щекою к кайнозою,
Где Каин кается и кается
И мир вулканами икается,
Плезиозавры – как Икары,
Во льдах дымятся сывтыкары.
Конечно, это страшный риск,
Но в Рильке прячется Норильск.
И вот опять коан в коане,
В двадцатом веке, в отдалении,
«Титаник» тонет в океане,
Титан – в таблице Менделеева.
А там уже заутро ране –
Уран, расщепленный в уране,
Уже он разевает зев свой
И поглощает сына Зевса,
И возвращаются к вендетте
Тургеневым отцы и дети.
Что делать, если стих любой –
Всех пульсов пляшущий прибой…
Ну а поэт в стихе и в слове –
Как сердце в океане крови,
И новый стих заутро рано –
Девятый вал из океана.
Ноябрь-декабрь 2019 года
***
Все печальнее и печальнее
Нашей жизни метаморфозы.
Может, это дозы отчаяния,
Может, это отчаянья дозы?
Не берусь я судить и отмеривать,
Что, кому и зачем, сколько надо,
Но зловонная парфюмерия
Так и тянет из бездны ада.
Ни к чему вековые усилия,
Доброта нынче – моветон,
Хором славит злость и насилие
Мировой бомонд и бонтон.
Не уверен – не обгоняю,
А вернее, и не гонюсь,
Никому я не изменяю
И, конечно, не изменюсь.
Среди спутников и созвездий
В небе заняты все места,
Но бездонная глубь поэзии –
Красота Иисуса Христа.
Во Вселенной слишком мало смысла
Во Вселенной слишком мало смысла,
Как в истории – от Гостомысла.
Затерялся в генах божий ген,
Рай стал недоступен, как Шенген.
А в истории от Гостомысла
Слишком мало смысла, мало смысла.
Что бы ни писал там Гостомысл,
Мы живем, преумножая смысл.
С нами мир немножечко разумнее –
Умножаем разум на безумие.
Рук и ног таблица умножения
Это больше чем телодвижения –
Рук и ног таблица умножения.
Повторяйся, славная таблица,
Умножайся лицами на лица.
Рокируемся в турнирах блиц,
Умножаясь в множестве таблиц.
Обеды Канта, вечеря Иисуса
Читаю Канта, перечитываю Пруста…
Обеды Канта – подражанье вечере Иисуса.
О Господи, хватило бы таланта
На ужин у Христа и завтрак Канта.
Антология гениев
Вот Архимед – он изобрел рычаг.
Вот Рерих – открыватель кистью чакр.
Вот Пифагор – весь мир оцифровал,
Вот Леонардо – нас вписал в овал.
Вот Перельман – он вывернул мир в точку.
Вот Лосев – изобрел в Балтлаге тачку.
Толстой открыл хрустальный глобус Пьера,
Но не любил великого Шекспира.
Вот Достоевский, он разбил Дворец хрустальный
И стал всемирно модным моментально.
Вот Чехов – обожатель трех сестер,
О Достоевском память нашу стер.
А вот Набоков – тискатель Лолит,
Он все спалил и в будущем спалит.
Всегда приятно к тайне приобщиться,
Хотя она не каждому видна.
Эйнштейн не верил, что волна – частица,
Теперь он сам – частица и волна.
Эффект Подольского – Розена
Эйнштейн не верил Нильсу Бору,
Нильс Бор доверился прибору,
Всех примиряющий Макс Борн.
– Эффект Подольского и Розена, –
Сказал Эйнштейн и удивился,
Когда в пространстве растворился,
На Бора положив прибор.
– Ну что вы там еще сморозили?
Эффект Подольского и Розена, –
Сказал Эйнштейн и удивился,
Когда в пространстве растворился.
Заповедь Ницше
В преисподнюю всем дан пропуск,
Хор распятых поет: «Распни!»
Слышу – падающий в пропасть
Кричит: «Падающего толкни!»
В пропасть падающего толкни…
Тише, Ницше, – скоты на крыше.
Нишкни, Ницше – Ницше, нишкни!
Ешь, циник Ницше!
На безлюдье
Все безлюдней жизнь и безлюдней,
Жизнь одна – любовь не одна.
Я забыл про девочку Люду
И как выглядела она.
В смутной памяти сплошь пробелы,
Шевелюра белым-бела.
Забываю девочку Беллу,
Помню только – Белла была.
Лица их как карты в колоде,
Если выпадет – оживают.
Заливает душу коллодий,
И душа от них заживает.
Два века
Даже воспитание дошкольное
Не сыграло роль в моей судьбе.
Было нам привольно и прикольно,
Правда, возникало КГБ,
То Хрущев, то Брежнев, то Андропов,
То Черненко, боже упаси…
Не могли мы ездить по европам,
Нам грозил Гагарин с небеси.
Мы-то думали, что паганели
Полетят в космическую высь.
Полетели те, кто полетели.
