Борька
отрывок
Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы…
Булат Окуджава
Елена Ильинична была ни жива ни мертва. Всю свою жизнь она привыкла верить тому, что говорят и показывают по телевизору. Ее старое сердце не выдерживало лжи… этой гнусной лжи, которой кормили людей в стране на завтрак, обед и ужин.
За свои восемьдесят лет она многое повидала. Великая Отечественная война оставила в ее душе глубокий, грубый шрам, который периодически воспалялся, кровил и не давал спать. Хотелось вновь и вновь рыдать, кричать от того ужаса, который зовется фашизмом. Но кто же знал… Кто мог знать, что спустя столько лет Ильинична увидит другую войну. И не увидит, а прочувствует на себе. Вчера хоронили ее соседку, которую разорвало от упавшего снаряда. Ильинична чуть не потеряла сознание, когда увидела гору кишок, руки, ноги, голова – все отдельно и превращено в фарш. Лишь остатки платья напоминали о том, что это была женщина…
А еще раньше, буквально за неделю, похоронили соседскую дочь. Молодая женщина погибла вместе со своей маленькой дочерью, когда они вдвоем несли домой питьевую воду. Да что там – питьевую?! Грязную воду, которая позволяла продержаться еще некоторое время. Лишь бы не разрушили подвалы… только бы туда снаряды не попали…
Кладбище ежедневно пополнялось свежими могилами. Возраст не имел значения. Казалось, тут были все: друзья, родственники, соседи… И все они безмолвно кричали… умоляя прекратить войну… обстрел мирных людей… но их никто не слышал…
Не слышали ни живых, ни мертвых… и проклятый ужас продолжался каждый день…
Елена Ильинична лишилась дома. Все, что было нажито ею и ее покойным мужем, в считаные минуты превратилось в груду обломков. Елена Ильинична возвращалась с похорон соседского мальчика. Считать ли удачей то, что ее не оказалось дома? Похороны спасли?! Или же проклинать себя за то, что хоронишь детей, а сам выживаешь?..
Однако желание жить угасало с каждым днем…
Из имущества остался только поросенок Борька. Каким-то чудом он уцелел, и все, что ему оставалось делать, – весело похрюкивать, если находил хоть какую-то еду. Но что с ним делать? Самой есть нечего, а тут еще и скотину кормить. Приютил у себя Елену Ильиничну с Борькой ее сосед – Гриша Коромыслов. Парню крепко досталось, и в свои двадцать лет он остался с раненой рукой, которая повисла плетью и отказалась двигаться. Проще говоря, стал инвалидом.
Жил один, потому что никого не осталось. Мама с бабушкой погибли одновременно, хоронили их в одной могиле. Быстро, без почестей и слез, потому что начался новый обстрел территории. Не оставлять же мертвых поверх земли! Нехорошо это, а потому бросали лопатами землю с такой скоростью, что потом долго отдышаться не могли. Война шла даже с мертвыми. Наверно, так легче. Что мирные, что мертвые – не могут ответить. Да и нечем.
Гришу ранило, когда рядом с ним разорвался снаряд. Ему пришла повестка в армию, и назавтра он должен был явиться непонятно куда, чтоб отдать долг Родине. Только вот какой Родине, коль она раскололась на две части? Брат с братом ведет войну, омывая дорогу кровью невинных людей…
Гриша пришел в себя только в больнице. Врач долго извинялся, что ничем помочь больше не может. Со временем можно будет попробовать сделать сложную операцию, а когда война закончится, то лучше съездить в соседний город в больницу. Специалист там был по таким делам, да и аппаратура. Но пока только так. Учись работать левой рукой, а больше ничем помочь не можем.
Не впервой было Грише терять. Сначала от них ушел отец. Уехал куда-то, оставив прощальное письмо, которое мама разорвала на мелкие клочки и сожгла. Потом погибли мама с бабушкой, его любимый пес Шарик. Несколько друзей… А теперь и с рукой…
Жизнь преподносила все новые и новые сюрпризы. Хотя таковыми их нельзя было назвать. О правительстве говорили много. Сыпались проклятья, о которых сильные мира сего вряд ли услышат. Все новые и новые санкции по отношению к России. Мир сходил с ума, и просто не верилось, что ложь надолго села своей толстой попой на трон.
