Хеда, или Сила слабых
Рассказ
Две старшие сестры Хеды вышли замуж, не успев окончить школу. Из весёлых гибких девочек с радостными глазами они сразу превратились в молчаливых, угловатых женщин с потухшим взглядом и застывшим лицом. Хеде казалось, что их придавил невидимый груз и опутали невидимые цепи, поэтому их головы всегда опущены, а движения такие скованные. А потом ей стало казаться, что они неживые. Что из них выпили жизнь и остались пустые тела, которые ходят, говорят и работают только потому, что им не разрешают перестать. Когда выдавали замуж её третью сестру, гости веселились, пели и плясали, а Хеда сидела как на похоронах. На бледном лбу невесты уже лежала неживая тень, как на лицах старших сестёр. Хеда холодела и думала, что придёт время и её тоже вот так заживо похоронят: под громкую свадебную музыку, под песни, пляски и весёлые выкрики гостей. И этот день настал.
Отец сказал, что скоро она выйдет замуж за Ахмата. Ахмату было тридцать четыре. Он окинул Хеду безразлично-оценивающим взглядом — так на базаре рассматривают кусок говядины. Хеда сжалась и почувствовала, как под этим взглядом жизнь в ней останавливается. Она решилась на немыслимое — пошла к отцу и стала просить, чтобы он пока не выдавал её замуж. Ей ещё нет семнадцати, пусть она хотя бы окончит десятый класс… Отец не стал даже слушать и велел ей замолчать. Хеда зарыдала. Отец крикнул, что порядочные женщины не ведут себя так бесстыдно, и вытолкал её из комнаты. Хеда пошла к матери и попросила спасти её от этого замужества, спрятать её куда-нибудь. Мать сказала, чтобы она не позорила их род.
Через месяц Хеда стала женой Ахмата. Их дом находился недалеко от дома её родителей. Но Хеда редко к ним ходила. Отец с ней почти не разговаривал, а мать вела одни и те же разговоры: как нужно угождать мужу, что надевать, что готовить и что сделать, чтобы поскорее забеременеть. Мать говорила, что женщина ко всему привыкает и она тоже привыкнет к Ахмату. Но Хеда не привыкла. Каждый раз с наступлением ночи она мертвела, в спальню шла на чужих ногах, в постель ложилась как на плаху… Утром она смотрела на свои руки и ноги и не верила, что это её тело, не верила, что она жива. Она не узнавала себя в зеркале, смотрела на это лицо — в нём не было ни жизни, ни мысли, ни чувств.
Через полтора года Ахмат сказал, что она до сих пор не забеременела, поэтому он возьмёт вторую жену. Хеда думала, что от неё осталась только пустая оболочка, но оказалось, что нет. Видно, какой-то неубитый клочок гордости в ней ещё остался, и вот теперь он загорелся и затрепетал, и она крикнула Ахмату, что он может взять себе вторую жену, а она подаст на развод. Ахмат бросился к ней, сбил её одним ударом и стал месить ногами… Потом он ушёл, хлопнув дверью. Хеда поднялась, оттёрла кровь с лица и пошла в полицию. Дежурный полицейский — её дальний родственник Карим — не стал её слушать, а сразу позвонил её мужу. Ахмат приехал через полчаса, молча, не глядя на неё, вывел её из полиции, молча посадил в машину. В машине сидели её отец и её шестнадцатилетний брат Кафар. Они тоже не сказали ей ни слова и не взглянули на неё. Ахмат привёз их домой. Как только за ними закрылась дверь, они начали избивать её втроём. Отец кричал, что она их опозорила. Ахмату нужен сын. Она до сих пор не только не родила, но даже не зачала. Поэтому Ахмат имеет право взять вторую жену… А если она не перестанет их позорить, то он её убьёт.
Хеда пролежала двое суток на полу возле лестницы. Сознание то возвращалось к ней, то угасало. Ахмат приходил только ночевать и молча шёл мимо в комнату, не прикасался к ней, не смотрел в её сторону.
Наконец она пришла в себя. Тело болело, голова кружилась, но она уже могла двигаться. Хеда встала, шатаясь дошла до кухни, выпила воды, обмыла лицо. Затем поднялась по лестнице на второй этаж, добралась до кровати и легла. В этот день Ахмат вернулся после обеда. Увидев, что она лежит на кровати, он молча стал срывать с неё одежду. От грубых ласк Ахмата всё её избитое тело болело, но она закрыла глаза и стиснула зубы, чтобы не стонать. Когда Ахмат кончил, он отвалился от неё, раскинулся на спине и уснул. А Хеда села на постель, обхватила колени руками и смотрела на него долго-долго… Тогда и умерла Хеда — обычная женщина — и родилась Хеда Неукротимая, Хеда Воздающая… Она пошла на кухню, взяла длинный нож, вернулась и воткнула его в горло Ахмату. Она держала наготове подушку — чтобы зажать ему рот, если она не убьёт его с первого раза и он закричит. Но Ахмат не кричал, только смотрел на неё остановившимся взглядом и вздрагивал всем телом. Потом вытянулся и затих. Хеда стащила тело мужа на пол и затолкала его под кровать. Сняла окровавленные простыни и спрятала их туда же, постелила чистое бельё, а сверху — покрывало. Теперь, если её спросят про Ахмата, она скажет, что он не возвращался домой. Хеда знала, что Ахмата рано или поздно найдут, но ей нужно было выиграть время… Она вспомнила, что муж расширял бизнес и собирался на днях покупать ещё одну пекарню. Значит, где-то должны быть деньги. Хеда принялась обшаривать шкафы, тумбочки, столы. Наконец она нашла в выдвижном ящике стола двадцать пачек, каждая по сто тысяч рублей. Она положила их в полиэтиленовый пакет, а пакет — в продуктовую сумку из искусственной кожи. Затем она пошла на кухню и приготовила чепалгаш — лепёшки с солёным творогом. Её семья очень любила это блюдо, особенно отец, и она уже в пятнадцать лет умела его готовить. Хеда обернула лепёшки чистым полотенцем, затем закутала скатертью, чтобы они не остывали, положила их в сумку поверх пакета с деньгами и пошла в родительский дом. Она сказала отцу, что просит у него прощения, что она больше не будет позорить свою семью, а будет вести себя, как подобает порядочной женщине.
