Вениамин Платонович

Алексей ГОРОДНИЧЕВ | Современная проза

Вениамин Платонович торжественно въехал в старушку. В Москву. Иногда, по старой памяти, величал он так ее с тех самых пор, когда, после пенистого Петербурга, отдыхал на ее гостеприимных окраинах, слушая заливистых соловьев с ценителями этого утонченного искусства.

В этот раз загадочный путник въехал в Москву на электричке со стороны Можайска, в окрестностях которого, среди еловых лесов, некогда он нашел землянку с огромным запасом тушенки. Банки были с немецкими словами, щедро покрытые машинным маслом. Поначалу питаться военными трофеями было тревожно, но оказалось, что нет лучше в зябкие осенние сумерки этой тушенки с тонко нарезанной картошечкой на увесистой чугунной сковороде. Особенно если перед едой густо посыпать сверху серой крупной солью и мелко нарезанным сочным лучком!

Извините, увлекся. Как мы сказали, Вениамин Платонович въехал в Москву. Денег у него оставалось совсем в обрез, свою пенсию он не снимал уже лет десять. В безымянном подземном переходе дед поставил рюкзак-колобок на холодный пол, сел на него, подстелив под жилистый зад заодно и свернутую шинель. Затем он отстегнул с пояса обнаружившийся там широкий штык-нож, положил на колени, прикрыв сильно изношенной, но добела стиранной рубахой. После из необъятных карманов была извлечена губная гармошка, и старик бойко заиграл полузабытые мелодии старинных вальсов.

Надо сказать, во избежание грядущих заблуждений, что Вениамин Платонович не был ни волшебником, ни даосом. А может, точнее сказать, не ведал, что был? Просто с давних времен, под влиянием своего деда Прокопия Игнатовича, дожившего, как говорят, до ста шестнадцати лет, Вениамин Платонович перестал оценивать что-либо, принимать близко к сердцу, суетиться. Что явилось тому виной, то ли причудливая смесь выдержанной служилой крови по отцу с философской генетикой матери, то ли полуночное Откровение в разрушенном ныне монастыре под Рязанью, то ли длительные годы раздумий в глухой сторожке, где Вениамин Платонович уклонялся от встречи с НКВД лет семь до начала войны… Кто знает? Ясно одно: с какого-то времени наш герой не то чтобы прекратил стареть, но процесс этот в его организме замедлился до неприличия.

Словом, Вениамин Платонович решил подработать на пару проездов в метро. Что произойдет вскоре, Вениамин Платонович представлял до тончайших деталей: сначала в переходе появится невзрачная личность в неприметном пуховике и тут же исчезнет. Немного позже неторопливыми шагами к нему подойдет человек в пятнистом комбинезоне. Раньше подходили в кожаных куртках, еще раньше отличительной чертой были джинсовые костюмы. Совсем давно первыми на зов губной гармошки являлись милиционеры, а начиналось все для Вениамина Платоновича с огромных мужиков в толстых полушубках и с кастетами. Почему-то не было в российской истории эпох, когда играть на музыкальных инструментах в общественных местах было дозволено и не доставляло хлопот.

И верно, к Вениамину Платоновичу подошел человек в синем полушубке с темными пятнами. Человек, напрочь лишенный музыкального слуха, коротко и грубо объяснил потертой гармошке, что место занято, а пенсионеру давно пора отправляться к праотцам. На этот момент торопливые прохожие все же успели набросать старичку с короткой окладистой бородой одиннадцать рублей. Этого было явно мало, так что неприметным движением, не прекращая играть «Волны Дуная», музыкант сдвинул рубаху в сторону и пальцем обратил внимание хейтера на качество заточки штык-ножа. Лицо хулигана исказила гримаса (возможно, восхищения?), и он торопливо оставил место событий, а вслед ему продолжали нестись мелодии на три четверти. Впрочем, было очевидно, что ценитель вернется в компании других ценителей, чтобы затеять шумное обсуждение различных углов заточки ножей, возможно, кто-то предъявит редкие разновидности огнестрельного…