Люди бросали все и бежали в Россию. Это был единственный способ остаться в живых, сохранить жизнь детям. А в новостях нагло врали, что это не беженцы, а туристы. Веселые такие, с выпученными от ужаса глазами, с маленькими детьми на руках, без вещей и молящие: «Помогите, нас убивают!» Надо же, до чего туризм дошел! Маразму не было границ. Здравый смысл стирали с лица земли как что-то неугодное.
А ведь когда-то они все голосовали за жизнь. За мир, свободу и спокойствие. Это почти как бывает у детей. Двое дружат, а приходит третий и вносит раздор в их отношения. Ему хочется играть на этой площадке, а потому война между друзьями – лучший способ очистки территории. Только он потом не будет гулять ни с кем из этих друзей. Он приведет своих, будут новые правила, другие игры, и площадка уже никогда не будет той, какой ее знали десятки лет.
Гриша Коромыслов просто жил. Или доживал свой век. Многое после ранения ему было сложно делать, но благодаря своему упорству кое-как приспособился.
Вдвоем с Еленой Ильиничной они вели хозяйство и кормили Борьку. Договорились его не резать и чуток подрастить. А после Ильинична вообще махнула рукой на порося (потому что Борька был очень маленький) и сказала, что пусть живет. Никому не верилось, что смогут долго протянуть, что смогут выжить. А жить хотелось. Пусть не так сильно, пусть со слезами от ужаса, болью от потерь, но хотелось.
Так и жила троица. Обстрелы проходили ежедневно, и пока прятались в подвале, рассказывали друг другу житейские байки. А после выходили наверх, наружу, приходили в себя от увиденного и пытались побыстрее переделать свои дела – надо успеть до следующего обстрела. Когда он будет – никто не знал.
Гуманитарные коридоры полностью перекрывались, а у Ильиничны кончалось лекарство от давления. Долго без него она не протянет, да и уже был инфаркт несколько лет назад. Но Гриша старался об этом не думать. Как будет затишье – выберется в столицу и привезет. Деньги пока есть. Можно было бы попросить дядю Вася. Он всегда ездил между городами и мог достать все что угодно: от свежего хлеба до новой модной блузки. Но дядю Васю убили. И он тоже, как и все, покоится где-то там, среди крестов и немых криков…
***
Елена Ильинична заварила чай. Ее старые, подслеповатые глаза прекрасно видели, как Коромыслов старается изо всех сил, лишь бы у нее все было. Чем-то Гриша напоминал ей покойного сына: худой, среднего роста, с темными волосами, брутальным лицом, чуть лопоухий, но уверенный в том, что на мужских плечах лежит ответственность за весь дом. Давно не стало сына… Илюшей звали, в двадцать восемь собирался жениться… но жизнь распорядилась по-своему… Авария в Чернобыле, а он как спасатель обязан был там быть… Раньше не было такого: хочу или не хочу. Раньше было так: есть дело, и его нужно выполнять, даже если ценою всему будет твоя жизнь…
Гриша достал отсыревшее печенье. С Ильиничной они решили устроить себе маленький праздник по поводу Гришиного дня рождения. Гостей не было, подарков тоже. Ильинична попыталась подарить Грише Борьку, но тот отказался и пошутил, что это их «движимая собственность». Такая вот прожорливая и хрюкающая, но зато живая.
Хотя подарком можно считать то, что за этот день их обстреливали только раз, а не два-три. Но все-таки хотелось людской жизни, мирной, спокойной. Жизнь в страхе и ожидании снарядов – это не жизнь. Казалось, что это не могло быть реальностью. Но таковой являлось. Пустынный район их городка говорил о том, что фашизм приобрел новый облик и набрался сил. Ильинична, Гриша и Борька остались, а остальные кто разбежались-разъехались, а кого убило. Хочешь пройтись по соседям? Иди на кладбище и ходи средь могил. Всех повидаешь, у каждого креста наплачешься.