Отец не удостоил её ответом, только слегка кивнул. Мать позвала Хеду в свою комнату. Хеда думала, что она скажет ей слова жалости и приложит примочки к её разбитому лицу. И тогда всё пойдёт по-другому… Но мать стала говорить, как она, Хеда, должна теперь стараться, чтобы заслужить прощение Ахмата. Потом они сели ужинать, и Хеда выложила на стол ещё тёплый чепалгаш. Отец жадно стал есть свои любимые лепёшки, мать и брат тоже ели охотно… Уже через час все трое корчились в судорогах, потому что Хеда не пожалела крысиного яда… Они просили вызвать врача, просили воды… Но Хеда сидела как каменная, пока всё не кончилось… Когда она вышла из дома, было уже совсем темно. Но Хеду не пугала темнота. Гораздо опаснее свет, он отдавал её во власть людей, которые до сих пор её только терзали. А темнота укрывала её от них. Хеда пошла к дому своего дяди Зелимхана, на соседнюю улицу. Зелимхан был братом её отца. У него была дочь Таира, тремя годами старше Хеды. Они были очень дружны, и Хеда часто с ней виделась.
Всё это случилось за год до замужества Хеды. Таира рассказала ей, что она познакомилась с русским парнем, скоро они уедут в Москву и там поженятся. Она поступит в институт, будет учиться на археолога, а потом участвовать в раскопках и находить прекрасные старинные вещи. И никто не сможет запереть её дома. Она будет ходить по московским улицам свободная и гордая, с поднятой головой, и её волосы будет развевать ветер.
Через несколько дней Хеда зашла к дяде, чтобы повидаться с Таирой. Дом был пуст. Хеда отправилась в сад. Даже если она проживёт десять жизней — она и тогда не забудет того, что увидела тогда в саду. Два её двоюродных брата, один двадцати лет, другой — пятнадцати, держали за руки Таиру, растерзанную, с окровавленным лицом и помутневшими глазами. Рот у неё был завязан тряпкой. Дядя Зелимхан бил её кулаками по голове. Потом он взял нож… Хеда закричала и рванулась, но чьи-то руки её остановили, стиснули, закрыли ей рот. Хеда увидела свою тётю Наджат, мать Таиры, и её старшую замужнюю сестру. Они были бледны как мел, смотрели на Хеду страшными глазами и твердили: «Стой… молчи!.. Она опозорила нас, хотела бежать… Она должна заплатить за свой харам… Молчи! Слышишь?!»
Таиру закопали здесь же, в саду. Сверху посадили цветы, чтобы свежая земля не привлекала внимания. Знакомым сказали, что Таира уехала к родственникам. Хеде внушали: никому ни слова! Ты должна забыть о том, что видела!
Но Хеда ничего не забыла… Она вошла во двор дяди. Большой чёрный пёс, которого на ночь спустили с цепи, узнал её и подбежал, махая хвостом. Хеда приласкала пса, затем вошла в гараж и вытащила оттуда две канистры с бензином. Она старательно со всех сторон облила из канистры стены дома. Сняла с гвоздя большой замок, который Зелимхан навешивал на дверь, когда уезжал с семьёй на несколько дней к родне, и продела его в толстые железные кольца. Теперь дверь изнутри не открыть, и никто из убийц Таиры не спасётся. Хеда достала зажигалку, которую нашла в карманах Ахмата, и щёлкнула… С минуту она стояла, глядя, как пламя охватывало дом в сплошной гудящий круг, как обеспокоенно забегал пёс. Потом прошла в сад, к месту, где была похоронена Таира, коснулась ладонью земли и, не оглядываясь, зашагала прочь.
Через час Хеда была на окраине города. Уже рассвело, и солнце показывало над горизонтом чистый золотой край.
Вдоль безлюдной дороги стояли редкие дома, они были меньше и беднее, чем дома в её районе. Слева впереди находилась небольшая старинная мечеть, бедная и суровая на вид, — мечеть Святого Кайрата. Хеда бывала в этой мечети, ещё до замужества… Отсюда до автовокзала — два километра. Она пройдёт эти два километра. Хотя уже светло и темнота не скроет её от врагов, но у неё остался ещё один союзник — спрятанный под хиджабом нож. Хотя, если ей повезёт, она в это раннее время никого не встретит и спокойно дойдёт до автовокзала. Это будет лучше всего. Но вышло по-другому. Она ступила на путь отмщения, а теперь этот путь сам вёл её… Навстречу ей шёл мужчина лет шестидесяти, худой, в чёрной рубашке до колен, на голой голове круглая чёрная шапка пяс. Его лицо было из тех, которые запоминаются сразу и навсегда: тощее, с пронзительными глазами и редкой прямой бородой. Хеда узнала это лицо.
Это был мулла мечети Святого Кайрата. Она видела его, когда дядя Зелимхан привозил её сюда вместе со своей семьёй, чтобы послушать проповеди муллы Шайрутдина. Слава об этих проповедях уже вышла за пределы их города. Зелимхан, наслышанный о подвижнике, приехал на проповедь со своей семьёй, чтобы набраться мудрости и наставить на путь праведной жизни домашних.
Хеда, Таира и её мать вместе с другими женщинами сидели в отдельном углу, за занавеской, но со стороны Хеды занавеска немного отошла в сторону, и она могла видеть проповедника. Он говорил, сверкая глазами и подняв тощий кулак:
— Братья, держите ваших женщин в строгости! Все беды на этом свете от дерзких и необузданных женщин. Сердце женщины — клубок змей, взгляд женщины — путь в преисподнюю. Только глупец может верить женщине… Не доверяйся женщине, чтобы она не разрушила дом твой и не опозорила голову твою!.. Следите, чтобы ваши жёны жили по заповедям! Если твоя жена не живёт по заповедям, то вина за её испорченность падёт на тебя и позор падёт на тебя! Как ты тогда посмотришь в глаза свои собратьям? Они осудят тебя, они покажут на тебя пальцем, и ты не посмеешь поднять глаза! Поэтому держите жён в железной узде! А строптивых и гордых смиряйте наказанием… Братья, наказывайте непокорных женщин! Наказывайте до тех пор, пока не склонятся перед вашей властью и не станут послушны!
