FOLLOW ME

Всем погибшим в военных конфликтах Холодной Войны посвящаю

FOLLOW ME (Следуй за мной)

В тот день стояла дикая жара за 40oC, а влажность превысила человеческие возможности. Офицер наведения, лейтенант Андрей Пушмин стоял навытяжку перед командиром ракетного дивизиона капитаном Неплохом, бескорневым украинцем, и от обеих фигур валил пар. Неплох одним движением опрокинул стакан технического спирта себе в рот и мрачно захрустел жареной саранчой, вполне заменявшей ему солёные огурцы.

— Ты хоть знаешь, кого оприходовал вчера? Ты оприходовал их колдунью. Вот кого. Теперь тебе хана, лейтенант, — Неплох вытащил изо рта слюдяные крылышки и почесал ими нос.

— До тебя служил здесь один старшина. Такой же, как ты, был – двухметровая оглобля. Он ходил к монастырю и подкарауливал местных девок. И нарвался. Они пожаловались колдунье. За месяц сгорел старшина. Когда вскрывали, так у него внутренностей уже не было – все сгнили. Это она порчу навела.

— Не верю я в это, — осторожно вступил в разговор Пушмин.

— Молодой еще, жизни не знаешь. А две банки тушенки кто спёр? Я же знаю, что ей отдал. Вот, начпрод телегу накатал на тебя, — Неплох достал тетрадный лист и помахал им под носом у лейтенанта.

— Я могу ему свой денежный аттестат отдать, — предложил Пушмин.

— Не надо, купишь в Москве магнитофон на боны. Выдал я ему ведро керосина. На том и закрыли дело. Озолотится теперь начпрод. Все статуэтки у монастырских купит, а в Союзе продаст, — продолжил капитан, наливая себе второй стакан.

— Мы, вроде, полюбили друг друга, — упорствовал лейтенант.

— То, что ты ненормальный, я давно понял, — смягчился Неплох, — а вьетнамка в бомбоубежище, да за тушенку, кого хошь полюбит. Ей этих двух банок, небось, на месяц хватит. Бедный народ. Ну да я тебя предупредил. Не был бы ты лучшим наводчиком в полку, перевёл бы я тебя от греха подальше под Хайфон. Там лейтенанта убило. Вакансия. Но не могу, своя рубашка ближе к телу. Будь осторожен. Забудь её, — подвел окончательный итог капитан.

А дело было так. Андрей Пушмин уже полгода помогал братскому вьетнамскому народу в отражении агрессии американского империализма. Сейчас бы сказали: «Выполнял интернациональный долг». Его ракетный дивизион защищал порт Камфу. Налёты следовали почти каждый день. Особенно досаждали новозеландцы. Это были молодые парни из бедных семей с дипломами пилотов-любителей в кармане, приехавшие за «long shilling» (в переводе с английского «хороший заработок» или грубее «длинный рубль»), получавшие за удачную бомбежку по 500$ и поэтому не считавшиеся с опасностью. Обычно первым летел EB-66, самолет-постановщик помех, за ним шли новозеландцы на старых «Скайрейдерах» и, разделившись на две группы, атаковали дивизион с моря и со стороны джунглей. Расчёты работали как заведённые: разворот антенн, захват цели, пуск. В каждом налёте новозеландцы теряли по 2-3 машины. И только потом появлялись американцы на стратегических B-52, часть из которых проходила на Камфу, часть летела на Ханой. Снова мгновенный разворот, и едва хватало времени ударить по уходящим, в хвост, впрочем, без особого успеха. С тыла дивизион прикрывала вьетнамская зенитная батарея. Это были храбрые бойцы, но с техникой не дружили. Пушмин ездил к ним раз в неделю, пробовал обучать, но добился только того, что вьетнамцы уже не стреляли, отключив систему наведения (Неплох смеялся до слёз, узнав об этом). Особенно тяжело приходилось, когда наваливались F-4. Вообще-то, «Фантом» — жутковатая машина. С вытянутым фюзеляжем и загнутыми плоскостями она походила на хищную птицу. На ней можно было даже не бомбить. Полёта на бреющем хватало, чтобы уничтожить внизу всё живое. Как-то, будучи в увольнении, Пушмин поехал в Ханой попить луамой – сладкую рисовую водку, и попал под бомбежку. Два «Фантома», видимо, израсходовав боезапас на борьбу с зенитками, прошлись на бреющем над одной из улиц города, и на его глазах дома рассыпались в пыль, а у людей лопнули барабанные перепонки, и кровь хлестала из ушей. В принципе, обе стороны понимали бессмысленность воздушной бойни. Всё решалось на земле. Андрей со смешанным чувством наблюдал за колоннами северовьетнамцев, направляющихся в Южный Вьетнам. Обратно бойцы почти не возвращались.