Только легче не станет. Ад наяву…
Гришу который день не покидала мысль: уехать в Россию. Он где-то слышал, что, если перейти границу с Россией, можно попроситься и стать беженцем. На некоторое время. А когда война закончится, можно будет вернуться домой. Гриша не успокаивался, но вслух произносить Ильиничне свою идею побоялся. Не знал, какая будет реакция. Ведь Ильинична любила Россию и до сих пор считала всех русских братским народом. Тяжело она пережила распад страны и еще тяжелее привыкала к тому, что медленно вбивался клин раздора. Периодически пытались бороться с русским языком, но проблема состояла в том, что было слишком много людей, которые считали его родным.
Гриша просто знал такую вещь: Ильиничне много лет, а чтобы уехать, нужно здоровье и силы, которых у нее становилось все меньше и меньше.
Когда-то война была только в книгах. Гриша ясно помнил, как они смеялись на уроках истории, запускали бумажные самолетики и не хотели слушать учителя, который грозился поставить всем «неуд», но никогда этого не делал, а в душе вздыхал: «Ну и пусть, это ж дети, и хорошо, что их война не коснулась».
Только сейчас Гриша все яснее и яснее осознавал, что пришлось пережить тем, кто видел ту войну, о которой писали в учебниках, которая не пахла школьной библиотекой, а пахла кровью, порохом и похоронками.
– Гриша, о чем это ты думаешь? – Ильинична словно вырвала Коромыслова из тех дум, которые все дальше и дальше относили его в прошлое, заставляя сожалеть о том, чего не понимал тогда в силу молодости или же дури.
– Да так, ни о чем, – солгал Гриша. – Елена Ильинична, а вы бы согласились уехать?
– Гриша, что ты?! Да и куда? Моя земля тут, похоронят меня тут. Сын мой, муж, родители – все тут. Куда ехать?
– От обстрелов… в Россию.
– Кто ж меня в ней-то примет? Чужие мы с тобой там, Гриша.
– А если примут? Я слышал от соседки, бабы Нюры, когда она собиралась вместе с дочкой туда. Они говорили, что всех берут.
– Прям всех?
– Ну да. Надо только границу перейти.
– А Борька? Куда мы его денем?
– С собой возьмем! – солгал Гриша. – Все расскажем, все объясним. Почему с кошкой можно, а с поросенком нельзя? Это точно такая же кошка, просто розовая и с пятаком, – попытался улыбнуться Гриша.
Борька довольно хрюкнул, будто подтверждая, что эти слова ему по душе. А если еще и еды дадите, то будут даже по вкусу.
– Нет, Гриша, не поеду я никуда. Не побегу… Стара, да и на этой земле помереть хочу.
– А никто не говорит – навсегда! Побудем пока беженцами, а там и война кончится, – не унимался Гриша.
– Нет, Гриша, нет. Всему свое время, а мое время вышло.
Разговор зашел в тупик, и Коромыслов сменил тему на школьные воспоминания. А там перешли на воспоминания Ильиничны о покойном муже. Стало уютней, будто он где-то рядом с ними, просто невидим. Но стало и невыносимо: ощущение смерти, которое не проходило.
Гриша улыбался как мог. Но Ильинична отгоняла от себя мысль о том, что шанс на жизнь она своими словами только что разрушила. Да еще вдобавок подрезала крылья пареньку, вогнав его в грустное настроение.
Лишь Борьке было все равно. Он не знал, какой год на дворе, какое число. Он просто похрюкивал, как делал всегда, когда ему было просто хорошо. Даже казалось, что он немного улыбался. А если война продлится еще годок, то уже будет казаться, что у Борьки крылья ангела и рыльце самое лучшее на свете. Но пока этого не было.
Где-то далеко слышались выстрелы и взрывы. Но каждый думал о своем: Гриша о побеге, Ильинична о покойном муже, а Борька о еде.