Тогда вокруг Шайрутдина разгорелись страсти; одни называли его святым, другие говорили, что Шайрутдин — изувер, что он сеет ненависть к женщинам и своими проповедями подстрекает мужчин к убийству жён, дочерей и сестёр. В его общине убито уже девять женщин: пятеро мужей убили своих жён, трое отцов — дочерей, и один брат — сестру… Начались расследования и судебные дела. Убийцам дали небольшие сроки, потому что их адвокаты сказали, что они поступали по обычаю, они оберегали от поругания свою честь, и судьи согласились. Были требования запретить Шайрутдину проповедовать. Но за него заступились высокопоставленные лица. Было объявлено, что Шайрутдин ни в чём не виновен.
Мулла уже поравнялся с ней. Хеда опустила глаза и хотела пройти мимо. Но мулла преградил ей дорогу.
— Стой! Почему ты здесь одна? Где твой муж?.. Отвечай!
Мулла сам шёл навстречу своей судьбе.
Хеда остановилась и сжала крепче нож.
«Ну что ж, — подумала она, — чему быть, того не миновать. Сегодня я — орудие возмездия, да будет же так…»
— Ты что, онемела, женщина?! Отвечай, когда тебя спрашивают… Я знаю: ты идёшь к любовнику! В каждой женщине живёт сотня шайтанов. На языке у вас ложь, под ресницами — коварство! Вы — змеиное племя, ни одной из вас нельзя верить! Если к вам приставить сторожем иблиса, вы перехитрите иблиса и сотворите свои скверные дела… Ну отвечай, где твой муж!
Хеда смиренно склонила голову и сказала:
— Мир вам, почтенный! Мой муж болен. Я иду в мечеть помолиться за него.
— Что ты несёшь, несчастная?! Мечеть в это время закрыта, двери заперты, я только что был там и проверил… Ты лжёшь!
— Да, мечеть закрыта, я знаю. Но хотя бы прикоснуться к стенам! Хотя бы поцеловать ступени, по которым ходил святой! Я хотела помолиться здесь, в месте, где витает благодать святого.
Он недоверчиво смотрел на неё. Хеда стояла потупившись. Её покорный вид понравился мулле. Он поднял высохший палец.
— Тогда молись получше, чтобы твой муж встал с одра болезни. Он назначен Аллахом вести и направлять тебя в этом мире. Без него ты ничего не можешь, потому что ты глупа и ничтожна.
— Да, я это знаю.
— Иди и передай своему мужу, чтобы он держал тебя построже.
— Хорошо, я передам, — сказала Хеда, глядя ему в глаза, и всадила ему нож в грудь, как раз туда, куда нужно, — на одну ладонь выше пояса и на два пальца ниже левого соска. Мулла закатил глаза, задрал к небу тощую бороду и свалился к её ногам. Хеда оттолкнула его ногой.
«Вот и всё. Теперь, Таира, спи спокойно. И вы тоже, жёны, дочери и сёстры, убитые по вине муллы Шайрутдина, спите спокойно!»
***
Вскоре автобус мчал её в Москву — в Москву, которая кишит людьми, в которой можно так легко раствориться, исчезнуть для всех, кто ищет тебя с недоброй целью. Движение автобуса и мчащаяся навстречу дорога стирали её прошлое, и прежней Хеды уже не было, а была новая Хеда — свободная, ни к чему не привязанная, без рода и племени, без прошлого, с одним только неизвестным будущим.
***
Через тридцать четыре часа автобус остановился, и Хеда ступила на московскую землю. Её тут же жёстко вырвало. Такого с ней не случалось никогда.
«Я умираю. Аллах наказал меня, потому что я убила тех, кто дал мне жизнь», — подумала Хеда, но не испугалась и ни о чём не пожалела. В туалете она бросила взгляд на своё нижнее бельё и машинально отметила, что её месячные кровотечения должны были начаться девять дней назад. Тогда она поняла причину недавней тошноты.
Хеда шла через площадь. В правой руке она держала сумку из искусственной кожи, в сумке были деньги, нож и газета с объявлениями, которую она купила на вокзале. Левая рука сама собой поднималась и притрагивалась к животу. «Если ты родишься дочерью, я назову тебя Арзу — орлица. Я передам тебе мою силу, потому что эта жизнь — война. Я научу тебя ступать твёрдо и смотреть в глаза, и никто никогда не заставит тебя согнуть шею».
Ахмат
Рассказ
Он хотел много сыновей, а родилась одна дочь. Больше жена не беременела. Ночью Ахмат рычал от тоски, грыз кулаки, а потом бил жену. Может быть, поэтому она и умерла в двадцать шесть лет, когда Айне было всего десять. Когда Ахмат понял, что сыновей у него не будет, главным смыслом, главным оправданием его жизни стало выдать свою
дочь замуж неосквернённой. В четырнадцать лет он забрал её из школы, чтобы она не развратилась. На улицу не пускал: берёг для мужа. Но беда случилась. Руслан, двоюродный брат Айны, пришёл к ним в гости и остался ночевать. Ночью он пробрался в комнату Айны и взял её силой. Ахмат проснулся от криков Айны, но было поздно.
Он позвонил отцу Руслана, своему брату Магомету. Через полчаса подъехала машина, из неё вышли Магомет, сам Руслан и три его брата. Руслан стоял перед дядей на коленях, просил прощения. Потом его посадили в машину, дали денег и велели ехать в Москву и возвращаться не раньше чем через год. А Айну повели в дальний конец сада, чтобы убить её и тем самым восстановить честь Ахмата. Двое братьев тащили Айну за руки, третий толкал её в спину. Сзади шли Ахмат и Магомет. Айна не могла умолять о пощаде, рот ей завязали тряпкой, но она оглядывалась и смотрела в глаза отцу таким взглядом, которого лучше бы не видеть никогда в жизни. Наконец они подошли к стене и остановились. Магомет и его сыновья отошли в сторону, потому что именно отцу надлежало совершить убийство опозоренной дочери.
— Ахмат, брат мой, что же ты медлишь? — спросил Магомет.
— Я думаю.
— Ты думаешь?! О чём?!
— Твой сын обесчестил мою дочь. Моя дочь умрёт. А твой сын уехал в Москву, через два года он вернётся и будет жить как ни в чём не бывало.
— Ахмат, ты сошёл с ума! Как ты можешь сравнивать мужчину и женщину?! Это нельзя сравнивать! Мой сын не опозорен, а твоя дочь опозорена! Её позор ложится на весь наш род! И этот позор можно смыть только кровью… Ахмат, брат мой, подумай о своей чести!
— А ты думаешь о моей чести, Магомет? А может быть, ты думаешь о своём спокойствии? Моя дочь умрёт и больше не будет напоминать людям, что сделал твой сын. Её похоронят — и грех твоего сына будет похоронен.
Сыновья Магомета заворчали, как молодые волки, волчьим же взглядом исподлобья смотрели на Ахмата.
— Если дядя Ахмат не может, мы сделаем это!
— Назад, щенки! Я отец! Только я решаю, жить ей или умереть!
— Ахмат, ты безумец! — крикнул Магомет, качая головой. — Твоя дочь опозорена. Её никто не возьмёт замуж. Что ты с ней будешь делать?
— Не знаю, — ответил Ахмат, — пусть будет что будет.
— Безумный человек! На тебя будут показывать пальцем! Тебе придётся уехать из села вместе с твоей опозоренной дочерью!
— Пусть будет что будет, — повторил Ахмат. Он сдёрнул тряпку с лица Айны и развязал ей руки. Айна упала на колени, обхватила его ноги и стала их целовать как безумная. Он подал ей руку, поднял её и, не говоря ни слова, повёл к дому.
Ты не станешь археологом
Рассказ
Утро целует Мадину нежными, свежими губами:
— Привет, Мадо! Выспалась?
— Ох, ну конечно, выспалась!
— Тогда вставай! А то пропустишь самое интересное. Сейчас всё так, как ты любишь: небо чистое, как душа праведного человека. Голубое, розовое, золотое!.. Вставай!
— Ага!
Мадина выпрастывает руки из-под одеяла. Как же это приятно — после сладкого, крепкого сна потянуться сильно-сильно!.. Сейчас она полежит ещё минуточку, нежась в лучах молодого солнца, а потом распахнёт глаза и… Ну вот! Здравствуй, мир! Я снова с тобой!
Мадина отбрасывает одеяло, раз — и она уже на ногах. Снова потягивается так, что коротенькая рубашка задирается, обнажая коленки. И вдруг, неожиданно для самой себя, она начинает кружиться по комнате… Мадина танцует. Это не лезгинка, не вальс — это танец Мадины. Танец нового дня. Таких дней у неё будет много-много, просто немыслимо много!..
Мадине девять лет. А это значит, что она бессмертна!
Мадина надевает своё любимое платье в коричнево-голубую клетку, оно такое лё-о-огкое! В этом платье ей кажется, что весь мир её любит, что у неё сейчас вырастут крылья за спиной и она улетит вместе с ветром…
Боже, какая же она счастливая!
«Почему я сегодня такая счастливая?» — думает Мадина.
Мадина любит просыпаться. Самая лучшая вещь на свете! Начать новый день с новой душой, весёлой, чистой, исполненной доверия к миру.
Но сегодня, кроме обычной радости пробуждения, Мадина чувствует какое-то особенное счастье… Отчего? Кажется, ей снилось что-то такое замечательное… что-то необыкновенно прекрасное! Вспомнить бы что! Она вспомнит, обязательно вспомнит.
А пока что Мадина радуется всему, что попадается на глаза. Она с удовольствием оглядывает комнату. Комната у неё очень красивая! Золотые обои, тёмно-красный ковёр, шёлковые занавески с красным узором. Бабушка Разият любила, чтобы всё было не хуже, чем у людей.
— Салмановы — не нищие! Нас Аллах любит. Пусть все это видят. Пусть лучше завидуют, чем жалеют!
Эту комнату бабушка делила с Мадиной, пока была жива. А вон там, в углу, стоит бабушкина кровать, на ней то самое покрывало, которое застилала бабушка, — чёрное с золотыми розами. Это покрывало она достала из своего приданого, из своего «чемодана», когда юной невестой пришла в дом мужа.
Бабушка Разият была женщиной властной, никому спуску не давала. Маме от неё доставалось. Бабушка за глаза, а иногда и в глаза называла её «нищенкой» и «безродной». Не раз она доводила маму до слёз.
— Зачем тебя взяли в дом? — кричала бабушка. — Ни богатства, ни связей ты Ибрагиму не принесла, так хоть по дому работай! И этого не можешь, несчастная!
— Я торгую в магазине. — Голос мамы звучал глухо. — Мы все живём на деньги, которые я выручаю…
— Закрой рот! Это магазин Ибрагима, а ты в мой дом пришла с одним тощим чемоданом!
— Зачем же вы меня сосватали? Вы знали, что я из небогатой семьи…
— Я думала, ты будешь благодарна, что тебя взяли в хороший дом! А где твоя благодарность?!
— Как я должна показать вам благодарность? Что мне сделать?.. Я приношу деньги, и здесь тоже всё на мне: готовка, стирка, уборка, дети…
— А ты чего хотела? Лежать на шёлковых подушках? Кем ты себя вообразила? Дочерью султана?.. Я тоже была невесткой и тоже работала! И детей у меня было больше, и муж бил меня чаще!.. А ты слишком легко живёшь, вот и распустилась!.. Прав, прав будет Ибрагим, если возьмёт вторую жену!