«Вот, где настоящая бойня», — думал он.

Поэтому какие-то негласные договоренности соблюдались. Так, американцы на ночные бомбёжки заходили с другого курса, минуя дивизион, им нужен был порт, где разгружалось советское вооружение и техника, а не горстка русских солдат. Со своей стороны дивизион не стрелял по одиночным самолётам-разведчикам: «Болтается в небе, и хрен с ним». Скоро слава Пушмина как классного наводчика стала разрастаться. После пятого сбитого им самолёта штабные зачастили на позицию, сфотографироваться с лейтенантом у поверженной машины. «Начальство и пьянка», — так Андрей определил про себя две главные беды русского народа. Однажды Неплох не выдержал и поспорил с приехавшим полковником на ящик луамоя, что наводчик собьет висевший высоко в небе «F-4H», самолёт-разведчик, одной ракетой. Получив приказ, Пушмин мгновенно развернул ЗРК (зенитно-ракетный комплекс) и что называется «с бедра», не включая локатора, произвел пуск. Американец слишком поздно обнаружил ракету. Пытаясь уклониться от нее, он сделал «бочку», затем «петлю», но было уже не уйти. Серебряная стрела пронзила морской самолет, и он развалился на части. Восхищенный полковник, подарив Андрею пачку сигар и собственноручно выгрузив из ГАЗика ящик водки, укатил в Ханой, а разъярённые американцы засыпали дивизион «шрайками» (американская ракета «воздух-земля»). Погибло трое солдат. После этого случая при появлении начальства Пушмин уходил в траншею и ложился животом на неразорвавшийся снаряд, изображая дикие боли.

— От стали боль утихает, — объяснял Неплох приехавшим чинам, подводя их к лейтенанту. Те мгновенно бледнели и, быстро покидая расположение части, успевали приказать капитану: «Быстрей отправляй этого идиота в госпиталь!».

Еще больше утвердился Пушмин о двух бедах русского народа — начальстве и пьянке, как-то возвращаясь из увольнения на своём УАЗике и завернув на авиабазу Зиалам к знакомому лейтенанту заправиться бензином. Тот показал Андрею документ, который надолго запал ему в душу.

Командиру ВЧ 1795

«20 августа 1972 г. к-н Гулимов и ст. л-т Матвеев выполняли на МИГах барражирование над Тонкинским заливом. Сбив морской разведчик «A-4S» и выработав при этом почти весь керосин, лётчики решили садиться на ближайшую авиабазу, где они и остались на ночёвку. Во время ужина в лётной столовой пилотами были выпиты (по показаниям самих офицеров) полученные от начпрода авиабазы два пол-литровые бутылки спирта (это вместо положенных 100 грамм за победу). На рассвете ст. л-т Матвеев встал в туалет по малой нужде. Однако, устав после напряженного лётного дня, он в темноте перепутал дверь в туалет с дверью в сушильную камеру, где находились сапоги к-на Гулимова, зашел туда и помочился в эти лётные сапоги. В это время объявили тревогу. К-н Гулимов заметил происшедшее только надев сапоги на ноги. Как следствие у Гулимова развалились сапоги, а у Матвеева опух левый глаз, в результате чего истребители не смогли подняться в воздух. Исходя из сложившейся психологической несовместимости, прошу перевести ст. л-та Матвеева во 2АЭ. Жду Ваших указаний».

Через весь рапорт была начертана следующая резолюция.