***
Шли дни, а ничего не менялось. Ежедневные обстрелы не давали спать, а днем приходилось прятаться в подвале. Жизнь превратилась в череду ожидания спокойствия, желания достать пропитания и увидеть других живых людей. Но цепляться за надежду – это, по сути, как цепляться за пустоту: не опереться, не обнять, но зато хоть так можно жить…
Гриша чувствовал, что будут времена еще хуже. Что-то внутри говорило о том, что беда стучится к ним в дом, однако они с Ильиничной плотно затворили дверь. Но можно ли остановить то, что невидимо, но ощущаемо? До сих пор никто не знает ответа на этот вопрос…
Пенсию Ильиничне перестали платить. Обстановка в стране говорила о том, что деньги будут кончаться, цены достигнут невиданных высот, а народ будут ставить на колени. Но как можно поставить на колени тех людей, которые помнят Вторую мировую? У которых дети и внуки выращены с полным отвращением к фашизму! Сильные мира сего совершали все новые и новые ошибки, забыв про то, что тут люди, которые способны сообразить, что к чему, и сделать правильные выводы.
Все чаще Ильинична стала замечать, как Гришино лицо искажается от боли. Уклоняясь от вопросов, Коромыслов понимал, что с рукой что-то не то, но правду сказать не мог. На нем весь дом, на нем Ильинична с Борькой. А боль… ну и что, что ночами спать не дает. Все можно перетерпеть, все снести. Лишь бы Ильинична жива была… лишь бы не пришлось опять хоронить…
Да и Борька не рос. Видимо, настолько понимал все и нервничал, что был чуть больше домашней кошки. Глядя на него, Коромыслов иногда думал: «Интересно, а снятся ли Борьке сны? Если да, то война в них идет или закончилась?» Но поросенок только похрюкивал, а потому вряд ли что-то можно было понять. Названный Ильиничной в честь покойного кота (любимца покойного мужа) и подобранный на улице после очередной бомбежки, Борька просто радовался жизни и еде. Он даже не знал, что его хозяева, похоже, погибли, что Ильинична расклеивала объявления о нахождении порося, да никто не пришел, что Ильинична рыдала всю ночь, когда взяла к себе Борьку. Почему-то он ей казался сиротой… а ощущение войны всегда обостряет чувства. Борька ничего не знал. А может, и знал… ведь, взглянув в его маленькие поросячьи глазки, виделась какая-то грусть. Но он не мог сказать. Хрюкал, ел и спал. И возможно, ему снилась не война, а зеленые поля и яркое солнышко. Но об этом никто никогда не узнает…
Наступило временное затишье. Гриша знал, что нужно выбраться и пройтись по городу, узнать, как и что и кто еще жив. Ильинична плакала, причитала, но делать было нечего. Перекрестила, да и отпустила. Знала, что если не убьют, значит, вернется… обязательно вернется…
Прошло два часа, и Гриша вернулся в полнейшем разочаровании в новостях. В городе осталось очень мало народу. Одинокие прохожие, боящиеся бомбежек, разбитые витрины магазинов, отсутствие продовольствия, частично или полностью разрушенные дома, множество воронок от снарядов – все это дыхание войны. Ее проклятые руки, которые того гляди дотянутся и толкнут к смерти…
Грише удалось узнать, что каждый день в районе обеда люди собирались в определенном месте, около рыночной площади. Нерегулярно, но приезжали автобусы, которые вывозили раненых и беженцев в сторону границы с Россией. Дальше уже сами. Люди поговаривали, что там есть палаточные городки и любая медицинская помощь. А самое главное, там есть еда. Как бы народ ни старался держаться, а духом падал. Скоро есть будет нечего и не на что. Запасы? Так они тоже не резиновые. С лекарствами давно проблема. Погибло много врачей, и нередко люди сами брали чью-то жизнь в свои руки и старались, чтоб раненый выжил. Это почти как игра в рулетку. Выиграешь или проиграешь – никогда не знаешь.
Но была новость еще хуже, о которой Гриша Ильиничне умолчал. Пропал автобус с детьми. Попали они под обстрел или их захватили – узнать было неоткуда.
