Лилия Кузнецова
Советский и российский педагог, автор школьных учебников по химии, написанных на основе открытого ею нового дидактического принципа самостоятельного созидания знаний учениками на уроках. Автор новой технологии обучения школьников химии, в которой реализовала системно-деятельностный подход, разработанный советскими психологами, педагогами Д. Б. Элькониным и В. В. Давыдовым. С 1969 года работает старшим преподавателем Целиноградского инженерно-строительного института. В 1974 году была приглашена на должность старшего преподавателя кафедры неорганической химии Казанского химико-технологического института. Кандидат педагогических наук.
Моё военное детство
Трудно сказать, с какого возраста я себя помню. Во всяком случае, в моём сознании остался день 24 августа 1941 года, когда мы отправлялись в эвакуацию. Накануне мне исполнилось четыре года.
Но я помню и мирное время. Я жила у бабушки Василисы и дедушки Кузьмы Неезжалых, потому что родители учились в Нежинском пединституте, и я их видела редко.
В доме жил Стасик — младший сын дедушки и бабушки, мой дядя, 1926 года рождения, то есть на одиннадцать лет старше меня. Он учился в школе. Мы с ним были одного статуса — дети.
Дом и надел земли Василиса получила от родных. Она жила не со своими, матерью Евдокией Максимовной и отцом Семёном Чикомазом, а с тёткой по матери, Прасковьей Максимовной, которая вышла замуж в Бахмач за волостного писаря Бойко Григория Фёдоровича.
Из свидетельства о рождении бабушки Василисы я узнала, что Семён не имел отчества. Видимо, его мама Мария родила сына вне брака. Вряд ли она была богачкой. Ничего о ней больше я не знаю, но очень сочувствую ей. Бабушка Василиса рассказывала, что у неё было уличное прозвище Мария-русочка. Может быть, она приехала из России и осела на Украине, в Конотопском районе, селе Бондари. Там бабушка Василиса и родилась в 1891 году.
Поскольку супруги Бойко были бездетными, они выпросили для воспитания племянницу Василису. Родители моей бабушки Василисы — Семён и Евдокия Максимовна — были очень бедные, с трудом растили двух девочек, поэтому они и согласились отдать одну из дочерей благополучно живущей сестре. Так Василиса оказалась в Бахмаче. Семья Бойко была дружной и доброжелательной.
Позднее на крыльце волости Григорий Фёдорович нашёл подкидыша. Это оказалась девочка, которую назвали Леной. Он взял её к себе. Потом они удочерили ещё одну девочку — Лиду, а потом Надю. Так в семье оказалось четверо детей.
Василиса всю жизнь относилась к Лене и её потомкам как к родным. Поэтому внучку Лены Ярославу мы с Аллочкой всегда считали троюродной сестрой.
Брат Григория Фёдоровича был управляющим поместьем Кочубея, куда мою бабушку, а тогда девочку Василису, отправляли на отдых. Она рассказывала, как ездила в поместье, как купалась в Сейме.
Григория Фёдоровича все очень почитали. Это был по-настоящему благородный человек. Девочки росли в достатке. Лена и Лида стали учительницами. Василиса от учёбы отлынивала, окончила только начальную церковно-приходскую школу, что не помешало ей быть весьма начитанной и развитой.
Дружила Василиса с Фионой Неезжалой, жившей неподалёку. Они были одногодки, 1891 года рождения. У Фионы был старший брат Кузьма, 1883 года рождения. В него-то и влюбилась Василиса. Чернявый, брови вразлёт, умный, решительный, полюбился молодой девушке.
Василиса была обаятельной. Она и в старости обладала неизъяснимым обаянием и пользовалась большим уважением окружающих. Вот и Кузьма полюбил Василису, и выдали её замуж за Кузьму. В приданое Григорий Фёдорович купил ей надел земли и построил дом. Кузьма был из простой крестьянской семьи Неезжалых, Луки и его жены Секлеты.
Итак, Кузьма и Василиса обосновались в новом доме. И пошли у них детки. В 1910 году родился первенец Александр, в 1912-м — Анатолий, потом были два Владимира, которые умерли в младенчестве: один — от воспаления лёгких, другой — от оспы. Бабушка Василиса вспоминала с сожалением, что не сделала младенцу прививку от оспы. В 1916 году появилась Анюта, моя мама, а через десять лет, в 1926 году, — Стасик.
Мой отец — Антон Иванович Нижний из Винницкой области, села Городище под Шепетовкой. Он учился заочно в Нежинском пединституте, там и увидел Анюту. Она была яркой и очень бросалась в глаза, при всей её скромности. Её заметил руководитель хора, услышав, как она поёт на субботнике, отмывая окна в аудитории. Она стала солисткой хора. Её приглашали на местное радио петь по заявкам трудящихся. А трудящимся сразу полюбился голос Анюты Неезжалой, и они слали заявки именно на её исполнение. Так она подрабатывала в студенчестве.
Антон тоже был музыкальный: играл на разных инструментах и даже сочинял музыку.