«Василий Петрович! Не надо трахать мне мозги. Буду я еще из-за всякой ерунды изменять установочный приказ по части. Его же надо согласовывать с КГБ! Объяви старшему лейтенанту выговор за несоблюдение субординации, а Гулимов пусть нассыт в сапоги Матвееву и успокоится. Об исполнении доложить. Полковник Иванов».

«А мы-то что тут делаем?» — задавал себе вопрос Пушмин, видя весь этот бардак, — «За что погибаем?» — и не находил ответа. Как-то в затишье на батарею приехал пьяный человек из посольства СССР в Ханое и прочёл лекцию. От него Андрей и узнал, что американцы воюют за индекс Доу Джонса, новозеландцы – за деньги, вьетнамцы – за свою Родину, а за что воюют русские – большой секрет. Это знают только в Кремле. Далее, хлопнув два стакана тростниковой самогонки (её приспособились гнать по ночам солдаты) и призвав отправлять всех янки, черножопых и желтопузых без разбора на «other world» (на тот свет), человек укатил обратно в Ханой, прихватив полную канистру технического спирта, из-за чего офицеры обедали всухомятку.

Еще одна проблема стала досаждать Пушмину – отсутствие женщин. И не только ему. Жаркий и влажный климат, постоянное напряжение, вливали в жилы людей острое, доходившее до боли желание, и каждая женщина начинала казаться прекрасной. Бывали дни, когда казалось, что какая-то сила поднималась от низа живота и заполняла всё тело так, что хотелось встать на четвереньки и завыть. Даже неунывающий капитан становился мрачен. Однажды Андрей увидел, что тот покалывает себе кинжалом виски.

— Что случилось, командир? – спросил он. Неплох посмотрел на него жутким взглядом и с тоской пробормотал:

— Сперма в голову ударила.

Нечего было и мечтать завязать роман с вьетнамкой. Действовал драконовский закон за № 10-67, по которому за связь с русским военным женщину ждала тюрьма или высылка в так называемую «четвёртую зону» на границе с Южным Вьетнамом, куда доставали корабельные орудия 7-го флота США. Вернуться оттуда живой было почти невозможно. Однако, что может помешать желанию, когда оно обоюдное (почти все молодые вьетнамцы воевали), особенно в провинции, где контроль властей не был так силён, как в городах. Устраивались, кто как мог. Пушмин, начистив зубы, бляху и сапоги толчёной пальмовой корой, несколько раз ездил во вьетнамский полевой госпиталь, расположенный километрах в 50-ти от их позиции, в джунглях. Но почему-то эти короткие связи не приносили облегчения, а выматывали хуже воздержания. И он прекратил поездки.

Хотя командование и смотрело на эти проделки сквозь пальцы, но допустить разложения не могло. В дивизион зачастил замполит полка. На его беседах о моральной деградации американцев и о жутком разврате, царившем в Сайгоне, где на каждой улице было по десятку борделей, солдаты закрывали глаза, скрежетали зубами и пускали слюни. А когда он сообщил об одной патриотке – бойце Народных Вооруженных Сил Освобождения, которая в Южном Вьетнаме устроилась в бордель при авиабазе и заразила сифилисом порядка сорока лётчиков, пока её не раскрыли и не расстреляли, Неплох не выдержал.

— Твою мать, — сказал он, — мы тут за полгода всего тридцать бомбёров завалили, а эта баба одна (!) сорок пилотов вывела из строя!

И тут же предложил посоветовать правительству в Ханое направить сто патриоток – сифилитичек в Южный Вьетнам, чтобы прекратить наконец эти варварские бомбёжки, за что немедленно схлопотал выговор от замполита.

Однако, как говорят в Индокитае: «Завоевал ли ты весь мир, изнемог ли от бедствий – если ты голоден, ты возьмёшь пригоршню риса». Вскоре любовь настигла лейтенанта.

По дороге, ведущей мимо их дивизиона, часто проходили усталые крестьяне, возвращавшиеся после тяжкого труда с залитых водой рисовых полей, бойцы отряда самообороны с закинутыми за плечи винтовками, монахи в своих огненных одеяниях, девушки в «нанах» — островерхих соломенных шляпах. Пушмин обратил внимание на пленительную миниатюрную вьетнамку, которая выделялась из всех этих людей. Удивительная женственность смешивалась в ней с тонким очарованием азиаток. В красивых жёлто-белых одеждах, с синим шарфом, охватывающим всю её фигурку, с красными лентами в чёрных волосах, раскачивая в руке свою тростниковую дамскую сумочку, она, казалось, не шла, а парила над землёй, чуть перебирая своими крохотными ступнями.

— Какая маленькая, подумал лейтенант, — как запасное колесо моего УАЗа.

Утром она часто ходила в храмовый комплекс в джунглях, а вечером возвращалась обратно. Крестьяне относились к ней почтительно: низко кланялись и не выпрямлялись, ждали, когда она пройдёт. Андрей стал наблюдать. Иногда их взгляды встречались, и, казалось, он ловил в её глазах поощряющую приветливость. Однако, когда он начинал поглядывать на неё чуть наглее, она мгновенно охлаждала его, посмотрев в упор строго и надменно. Так продолжалось недели две. С лейтенантом стало твориться что-то небывалое. Он бросил пить, перестал клянчить увольнительные и извёл всю тростниковую кору, каждый день начищая зубы, обмундирование и сапоги до зеркального блеска. Однажды он откозырял ей, и (о чудо!) женщина склонилась в поклоне. В другой раз, издалека увидев очаровательную азиатку, Андрей просунул под колючей проволокой на дорогу плитку шоколада из своего НЗ (шоколад был настоящей роскошью во Вьетнаме тех дней). Дойдя до лакомства, женщина внимательно посмотрела на лейтенанта, покрасневшего под пристальным взглядом, мелодично засмеялась как колокольчик, грациозно подняла плитку и царственно удалилась. На следующий день дежурный принёс Пушмину завернутую в пальмовый лист небольшую посылочку, пояснив, что какая-то женщина оставила ему это на КПП. Развернув лист, Андрей увидел зубную пасту в тюбике и упаковку американских таблеток для очистки воды. Вот это действительно была роскошь! В дивизионе не хватало элементарных гигиенических средств, воду завозили один раз в неделю, в ржавых цистернах, половина солдат и офицеров мучилась поносом. Партизаны, возвращаясь на отдых из Южного Вьетнама, меняли такую трофейную упаковку на два мешка риса. Одна таблетка обеззараживала 20 литров любой воды. Лейтенант совсем потерял голову: еще никто так предупредительно не заботился о нём. Он стал ждать случая познакомиться поближе и, возможно, открыть своё сердце. Случай вскоре представился.

Назначенный дежурным, он маялся у КПП, пытаясь спрятаться от палящего солнца, когда вдруг заметил свой предмет обожания. Она шла в компании деревенских девушек, оживлённо беседуя. Неожиданно завыла сирена. Неплох выскочил из палатки в одних трусах и побежал на позицию. Налёт. Девушки бросились врассыпную и попрыгали в канаву, вырытую вдоль дороги. Красавица осталась стоять одна. Она беспомощно озиралась, словно искала защиты. И лейтенант решился. Он открыл ворота и громко крикнул: «Follow me». Женщина приблизилась. Пушмин схватил ее за руку, и они быстро спустились в полумрак бомбоубежища. Он остановился, не зная, что делать дальше, но чувствуя – между ними должно что-то произойти. Вверху грохнул первый разрыв. Она вытащила из-под одежды какую-то потайную тесёмочку, перегрызла ее своими жемчужными зубками, и платье упало к её ногам. Он чуть не задохнулся. Перед ним стояла Совершенная Красота! Она бросилась к нему на шею, шепча между поцелуями: «Faster, faster…(Быстрее, быстрее)». Лейтенант считал себя опытным мужчиной. У него уже было два романа. Один с одноклассницей в школе, в 10-м классе, другой – с поварихой в училище ПВО, это без учета коротких встреч с вьетнамской санитаркой. Но то, что он испытал, было ни на что не похоже. Это не было ни любовью, ни сексом, ни тем более траханьем. Это было полное единение двух тел и образование нового Всемогущего существа. Полчаса он чувствовал себя Создателем, ваявшим новую форму существования. Пушмин ничего не знал тогда ни о Камасутре, ни о жрицах любви, вообще ни о чем, но он понял, что показал себя полным сопляком перед этой Богиней. Миниатюрная азиатка полностью завладела его большим телом, властно управляла им, и он абсолютно покорился этой необузданной стихии. Несмотря на восхищение, может быть, из-за этой своей покорности, уязвлённой ею, но Андрей вдруг захотел уколоть её, дать почувствовать, что она отдалась ему за мелкое вознаграждение. Он выбил кулаком доску в продсклад, достал две банки тушёнки и положил ей на колени.

— You lady-killer? (сердцеед, а грубее: бабник) — удивленно пробормотала женщина.

— Do you think I am light-minded? (Ты считаешь меня легкомысленным?) — ответил Андрей.

Она поняла его душевное состояние, только когда за ней закрылись проволочные ворота. Женщина обернулась и, насмешливо глядя на помятого и побеждённого лейтенанта, сказала: Blooming fool! (набитый дурак).

На следующий день Пушмин получил разнос от капитана (с чего и начался рассказ), и лейтенанту вскоре стало казаться, что жизнь входит в наезженную колею. Но так только казалось. Яд любви уже проник в его кровь, разлагая волю, силы и остатки мужской гордости. Лейтенант выменял у начпрода полмешка риса за обоюдоострый кинжал, снятый с разбившегося новозеландского летчика, написал униженное письмо, где предложил всё, что может предложить влюблённый мужчина и указал своё полное имя, звание и московский адрес, а также номер телефона. Проезжая по дороге к вьетнамским зенитчикам по деревне, он тормознул у её соломенной хижины и бросил мешок в открытый проём двери. Убедившись, что мешок достиг цели, Андрей дал по газам. Ответа не последовало.

Андрей подкараулил в джунглях перепуганного монаха и, с трудом объяснившись, уговорил передать колдунье золотые часы, подаренные Андрею родителями в день присвоения лейтенантского звания – единственное его богатство. Вьетнамка не появилась.

Тогда у Пушмина возник дикий план: пробраться ночью в деревню и изнасиловать заносчивую азиатку спящей. Однако вскоре неотвратимая судьба поставила точку в этой истории. Утром лейтенанта вызвали на КПП. Подойдя, он увидел у ворот возлюбленную с неизменной тростниковой сумочкой в руках.

— Follow me, — сказала она. Пушмин не поверил своим ушам.

— Follow me, — повторила красавица. Подошёл Неплох, теребя в руках бамбуковую палку с заострённым наконечником.

— Follow me, follow me, — почти кричала вьетнамка. Капитан набрал воздух в лёгкие, готовясь сказать всё, что он думает об Андрее, но неожиданно махнул рукой и тихо проговорил:

— Даю полчаса. Не вернёшься вовремя – пойдешь под трибунал. Засекаю время.

Они бежали, не разбирая дороги. Вьетнамка уводила Андрея куда-то вглубь джунглей. Наконец, тяжело дыша, они остановились. Вдруг, пригибая деревья, ревя и грохоча, на бреющем прошла шестёрка «фантомов». Запоздало затявкали вьетнамские зенитки. «Прозевали, — подумал Андрей, — Сейчас дивизион накроют. Ребята не успеют развернуться». И он сделал шаг в сторону своей батареи. Женщина щелчком открыла крышку сумочки, оттуда выползла кобра и расположилась сзади лейтенанта. Он сделал еще шаг. Кобра угрожающе подняла голову, раскрыла свой капюшон и зашипела. «Ну что ж, — подумал Пушмин, — хоть умру как мужчина, а не как засранец, удавившись в сортире трибунала». И под присмотром кобры под непрекращающиеся разрывы ракет, они принялись совокупляться как обезьяны, разбрызгивая вокруг слюну и сперму, покрывая друг друга площадной бранью каждый на своем языке, всё больше возбуждаясь от этого и принимая самые непристойные позы, которые могли себе позволить их гибкие тела. Наступила тишина. Кобра исчезла. Пушмин, как в бреду, побежал на батарею, на ходу натягивая обмундирование. Первым он увидел Неплоха. Тот лежал навзничь, сжимая в руках бамбуковую палку. Его тело было разорвано пополам. На позиции не было ни ЗРК, ни людей, да и самой позиции тоже не было. Одна огромная яма зияла на месте батареи. Еще осыпалась земля. Несло смрадом. Только неумолимое солнце упрямо направляло свои жгучие лучи к земле.