Знали только одно: до границы они так и не доехали…
На обратном пути Гриша встретил своего старого знакомого – Сашу. Бывший одноклассник догнал его на машине, когда Коромыслов в горьких раздумьях шел домой. Постояли, поговорили о том о сем. О войне, о Гришином ранении, о погибших… помолчали… Саша курил, а Гриша стоял, просто опустив голову, будто вся вина за происходящее лежит на его плечах. Саша рассказал много о себе, о бомбежках, о том, как первый раз взял оружие в руки, чтоб защитить свою мать от фашиста. Говорил и говорил, то нервно смеясь, то хрипя от ярости. Завтра он должен будет везти свою маму к границе. Закончился инсулин, а без него, да с диабетом… да еще и на нервной почве… хуже ей стало… и если еще время тянуть – понятно, что будет.
В машине есть место, и Саша, видя Гришино состояние, всю его болезненность, даже не предлагал, а нахраписто уговаривал Коромыслова поехать с ними, да тот отрицательно качал головой. Куда Ильиничну деть? Ведь она же живая! Одна у него осталась, а так он один на белом свете. Никому не нужный, полуинвалид.
Саша и тут нашелся, сказав, что Ильинична поедет с ними. Четыре человека в машине спокойно умещаются. Коромыслов, Ильинична и Сашина мама будут пытаться перейти границу и попасть в лагерь беженцев, а Саша сюда вернется.
«Война еще не закончилась, и не по-мужски это как-то бежать. Мужик должен быть мужиком и защищать Родину! – сказал Саша и выпрямился, как солдат перед командиром. Но тут же по-дружески подмигнул и добавил: – Однако это не касается раненых, женщин, детей и стариков».
Гриша скис еще больше, окончательно отказавшись от предложенного. То ли ему было неловко, потому что до войны с Сашей они были как просто знакомые, а сейчас говорили обо всем, будто родственники встретились. То ли Гриша осознавал, что ехать на такой машине – еще больший риск, чем отправлять детей на автобусе с огромной надписью «Дети», а потом скорбеть… что своими руками… автобус смерти…
На том и расстались, однако Саша твердо сказал, что утром подъедет к дому Коромыслова, быть может, тот еще передумает. Ну а нет так нет. Но Саша уже видел эту бледность, которой покрылось лицо Коромыслова. Он догадывался, что будет дальше, но о том промолчал. Будет день – будет пища, а там и удастся уговорить поехать.
Это все, что удалось узнать Грише, у которого мозг кричал от несправедливости, от чувства гадливости, от смертей, от безысходности. Последняя его надежда на спасение таяла на глазах. Он не мог рисковать Еленой Ильиничной, да и Борьку тоже жалко. Но и остаться тут – значило бы подписать приговор, когда тебя завтра поведут на эшафот. Никто никого не спрашивал. Брат с братом воюет…
Ильинична молча выслушала Гришу. Категорически отказалась куда-либо ехать со своей родной земли. Проронила несколько слезинок и затихла. Сочтены ее дни. Сочтены Гришины дни. И Борькины тоже. Хотя последнему все равно, ибо он по-прежнему довольно похрюкивал, но оттого было еще горше. Все погибнут… Да как же такое может быть?
Гриша умышленно умолчал, что их, невинных работяг, считали сепаратистами, что зачистки будут еще жестче. Но Ильинична все чувствовала. Ее старое сердце задыхалось от боли. Никто не поможет… Никто!.. Ту войну пережили… а эту… не переживут…
Остаток дня так и провели в молчании. Даже Борька затих. Чувство неминуемой смерти выбивало все душевные силы. Некуда бежать! Или есть куда? Но ведь нигде их не ждут! Везде они чужие! Даже на своей родной земле… Все превратилось в адский котел, в который сваливали всех подряд и медленно помешивали…
Лишь к ночи Ильинична заметила следы крови на Гришиной рубашке. Что-то не то происходило с рукой. Хотя Коромыслов и хорохорился, терпел боль, но Ильинична понимала, что может начаться заражение или что-то еще хуже.
Страшно ей было терять Гришу. Полюбился он ей, как сын. Да и Борька. Лучше всякой кошки! Жаль, что только не мурчит… Но что делать с Гришиной рукой? Как помочь? Если б времена были спокойные, можно было бы в любую больницу съездить. А тут… больницу-то разрушили, ироды!