В моей эмоциональной памяти осталось, что отец меня очень любил.
В гостеприимном доме Василисы и Кузьмы появлялись родственники — сёстры моего отца. Все жильцы звали бабушку Василису мамой. Вслед за всеми я тоже звала её мамой. Я очень любила её. Её забота и любовь обо всех была прочной скрепой семьи. Дети, имеющие бабушек, — счастливые дети.
Вслед за мной бабушку называла мамой и моя младшая сестричка Аллочка, которая родилась уже после начала войны, 3 июля 1941 года.
Когда мама Анюта приехала из Нежина, встал вопрос, как я её буду звать. Папа Антон предложил называть её мамусей. Так мы с Аллочкой и прозвали её на всю жизнь, так называем и в воспоминаниях.
Самого начала войны я не помню. Помню роддом, мы с папой Антоном стоим под окном, но это уже начало июля. Сверху из окна мамуся показывает свёрток — это была Аллочка.
Потом прилетели немецкие самолёты и стали бомбить Бахмач. Бахмач является железнодорожным узлом. Через него проходят московско-киевская дорога и дорога на Гомель, в Белоруссию. Немцы такие узлы бомбили в первую очередь. Мы жили в селе Бахмач-1. Это достаточно далеко от железнодорожной станции. Помню, гудят немецкие самолёты: «гу-гу-гу», как-то прерывисто. По этому гудению население распознавало, чей самолёт летит: наш или немецкий. Во время очередного налёта Стасик был у деда Луки. Меня послали за ним. Я бегу через огород, добежала до дома деда, а он стоит в дверях клуни и крестится, как в грозу, когда гремит гром. Все смотрят на небо, и я тоже. Вижу: самолёт и из него что-то падает. Говорю Стасику: «Сливы летят». За сливы я приняла бомбы. В память эта картина врезалась намертво.
Когда Аллочку забрали из роддома, то все были озабочены тем, чтобы она не испугалась гула самолётов и взрывов бомб. Эта озабоченность передалась и мне. Так и осталась в душе на всю жизнь. Всегда о ней беспокоюсь.
Во время налётов все прятались в убежище, которое наскоро соорудили, вырыв землянку, и в неё набиралось множество народа — так мне казалось. Этой тесноты я боялась, поэтому зарывалась лицом в мамины колени. И когда пару раз, уже во взрослом состоянии, застревала в лифте и в метро, эти страхи проснулись в виде клаустрофобии. Такое моё личное эхо войны.
Эвакуация
Не знаю, кто принял решение эвакуироваться. У большинства населения не было такого намерения. Сужу об этом по тому факту, что после возвращения по окончании войны мы застали всех соседей в добром здравии.
Видимо, решение принял дед Кузьма. Он был инициативный, деятельный, достаточно образованный для того времени и служил на железнодорожной станции бухгалтером, как тогда говорили — счетоводом. Видимо, ему было известно о положении дел больше, чем кому бы то ни было.
Дедушка понимал, что нашему семейству придётся лихо, если фашисты достигнут Бахмача. Средний сын Василисы и Кузьмы, Анатолий, служил начальником пограничной заставы. За него нам бы досталось от немцев, если бы мы остались на оккупированной территории, так что нужно было уезжать подальше.
Бомбёжка железнодорожного узла не позволяла эвакуироваться на поезде. Дед Кузьма с другими главами семейств договорились о гужевом транспорте в колхозе. Это были кибитки, запряжённые лошадьми. Обоз выезжал из Бахмача двадцать четвёртого августа. Помню этот солнечный день: много народа, рассаживаемся по кибиткам, трогаемся. Сзади остаётся папа Антон, машет рукой. И я огорчаюсь, что он не едет с нами. Но мамуся объясняет, что папа должен остаться, он уходит на войну.
Сборы в дорогу сопровождались сильным беспокойством. Никто не знал, надолго ли уезжаем, далеко ли. Поэтому решали, что взять с собой, а без чего обойдёмся. Вещей оказалось на три чемодана. Дело к осени, значит, нужно подумать о холодах. Взрослых четверо: Кузьма, Василиса, мамуся и Стасик; двое крошек. Аллочке ещё нет двух месяцев. С нами была ещё тётя Граня — жена дяди Анатолия, начальника заставы. Это ещё одна трагедия в нашей семье.
Дядю Толю — Анатолия Кузьмича Неезжалого — в район Новограда-Волынского перевели перед самой войной. До этого он служил начальником заставы на иранской границе в Средней Азии, воевал с басмачами. При переезде семья дяди Толи отправила вещи контейнером во Львов. В субботу 21 июня тётя Граня поехала во Львов получать контейнер. Было лето, на ней были чёрное платьице и чёрные туфельки, при себе — дамская сумочка. Так и застала её война — на перроне чужого города. Назад на заставу вернуться уже было невозможно. А там остались муж и шестилетняя дочь Лида. Сердце разрывается, когда представляю, что испытала тётя Граня. У неё оставался только один вариант — приехать к нам в Бахмач. Не помню, когда она отправилась к себе на родину, в Среднюю Азию. Ей предстояло ещё разыскать дочь.
На шестой заставе Новоград-Волынского направления шли жесточайшие бои, не менее жестокие, чем в Брестской крепости. Фашисты переправили по мосту через Западный Буг бронепоезд с дивизией солдат. Пришлось сражаться с противником, в десять раз превосходившим состав погранзаставы, да ещё более вооружённым, чем пограничники. Тем не менее они ожесточённо сопротивлялись и сразу положили множество немцев. Сражались целый день, пока от вражеских снарядов не стали взрываться блокгаузы с запасом гранат и другого вооружения. Дядя Толя был ранен в голову, но продолжал командовать. Он был очень мужественный. Мужество было в его генах: и дед Кузьма, и бабушка Василиса были бесстрашные и решительные. Его пример поддерживал пограничников. Через некоторое время он получил ранения в спину и руку. Его, истекающего кровью, бойцы перенесли в подземный переход. Он лежал на шинели и продолжал отдавать распоряжения бойцам. К ночи он умер.
Солдаты погранзаставы по команде своего израненного начальника вынуждены были спуститься в подземные переходы. Но вскоре немцы стали запускать в подземелье отравляющий газ, и начальник, ещё живой, отдал команду выходить наверх. Он, умирающий, видимо, понимал, что сдача в плен хоть кому-то сохранит жизнь, в том числе и маленькой дочке. Лида была не одна, с домработницей Шурой.
В живых оставалось семеро бойцов. Все они попали в немецкий лагерь. Видимо, в начале войны немцы не сильно охраняли лагеря, и пограничникам удалось уйти. Одного из убежавших пограничников убили украинские оуновцы.
А гражданских немцы отпускали. Шура с Лидой вышли из лагеря и оказались на незанятой территории.
Шура сообщила тёте Гране, где они находятся, уже не на оккупированной территории, и там она нашла свою дочь. Из пограничников Новоград-Волынской заставы к концу войны в живых осталось четверо.
Теперь тётя Граня уходила с нами.
Чемоданы поставили к задней стенке кибитки. Нас с Аллочкой поместили перед ними. Править лошадьми должна была Василиса. Остальные шли пешком.
Где-то, уже в России, наша кибитка перевернулась. Чемоданы накрыли нас с Аллочкой. Я выползла сама, а Аллочку достали. Но она, видимо, оказалась в нише между чемоданами и даже не проснулась. Она, к счастью, была на редкость спокойным ребёнком.
То, что это случилось в России, я сужу по речи людей, которые кинулись на помощь. Одна бабушка сказала мне: «Лапушка, не ушиблась?» Это русское слово «лапушка» меня поразило. Ведь я знала только украинский язык и впервые услышала русскую речь. Поэтому запомнился этот эпизод.
В семье часто повторяли название города Старый Оскол. Там нас посадили в товарный поезд.
Дед Кузьма со Стасиком смастерили два яруса деревянных нар. Мы с мамусей и мамой Василисой поместились на верхних нарах, а нижние заняли еврейские семьи. Уже была осень, и было холодно. Наш дедушка Кузьма раздобыл у железнодорожников печку. Вагон стал отапливаться. Кузьма был надёжным защитником семьи. К нему тянулись и другие эвакуированные, зная, что он умеет организовать более-менее сносные бытовые условия.
Из дома прихватили с собой картошку, другие овощи, крупы. Поезд часто останавливался, пропуская военные эшелоны, шедшие на фронт. Останавливались обычно в поле. Дедушка быстро выбегал и тут же разводил костёр, на котором варили картошку. К костру присоединялись и другие семьи.
По дороге часто болели и умирали от кори дети. Я тоже заболела. Помню только один миг, когда мамуся стала искать в моей голове вшей. Их, паразитов, расплодилась уйма. И я заплакала от боли, не давая прикоснуться к голове, и пришла в себя. Наша крошка Аллочка лежала рядом со мной и не заразилась. Это было большой удачей для семьи.
А вот у наших друзей — семьи Божко — девочка моего возраста умерла.
Эвакуационный штаб страны направлял потоки беженцев упорядоченно. В хаосе войны наше социалистическое государство даже в этом держало порядок. Воспоминания об эвакуации вызвали размышления, сравнение с беспорядочным потоком беженцев с Востока в Европу. В Европу они попадают на утлых плавсредствах, часто тонут в Средиземном море. А затем испытывают массу трудностей по устройству своей жизни: где-то их принимают, где-то перекрывают границы.
В СССР всё было по-другому. Эвакуированных распределяли в точно определённые места. Все были трудоустроены и обеспечены жильём.
На станции Шумиха Курганской области нас выгрузили. Дальше нас повезли в прицепе грузовика. Это был большой ящик на полозьях. Как я упоминала, уже выпал снег. Ехали долго, останавливались в деревнях на ночлег. Мама Василиса и другие женщины шли проситься на ночлег. Каждый раз мама удивлялась, как люди с готовностью принимали нас: четверых взрослых и двух детей. Как-то укладывали всех, не выказывая ни малейшего неудовольствия.
В деревне Заманилки Курганской области мы жили у одних людей довольно продолжительное время. Впервые за последние месяцы я попила молока. Потом мы поехали в Кислянку Усть-Уйского района Курганской области. Туда направили мамусю завучем в школу. С нами поехали мама Василиса и Стасик. Для деда Кузьмы в Кислянке работы не нашлось, а здесь, в Заманилках, он сразу же устроился бухгалтером в колхоз. Он просил, чтобы Василиса осталась с ним, но она не могла покинуть дочь с маленькими детьми. Мамусе же нужно было ходить на работу. А с кем оставить детей? Аллочке исполнилось всего полгода. Так и прижился дед в Заманилках и приезжал изредка в Кислянку.
Помню, как Аллочка плакала, видя деда в белом белье, когда он, ложась спать, раздевался. Когда укрывался одеялом, Аллочка замолкала, как будто предвидела его скорую кончину. В Заманилках он упал с высокого воза с сеном прямо на огромный крюк, предназначенный удерживать дополнительные панели воза. Распорол живот и вскоре умер.
С нами в Кислянке оказались и семья Божко, и еврейские семьи. Их поселили на первом этаже единственного в деревне двухэтажного дома. Страна была погружена в хаос войны, мужское население было оторвано от рабочих мест, промышленность работала с большим дефицитом работников, но спасение детей, женщин, стариков производилось чётко и упорядоченно.
Кислянка
Кислянку я вспоминаю с удовольствием и даже с ностальгией. Ах, какое красивое детство у нас было! Деревня для детей — это хорошее воспитание и здоровье на всю жизнь. Вокруг сплошная красота лесостепной зоны: лес, река, болотца, перелески, дикие цветы, ягоды, грибы.
Зимой — белый снег, блестящий наст на сугробах, тихий снегопад, ходьба на лыжах в тихую погоду, но иногда метель и завывающая вьюга. В метель и непогоду я всегда испытывала необыкновенный покой, чувствуя защиту стен дома.
Весной — таяние снега, ледоход на реке. На мост через речку сбегается ребятня, да и взрослые тянутся посмотреть, как вскрывается лёд, как ломаются льдины, как налезают одна на другую. Почему-то это зрелище у населения вызывало большой интерес. Может быть, потому что ледоход — это признак смены зимней поры на грядущее лето.
Вскоре появляется первая трава, предвкушение того, что скоро можно будет бегать по траве босиком. Это такое удовольствие. Ноги часто травмировались: ушибы, царапины, занозы. И всё же мы так стремились поскорее снять обувь, ощутить непосредственное прикосновение земли-матушки.
Весной с неба вдруг зазвучит нежная песня журавлей, клином летящих с юга на свою родину. Осенью они снова полетят и будут курлыкать нежно-печальную песню.
Летом, ранним утром — ро́сы, переливающиеся радужными блёстками, щебет птиц, запахи травы, цветов, радость от каждого вновь расцветшего цветка и какая-то невероятная степень свободы.
А осень! Ах, эта осень-волшебница! Багрец и золото, тихий шелест падающих листьев, тёмно-синие холодеющие небеса, а потом низкие свинцовые тучи и ожидание белизны зимы.
Кислянка расположилась на левом берегу речки Чёрной, которая воробью по колено. Речка впадает в Уй, та — в Тобол, приток Оби. И текут наши воды в могучий Северный Ледовитый океан.
Летом мы купались в речке. А на берегу среди берёз устанавливали качели. Молодёжь собиралась на гулянья и каталась на качелях. Качали и нас, малышню.
Наша малышовая компания была достаточно большой: девочки директора школы, мальчики школьного конюха, эвакуированные москвичи, племянники Гильды Христиановны, учительницы немецкого языка. Её брат — отец этих детей — был на фронте. Матери, видимо, у них не было. Удивительно, что к кислянским немцам отношение было дружелюбное, хотя корову этой семьи называли «Гитлерова корова».
Собирались мы на игру в войну, но чаще — в лапту. Я очень любила эту чудную русскую игру.
На правом берегу речки Чёрной расположился посёлок ШКМ — школы колхозной молодёжи. Он состоял из деревянных корпусов и домов учителей. Самую большую постройку занимало главное здание школы. Там были учительская, несколько классных комнат и зал со сценой — главное место развлечений.
Нашей семье выделили маленький домик на краю посёлка. За ним — огороды учительских семей, большая поляна, дальше — болотце и лес. Лес справа, лес по-над рекой, слева, лес сзади. Берёзы и осины, которые отсвечивали осенью золотом и багрецом, отчего посёлок ШКМ озарялся мягким ласковым светом.
Сам домик — шедевр деревянного зодчества: небольшой пятистенок с террасой. Терраса ограждена резной балюстрадой, под крышей террасы и всего дома тоже резьба. Резные наличники на окнах. Мы с сестрой считаем, что наше эстетическое воспитание началось с дивной кислянской природы и нашего маленького домика.
Первая зима была трудной. В деревне нужны запасы муки, картошки, других овощей. Нужна скотина, чтобы были молоко и молочные продукты. Нужны куры на мясо и для яиц. У нас, приехавших в зиму, ничего этого не было. Мы получали хлебный паёк на каждого члена семьи. Остальное приходилось покупать у людей. Я не помню, чтобы в Кислянке был продуктовый магазин. Жители с неохотой продавали продукты за деньги, ведь деньги не были нужны — у каждого своё хозяйство. Мамуся стала вышивать и обвязывать кружевами носовые платочки и обменивать их на продукты. Потом ей стали поступать заказы на вышивку блузок. На Украине традиция — учить девочек вышивать и вязать кружева. И у каждой украинской женщины это искусство в руках.
Кормились кое-как первую зиму. Помню, как Стасик упал в голодный обморок. Растущий молодой организм требовал больше пищи, чем могло быть у нас.
Весной нам выделили огород. Посадили помидоры, огурцы, другие овощи, картошку. Развели кур.
Но урожай оказался невелик: видимо, выделенная заброшенная земля была не столь уж плодородной. Мама Василиса каждое утро варила картошку, делала пюре, потом запекала в русской печке на большой сковороде. Это было очень вкусно. Ещё она варила затируху. Мне это блюдо тоже нравилось. Это заваренная в кипятке мука.
После войны я просила маму сварить затируху. Она утверждала, что есть её я не буду. Но как-то всё же сварила, уже на молоке, не на воде, и я не стала её есть. Эта баланда только с голодухи казалась вкусной.
А вот чего я не любила — так это хлеба с рыжиком. Хлеб пекла мама в русской печке. К муке всегда добавлялось ещё что-нибудь. Когда чистили картошку, то не выбрасывали очистки, сушили, потом перетирали и добавляли в муку. Но такой хлеб был вполне терпимым. А вот с рыжиком он мне совершенно не нравился. Мама ходила в поле, собирала зёрна рыжика. Это такое растение семейства крестоцветных, как горчица, кольза[1], турнепс. Созревшие коробочки содержат мелкие рыжие зёрнышки. Вот их мама и добавляла в муку. Я говорила: «Скорей бы кончилась война, чтобы не было хлеба с рыжиком».
Ещё одним промыслом мамы Василисы было собирание колосков. Осенью после уборки урожая на поле оставались колоски. Люди выходили в поле их собирать. Промысел этот был опасным. Кто придумал запрещать собирать колоски? Ведь они всё равно гнили под снегом. Но, как бы то ни было, собирать колоски запрещалось. Кого ловили, могли посадить. Люди всё равно ходили собирать колоски: какое-никакое, но подспорье в голод.
Когда завели кур, настал мой черёд вносить свою лепту в семейный труд. Моя обязанность была — стеречь цыплят. Постоянно прилетал коршун и норовил унести цыплёнка. Когда курочки подросли, появилась ещё одна обязанность: стеречь огурцы, чтобы те их не поклевали.
А ещё в мои обязанности входило следить за Аллочкой. Это воспитало во мне многие черты характера. Я считаю, что стала известным педагогом благодаря Аллочке. К лету она стала вставать на ножки, но ещё не ходила. Я брала её за ручки и водила по террасе, выговаривая ей, почему это она не может ходить сама. Вон Светочка у Выползовых уже ходит. Я не соображала тогда, что Аллочка так мала, что не понимает моих нотаций. Ей не исполнилось и года, а мне было около пяти.
Мы часто с ней оставались одни дома, особенно летом. Мама Василиса с мамусей уходили на далёкий огород прополоть, окучить картошку, потом выкопать и привезти. Бояться я не имела права. Если бы я забоялась, стала бы бояться и Аллочка. Чтобы её отвлечь, я для неё придумывала разные игры. Мы собирали цветы, и я вязала из них плети, а потом мастерила украшения на головку, ручки, шейку. На чердаке нашего дома лежали старые исписанные школьные тетради. Видимо, те учителя, которые раньше здесь жили, складывали их для какой-то надобности. Я их использовала в других целях: вырывала сдвоенные листы, нарезала бахромой и делала юбочки, воротники, скалывая листы тонкими веточками. В них наряжала свою сестричку.
Помню, как однажды мы долго ждали маму и мамусю и Аллочка стала беспокоиться. Тогда я взяла палочку, приложила к уху и стала «звонить»: «Алло, огород? Позовите мамусю…» И так далее сочиняла разговор, чтобы успокоить сестричку. Как оказалось, у телеги, на которой везли картошку, сломалось колесо. Бедные мои женщины, не представляю, как они вышли из положения. Без мужчин тяжело было в таких случаях. Да ещё и страшно за маленьких детей. Стасик к этому времени уже был призван в армию.
Стасик после окончания седьмого класса работал в МТС[2] электриком. Руки у него были золотые. Он и на токарном станке умел, и на слесарном. У меня хранятся скалка, которую он выточил для мамы, и молоток, который тоже он смастерил сам. Из толстой проволоки сделал вязальные спицы. Они являлись инструментом для производства разных тёплых вещей.
Мама Василиса научилась работать с веретеном и сучить нитки из овечьей шерсти. Из этих ниток вязали тёплые вещи, главным образом носки, чулки, варежки. Без таких утеплителей трудно было пережить холодную сибирскую зиму.
Семнадцатилетних ребят называли допризывниками. Их собирали и специально готовили для воинского дела. На большой поляне вырыли окопы и траншеи. Здесь и тренировали будущих солдат.
В 1943 году Стасика призвали в армию и отправили в Курган, в танковое училище. Учился он там целый год. Ездили к нему и мама, и мамуся. Дорога была нелёгкая. Как добирались до Кургана, я не знаю. Слышала рассказы о поездке на ступеньках вагона, уцепившись за поручни.
И мама, и мамуся рассказывали, что учился Стасик успешно. Его хотели оставить при училище инструктором. Начальник училища просил маму, чтобы она уговорила его остаться: толковых инструкторов не хватало. Но он рвался на фронт, мстить за брата Анатолия, которого он боготворил. В Нижнем Тагиле он получил танк и отправился по назначению в Восточную Пруссию. Воевал недолго, но успел отличиться в боях. Написал заявление в партию, которое рассмотрели на комсомольском собрании, и его рекомендовали в партию. На заявлении стоит резолюция от 18 января 1945 года. А 19 января он погиб.
Бои в Восточной Пруссии были кровопролитные. Враг хорошо был укреплён и сильно сопротивлялся.
В бою был убит командир танка, Стасик его заменил, успел подбить вражеский танк. Но снаряд противника угодил и в его танк. Теперь в музее Калининграда среди экспонатов выставлены его окровавленный комсомольский билет и заявление: «Прошу считать меня коммунистом».
Боль моя, Стасик, боль моя на всю жизнь. Боль за маму. Как она убивалась, получив похоронку! Как билась головой о стенку. Этого нельзя забыть.
В 1944 году я пошла в первый класс. Как-то я тёплым летним днём играла перед нашим домиком. Учительница первая моя, Антонина Михайловна, подошла ко мне и спросила, собираюсь ли я идти в школу. Я ответила утвердительно. «Тогда я записываю тебя в первый класс», — сказала она.
Я обрадовалась. Ведь старшие мои подружки уже учились и окончили первый класс. А мальчики, Слава Выползов и Слава Калитин, учились уже во втором классе. Я, Люда Полянская и Люся Выползова теперь были записаны в школу. Было ощущение, что начинается неведомая, интересная жизнь, которую мы наблюдали со стороны, а теперь включались в неё.
Антонина Михайловна была строгой и спокойной. Я не помню, чтобы она усмиряла нас криком или раздражалась. Дисциплина как-то сама собой устанавливалась. Она рассадила нас по партам. Меня посадила за первую парту как самую маленькую. Моей соседкой оказалась Юля, еврейская девочка, которая ехала в эвакуацию с нами. Она была тоже очень маленькой и, кажется, патологически неразвитой. Помню, как она говорила: «А я напишу шышнадцать» — в ответ на задание написать какую-либо букву. Писать она научиться не могла, писала волнистые линии по диагонали страницы. Антонина Михайловна никогда не журила её, была к ней терпеливой. Видимо, понимала, что ей не поможешь, а девать эту девочку бедной матери некуда. В школе она была хоть как-то пристроена.
Юля жила только с мамой. Других родственников у них не было. Маме Юли, видимо, было чрезвычайно трудно. Она была какой-то очень неприспособленной. Я помню, как она ходила и собирала милостыню. На ней было чёрное пальто, а под пальто — ничего. Она распахивала пальто и показывала наготу, вызывая жалость и неловкость.
В ту пору многим жилось трудно. Нищие были не редкостью. Ходили и дети, прося милостыню. Наверное, многим жилось ещё хуже, чем нам. Но тем не менее ни мамуся, ни мама никому не отказывали в куске хлеба. Сочувствие в народе было неизбывным.
Ольга Ивановна Полянская, директор школы, даже приютила нищую бабушку. Ольга Ивановна жила с двумя девочками. Люда была моей ровесницей, а Майя — на год старше. Ольге Ивановне некому было помочь, как помогала мамусе мама Василиса. В каждой семье были бабушки. Вот Ольга Ивановна и пригласила к себе нищенку. Эта бабушка была полуслепой. Но слепоту её вылечила одна из школьных техничек: она умела языком вытаскивать из глаз соринки. У бабушки в глазу оказалась волосинка. Техничка вытащила её, и бабушка прозрела. Она стала в семье Ольги Ивановны надёжной помощницей, а девочки обрели бабушку. Бабушка для детей — это всегда счастье.
Читать я умела с пяти лет. Чтением развлекала Аллочку, не понимая, что она слишком мала, чтобы понимать то, что я ей читала. Моей любимой книжкой была «Что я видел» Бориса Житкова. Это мои ранние университеты.
А вот письмо мне давалось трудно. Ручки — перьевые, с пера часто капали чернила. Чернильницы-непроливайки носили с собой. Я часто капала чернилами на тетрадь, и писание моё выглядело грязно. Да и себя умудрялась испачкать. Аллочка вспоминает, что она жалела меня, когда я возвращалась из школы, измазанная чернилами: снова предстоят нотации.
Хорошо я успевала на пении. Неезжалые, то есть семейство прадеда Луки, были голосистые. Замечательные голоса были у Фионы, сестры деда Кузьмы, и её дочерей. Замечательным голосом владела мамуся. У нас с Аллочкой голоса получились слабые, но приятные. Мамуся научила нас правильно петь. Она пела профессионально, ведь в Нежинском пединституте всех будущих учителей учили музыке. Вот и нас она научила. Так, что уже во взрослом состоянии врач-отоларинголог определил, что у меня поставленный голос. Это стало для меня неожиданностью, как для Журдена тот факт, что он говорил прозой.
Мамуся руководила школьной художественной самодеятельностью. И хор был, и танцы разучивали. И концерты устраивали. А на Новый 1944 год устроили даже весёлый маскарад.
Самая потрясающая традиция в школе — это хороводы. Ежедневно на большой перемене все ученики от первого до седьмого класса собирались в зале и водили хороводы. Становились в круг, брались за руки, шли по кругу и пели песню по заказу того, кто стоял в круге. Потом стоящий в круге что-нибудь исполнял, чаще танец. Исполнив номер, выбирал следующего в круг. И снова — песня. Песни народ умудрялся учить по радио с лёту. Только появлялась новая песня, как она уже звучала в нашем хороводе. «Землянка», «Огонёк», «Тёмная ночь», «Ой, туманы», «Смуглянка», «Вечер на рейде»…
Мы, ученики школы, получали хорошее музыкальное образование на практике. Я мечтаю о том, чтобы в каждой школе было такое непроизвольное обучение музыке. Тем более что сейчас техника позволяет легко это организовать. Музыка должна встречать школьников утром, звучать на переменах. Музыка укрепляет связь правого и левого полушарий мозга, способствуя развитию детей. Музыка возвышает душу.
Я с раннего детства любила петь. При поступлении в первый класс на школьном концерте я пела со сцены песню Блантера «Расшумелся ковыль». Исполняя песни, я мало вдумывалась в слова. Однажды напевала одну патриотическую песню, в которой были слова «на врага за Родину — вперёд». У меня перепутались предлоги, и я выпевала: «за врага на Родину — вперёд». Мамуся услышала эти ужасные слова и сказала, что за такое её посадят в каталажку.
Летом наши учительницы трудились не меньше, чем в учебном году. Нужно было заготовить дрова на зиму и отремонтировать школьные здания.
В лесу для школы выделялась делянка. Наши хрупкие, нежные учительницы валили деревья, вывозили их на подводе, запряжённой школьными лошадьми, пилили брёвна, а потом раскалывали на поленья. Сколько труда приходилось затрачивать, чтобы заготовить дрова для всех классов на всю зиму… В школе мы никогда не мёрзли.
Когда в бардаке перестройки и распада СССР жители разных республик мёрзли, я удивлялась беспомощности людей, вспоминая свою тёплую школу. В войну, в трудное время, без мужчин, слабыми женскими силами в школе и домах сохранялось тепло.
Кроме заботы о тепле была обязанность производить ремонт. Все классные комнаты белили, а под потолком рисовали цветы. Учительница рисования изготовляла трафареты с узорами. По этим трафаретам рисовали цветы и листья. В каждом классе — свои.
В войну школьные принадлежности были редкостью. Мы не имели цветных карандашей, красок, даже простой карандаш нечасто удавалось достать. И цветы под потолком рисовали соком растений. Мы, малышня, помогали собирать цветы и листья. Их толкли, извлекая соки разных колеров. Этими импровизированными красками и были украшены стены каждого класса. В одних — фиолетовые колокольчики, в других — жёлтые с розовым яблочки и другие узоры.
Наш народ непобедим. Никакой силой его не сломить. Он выживает в любых условиях, проявляя изобретательность, смекалку, стремление к эстетике, к возвышенным чувствам.
Моя мамуся проявляла изобретательность и в педагогической деятельности. При проведении контрольных и самостоятельных работ нужно было дать каждому ученику отдельное задание. В мирное время билеты с заданиями можно писать на полосках бумаги. Я в своей практике печатала билеты на машинке, а позднее — на принтере. Ничего этого мамуся не имела, даже бумаги. Выручали запасы макулатуры на чердаке. Из старых книг она нарезала полоски и поверх печатного шрифта писала чернилами задания.
Война сказывалась на всех сторонах жизни. Не хватало тканей. У мамуси не было одежды, кроме старенького довоенного костюмчика. Однажды в сельский магазин привезли ткань диагональ, грубую, напоминающую брезент. Другого материала не было, пришлось шить мамусе костюм из него.
Подрастала Аллочка, ей тоже требовались платьица. Одно сшили из синей наволочки. Другое посчастливилось купить на базаре. В то время в деревню должен был приехать фотограф, и все готовились фотографироваться. Аллочка беспокоилась, какое платье надеть: синее или белое. Гадала-гадала и решила: одно наденет, а другое на руку повесит. Это её решение осталось в семье как милый анекдот.
Трудно было с мылом. Помню, как к соседке приехал муж после ранения на несколько дней и привёз кусок мыла. Соседка затеяла стирку. Мамуся попросила её не выливать мыльную воду после стирки. В этой воде она перестирала и наши вещи.
У неё износились туфли. Новые взять было негде. Опять выручил чердак. Мамуся отыскала среди хлама старые башмаки, подошву и каблуки от которых использовала, чтобы смастерить себе обувь. Где-то нашла кусок бархата, порезала на полоски и как-то приладила к подошве. Каблуки тоже обтянула бархатом. Получились босоножки, и даже очень милые.
Мама Василиса тоже проявляла чудеса смекалки. Сахар в магазин не завозили, а углеводы нам были необходимы. Мама сеяла сахарную свёклу, вываривала её, получался сахарный сироп. На нём варила варенье из диких ягод, которые сама же и собирала, в основном клубнику и реже вишню. В лесу росло много костяники, но она не годилась для варенья. Мы её ели в свежем виде, с куста.
Отправлялись целыми компаниями в ягодные места. Обычно такой поход длился целый день. Мама Василиса возвращалась под вечер с полной корзиной.
Вот так и выживал народ. Постепенно налаживалось и наше хозяйство. Купили тёлку Зину. Когда она отелилась, жить стало гораздо легче. Появились молоко, творог, сметана, сливки. Из сливок сбивали масло. Я тоже участвовала в этом. Мама наливала сливки в большую бутыль, и надо было её трясти, пока не взобьётся.
А война продолжалась. Каждый день слушали по радио известия с фронта. Сначала отмечали на карте те города, которые сдавали фашистам. Вот в газетах напечатали портрет Зои Космодемьянской с описанием её подвига. Вот сообщалось о двадцати восьми героях-панфиловцах, краснодонских молодогвардейцах.
Женщины вязали из овечьей шерсти носки и перчатки с отдельным указательным пальцем. Собирали посылки и отсылали на фронт, чтобы солдаты не замерзали. Солдаты в ответ писали письма с благодарностями. Получала такие письма и мамуся.
Постепенно стали приходить другие известия. Фашистов остановили на подступах к Москве. Жестокая битва за Сталинград закончилась пленением гитлеровской армии. Битва на Курской дуге — опять победа. Война откатывалась обратно на запад.
Мы не получали известий о своих воинах. Не писал Стасик, не писал мой отец Антон. Где-то в середине войны получили известие о дяде Толе. Но и так было ясно, что пограничники, первыми принявшие бои с фашистами, не могли уцелеть.
А тут похоронка на Стасика. Перечитывая её снова, уже теперь, испытываю от неё ту же боль, которая со временем не утихла, осталась, как и в те далёкие дни. Шёл уже 1945-й — последние месяцы войны. Восточная Пруссия в то время была заграницей. Вот там и погиб наш Стасик. Теперь новые враги предлагают отдать Калининград, бывший Кёнигсберг, вернуть его Германии. Эту дурь повторяет и мой племянник, забывая, что Восточная Пруссия полита кровью и нашего Стасика. Земли Восточной Пруссии — это небольшая плата за те руины, что оставили немцы после себя на нашей земле. К тому же некогда эта земля находилась во владении России. А генерал-губернатором служил отец нашего прославленного полководца — Василий Суворов. И великий философ И. Кант был одно время российским подданным.
Наша армия воевала уже не на нашей земле, освобождая страны Восточной Европы. И вот настал день Великой Победы, такой долгожданной, такой выстраданной. Рано утром, когда ещё радиорубка не работала и репродукторы молчали, один из работников МТС — механик Бендельников, имевший радиоприёмник, — пришёл в школу и объявил, что подписан документ о полной капитуляции фашистской Германии. Какое было ликование! Само это утро ликовало, сияло солнце, воздух был необыкновенно вкусный, так легко дышалось.
И я побежала домой — сообщить эту весть маме Василисе, но, не добежав, разрыдалась. Я вдруг поняла, что это не только счастье, но и горе. Ведь победа пришла, но не вернётся Стасик, не приедет к матери дядя Толя. А было мне семь лет.
Праздник со слезами на глазах.
[1] Кольза — народное название масличной культуры рапс.
[2] МТС — машинно-тракторная станция. — Прим. ред.