Бабушка знает, куда бить. Мама горбится, голос её ломается, она говорит сквозь слёзы:
— Вы же обещали, что второй жены не будет, если я рожу сына. Я родила двоих сыновей…
— Расхвасталась. Я родила четверых сыновей и двух дочерей! А ты родила троих детей и больше не можешь! Позор!.. Ну ничего, вторая жена родит.
— О Аллах! — кричит мама, не выдержав. — Какой грех я совершила? За что ты со мной так жесток?!
Отец так и не взял вторую жену. Но мама ужасно этого боялась. И до сих пор боится. От этого вечного страха она и состарилась… Бедная мама! За что бабушка с ней так?..
Нет, так нельзя! Нельзя думать о бабушке плохо, это грех… Бабушка родила и воспитала отца. Кроме того, она уже умерла, думать о ней плохо — грех! Мадина проводит ладонями по лицу:
«О Аллах, прости меня!.. Прости бабушку Разият. Пусть ей будет хорошо. Возьми её в свой рай, Аллах!»
Тёмное воспоминание перечёркивает сияющий день, словно туча. Но сердце у Мадины молодое и сильное, оно хочет радости. Оно легко сбрасывает тяжесть и стучит дальше, быстро и звонко.
Мадина вся устремлена к свету. Она отворачивается от тёмного, старается не смотреть туда. Она будет думать только о хорошем, она сохранит ощущение, что этот день подарит ей что-то необыкновенно прекрасное!
Мадина стягивает кудрявые волосы красной резинкой. Смотрится в зеркало, крутит головой туда-сюда и сама себе показывает палец вверх:
— Мадо, ты чудо! И у тебя сегодня случится что-то очень-очень хорошее!
Ну вот, а теперь надо идти на кухню — помочь матери готовить завтрак. Помогать матери с завтраком — это обязанность Мадины. А ещё — мыть посуду, подметать, заправлять кровати в своей комнате и в комнате братьев… Чем старше Мадина, тем больше у неё обязанностей. А вот у её братьев нет никаких обязанностей. Их ничего не заставляют делать по дому. Пока Мадина помогает матери, братья сидят в телефоне, или гоняют на велике, ну или просто валяются на ковре и жуют чипсы. Мадина этого не понимает. Наверно, её родные думают, что ей очень нравится заниматься домашними делами? Ну, нет, ей это совсем не нравится! Что тут может нравиться? Она бы лучше почитала. Вот читать — это да, это она любит!.. Раньше Мадина спрашивала мать: почему Юсуф и Шамиль не моют посуду? Почему они даже не могут заправить свои постели, а должна она, Мадина? Мать отвечала коротко и недовольно: потому что они — мальчики, а ты — девочка! И больше ничего не добавляла, как будто и так всё понятно.
А Мадине непонятно. Почему она прислуживает братьям? Получается, что она хуже их? Но чем же она хуже? Ничем. Наоборот, она умная, учится на одни пятёрки. Учителя очень довольны Мадиной. Наиля Ахмедовна её хвалит. А братьям учёба совсем не даётся. Их читать не заставишь. Недавно Шамиль с досады даже закинул учебник истории под диван. А Мадина достала его из-под дивана и просто прилипла к этому учебнику. И за четыре дня прочитала от корки до корки!.. Какой же Шамиль счастливый, что учится в пятом классе! Им уже преподают историю. А ей ещё два года ждать… Потрясающий предмет — история!.. Мадину поразили древние цивилизации.
Это было так давно, тысячелетия назад. Тогда не было никакой техники. А люди всё равно создавали великие государства, жили в красивых городах, одевались в лёгкие одеяния из ярких тонких тканей. У них были храмы, театры и библиотеки. Были свои знаменитые на весь древний мир поэты, мудрецы, ораторы, полководцы, законодатели, звездочёты, врачи… И, как послания от этих древних людей, до нас дошли потрясающие вещи, которые до сих пор повергают мир в изумление. Например, пирамиды в жёлтых песках Египта. О, эти пирамиды! Сама Вечность взирает на них с уважением… А ещё — Китайская стена. Терпеливые китайцы умудрились протянуть её через половину Азии!.. А греки высекали в мраморе своих богов и героев. И белые статуи так прекрасны, что кажется — в них больше жизни, чем в настоящих живых людях из плоти и крови.
Из века в век переходят эти артефакты, не тронутые временем, которое, кажется, тоже поражено их величием, разумом и красотой.
И вдруг Мадина испытала такую радость, что из глаз её словно хлынули лучи, а в груди сдавило. Она поняла, почему она сегодня такая счастливая. Она вспомнила свой сон!
Ей снилось, что она, Мадина, уже взрослая — красивая, загорелая, весёлая! — с такими же красивыми и весёлыми людьми стоит на холме, на ярком солнце. И они все, Мадина и её товарищи, знают, что под холмом — древний город. Тысячи лет назад в нём жили люди, возвышались дворцы, пели фонтаны, многоголосо шумели базары. Теперь здесь только глина, песок и выгоревшая на солнце жёсткая трава. Но у них в руках лопаты, и они сейчас, под горячим солнцем, с шутками и смехом начнут копать. Они освободят древний город из тьмы забвения и подарят его сегодняшним людям. И прошлое — бледное, призрачное, такое далёкое, что кажется придуманным, — вдруг приблизится, станет ярким, плотным, осязаемым. И тени тех давно ушедших людей обретут вторую жизнь, задвигаются, заговорят — так, словно бы они рядом с нами. Мы узнаем, как они здоровались при встрече, как торговались на базаре, из какой посуды ели, какие украшения носили их женщины. И сегодняшние люди ощутят своё родство с теми, далёкими. И поймут, что те, далёкие, тоже любили и мечтали, тоже шли к свету. Ибо все мы, разделённые пространством и временем, — одна большая человеческая семья, как и задумал мудрый Аллах.
Теперь она знает, кем станет. Она, Мадина, станет археологом! Люди по-разному служат человечеству, а она будет служить вот так. Соединять прошлое с настоящим, соединять ныне живущих с жившими прежде.
Сегодня ей открылось её призвание — открылось во сне, пока её тело отдыхало, а солнце плавило предрассветный туман.
И вот почему её сердце торжествует! Вот почему её приветствуют небо и горы… О, как же всё хорошо! Как хорошо, что ей дали прийти в этот мир, и теперь она пьёт свой солнечный глоток жизни, отваги и надежды.
Она вбежала в кухню и увидела спину матери, стоящей возле стола. Тёмное платье широкими складками висело на худой фигуре, сухие, поджарые руки привычно лепили кукурузные шарики холтмаш.
Патимат не услышала, как вбежала дочь, не повернула к ней голову, продолжая заниматься своим делом. Она торопилась. Надо было накормить семью завтраком, а после ехать в магазин — семейный бизнес Салмановых, — где Патимат торговала платками.
— Мамочка! Мамочка, какое утро сегодня, правда?! Райское! — крикнула Мадина, желая передать ей свой восторг и воодушевление. — Словно Аллах поцеловал весь мир, правда?.. Мама, а я знаю, кем я стану! Археологом, вот!.. Найду какой-нибудь древний город, стану знаменитой. Вы будете мной гордиться… Правда ведь это замечательно, да, мамочка?
Мать повернулась к Мадине с недовольным взглядом и сказала сухо:
— Хватит болтать! Принимайся за дело… Твой отец и братья скоро проснутся, надо успеть с завтраком.
Яркий день тускнеет. В сердце у Мадины становится больно, оно замирает, как птица, ударившаяся о стену. Но она делает ещё одну попытку:
— Мама, археолог — это такая профессия. Они копают, находят старые вещи, чтобы понять, как жили прежде. И я тоже буду!
— Что за ерунда, какой ещё археолог?.. Меньше забивай голову глупостями. Твоё дело — слушаться отца с матерью, делать, что говорят, и помогать по хозяйству. А когда выйдешь замуж, слушаться мужа и свекровь, иначе нас осудят, скажут, что мы не смогли воспитать тебя хорошей женой… А учиться ты пойдёшь на медсестру. Теперь все свекрови требуют, чтобы у невестки было медицинское образование. Такая невестка и массаж сделает, и укол поставит — удобно, в больницу не надо ходить… Всё остальное — пустые бредни. Выбрось из головы.
— Но я не хочу медсестрой! Я хочу археологом… Мама, я могу прославить нашу семью! Мама, я способная! Все учителя говорят. Наиля Ахмедовна меня хвалит! — говорит Мадина и с ужасом понимает, что мать её не слышит…
Патимат сводит брови. У неё сегодня столько дел, а глупые разговоры дочери ни к селу ни к городу. Надо её вразумить, объяснить, что к чему, чтобы выбросила глупости из головы. Ей это пойдёт на пользу. А если дочку не спустить на землю, потом она сама же и будет страдать.
Мадина слушает слова матери, и ей кажется, что её заживо хоронят… Мать говорит, что только мужчина может выбирать свою дорогу. А у женщины дорога одна — в дом мужа. Она, Мадина, — отрезанный ломоть, гостья в родительской семье. Её братья, Шамиль и Юсуф, — вот надежда рода Салмановых. На них все упования. Они мужчины! А Мадина — девочка, что с неё возьмёшь? Разве что она своим безупречным поведением и незапятнанной репутацией привлечёт хорошего жениха, и они породнятся с влиятельными людьми. А те по-родственному помогут её братьям подняться повыше. И когда Шамиль и Юсуф — её львы, её материнская гордость! — когда её сыновья достигнут больших высот, тогда она, Патимат, поднимет руки к небу и возблагодарит Всевышнего за его милость!.. А Мадине не следует витать в облаках. Надо знать своё место в этом мире.
***
Мать уже закончила своё внушение и снова хлопочет с завтраком. А Мадина стоит не двигаясь. Её жизнь закончилась. Дальше жить незачем.
Она, Мадина, ощущала на щеках поцелуи солнца, здоровалась с ветром, угадывала настроение гор. Она чувствовала себя смелой, сильной, крылатой. И верила, что у неё будет славная, высокая, красивая судьба.
И вот теперь она знает: ничего не будет. Ничего. Потому что она, Мадина, — девочка. Она — второй сорт. Ей всегда это показывали, только она не хотела видеть.
Мать даже смотрела на неё по-другому, не так, как на братьев. При виде Мадины брови матери словно сами собой сходились на переносице, а взгляд становился строгим. А при виде сыновей лицо Патимат, наоборот, разглаживалось и расцветало счастливой улыбкой, а в глазах светилась гордость.
Она и разговаривала с ними по-разному. Мадине она отдавала короткие распоряжения: «Помой!.. Подмети!.. Поторапливайся!.. Не разлей!.. Не опрокинь!» Так — с Мадиной. А с сыновьями — иначе. Сыновьями она любуется, шепчет: «Мои львы! Мои статные богатыри!» — и гордо вскидывает голову.
И ещё Мадина вспомнила, как Наиля Ахмедовна, молодая учительница, хвалила её, с восторгом рассказывала матери о её способностях, а мать как будто была и не рада, слушала равнодушно. Теперь Мадина понимает: матери и в самом деле были безразличны все эти похвалы. А может быть, она даже досадовала, что хвалят Мадину, а не Шамиля и Юсуфа.
И ничего с этим не поделать. Мадина может расшибиться в лепёшку, может снимать звёзды с неба — ничего не изменится. Всё останется как есть. Шамиль и Юсуф — львы, красавцы, гордость матери, надежда семьи. А она, Мадина, — так, второй сорт… Поэтому не будет у неё никакой славной судьбы: смелых открытий, дружбы с необыкновенными людьми, науки, путешествий, радости, свободы — ничего не будет. Всё намного проще. Из неё готовят служанку для будущего мужа (которого ей выберет отец). Служанку покорную, безотказную, молчаливую (желательно ещё, чтобы эта служанка была с медицинским образованием, такая мода теперь пошла. Служанка и медсестра — в одном лице, какая экономия! Наготовит, постирает, уберёт да ещё и поставит свекрови капельницу).