«Она знала, — пронеслось в голове у Пушмина, — меня спасла, а ребят не захотела». Он достал пистолет и бросился назад в джунгли убивать свою любовь.

Через неделю всего исцарапанного его подобрал вьетнамский патруль. В госпитале он долго не мог прийти в себя, а когда открыл глаза, то увидел человека без руки, склонившегося над ним.

— Лейтенант Морозов, твой сосед по палате, — представился тот, — ты чего орёшь всю неделю, спать не даёшь, гоняешься за кем-то, кого ловишь-то?

Память медленно вернулась к Пушмину, и он прошептал едва слышно:

— Колдунью.

Перепуганные врачи, диагностировав нервное расстройство, без шума комиссовали лейтенанта, и через две недели Андрей уже ходил по Москве, удивляясь смеху молодёжи и тому, что воду можно получить, открыв кран, а продукты не нужно менять, а нужно платить за них деньги в магазине. Он как будто приходил в себя после болезни. Но молодость брала своё. Его без экзаменов зачислили в институт, он ходил на футбол, и уже почти забыл Индокитай, когда примерно года через три раздался телефонный звонок. Человек, говорящий на ломанном русском языке, сообщил, что привёз письмо из Вьетнама. Удивлённый Пушмин встретился с вьетнамцем, и тот рассказал ему, что работал в порту Камфу, изучил русский язык и, когда Вьетнаму потребовались специалисты, его направили получать высшее образование в Москву. Его сестра работала санитаркой в госпитале, когда туда привезли беременную женщину. Вскоре она родила удивительно большого малыша, но через неделю умерла от заражения крови, так как ребенок порвал у неё всё внутри. Сестра ухаживала за этой женщиной последние дни её жизни, и та взяла с неё страшную клятву, что она при первой возможности передаст в Москву офицеру Пушмину по данному адресу письмо и два приложения к нему.

— Я не очень-то верю во все эти клятвы, — сказал вьетнамец, — но сестра, сам понимаешь, — и он выложил на стол письмо, золотые часы и блестящую серебряную монету с непонятными иероглифами. Андрей угостил вьетнамца пивом, дал сто рублей за то, что тот тащил через две таможни всё это добро, поблагодарил и попрощался. Как описать ощущения и те чувства, которые охватили Пушмина, когда он прочёл послание? Письмо было написано по-английски, неровным почерком, который характерен для страдающих людей. Она называла его возлюбленным и писала, что родила от него сына, которого назвала Иван, «потому что Иваны всегда побеждают». Далее она писала, что заканчивает земной путь в этом воплощении, и будет ждать его, чтобы соединиться в другой жизни. Она сообщала, что у Пушмина будут две жены и трое детей, но все покинут его. Тогда Андрею следует вернуться во Вьетнам, приехать в Сайгон и жениться на её дочери, которая будет ждать его. Следовал адрес и имя. Дочь у неё от мужа, офицера южновьетнамской армии, которого партизаны расстреляли под Сайгоном. Дочери она уже сообщила свою волю. Только при выполнении этого условия Пушмин спокойно и счастливо дождётся встречи с ней. Просила никогда не снимать талисман, тогда она будет спокойна за его жизнь. С сыном он познакомится на своей свадьбе. В заключении она сообщала, что сожалеет и извиняется за то, что назвала его «blooming fool», а также о том, что попросит у Будды, чтобы он отпустил её посмотреть на церемонию его бракосочетания в Сайгоне. После этих слов у обалдевшего Пушмина волосы встали дыбом, и он выдавил из себя «Колдунья!».