Осталась последняя надежда. Помолилась Елена Ильинична Богу, попросила Его спасти и сохранить и легла спать. Поможет Он. Всегда помогал, так и тут будет.
***
Наступал рассвет. Горькие рыдания вырвались у Елены Ильиничны из груди. Всю ночь Коромыслов стонал от боли, а ближе к утру у него начался жар. Яснее становилось то, что без врачебной помощи тут никак не обойтись. Как бы Гриша ни держался, как бы ни говорил с улыбкой, что у него все хорошо, делалось только хуже… Чуда не происходило, и нужно было что-то делать.
И испугалась Ильинична. Испугалась всем сердцем и душой. А если она потеряет Гришу? А если он умрет? Не переживет она этого! Хоть и чужая он кровиночка, но любит она его, как своего, родненького…
Даже Борька затих. Не ел, не пил. Будто понимал, что беда стучится в двери. Лежал в углу и смотрел в одну точку.
Кто или что толкнуло Ильиничну к такому решению – было непонятно, но твердое решение, что нужно отсюда выбираться, – стало ее стержнем. Грише нужен врач. Пробудут они еще тут – погибнут. Раз есть шанс на спасение, так, значит, нужно его использовать! Ведь Гриша говорил, что Саша заедет утром узнать окончательное решение о поездке. Вот только как они там будут?.. Да и Борька… А с ним что делать? Как ни жалко, а бросить придется порося. Не до него сейчас. Тут люди гибнут, а они с ним возиться будут.
Нелепо ведь!
Однако Гриша, выслушав решение Ильиничны, твердо сказал: Борька едет с ними. Он маленький, а значит, поместится в хозяйственной сумке.
Ильинична вздохнула. Троица тронется в путь, который неизвестно чем закончится. Выиграют они на этот раз у смерти? Что их дальше ждет? Вопросы, на которые пока не было ответов.
Лишь Борька слегка оживился. Подошел к Коромыслову и хрюкнул, как будто говоря, что все будет хорошо.
***
Утро ступало уверенно своими ногами по земле. Солнце поднималось, будто подавая знак, что нужно действовать, а не сидеть сложа руки.
После ночной бомбежки и после Гришиного жара Елена Ильинична окончательно вымоталась. Еле держась на ногах, она собирала кое-какие вещи для Гриши и взяла свою теплую вязаную кофту, которую Гриша отдал ей. Мамина она была, очень теплая. Воспоминаний море, но Коромыслову была дороже живая душа, чем сидеть, есть «бутерброды» с ностальгией, а рядом человек мерзнуть будет. Одно платье, один халат – это уже от бабушки.
Борьке досталась хозяйственная сумка, в которую он всячески не хотел залезать. Как ни старалась Ильинична, а порося визжал и брыкался, пока не подошел к сумке Гриша. Его нездоровьем пропиталась вся энергия, окружавшая его, а потому Борька, видать почувствовавший это, внимательно посмотрел на Коромыслова своими малюсенькими черными глазками, тихонько хрюкнул и сам шагнул в сумку. Сел и стал ждать отправления в путь.
Коромыслов присел рядом с ним на корточки:
– Борька, мы скоро поедем далеко-далеко. Веди себя тихо. Авось доберемся живыми, а на границе будем просить тебя пропустить.
Борька не хрюкнул в ответ. А у Ильиничны скатилась горькая слеза. Когда они вернутся, будет ли тут стоять Гришин дом или будет то же самое, что сделали с ее домом? Внутри что-то говорило о том, что жизнь сильно изменится. Изменится до такого состояния, что, как в народе принято говорить, никто не узнает. Но все же надежда и твердая вера в Божью помощь помогали двигаться дальше.
Оглядел Коромыслов свой дом. Молча, внимательно, запоминая каждую деталь, да так, чтобы это все въелось, впилось, врослось в его память и не оставляло его до конца дней. Вернуться сюда хочется… Но как уж там будет, одному Богу известно. А Гриша, пересилив боль и температуру, старался держаться, чтоб Ильиничне поспокойнее было.