Где ты там, Гагарин, отзовись!
Прилети к нам в нимбе, как в скафандре,
Там с тобой яснополянский Лев.
Млечный Путь растянут, как эспандер
На иконе, что писал Рублев.
В Марксе я, ребята, не ферштейн,
Можете о том не беспокоиться.
Маяковский, Хлебников, Эйнштейн –
Сумасшедших футуристов троица.
Принцип дополнительности Бора,
Неопределенность Гейзенберга,
Под глоток советского кагора
И под протоколы Нюрнберга.
Пролетела жизнь под красным флагом,
Был Союз Советский, но исчез.
Не было процесса над ГУЛАГОМ –
Затянулся сталинский процесс.
Было в веке том совсем не просто
Избежать двойного холокоста.
Мне не удалось, и КГБ
Отыграло роль в моей судьбе.
Отыграла, и ужасно жалко,
На концерте Моцарта визжалка.
Моцарт, Моцарт, Моцарт, помоги мне
Не оглохнуть от советских гимнов!
И помог мне Моцарт, так помог,
Что двадцатый век я превозмог
И пишу вам в двадцать первом веке
Повесть о ненастоящем человеке.
Я ненастоящий человек,
Пофигу мне двадцать первый век,
Говорю на языке астральном
И живу в пространстве виртуальном.
Не советский и не человек,
Я покинул тот и этот век.
Здание мироздания
Всем потомкам будущим в назидание
Строим храм, как во время оно.
Строим здание из мироздания,
Добываем мрамор из Парфенона.
Свой словесный храм
Воздвигаю ввысь,
Ну, колись же, мрамор,
Скорей колись!
Открывай нам тайну, строение,
Повышая всем настроение.
Мрамор хрупкий – он раскололся,
Но нисколько не раскололся.
Вот вам тайна любого раскола,
Говорит афинская школа.
Вот признанье твари словесной:
Я не мраморный, я телесный.
Альфа и Омега. Алеф и Берешит
Я ведь тоже не лыком шит –
Изучал Алеф Берешит,
А когда подступает нега,
Альфа делается Омегой.
Мое тело звенит как арфа…
Альфа, Альфа, Омега, Альфа…
А когда отступает нега,
Альфа делается Омегой.
Нежный шепот в ушах шуршит:
«Алеф, Алеф и Берешит…»
Умолкает нежная арфа.
Альфа, Альфа, Омега, Альфа…
Пусть навек стих завершит
Алеф Альфа и Берешит.
Я стихаю в своих стихах
Я хожу по московским плитам,
Незаметно став знаменитым,
Слово «слава» в ушах звенит,
Знаменит несется в зенит.
Я иду, спокоен и светел,
Чтоб никто меня не заметил,
Чтоб забыли, не почитали,
Но стихи иногда читали.
Затихаю: ни «ох», ни «ах»,
Я стихаю в своих стихах.
Я, конечно, не знаменит,
Но в ушах у меня звенит.
Зайцы и кролики
Молитва набожных католиков:
«Не убивайте, зайцы, кроликов».
Мольба раскосых и китайцев:
«Не убивайте наших зайцев!»
***
Мы себя не исчерпали
Ни снаружи, ни извне.
Штирлиц – это наш Чапаев,
Только он не на коне.
Лишь четыре поколенья
Минуло в экстазе:
Ленин, Сталин, Брежнев, Ленин,
КГБ и Штази.
Этим море по колено,
Бомбы и теракты.
Ну а новым поколеньям –
Наши симулякры.
***
С Капицей за часами вечности
Беседуем о бесконечности.
Я говорю: «Возьмем два глобуса,
Где прошлое и настоящее –
Всегда в средине ленты Мебиуса».
Моя модель Капице нравится,
Пора и нам туда отправиться,
Где наша вечность очевидна,
Но многим до сих пор обидно,
И это сущий моветон,
Что всех обманывал Ньютон.
Пора в средину ленты Мебиуса.
В восьмерке мирового глобуса
Забудем о ручных часах
И растворимся в небесах,
Где все земное вечно длится
И я беседую с Капицей,
С Капицей за часами вечности
Беседуем до бесконечности.
Я вылетел в to be or not to be.
Труби, Архангел, радостно труби!
Об авторе:
Поэт, доктор философских наук, философ и литературный критик, автор термина «метаметафоры».
Родился в 1942 году в семье Александра Бердичевского (1906–1991 гг., Москва) и Надежды Юматовой (1917–1991 гг., Москва) – артистов театра города Щербакова (ныне Рыбинск Ярославской области), где они временно находились в эвакуации до 1945 года.
С 1960 года живет в Москве. Учился один год в МГУ на факультете журналистики (1961–1962 гг.), после отчисления перевелся в Казанский университет, по окончании которого вернулся в Москву. Окончил историко-филологический факультет Казанского университета, в 1968 году поступил в аспирантуру Литературного института Союза писателей.