Родные отдадут её в дом мужа — и забудут о ней. Никому не будет дела, как она там живёт. Лишь бы не создавала проблем. Лишь бы родня мужа не бросила им какой-нибудь упрёк: например, что их дочка плохо готовит, или непочтительна со свекровью, или не рожает сыновей. Тогда её родителям будет очень стыдно. А что там с Мадиной — какая разница?
Да и что у неё может быть? Только одно — работа. Очень много работы, тяжёлой, нескончаемой, с утра до ночи. На ней будет всё: дом,
дети, родители мужа. Но при этом никаких прав у неё не будет. К кошке и то больше уважения, чем к невестке. Даже если она работает и содержит всю семью, как это делает Патимат. Отец гордо называет себя хозяином магазина, но он ведь там даже не появляется. Торгует мать (а ещё и тянет на себе весь дом). Мать ездит на склад за товаром. Отец только считает прибыль… И всё равно к матери все относятся как к приживалке. Бабушка Разият её в грош не ставила. Отец держится свысока, с женой почти не разговаривает, может грубо оборвать её. Иногда бьёт… В памяти Мадины вспыхивает картина: мать стоит, закрыв лицо руками, а бабушка, уперев руки в бока, с презрительным видом ей выговаривает:
— Не реви! Не гневи Аллаха! Тебе ли жаловаться?! Вон у соседки Тамилы синяки не сходят с лица, каждый месяц попадает в больницу с сотрясением мозга. А у тебя золотой муж, живёшь как султанша! Подумаешь, ударил пару раз… Ты сама виновата, не умеешь держать язык за зубами.
У самой бабушки Разият левый глаз был мутным и открывался только наполовину, она им почти не видела. Глаз ей повредил её муж, дедушка Азамат (был не в духе из-за ссоры с начальством и сорвал злость на жене). Разият хотела вернуться к родителям. Родители сказали, чтобы она выбросила это из головы. Из дома мужа она уйдёт только на кладбище. А если он её убьёт — значит, так судил Аллах. И Разият осталась с мужем Азаматом и прожила с ним двадцать пять лет.
***
Так жила бабушка Разият, так жила её мать, Патимат, так жили все женщины, которых знала Мадина. А она почему-то решила, что она будет жить по-другому!
Нет, её ждёт та же судьба: вечная работа по дому, нагоняи свекрови, побои мужа. Она будет глотать обиды и молчать. В сердце накопятся бессилие и гнев, от этой отравы испортится кровь, увянет кожа, потухнут глаза. В тридцать два года она будет выглядеть на пятьдесят. И только одна у неё будет отрада — её сыновья. От сыновей она будет таять, будет ласкать их и баловать. С дочками будет держаться отчуждённо и строго. Ибо в дочках она будет видеть себя, собственную злосчастную судьбу и будет злиться: почему у них не хватило ума родиться мальчиками?
А когда её повзрослевшие сыновья обзаведутся жёнами, тогда она отыграется за всё. Превратится в тяжёлую, властную старуху, непреклонно-требовательную свекровь. И теперь уже она будет шпынять бедных невесток, гонять их и в хвост и в гриву, мстя за свою погубленную жизнь, за свою истоптанную душу…
— Ты что застыла? — звучит голос матери. — Натри сыр и достань из холодильника яйца. Шевелись!
Очнувшись, Мадина идёт к холодильнику. Она двигается как робот. Взгляд — как у человека, который ничего не ждёт от будущего. Будто бы она в одну минуту состарилась на тысячу веков… «Сколько мне ещё остаётся жить?» — думает Мадина. Оставшееся время жизни кажется ей тюремным сроком, который надо отбыть. «Лет пятьдесят-шестьдесят. Долго… А может быть, я заболею или меня собьёт машина. Тогда всё закончится раньше…»
Солнце заглядывает в окно кухни. Кладёт на лоб Мадины тёплую золотую ладонь. Раньше Мадина понимала, что говорит ей солнце. Теперь она уже не понимает. А солнце говорит: «Постой, Мадина! Не спеши сдаваться! Путь к мечте непрост и негладок. Все люди, о которых ты читала и которыми ты восхищалась, — все они шли по острым камням и испили много горечи. А ты остановилась, не начав, ты сдалась, не вступив в бой… Воспрянь, Мадина! И иди вперёд вопреки всему!»
Мадина этого не слышит. Она сейчас и правда как робот, она совсем пустая внутри. Ей нужно время, чтобы вернуться к себе прежней. Но это будет уже и не совсем прежняя Мадина. Не та девочка, безмятежно верящая в доброту мира. Это будет другая Мадина: упрямая, скрытная, умеющая таиться, молчать и выжидать. Понимающая, что всё придётся брать с боем: свободу, достоинство, право выбирать свой путь… Ну что ж, прощай пока, Мадина! Мы ещё вернёмся к тебе. Мы о тебе ещё услышим.
Они бегут
Рассказ
Посвящаю Светлане Анохиной, правозащитнице
Когда-то она была красива. Но теперь ей было шестьдесят, и хотя она по привычке подводила глаза и румянила губы, из зеркала на неё смотрела увядшая женщина. Это её не огорчало. Она привыкла и к своему старению, и к тому, что её могут убить. Да, теперь она жила за границей, она уехала из России, но и здесь она не была в полной безопасности. Письма с ругательствами, проклятиями и угрозами шли нескончаемым потоком, в среднем по десять-пятнадцать в день.
«Будь проклята, дочь шайтана! Ты сеешь разврат и сбиваешь с пути наших женщин. Аллах покарает тебя за это!»
«Проклятая русская шлюха, чего тебе от нас надо?! Мы живём по своим обычаям, которые нам завещал Аллах, и не тебе их менять! Отстань от наших женщин! Иначе мы найдём тебя, и ты пожалеешь, что родилась на свет!»
«Ты — рука дьявола, ты сам иблис! Из-за тебя десятки наших женщин забыли стыд, бросили свою семью и сбежали неизвестно куда! Теперь их родные стыдятся называть имя этих развратниц и жалеют, что они не умерли! Берегись, ведьма, мы найдём тебя!»
Она не могла ответить лично каждому из проклинавших и угрожавших, но мысленно вела с ними такой разговор:
— Врёте, ребята! Я не лезу к вашим женщинам. Они сами находят меня и просят о помощи.
— О какой помощи?! Ты помогаешь им убежать из семьи, бросить родных!
— Да! Потому что эта семья не видела в них людей! Эти родные превратили их жизнь в ад, и они уже стояли у последней черты, они выбирали между побегом и самоубийством!
— А что им дала ты?! Теперь эти женщины живут неизвестно где, они забыли Аллаха и предаются разврату!
— Ложь! Ни одна из этих женщин не бежала для того, чтобы предаться разврату. Все они бежали, чтобы обрести свободу, чтобы жить без страха и унижения!
— Вай, дочь шайтана, ты сошла с ума! Может ли коза или корова жить свободно? Так и женщина не может. Женщина должна быть под присмотром, женщину нужно держать в узде!
— Вот поэтому они и бегут. И пока на Кавказе в женщине будут видеть не человека, а домашнюю скотину, ваши женщины будут бежать! А я — я буду им в этом помогать… Я занимаюсь этим уже шестнадцать лет. За это время ко мне обратилось больше трёхсот женщин, и больше двухсот из них с моей помощью сумели бежать. Они теперь за границей, в безопасности, я не могу общаться с ними, но я каждый день вспоминаю каждую из них и желаю им счастья. Эти двести спасённых женщин — оправдание моей жизни, моя радость и торжество. Но есть и те, кого не удалось спасти, — это моя боль, моя рана, мой плач в ночи. Некоторых поймали в начале побега, других — когда они находились на КПП и готовились пересечь границу. Их вернули родственникам. И все они пропали… Каждый неудачный побег — удар. И для нас, координаторов, и для девушек, которые готовятся бежать. Нас охватывает безнадёжность, отчаяние подступает к нам близко, так близко! Но мы берём себя в руки и продолжаем своё дело. Мы анализируем ошибки неудавшегося побега — и следующий побег уже организован лучше, продуманней, хладнокровней. Это непростое дело — подготовить побег, сколько людей нужно задействовать, сколько всего учесть, согласовать! На это уходят недели, а иногда — месяцы… А когда мосты сожжены, когда побег начат, с чем тогда сравнить наши чувства, чувства координаторов? Мы дрожим, как в лихорадке, сердце колотится, и в уме неотвязная страшная мысль: а вдруг? Вдруг что-то пойдёт не так? Вдруг родственники догадаются, остановят, задержат, вернут?.. И тогда эта женщина перестанет выходить на связь, пропадёт навсегда, как другие пойманные, — и никто не узнает, что с ней произошло. Наверно, мы переживаем почти то же самое, что и сами беглянки… Хотя нет, что я говорю?! То, что испытывают эти женщины, не сравнить ни с чем. Они знают, что родные их возненавидят, проклянут, объявят «позором семьи». Они знают, что их могут поймать и что с ними тогда будет… Но они решаются на это, о мои бесстрашные девочки! Они рискуют жизнью, чтобы обрести свободу.
Да, Кавказ! Твои дочери бегут! Они покидают родину — потому что родина не дала им дышать полной грудью, не дала развернуть крылья. Родина не оценила своих дочерей, не распознала их прекрасные души. А их души прекрасны, мне об этом известно лучше, чем многим… Саида Гасанова, семнадцати лет. Она попросила помочь, потому что родные силой выдают её замуж, мы целый месяц готовили её побег, всё уже было готово, но она отказалась. Она сказала: в её семье беда — брата могут забрать на фронт, надо помочь семье. И вот она отказывается от побега, чтобы спасать брата, который её избивал, угрожал ей убийством!.. Заира Исмагилова, двадцати лет. Мы с величайшим трудом организовали побег от мужа, который её избивал, это было трудно, у мужа были связи в МВД, но у нас всё получилось. Она уже жила за границей, нашла работу, стала учиться, вдруг на неё вышли родственники, сказали, что мать заболела. И она бросила всё и поехала к матери — к матери, которая в детстве её покалечила, подвергла обрезанию, силой выдала замуж, не давала уйти от мужа-садиста: ведь это позор, что скажут люди?! А она бросила всё и поехала… В последний раз она позвонила из аэропорта, весёлая, сказала, что родные встретили её с добром, что они забыли прошлое и не держат зла… Больше на связь она не выходила, через год её тело нашли где-то в пригороде… О мои девочки, мои девочки с золотыми сердцами, заклинаю вас: не возвращайтесь туда, откуда вам чудом удалось вырваться! Вы возвращаетесь, веря, что найдёте там примирение, любовь, семью. Но вас встретит только тупая, мрачная злоба… Не возвращайтесь! Ещё не время. Возвращайтесь туда через годы, на новый, преображённый Кавказ! Когда же Кавказ преобразится? Наверно, когда преобразится Россия. А до этого я буду делать своё дело. Помогать женщинам, которые хотят обрести свободу. А если меня всё-таки найдут и убьют — ну что ж, я уже немало пожила на свете. Мои друзья не бросят дело, которым мы занимаемся уже полтора десятка лет, они будут работать так же самоотверженно и бескорыстно. Поэтому я не боюсь смерти.
И всё-таки мне бы хотелось дожить и увидеть преображённый Кавказ. Увидеть народ Кавказа — о, это красивый, щедрый, великодушный народ! — увидеть его свободным от жестоких, бессмысленных обычаев прошлого. Эти обычаи превращают сердца в камень, делают глаза слепыми, уши — глухими… Когда же они утратят свою страшную власть? Когда Кавказ станет страной веселья и радости, а не страной погубленных жизней?