Документы взяли, деньги, Борьку, немного одежды. Больше нести не смогут, обоим тяжело. Сели на кухне и стали ждать Сашу. А Борька так и лежал в открытой сумке, будто боясь разочаровать Коромыслова и еще больше расстроить.
Подъехала Сашина машина. Сигналил так громко, что разбил окружающую тишину на тысячу дребезжащих осколков.
Гриша с Ильиничной переглянулись. Пора! Коромыслов закрыл сумку с Борькой, а Ильинична принялась креститься, молиться и тайком крестить жилище. Нужно было поторапливаться, а потому даже не присели на дорожку. Из двери выходить начали в тот момент, когда Саша уже готовился барабанить в дверь.
Почуяв чужой дух, Борька взвизгнул, а Саша округлил глаза и посмотрел сначала на Коромыслова… на Ильиничну… на сумку…
Елена Ильинична готовилась оправдываться, что не могут поступить по-другому, живой он, жалко его, да и живет с ними уже почти вечность, но Коромыслов опередил, слегка приподняв закрытую сумку и сказав:
– Борис! Вернее, это Борька. Порося, сирота, места много не занимает.
Саша опешил окончательно, но молча кивнул. Взял у Коромыслова и Ильиничны сумки, видя, что они оба еле стоят на ногах, понес в машину. Вещи в багажник, поросенка в салон. Но прежде раскрыл сумку, дабы посмотреть на зверюшку. Из сумки высунулась голова с розовыми ушами, слегка влажным пятаком и вопрошающими черными глазками. Саша смотрел на Борьку, Борька на него, а Ильинична с Гришей – на них обоих.
Саша протянул руку, чтоб погладить порося, тот не хрюкнул в ответ: мол, с незнакомцами не разговариваю. Но Саша сам вслух сказал:
– Ничего, брат! Доберемся до границы, ты уж держись. Каждый имеет право на жизнь.
Борька тихо-тихо хрюкнул. Человек сказал что-то новое, незнакомое, но вроде бы положительное.
А Саша спросил Гришу:
– Сколько ему?
– Понятия не имею. Совсем не растет у нас. Думали, что ему несколько месяцев, но сейчас и это определить сложно. Он – все имущество, что осталось у Ильиничны от разрушенного дома. Чудом спасся! Видать, не суждено было погибнуть в тот день.
– Понятно, – кивнул Саша, – похож на мини-пига…
– На кого? – удивилась Елена Ильинична, ни разу не слыхавшая об этом.
– На декоративного. Домашняя свинюшка. Если я окажусь прав, то не вырастет он у вас больше.
– Это как же? Совсем?! – Ильинична уже ничего не понимала.
– Ну да. Будет как кошка у вас жить. А потом научите его мурчать и мышей ловить… Ну и когти об диван точить.
И тут все дружно засмеялись. А Борьке стало совсем хорошо и спокойно. Свои рядом, а чего еще пока надо?..
Мы сильные!
Весть о коронавирусе шла давно. Весь Китай болел им, жуткие новости приходили из разных стран, особенно из Италии… Иногда казалось, что это обычный грипп и СМИ просто хотят привлечь к себе внимание. Увы, это был такой вирус, который, как чума, ходил по миру, не оставляя нетронутой ни одной страны.
Казалось, что России это не коснется.
Но в этот раз не повезло…
Март и еще последующие несколько месяцев 2020 года мы навсегда запомним… и прежде всего масками и постоянными «ароматами» дезинфицирующих средств.
После выступления президента о всеобщей неделе карантина мы не совсем понимали, о чем идет речь. Все должно было позакрываться с понедельника, но уже с пятницы были закрыты практически все магазины одежды, косметики, бытовой техники, салоны красоты, фитнес-залы, школы танцев и т. д. Среди работающих людей частично появлялась паника. Те, кто недавно был за границей, должны были самоизолироваться дома на две недели (и никуда не выходить ни под каким предлогом). После обращения главы страны к народу многих офисных работников перевели на удаленку. Это был полный рабочий день, но дома.
Пока что все было легко. Неделя? Это ведь немного!
Но дальше становилось «интереснее». Выделили группы, которые находились в зоне повышенного риска: люди в «золотом» возрасте, люди с пониженным иммунитетом и с хроническими заболеваниями. Вот так из-за своей дыхалки я оказалась узницей с огромной проблемой, ибо особо сильного иммунитета у меня не наблюдалось…
Выполняя указания властей, открытыми оставались продуктовые магазины, аптеки, зоомагазины. Посещать разрешалось только близлежащие продуктовые магазины и аптеки, иначе грозил штраф.
В больницы и поликлиники не рекомендовалось обращаться, если у вас не что-то экстренное. Можно было погулять с собакой, и то возле дома.
Улицы опустели так, будто или была война… или уже никого нет в живых. Кое-где были патрули. Детские площадки и парки обмотали полосатыми лентами.
На всех подъездах висело объявление, что «в эти нелегкие времена просим выполнять такие-то правила…»
Всего неделя?! Но потом все продлили на бо́льший срок… Что будет дальше – оставалось тайной… покрытой таким мраком… И становилось жутко…
Но сдается ли Россия?! Нет! Мы прошли Великую Отечественную войну, и в наших жилах кровь победителей, а не хлюпиков!
Поэтому кто-то занялся работой на дому, кто-то открыл для себя что-то новое, а кто-то даже понял, что придется что-то менять в жизни и заняться чем-то другим.
Мы не были заперты в своих домах: у нас оставались гаджеты, которые помогали как с общением (звонки, переписки, шутки, милые смайлики), так и, в том числе, с покупками через Интернет.
Мы улыбались, смеялись, обменивались смешными картинками, поздравляли друг друга с праздниками. Были важны не подарки, а эмоции и тепло души.
Даже когда в Москве закрыли храмы и кладбища… даже когда ввели пропуска… мы понимали, что так надо… и как могли – не падали духом.
Поэты, писатели, художники продолжали творить, дабы потом, спустя время, наши потомки увидели, насколько мы были сильны и сплочены.
Это время научило нас многому, и самое главное – мы стали беречь и дорожить друг другом еще больше. Мы стали ценить и любить жизнь.
Ведь мы – одна большая и дружная семья, имя которой – Россия.
А Россия – сильная и могучая страна. И ни один коронавирус нас не сломит!
Об авторе:
Родилась в 1988 году в Москве. Окончила Русский институт управления им. В. П. Чернова по специальности «маркетолог», Австрийскую высшую школу этикета, Школу шоу-бизнеса Виктора Дробыша по специальности «маркетинг», Дипломатическую академию МИД. Является международным менеджером по протоколу, преподавателем этикета.
Литературным творчеством занимается с пятнадцати лет. Любовь к слову и желание умело его использовать появились неслучайно – в роду были профессиональные журналисты, писавшие на остросоциальные темы. Сегодня Юлия Хабарова – автор романов, повестей, рассказов, очерков, эссе. Среди ее произведений немало миниатюр и юмористической прозы. Пишет стихи. В своих работах размышляет о смысле жизни, о преходящем и вечном.
Произведения издавались в журнале «Чешская звезда», «Лауреат», неоднократно входили в «Каталог современной литературы», издаваемый к Московской международной книжной выставке-ярмарке. Постоянный участник литературных конференций, проводимых Российским союзом писателей. В 2016 году была выбрана председателем жюри юмористического конкурса «Похождения Красного Кота», работала в коллегии экспертов литературной премии «Народный писатель».
Награждена правом ношения медали Императорского ордена Святой Анны.
Лауреат национальной литературной премии «Писатель года» в основной номинации и номинации «Выбор издательства». Финалист литературной премии «Наследие» и конкурса «Георгиевская лента». Награждена медалями «Никто не забыт», «За заслуги в военно-патриотическом движении России», «75-летие Великой Победы», «Александр Пушкин – 220 лет», «Владимир Маяковский – 125 лет» и «А. П. Чехов – 160 лет». Член Международного союза писателей «Новый современник», Российского союза писателей.
Борька