Прошло 35 лет. Удивительно, но всё произошло именно так, как предсказала вьетнамка. Год назад Пушмин развёлся во второй раз. Сын его первой жены теперь гражданин Франции, живёт в Марселе, владеет аптекой. Последний раз звонил два года назад. Дочь от второго брака замужем за австрийским банкиром, живёт в Вене, не звонит никогда. Младшая дочь учится в Венском университете. Два месяца назад она звонила и сообщила Андрею, что скоро выходит замуж и больше не вернётся в Россию.

Пушмин всегда носит одни и те же старые золотые часы, давно вышедшие из моды. Он чинил их уже раз пять. Монетку с непонятными иероглифами он не снимает никогда, отчего на груди отпечаталось тёмное пятно. А недавно от общего знакомого я узнал, что Пушмин интересовался вьетнамской визой и стоимостью билета до Хошимина (так теперь называют Сайгон).

Конец

Начальник партии

В 1992 году, когда я работал в издательстве «Протестанты» с едой было плохо, а со свободой хорошо. Настолько хорошо, что я каждый день ездил обедать в Моссовет на Тверскую, 13. Махнув картонным удостоверением своего могучего издательства (теперь от него остались одни воспоминания), я, в то время, проходил куда угодно. Все знали, что столовая в Моссовете отличная и недорогая. Кроме того, за соседним столиком можно было увидеть Станкевича, Попова и даже (О, Боги) самого Лужкова. Теперь, говорят, он обедает только в «Пушкине». Вот так, пользуясь демократией, удавалось почти каждый день хорошо питаться, прихватывать что-то вкусненькое домой и попутно получать информацию из первых уст. Однажды я получил от своего редактора необычное задание. Оно заключалось в том, что необходимо было поехать в «Якуталмаззолото» и подписать у председателя этого концерна бумагу, такую важную для нас и такую никчемную для этой организации. Главный признался, что связей у него хватило только на то, чтобы меня записали на прием, в одном слове упомянув суть дела и заказали пропуск, т.к. с нашей ксивой нечего было туда и соваться.

Потолковав кое с кем в столовой Моссовета я понял, что дело дохлое. Председателя корпорации живописали богатым, злым и выставляющим всех просителей вон на первой же минуте разговора. Но не складывать же руки. В то время я был отвязным, мог говорить с кем угодно и о чем угодно, а также немаловажно, что у меня почти все получалось. Подъехав на Чистые пруды, я нашел пятиэтажный, только что отреставрированный офис «Якуталмаззолота», и после обыска (металлодетекторы были тогда только в Кремле) меня пропустили на первый этаж этой могущественной организации. Весь этаж оказался заполненный одними якутами. Уборщицы, охранники, секретари, клерки и даже администратор первого этажа — все были якутами. Кабинет председателя находится на четвертом этаже. Поднявшись туда, я увидел, что весь четвертый этаж был заполнен евреями. Уборщицы, охранники, секретари, клерки и даже администратор четвертого этажа — все были евреями.

Сразу смекнув, что эта организация очень не проста, я прошел в кабинет секретарей. На меня посмотрели оловянными глазами. Прождав пять минут я в изысканных выражениях намекнул, что буду ждать здесь до усёра. Девица вздохнула, презрительно посмотрела на мой костюм фабрики «Большевичка», открыла дверь, и я вошел в огромный кабинет размерами напоминавшим спортивный зал. На полу лежал персидский ковер, стояли мягкие кресла. У стены виднелся длинный стол с фруктами, минеральной водой и разными сладостями. Все это великолепие освещалось тремя огромными бронзовыми люстрами. Около стола стоял хрупкий человек, ел виноград и запивал его минеральной водой. Решив сразу взять его на «абордаж» (тогда этот прием еще проходил) я вынул свое прошение и положил перед ним.

— Что это?

— Вы должны написать утвердительную резолюцию.

— Я никому ничего не должен,— человек посмотрел на меня тоскливыми еврейскими глазами.

— А демократия? — спросил я.

— Конечно «за», — вздрогнул еврей.

— Тогда подпишите.

— Но я не могу.

— Тысячи протестантов молодой России ждут помощи, — пошел я в атаку.

— Ничего, Подождут, — вздохнул еврей.

— Ну конечно, Вы здесь жрете в три горла, а на людей начхать, — я укоризненно покачал головой.

— Я взял только одну кисточку, очень есть хотелось, — его печальные глаза обижено заморгали.

— Так, — начал закипать я, — или подпишешь, или проклянем!

— Ты чего приперся сюда со своей протестантской рожей? — еврей повысил голос, — Россия — православная страна.

— Это ты-то православный? Ну, держись, — я закатал рукава.

— Да пошел ты, сам получишь.

— Как ты стал председателем этого концерна? — я уже кричал — воровал и взятки давал. Вот как! Я бы тебе не доверил руководить даже маленькой партией в тайге. Подписывай, гад!

— Сам, небось, воруешь в своем издательстве, — заорал еврей, — я не могу подписать потому, что я такой же проситель, как и ты. Только у меня вопрос совсем маленький.

И тут я, наконец, въехал.

Еще раз, осмотрев зал, я не увидел в нем письменного стола и понял, что это была специальная комната для посетителей, чтобы сразу подавить их (ну откуда мы знали это в 1992 году?). Однако самое печальное состояло в том, что в дальнем углу зала была открыта дверь и в ней стояли, привлеченные нашей сварой, два якута. Один, громила двухметрового роста с бычьей шеей, был, очевидно, охранником. Другой, маленький, лысый, достававший ему до подмышки, наверное, сам председатель. Поняв, что дело безнадежно проиграно и придется уходить, несолоно хлебавши, я со стоном соскользнул на ковер. Еврей взглянул в ту же сторону и, мгновенно сообразив, что и его вопрос накрылся, упал рядом со мной, успев прихватить со стола апельсин. Мы сидели на ковре, ели апельсин и, ничего не соображая, бросали кожуру на пол. Громила-якут вплотную подошел к нам. Понимая, что час настал: сейчас будут бить, мы тесно прижались друг к другу и зарыдали как дети.

Охранник молча поднял с ковра наши бумаги и ушел.

Мы взяли со стола по яблоку и стали есть, понимая, что завтра на работу будет идти не в чем, т.к. на нас были единственные костюмы.

Опять открылась дверь и мрачный якут протянул нам бумаги с утвердительными резолюциями. Мы онемели.

— Хозяин сказал, чтоб ноги Вашей не было больше в «Якуталмаззолоте», а то — и он показал нам огромный кулак.

Мы рванули с низкого старта, мгновенно промчавшись по залу, наполненному евреями, перескакивая через три ступеньки оказались на первом этаже, заполненном якутами, с еще большей скоростью пробежали по нему и вывалились на улицу, едва не вышибив головами стеклянную дверь.

И только здесь, успокоившись, мы обнялись как братья, долго не видевшие друг друга.

В следующий раз мы пересеклись лет эдак через 10. Пробираясь по своим скорбным делам (взять у кого-нибудь интервью и пожрать на халяву) на ужин бизнесменов я оказался впечатан в стену дюжим охранником. Мимо проходил мой старый знакомый. Боковым зрением он вдруг увидел и узнал меня. Щелчок пальцем и меня отпустили. Вот он стоял передо мной, известный всей стране, с печалью в еврейских глазах.

— Ну что, — спросил я, — удалось стать начальником маленькой партии в тайге?

— Ты знаешь, — печально ответил он, — мне удалось стать начальником маленького народа, но оказалось, что это очень утомительно. Думаю, что придется переквалифицироваться в футболисты — и в его глазах блеснули искорки смеха. Больше мы никогда не встречались.

Об авторе:

Морозов Алексей Вячеславович, русский, старообрядец, родился 17 февраля 1951 г. в г. Москве.

В 2013 году написал повесть «Мохнатые папахи» (о 1-й Мировой войне), которая будет издана в феврале 2014 года Союзом писателей г. Москвы.

Опубликовано в журнале «Российский колокол» № 3-4 2014.
Размещено на сайте 27.12.2014 в 02:42.