Поэтому, насобирав в ушанку тридцать четыре рубля и заслышав за углом нестройный хор нервных мужских голосов, Вениамин Платонович собрал пожитки и заспешил к красной букве «М». Билеты на метро снова подорожали, хотя прежде, бывало, цены на трамвай привычно держались десятилетиями. Стремительному росту цен Вениамин Платонович не удивлялся – в России, по его мнению, воровали всегда, просто в иные времена чуть больше, чем обычно…

 

Стоит отметить, чтобы у читателя не возникли неверные предположения, что герой нашего рассказа не имел в столице старой трехкомнатной сталинской квартиры, не было у него и скромной коммуналки в хрущевке. Москвичом Вениамин Платонович не был и жилья в Первопрестольной, увы, не имел.

По отцу он происходил из вековых служилых дворян, имевших скудное имение под Ряжском, матушка же приходилась двоюродной сестрой философу Николаю Бердяеву и была из почтенной профессорской киевской семьи.

Но недвижимость в Москве, как справедливо сказал Михаил Афанасьевич Булгаков, «это серьезно»! И она, недвижимость, у Вениамина Платоновича все же имелась. С давних лет владел он самой настоящей голубятней в центре города. Многие думают, что в Москве давно не осталось голубятен и любителей запускать в небо белоснежно-
крылатые пятна, но они ошибаются. Хотя, к сожалению, не слишком далеки от истины. Голубятню некогда ему передал старый знакомый по соловьиному пению. Для чего чистенький старичок Семен Родионович так упорно добивался, чтобы Вениамин Платонович принял на себя «секцию по разведению голубиных от ЖКХ Мещанского района», осталось неизвестно. Однако так вышло, что с давних пор Вениамин Платонович слыл хозяином крытой листовым железом будки на прочных высоких столбах. Вокруг сооружения безвестного умельца было огорожено три-четыре сотки кочек, поросших жесткой травой. Сразу после смерти Семена Родионовича голубятню с радостью согласился взять под крыло один из птичьих энтузиастов. Так и менялись короли голубиных стай, было их пять или шесть, а Вениамин Платонович прибирался на территории, решал административные вопросы и частенько неторопливо пил чай среди голубиных клеток, с удовольствием глядя, как белоснежно-пушистые комочки крыльев расчерчивают синее московское небо.

Однако с восемьдесят седьмого года найти очередного любителя голубей не удавалось, голубятня опустела, да и вообще все реже над Москвой можно было увидеть стремительную голубиную стаю. Было грустно, что бесхозное строение стало привлекать бомжей и наркоманов. Несколько раз Вениамину Платоновичу приходилось с тяжелыми боями освобождать голубятню, а затем долго прибираться, выкидывая большие пакеты бутылок, шприцов и мусора.

Однажды, после очередного посещения ЖКХ, Вениамин Платонович решил эту проблему. В голубятне поселились двое рабочих из Средней Азии. Добросовестные, скромные, они поддерживали в голубятне порядок с весны до осени, а зимой будку заносило снегом, да и наркоманы предпочитали щелястой голубятне теплые подъезды.

Вениамин Платонович достал ключ от замка, висевшего на покосившейся калитке…

Сразу за калиткой Вениамина Платоновича встретил ноябрь: трава на кочках потемнела от ноябрьских сырых ночей и городской копоти. Тропинка, не желавшая уходить под снег, хлюпала под ногами мелкими свинцовыми лужами.

Садап и Бекдурды перед отъездом старательно прибрались и оставили своему благодетелю крупнолистового, как любят туркмены, зеленого чая в плотно завязанном двойном мешке. Оба они были из туркмен рода ушак и немыслимо уважали его, называя в разговорах между собой Ван-баши и при этом торжественно кивая головой, как делали это старейшины в родных песках. Ван-баши знал много сказок, в том числе и туркменских, например про труса Худайберды и лисицу. Кроме того, старый Ван-баши был мудрый и добрый. При последней встрече Ван-баши дал Садапу и Бекдурды денег на новый тельпех – высокую баранью шапку. Молодые люди тельпех обычно не носили, но шапки купили и гордо надевали белоснежные кудрявые украшения на многолюдных семейных праздниках далекого юга. Как-то было даже, что застольные ряды родственников пили за достойного старейшину из России, который знал много сур из Корана, туркменские сказки и помогал мальчикам встать на ноги, скопить денег для того, чтобы обзавестись красивой женой и прочим нужным для взрослого туркмена хозяйством…

Хозяин быстро вскипятил воду для чая безотказным кипятильником семьдесят четвертого года, на котором не зря красовался полустертый пятиугольный знак ОТК. Вскоре из широкой пиалы в хмурое моросящее небо уже улетал сильный аромат простого, но хорошего чая, на несколько мгновений перебивая грубые городские запахи.

Вениамин Платонович размышлял…

Вениамин Платонович размышлял, как бы поудобнее отправить посылку в Германию. Там жил его давнишний знакомец Карл, талантливый инженер и интереснейший домотканый немец-философ.

Но начать следовало бы не с этого. Совсем не с этого.

Давно уже прошли-отшумели удивительные годы, когда Вениамин Платонович влюблялся в ровесниц-гимназисток, копил монетки, чтобы порадовать юную даму сердца сладкой тянучкой.

Сначала дамы выросли и повыбегали замуж, затем в катаклизмах потрясений и революций Веня окончательно растерял подружек. По слухам, некоторые стали заметными фигурами в мире символистов, другие сгинули без следа в жерновах мировой войны и революции. Самые сообразительные и красивые успели уехать, некоторым даже повезло выйти замуж за состоятельных и нерусских людей.

Таким образом Венечка незаметно для себя упустил то счастливое время, когда нетерпение встречи покрывает все флером предстоящего счастья. Любовь случилась позже, но любовь взрослого человека дело иное…

Кроме девочек с накрахмаленными бантами, Вениамин Платонович умудрился потерять сначала страну и собственное поколение…

Со временем наш герой стал замечать, что стремительно теряет интерес к ровесникам. Ближе к пятидесяти те из них, что не уехали из России или не погибли во время Гражданской, жили политикой, добыванием еды, строительством карьеры в молодой стране большевиков, внуками и прочими малоинтересными нашему герою вещами. Что касается политики, то под ней почему-то стали понимать исключительно марксистский взгляд на мир. Когда молодой еще Веня в двадцать втором году проводил «философский пароход», то облегченно вздохнул. Он слишком опасался, что для дядюшки Николая Александровича (Бердяева) и прочих замечательных людей все окончится итогом более печальным, нежели высылка из страны Советов.

Супруга оставила Вениамина Платоновича в двадцать третьем году ради комиссара в тужурке из мажорно-скрипучей кожи. Оба сына погибли в окружении под Харьковом в сорок втором, родственники по матери не выжили в оккупированном немцами Киеве. Прочим же его родственникам не посчастливилось дожить до Второй мировой. Вениамин Платонович готовился встретить одинокую тоскливую старость…

Однако уже во времена вечного подростка Никиты Сергеевича Вениамин Платонович с удивлением обнаружил, что долгое, с ароматом горечи одиночество тридцатых стало таять, будто шагреневая кожа. Все больше людей новых, иных поколений вовлекало старика в орбиты своих интересов.

Однажды в узкоколейном вагоне под Тобольском Вениамин Платонович встретил возвращающегося из ссылки небезымянного профессора филологии. В долгом ночном разговоре под бутылку водки и шмат сала, выставленных запасливым Вениамином Платоновичем, Серафим Сергеевич рассказал, что застал последние лекции Блока, мальчиком слушал Бальмонта, с тех пор интересуется поэзией Серебряного века и, пустив слезу, украдкой сообщил, что до ареста успел издать две статьи о символической соборности темы одиночества в творчестве раннего Блока.

Надо признать, что по молодости Вениамин, как и все юноши его круга, пережил глубокое увлечение символизмом (что позже старательно скрывал), поэтому не просто знал наизусть порядка полусотни стихов Блока, но и водил с ним хоть и поверхностную, но дружбу. Впрочем, знакомство прекратилось после опубликования великим поэтом нашумевшей поэмы «Двенадцать». Рассказы Вениамина Платоновича потрясли собеседника! Ведь тот с легкостью вспоминал, какая лекция и о чем проходила когда-то недалеко от Таврического сада на знаменитых «средах» Вячеслава Иванова (о беззаботная молодость!), помнил некоторые реплики молодого Луначарского, лично знал около полусотни человек, так или иначе принявших участие в создании культурного заката Российской империи под названием Серебряный век. Разговоров хватило на всю долгую дорогу! Под небыстрый стук колес в стране пролетариев оживали полузабытые в советских поездах слова: «богоискательство» и «мистический гнозис», «одиночество Кирхегарда» и «“Смысл истории” Кейзерлинга»… Вы сомневаетесь, что собеседники обменялись адресами?

Вениамин Платонович также досконально знал, в каких квартирах жил или останавливался Достоевский, мог описать все, чем торговали на рынке в Твери в 1905 году, в точности воспроизвести, какой чай и как обычно пили купцы первой гильдии в начале двадцатого века и чем это чаепитие отличалось от чаепития зажиточных мещан… Словом, начиная с пятидесятых накопилось целое подпольное общество, передававшее Вениамина Платоновича по наследству или под большим секретом. Стареющий, признанный искусствовед СССР, выдающийся литератор Серафим Сергеевич, уходя на пенсию, передал координаты полезного собеседника на вагонных нарах своему преемнику доценту Маю Владимировичу.

Итак, Вениамин Платонович все еще размышлял, как отправить три связки китайского лимонника, что давеча по заказу привезли ему из Владивостока, в Германию. Однако мысли старика постепенно снова приобрели другое направление. Он вспомнил, как по глупости, бравируя опасностью, переходил советско-финляндскую границу, чтобы посетить старых знакомых по философскому кружку, совсем уже дальних родственников, знакомых и просто свидетелей утраченной страны. Последний раз, в тридцать втором году, при переходе границы советские пограничники заметили его, погоня длилась весь день, и не уйти Вениамину Платоновичу с простреленной ногой от бдительных комсомольцев с собаками, кабы не фундаментальные запасы едкой махорки.

Карл сильно помог ему тогда залечить сквозное ранение голени, а последние пятнадцать лет, каждый ноябрь, Вениамин Платонович посылал ему гибкие мотки китайского лимонника. Здоровье Карла было уже не то, что раньше, и дальневосточная лиана здорово помогала ему.

Вениамин Платонович разгреб неприметную кучу хлама в углу, достал из-под доски жестяную банку, открыл ее и отсчитал пять тысячных купюр. Затем он старательно спрятал деньги обратно в тайник, достал из кармана потертую Nokia и набрал номер курьерской службы.

Прошло полгода… По грязному тающему снегу Вениамин Платонович вступил в апрельскую Москву. Вступил, впрочем, так себе, сильно хромая и помогая себе инвалидной блестящей от заводской новизны палкой. Старичок сидел на скамеечке и щурился на высокое апрельское солнце, на промытое бестолковыми весенними ветрами небо. Неподвижно застыв на неопределенное время, он внимательно глядел на проносящиеся автомобили, владельцы которых, казалось, навсегда пойманы в кольцо властного Садового кольца.

Временами старик недовольно морщился, прислушиваясь к боли в правом колене. В феврале, который порой воет в тамбовских лесах с конца девяностых, как в старину, волчьим воем, он заблудился. Заблудился на, казалось бы, давно и хорошо знакомой дороге от Моршанска через Мутасьево да Святое озеро (предсказуемо прозванное после семнадцатого года Красным) на Парлинский кордон. Недалеко от кордона Вениамин Платонович знал крепкую избушку, в которой хранил некоторые старинные вещи, большей частью хлам, памятный сердцу тем, что имеет тот же возраст, что и его хозяин. Так взрослые дети дольше всего не выбрасывают игрушку, с которой спали в пору молочных зубов и чистой совести. Времена детства, когда слова имели только один смысл, всегда будут дороги даже самому очерствевшему сердцу…

Забеспокоился Вениамин Платонович вскоре после деревни Кресты – снежная зима намела снега так, что даже зимние тягачи, ворочающие лес по мягкому снеговому одеялу, часто не решались выбираться со дворов. Чуяло опытное сердце ходока, что где-то чуток больше свернул он на северо-восток, и беда лютая замаячила перед ним заходящим зимним солнцем…

Так и пропал бы Вениамин Платонович зазря-понапрасну, но залез вовремя на большую сосну и в багрово-красных лучах морозного заката увидел, где Кресты, а где желанный кордон. Только вот слезая с дерева, Вениамин Платонович неосторожно оперся на ветку, та треснула с каким-то звонким треском, и со всего размаху ударился старичок оземь. Кабы не полтора метра снегов, все было бы совсем невесело, а так добрался Вениамин Платонович до кордона и вскоре пил горячий душистый, с листьями малины, чай. Говорил разговоры с лесником за жизнь да слушал жалобу лесника на очередной обман начальства, потирая опухшее колено.

В вещмешке, внутри аккуратной тряпицы, Вениамин Платонович привез в московский апрель большой серебряный крест с крупными сапфирами – крест, которым благословлял верующих еще его дед священник. Вез он его в подарок Серафиме Аникиевне: та по старости лет ударилась в религию, говела, вот и решился порадовать знакомую ко дню ангела. Не успел… Дети продали квартиру на Малой Дмитровке почти сразу после похорон старушки, и чужие, плохо говорящие по-русски люди, не открыв бедно одетому старику двери, велели убираться. Минуту-другую он потоптался на площадке старого дома, вспоминая, как из-за всегда приоткрытой двери неслись нежные звуки скрипки, – Фима очень любила слушать Ave Maria Шумана, почему-то именно в скрипичном варианте. Помнится, как-то на дне рождения молодой еще Леня Коган играл Ave юной Фимочке и та плакала от счастья…

Когда это было? Кажется, совсем недавно, но неправда это.

Голубятня, куда поехал Вениамин Платонович, была вся поразрыта экскаваторами, да так, что конструкция из досок и железных листов тряслась и звенела какую-то непонятную песню, немного похожую на канон Пахельбеля, а дворик превратился в большой котлован. Податься было некуда, как на грех, все знакомые разъехались по дачам или конференциям. Вениамин Платонович сидел на скамеечке Аптекарского огорода и весело щурился на выздоравливающее апрельское солнышко…

Спустя неделю, в случайный весенний день, когда грязный снег весело бежит по глянцевому асфальту мутным ручьем, Вениамин Платонович внезапно обнаружился на станции метро «Курская». Небо над сталинской гранитной громадой промылось влажным ветром Атлантики. Переменчивая синева не дарила весну, но была ею.

Вениамин Платонович шел мне навстречу с сильно помятым забулдыгой. Его хромота почти прошла. Рядом шел мужичонка с бутылкой «Старого мельника» в левой руке и что-то увлеченно втолковывал моему знакомцу, а тот, придерживая одной рукой лямку нелепого красного спортивного рюкзака, мягко покачивал перед собой другой, как бы разгоняя горячность собеседника…

Что всегда удивляло меня в Вениамине Платоновиче, так это почти постоянная мерцающая улыбка. В моем окружении немало улыбающихся людей, но эти улыбки чаще всего результат неких тренировок, моделей поведения, а то и неискренности или самообмана. Прежде всего это администраторы, психологи, сектанты или религиозные люди. Конечно, лучше, когда люди улыбаются, чем мрачно и угрюмо смотрят на этот мир. Однако такие улыбки нередко обманчивы, как мартовское солнце, светят, но греют слабо…

Улыбка Вениамина Платоновича, сколько я его знаю, авторски переменчива, она непрерывно отражает окружающий мир, не переставая быть окошком во внутренний мир хозяина. Так падающий свет, ложась на речную воду, рассыпает охапку дрожащих бликов по листьям прибрежных деревьев. Видишь это летом несколько минут, а потом зимой закроешь глаза, и это короткое воспоминание немного помогает против сырого зимнего озноба…

Новая наша встреча случилась после возвращения старичка с Балкан, где пару месяцев тот разъезжал по святым местам. Старославянский язык, на котором идет служба в Православной церкви, очень близок к таким языкам, как болгарский, сербский… По-македонски «право» – это «право», а по-сербски – «одесную», по-черногорски «красиво» – это «лепо» и т. п. Вениамин Платонович, который затвердил церковные службы с далекого детства, чувствует себя во всем этом рыбой в воде. Путешествуя от монастыря к монастырю, за зиму он проехал с востока Болгарии на запад Черногории. Мы сидели на скамейке с большим стеклянным термосом, и Вениамин Платонович так рассказывал о живописных горных долинах, в которых приютились маленькие монастыри с двумя-тремя монахами, о радости встреч со знакомцами, о величественном в своем незримо-духовном измерении Охриде, о копченой на открытой печи свежевыловленной рыбе, что я потерял счет времени…

Спохватившись и собираясь бежать, я не удержался и спросил, почему он так часто и подолгу бывает на Балканах. Вениамин Платонович посмотрел на меня с задумчивой улыбкой и сказал:

– Понимаешь, Лешенька, это долгий разговор… Поехали в N парк, погуляем, поглядим, как оживают почки весенних тополей.

Но мне пора было бежать на вечерний светский прием, связанный с работой. И деться от этого было ну совершенно невозможно. Спускаясь в метро по долгому эскалатору, я вдруг почувствовал, что, несмотря на очевидную правоту решения, внутри засела какая-то смутная тревога, и мое Несбывшееся, следуя заветам Александра Грина, чуть подросло…

Об авторе:

Родился в 1974 году в Свердловской области. Окончил Уральскую медицинскую академию, работал в Московском НИИ психиатрии РЗ, Московском психолого-педагогическом институте, в настоящее время возглавляет психотерапевтическое направление в Клинике головной боли и вегетативных расстройств академика А. М. Вейна. Автор более 30 научных работ по вопросам терапии тревожных и депрессивных расстройств.

В результате долгой работы с тяжелыми пациентами автор пришел к пониманию того, что клинические проблемы часто являются следствием социальных и внутренних запретов на творческую и игровую деятельность. В настоящее время участвует в психологических исследованиях по темам «Табу игровой деятельности» и «Творческая ролевая игра во взрослом возрасте».

Также активно участвует в международных конгрессах и конференциях по когнитивно-поведенческой психотерапии.

Увлекается горным туризмом, много путешествует по стране и Европе. Занимается у китайских мастеров и преподает китайскую оздоровительную гимнастику цигун. Регулярно участвует как в шахматных турнирах Центрального дома шахмат на Гоголевском, так и в международных турнирах (Гибралтар, Лондон).

Автор опирается на творчество таких писателей, как Бунин и Паустовский, с их внимательным, детальным проникновением в мир природы, Чехов и Булгаков, с их утонченным психологизмом в понимании человеческой жизни, а также авторов, вплетающих в реальность фантастические миры, таких как Александр Грин и земляк Алексея Владимировича Владислав Крапивин. Сочетание тонких наблюдений природы, психологизма человеческих жизней, иногда с элементами фантастического юмора, является задачей автора на ближайшие годы.

Сотрудничает с журналом «Человек и природа», является рецензентом романа «Музыка на бис» члена союзов писателей и литераторов Легоньковой Н. В. в области психотерапии и психиатрии.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии альманаха «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: