Ищи ветра

Нина ФИЛИППОВА | Современная проза

1.

Несколько лет, как закончилась Война. Совсем недавно разминировали проливы между Сахалином, Курилами, Камчаткой и Материком. Люди на Камчатке уже сажали весной свою картошку, а до этого с большой земли привозили сушёную. Появился пенициллин!..

Проводить единственного в посёлке врача, очень пожилого усталого человека, собрались дома у Сёмы Шляхова. Никакого отношения к лечебному делу Сёма не имел, работал бригадиром в рыбном кооперативе. Жил один. Старый врач среди собравшихся людей, да и среди других в посёлке, чувствовал себя чужаком, хоть и врачом, но почти не нужным. Спасением для него были книги. Работа – тяжким жребием. Сейчас он скромно сидел в стороне от застолья, читал «Палату № 6», прислушиваясь иногда, как стучат часы, отмеривая последние его сутки в этой «забытой Богом стороне».

Вертолёт с новым врачом ждали утром.

– Словно море в час прибоя

Площадь Красная гудит… – Пели хором Сёмины гости.

– Гриня! – Сёма повернулся к неброскому человеку, который сидел рядом, – Я в последнее время никакого смысла в жизни не вижу! Слышишь? Ветер всего лишь, а… сердце стучать перестаёт.

– А знаешь, почему это так с тобой? – участливо покачал головой Гриня.

– Ну?

– Ты всю войну снайпером по мишенькам долбил. А мишеньки открыты были и дождям, и ветрам, и пулькам твоим…

– Ну и что! – разочарованно отмахнулся Сёма. – Если так, то любого можно подковырнуть и из этих, и любых других. Всех жизнь покропила делами нестерильными. И потом, ладно, я от себя бегу, а ты, например, зачем на Камчатку приехал? У тебя тугрики из всех карманов торчат, не ссыльный, не романтик…

– То тебе душа покоя не даёт, то чужая деньга. Не цельная ты натура, Сёма! Верхогляд. Ревёшь только громче самолёта – вот и вся порося. Ну, что смотришь? – У Грини было острое, измождённое лицо и холодные, ждущие глаза.

2.

– Хмель в голову ударил! – Сёма провёл ладонью по лицу, словно снимая паутину. – Давай выпьем за мир!

– Повтори, дорогой! – усмехнулся Гриня.

– Я за общий мир выпить хочу, – обиженно ответил Сёма, – без мышеловок, без подстав, без всего этого. Давай?

Гриня согласно кивнул, встал, налил всем браги и произнёс тост:

– Не в обиду вам, отъезжающему, сказано будет, – обратился он к старому врачу. – Я хочу выпить за людей, которые здесь живут и считают, что живут интереснее и счастливее многих!..

Новый врач оказался крупным человеком. Спрыгнув с вертолёта, он не успел сделать по земле и трёх шагов, как старый врач всунул ему ключи от больницы и от бывшей своей квартиры без всяких разъяснений и рукопожатья, забрался в вертолёт и сел так, чтобы не видеть никого из тех, кто пришёл его проводить.

Новый врач, здороваясь со всеми, говорил, что рад, назвал свою фамилию – Попов. Гриня тоже был среди встречающих и безучастно топтался неподалёку за кампанию. Попов весело взглянул на него и вдруг стушевался, сказал зачем-то: «Да – да…» – и, окончательно смутившись, добавил: «Рад». Реакция его при виде Грини была такой очевидной, что всех разобрало любопытство, но спрашивать никто ни о чём не стал.

– Хирург, а небрит, – с подозрением заметил Гриня. – Или бороду выращивать собрался?

– Не успел, здесь побреюсь! – ответил новый врач, не оборачиваясь, сглотнул, как поперхнулся, оглянулся на Гриню, который сверлил взглядом его затылок, и повторил: – Не успел.

– Поп! – крикнул вертолётчик. – Забери шмотки. Я полетел!

Попов подбежал, забрал свой рюкзак, и вертолёт снова оторвался от земли.

3.

Сначала пришли в просторную, холодную квартиру, где жил старый врач. В большой комнате осталась фотография в коричневой раме, где врач совсем молодым стоял на пустынном пляже, опираясь на раскрытый зонт. Попов стал развязывать рюкзак, но Сёма удержал его:

– Пошли ко мне, а то я одичал совсем. Ворону приручал, приручал! Она улетела, когда потеплело! Зараза. Пойдём!

И Попов остался у Сёмы. Уже к ночи он прооперировал девятилетнего мальчика с аппендицитом, и Сёма в порыве неизвестно откуда взявшегося вдохновения до поздней ночи шпаклевал в больнице рамы, вставлял стёкла, смазывал скрипучие петли, драил ванны и раковины – коек больничных было двенадцать, а дел – на все сто…

Мастерство и расторопность Попова вызвали прилив желающих поправить своё здоровье. Даже у зубного врача, скрытного, интеллигентного, вежливого корейца, посетителей было меньше в первые дни. Гриня тоже заходил, стоял и смотрел. Сёма подмигивал ему, проходя, и Гриня, то растерянно, то зло отвечал ему кивком головы. Когда же в коридоре слышался голос Попова, Гриня подбирался весь, взгляд его становился колючим, казалось, он даже дышать переставал. А Попов проходил мимо, спокойный, вежливый, занятой, смотрел на Гриню так, словно извинялся, что не может уделить ему время, выслушать, успокоить. Попов всегда проходил мимо, и, постояв немного, Гриня уходил из больницы с отрешённым взглядом и окаменевшим лицом.

Через пару дней, вернувшись с работы, Попов воскликнул:

– Какой хороший день! Давай пальнём в честь наступающего праздника!

– Ты чем больше народу режешь, тем веселей, – заметил Сёма. – Лучше просто печку натопим.

– Сёма, а где твоя жена?

– Думаю, там же, где твоя. По плюшкам соскучился?

– Есть немного.

4

Сёма усмехнулся и вдруг протянул Попову свою винтовку:

– Дарю! Вместо плюшек. Вторая моя голова. Бери! Пока я соображаю, она уже отстреляет своё. Золото, а не винтарь!

– Да я по жизни – мазила! – рассмеялся врач.

– Просто пускай висит у тебя на почётном месте, в память о нашей суровой мужской дружбе. Что ты всё ржёшь! Бери, говорю!

Попов взял винтовку, погладил…

– Всё хочу спросить, мне показалось, что ты Гриню знаешь, а? – напирал Сёма. – Или нет?

– Виделись.

– Он мне почему-то покоя не даёт, счетоводом у нас работает. Вот, глядя трезво, где он, а где бухгалтерия?!

– Мы в тыл к немцам вместе ехали. Он охранником, я – пленным. Сначала всё ровно было, а потом среди фрицев какая-то волна пошла, вроде тревоги. У одного из наших запал от гранаты нашли. Стали искать гранату как минимум. Нашли, не нашли – не знаю, но по одному стали подводить к раскрытым воротам нашего товарняка и стрелять на ходу – в затылок и вниз кубарем с пробитой башкой! – Попов остановился посередине комнаты с заваркой и чайником. – В затылок и вниз… Подошла моя очередь. Двое подвели, третий привычно подошёл сзади. Я за этим третьим просто так смотрел, не думая, и, стоя на краю, уже спиной ко всем, опять оглянулся…

– А Гриня-то? Гриня?

– На него и оглянулся. Он и был третий. Который сзади. Который стрелял. На повороте качнуло вагон как раз на стыке в момент выстрела, и вместо мозгов у меня выбило зубы. Деревенские видели, рассказывали потом. Достреливали с поезда. Попали вот в грудь, в плечо. Видишь, одна рука тоньше. Оглох намертво. Надолго. Думал, совсем. Все решили, что помер. Очнулся в морге немецкого госпиталя. Там главным был русский врач, так повезло… – Попов стоял посередине комнаты с заваркой и чайником.

– М-м… – Сёма стал одеваться. – То-то он пьёт все эти дни!

5.

– Нет, не вспомнил, не думай. Невозможно. Нас было много. Как сельдей в бочке. Все на одно лицо. Стадо. А он один. Остальные были немцы. Да, если бы вспомнил, не пил бы.

Попов поставил чайник и заварку на стол и  со всего роста завалился на кровать.

– Ты что! – оторопел Сёма, – Опять спать?!

– И всегда было чувство, что я его встречу, – закрыв глаза, сказал Попов, – даже когда дуло уткнулось мне в затылок! Я только сейчас это понял… – он открыл глаза и хохотнул: – Мистика!

Для больницы давно уже обещали пенициллин, но обещанного три года ждут, и Попов решил поехать в район сам. На тропинке ему попался Гриня, затёкший и развинченный. Попов шагнул одной ногой в сугроб, освобождая путь, но Гриня остановился тоже:

– Сёма заболел. Может, я составлю тебе компанию? Ты здешних дорог не знаешь… – Жадно, не стесняясь, Гриня изучал врача – широко поставленные серые глаза, просторный белый лоб, небрит по-прежнему, улыбается дружелюбно, просто. Гриня тоскливо отвёл взгляд.

Сёма действительно разболелся не на шутку: у него были воспалены глаза, распух нос, мучал кашель.

– С кем едешь? – спросил он, когда Попов вернулся.

– С Гриней.

– Ты… сам ему предложил?

– Нет. Предложил он. Я согласился.

– Что ты улыбаешься, как идиот? Ты думаешь, он теперь слабенький, постаревший?! Держи карман! На твоих же собаках смоется! А может, и не смоется, всё равно «никто не узнает, где могилка твоя». Благодаря таким тугодумам, как ты, он после войны десять лет прожил! И если так дальше пойдёт, то через годик-два он станет героем войны! А из твоих голубых глаз полынь-трава вырастет! Я еду с вами. Бери самопал мой, бери, говорю! Едем.

Сухой морозный воздух царапал бронхи и вызывал кашель. Снежный наст сверкал и ослепительно переливался под скользящими лучами солнца.

6

– Наконец-то полезное дело сделаем, – прокашлял Сёма.

– Святое дело – лекарство для народа, – поддержал Гриня.

Путь был дальним, говорить оказалось не о чем. Сёма управлялся с нартами, шмыгал носом и сипло дышал. Гриня отрешённо смотрел на пса, бегущего первым. Дорога укачивала. Попову показалось, что ничего не может произойти, только Сёма ещё больше разболеется. Попов дремал, слушая бухающий Сёмин кашель.

– Эй, лекарь, слышь, не спи в дозоре! – услышал Попов его простуженный голос. – Рассказывай, что там с тобой дальше было? Погрузили вас, пленных, на товарняк и по одному стали мочить…

Секунду назад дремавший, Гриня мигом оказался у одинокой, поникшей ивы. Безоружный Сёма только-только спрыгнул с нарт. Чуть позади него – Попов с винтовкой.

– Гриня! – Восхитился Сёма. – Опять всех обскакал! Опа! Кольт! Уважаю! А я, дурак, и рогаткой не вооружился!

– Всё, всё, приехали… – говорил Гриня, но медлил: Попов виновато и неуклюже переминался с ноги на ногу. Винтовка в его руках выглядела палкой просто, на мстителя он никак не тянул. Это страшно действовало на нервы. В глазах у Грини застыла мучительная, безысходная тоска. Его лохматая шапка валялась в снегу, по измождённому лицу крупными каплями сбегал пот, наконец, напрягшись всеми жилами, он взглянул в глаза Попова и выдохнул:

– Ты?!

Сёма, выхватив у врача винтовку, припал одновременно на одно колено. Попов тоже присел, нелепо пригнувшись. Прозвучал только один выстрел.

Сёма завалился в сугроб, растёр снег по горящему лбу, щекам:

– В десятку! Я ещё молодец.

Губы у мёртвого Грини были по-прежнему болезненно искривлены. Во лбу – чёрное родимое пятно от выстрела. Его тусклое лицо, жёлтое, как пергамент, лежало в искрящемся снегу, как в царской подушке. Томясь в упряжке, повизгивали псы.

– Зря, – заговорил Попов. – Он не стал бы стрелять.

7.

Сёма проглотил пригоршню снега и пожал плечами. Он сидел в снегу и умиротворённо оглядывал окрестности. Из-за сугроба ему видна была только жилистая Гринина кисть, сжимающая рукоятку кольта. Вдруг кольт выстрелил. Пуля скользнула по снегу между валенками Попова и ушла в высокий сугроб навылет. Попов запоздало и нелепо подпрыгнул на месте.

– Вот те, здрасте! – Рассмеялся Сёма, – Эх, Поп! Толоконный лоб! Говорю же, не верь этому миротворцу – козлёночком станешь!

Об авторе:

Нина Александровна Филиппова родилась и окончила школу на Камчатке.

После окончания Казахского политехнического института работала по специальности в Алматы, на киностудии «Казахфильм», в должности замдиректора картины. После Высших курсов сценаристов и режиссёров при Госкино СССР в Москве – кинодраматург. Мастерская Валерия Фрида.

До экрана дошли два полнометражных сценария: один – на студии Роллана Быкова в Москве, другой – в Алматы на коммерческой студии «Фортуна».

В этом году в Интернациональном Союзе писателей вышла книга «Источник жажды» («Как бы человек ни был счастлив…»).

 

 

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: