Почему «колесо» прокатилось мимо?
Лет десять назад я наконец решился и начал читать «Красное колесо». До этого долго откладывал эпопею «на потом», неоригинально полагая, что главное у Солженицына – это «Архипелаг ГУЛАГ», «Один день Ивана Денисовича», «Раковый корпус» и «В круге первом», а «Колесо» – громоздкое сочинение, написанное трудно читаемым языком, непонятно, зачем и для кого.
В итоге несколько месяцев я буквально жил в мире «Колеса», растворившись среди его героев и наслаждаясь стилем и мыслями Солженицына. Нечто подобное я испытывал лет в восемнадцать, читая «Войну и мир» и «Анну Каренину». Впечатление было так сильно, что по закону не то дополнения, не то противоречия длительное время затем было необходимо, чтобы отойти из-под воздействия книги и вернуться к ней уже на холодную голову, с трезвым взглядом.
Сразу скажу о языке: он ничуть не надуманный, а вполне органичный и для автора, и для читателя – стоит только «войти» в него. Первые страниц пятьдесят он будет лезть в глаза – как «яти» и «еры» в книжке дореволюционного издания, а после уже перестаешь спотыкаться на шероховатых своеобычностях. Напротив, получаешь дополнительное удовольствие от читательского соучастия в солженицынском расширении русского языка. Да и, в отличие от «Круга» и «Ракового корпуса», написанных в традиционной манере, «Колесо» не чуждо новейшим веяниям: тут и вкрапления документалистики, и внутренние монологи с почти что потоком сознания.
Необходимо, конечно, иметь в запасе достаточный досуг, чтобы читать последовательно огромную эпопею. Наверное, лучше делать это в отпуске, выделив для «Колеса» несколько недель. Можно штудировать, разумеется, не подряд всю книгу, а по узлам: сперва – «Август», через какое-то время – «Октябрь» и так далее.
Однако мой читательский восторг закономерно привел к неизбежному вопросу: почему же у «опыта художественного исследования» – «Архипелага» – совсем иная читательская судьба, чем у «Колеса»? Если первый принес автору мировую славу, то второе – такой же «опыт художественного исследования» – прошло малозамеченным даже при появлении первых частей (какой отклик был на «Август»?), а уж при выходе последних и вовсе незамеченным. У меня же первоначальное впечатление было таково, что казалось: прочитают люди «Красное колесо» и поймут, где правда, отрекутся от левизны навсегда. Как писал Лев Лосев, сосед Солженицына по Америке:
…и когда обнаружат мой манускрипт,
все разлюбят зло и полюбят добро.
Но не тут-то было! Никто не прочитал, и никто не отрекся.
Безразличие тем более странно, поскольку то, что случилось со страной в 1918–1956-х – предмет описания в «Архипелаге», – стало следствием событий 1914–1917- х – времени действия «Колеса». И Солженицын прямо указывает, что первопричина и где завязка. И именно «Колесо» он рассматривал как дело всей жизни, ее итог и оправдание и посвятил ему около сорока лет работы, не считая времени на сбор материала, который начался еще в юные годы.
Думается, причина – в переходе человечества к массовой культуре. А последняя требует упрощенных форм. Приведу такой пример. В советские годы диссидентство и литература были тесно связаны, сам Александр Солженицын себя диссидентом не считал, но тем не менее и его книги, и Варлама Шаламова, и Венедикта Ерофеева, и стихи Иосифа Бродского (никто из них не «диссидент»), и сотен и сотен других писателей были на переднем крае идеологических сражений.
А какие книги, какие писатели играли или играют роль в недавних событиях на Украине или в Белоруссии? Никакие. Сегодня писатель – это никто. Ничьи книги не могут взволновать, стать символом эпохи. Литература отошла не то что на второй, а на третий план. Какие романы, рассказы, поэмы характеризуют нашу эпоху так, как обозначали ее «Тихий Дон», «Конармия», «Анна Снегина» или «Василий Тёркин»? Сейчас отсчет времени ведут по фильмам, преимущественно голливудским, сериалам, песням-«хитам». То есть по общедоступным жанрам, где не нужно напрягаться при восприятии, что-то додумывать. Да и любой письменный текст для современного человека тяжел. Нужно воображение, чтобы представить описываемые сцены и образы. А его нет. И любимая фраза сегодняшней толпы – «многабукв»! То ли дело киношка, ТВ-шоу или ролик в «Ютубе» – все показано, и ничего воображать не нужно. Поэтому Солженицын со своим «Красным колесом», требующим серьезной умственной работы, пришелся не ко времени.
Его эпопея ничем не уступает великим книгам XX века: «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, «Улисс» Джеймса Джойса, «Человек без свойств» Роберта Музиля. Причем Джойс и Пруст, при всем к ним уважении, писали о каких-то ничтожных в общем-то проблемках, по словам Льва Лосева, о «переживаниях забалованного подростка» – в случае «Поисков», а у Солженицына повествуется о том, что затронуло судьбы планеты, повернуло, прямо или косвенно, историю человечества, ведь «красное колесо» прокатилось по всему миру. В «Архипелаге» Солженицын, кстати, упоминает про Пруста иронически: «Наши русские перья пишут вкрупне, у нас пережито уймища, а не описано и не названо почти ничего, но для западных авторов с их рассматриванием в лупу клеточки бытия, со взбалтыванием аптечного пузырька в снопе проектора – ведь это эпопея, это еще десять томов “Поисков утраченного времени”: рассказать о смятении человеческого духа, когда в камере двадцатикратное переполнение, а параши нет, а на оправку водят в сутки раз!».
Литература перестала быть свидетелем истории. Вот какой вывод можно сделать из восприятия «Красного колеса» в России и в мире. Троянская война в «Илиаде», основание Рима в «Энеиде», великие битвы в «Махабхарате» – все это в прошлом. СМИ и блоги взяли на себя роль свидетелей.
***
Про Максима Горького в 30-е годы говорили, что он теперь не писатель, а учреждение. Парадоксальным образом нечто подобное можно сказать и про Александра Солженицына. Он, столько думавший и писавший о политике и истории, сам попал в их жернова и испытал многое из того, что пережили его герои. Писатель выступал как правительство, на равных противостоя режиму, если продолжить горьковскую метафору, а после, в изгнании, общаясь с великими мира сего. Думается, без его опыта общественной деятельности (сам бы он ее политической никогда не назвал), противоборства с государством, равно как и учреждения фондов, архивов Солженицыну труднее было бы писать «Красное колесо», вживаться в образы и судьбы его столь многочисленных и непохожих персонажей.
«Красное колесо» не просто про высокую политику, это про дела значимых людей, от Столыпина и Ленина до царя Николая и генерала Самсонова. Солженицын в эпопее показывает огромное значение случайностей, мелких событий, наподобие семейных неурядиц или детских болезней, которые затем становятся решающими для судеб мира. Большое внимание придается писателем выразительности лиц, описаниям внешнего облика, в которых он видит отражение их внутреннего мира. Так что в известном смысле «Колесо» и про то, как облик, телосложение влияет на людей и их поступки, выступая как физиогномический трактат.
Эпопея повествует о смысле истории и об ответственности человека перед ней, о том, что мы все творим историю, даже не осознавая того, о включенности любого человека в исторический процесс. Несчастья сваливаются на головы людей не вдруг, не сами по себе, а в результате их действий, сознательных и бессознательных. Роль мелких стрелочников в революции особенно подчеркивается Солженицыным.
Думается, «Колесо» продолжает и еще одну линию большой литературы, а именно жанр политических воспоминаний. Обратимся к французской традиции: мемуарам кардинала Реца, герцога Сен-Симона, Франсуа Рене де Шатобриана, которые относятся к вершинам французской прозы, одновременно являясь важными историческими свидетельствами. Рец пишет о Фронде и ее поражении, Сен-Симон – о закате великого века Людовика XIV, Шатобриан охватывает Французскую революцию, наполеоновские войны, Реставрацию и Июльскую революцию. Иными словами, каждый из них пытается разобраться в причинах важнейших исторических поворотов своей страны.
Солженицын занимается примерно тем же самым, только не на основе личных впечатлений. Но у него также вырисовываются как живые образы монархов, революционеров, министров, чиновников, генералов, офицеров, буржуа и далее вниз, до солдат и рабочих. И как герцог Сен-Симон или Шатобриан пытались постфактум объяснить причины неудач и поражений Франции, выявить тайные пружины интриг, так и Солженицын разматывает спутанный клубок истории. И, как они, делает это посредством литературы, блестящим языком, на высочайшем художественном уровне. Отметим попутно, что, как и Шатобриан, русский писатель был консерватором, решительным противником революционных изменений.
Во многом «Красным колесом» Солженицын как бы восполняет ненаписанные великие мемуары о революции. Да, воспоминаний много, но чего-то выдающегося, равновеликого «Замогильным запискам» Шатобриана, дающего широкий охват и глубину понимания, нет. Нечего говорить про последние полвека – воспоминания как жанр «отменены» интервью, газетными публикациями, а теперь и постами в соцсетях. А выходящие по инерции в Америке воспоминания бывших президентов вообще не имеют отношения к литературе – стандартная и несложная жвачка приглашенных авторов. Про ельцинские «мемуары» лучше умолчим.
В своей публикации в «НГ-Exlibris» я уже проводил параллель между Александром Солженицыным и его немецким аналогом (не только в творчестве, но и в жизни) Вальтером Кемповски. Из других авторов на ум приходят Жюль Ромен с его забытой уже эпопеей «Люди доброй воли», конечно же, Джон Дос Пассос, прямо оказавший влияние своими приемами на русского писателя, и Марк Алданов с историческими романами, в первую очередь, «Истоками», разобранными подробно Солженицыным в его «Литературной коллекции». Касательно последнего можно сказать словами Моруа о Сент-Беве и Гюго: «Солженицын – гений, а Алданов – всего лишь талант».
Если уж рассматривать «Красное колесо» в международном аспекте, то по завершении чтения возникает пожелание прочитать нечто подобное о событиях XX века в Китае. Они имели для мира едва ли меньшее значение с учетом сегодняшней ситуации и были не менее драматическими, хотя и более протяженными во времени. Китай как-то вообще не дал ни знаменитых диссидентов, ни подпольных писателей, в отличие от России – факт довольно примечательный. Наверное, ждут своего «Колеса» и Вьетнам, и, может быть, еще ряд стран, жестоко пострадавших от истории. Солженицынская эпопея помимо прочего учит еще жить своим умом – не обращать внимания на новомодные теории, не подражать другим государствам, а исходить из собственных интересов.
Думается, было бы интересно, если бы автор ввел в повествование персонажей, находившихся тогда в детском, подростковом и юношеском возрасте, но которые спустя десятилетия сыграли важнейшую роль в жизни Советского Союза, в том числе и лично Солженицына, то есть увидеть революцию глазами десятилетнего Лёни Брежнева, двадцатитрехлетнего Никиты Хрущёва, может быть, восемнадцатилетнего Лаврентия Берии и пятнадцатилетнего Георгия Маленкова. Да, тогда их роль была нулевой, но именно им революция открыла дорогу к вершинам власти, и с точки зрения социологического анализа упоминание этих людей в неожиданно изменившихся обстоятельствах представляется весьма поучительным.
Солженицын – непрофессиональный историк, но фактических ошибок на тысячи страниц текста у него удивительно мало. В «Апреле» упоминается Клемансо в одном ряду с Ллойд-Джорджем «и теперь уже Вильсоном» как лидер Франции, хотя он стал таковым только в ноябре 1917- го. Весной 1917-го в России задаются вопросом «уберут ли Грея, Асквита», хотя на самом деле они уже с декабря 1916- го находились в отставке. В том же томе речь о Пате и Паташоне, дуэт которых появился только в 20-е годы, разделяются «сарты» и «таджики», хотя о последних тогда никто и не знал, а «сартами» звали все земледельческое население. В 1878-м Плеханов порывается продолжать дело титанов «народно-революционной обороны»: Болотникова, Булавина, Разина, Пугачёва. Но это список советского времени, в 1878-м никто Булавина и Болотникова вождями крестьянских войн не считал.
Солженицын много лет собирал материалы о Тамбовском восстании, один из его будущих вождей действует на протяжении всего «Колеса», но в итоге он так и не написал тома, посвященного этой теме. Возможно, писатель понял: то, что ему представлялось как яркий пример активного сопротивления большевикам, на самом деле – в исторической перспективе – изначально было обречено на неудачу.
И несколько слов о том, как начинал Солженицын работать над «Красным колесом». Представим себе Рязань рубежа 1950–60-х годов XX века – в общем-то убогий областной центр; дом полубарачного типа, в котором живет скромный учитель физики и астрономии. И в этой квартирке с печным отоплением рождаются первые страницы повествования о судьбах планеты. Насколько же далек был Солженицын со своими умственными запросами от своего окружения – что в рязанской школе, что в редакции «Нового мира», куда он время от времени наезжал! Даже удивительно это вообразить – скромный учитель в провинции, продумывающий Февральскую революцию в лицах, причем не «по-советски», а антисоветски.
Об авторе:
Родился в 1971 г. в Тульской области.
Окончил Тульский государственный педагогический институт им. Л. Н. Толстого.
Работал преподавателем в школе, вузе, чиновником.
Кандидат психологических наук. Ныне выступает как журналист, литературный критик.
Автор книг, в том числе таких как: «Как работает Америка» (2-е изд.), «Путеводитель по мировой литературе», «Гюго» (серия «ЖЗЛ»), «Гэкачеписты» (серия «ЖЗЛ»).
