«Роняет лес багряный свой убор…» (Заметки о читателе)

Лев РАХЛИС | В память о Льве Рахлис

Говорят, читатель нынче пошёл не такой, каким был когда-то. Ранешный читатель заглатывал, бывало, килограммовую книгу, как пирожок, в один присест. И удовольствие от этого получал изрядное. Тому много свидетельств исторических имеется.

Недавно, совсем случайно, а может быть, и неслучайно, Гоголя перечитывал. Просто так, интересно всё же свои школьные годы попроведать.

Так вот. Даже чичиковский лакей Петрушка в свободное от лакейских обязанностей время почитывать любил. Ему нравилось не столько то, о чём читал он, «а больше самоё чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чёрт знает что и значит».

Или, скажем, ещё один гоголевский персонаж — Манилов. Его хоть и не назовёшь заядлым книгочеем, однако же к образованию он испытывал самые возвышенные чувства. Недаром же «в его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года».

И хотя чтение — как известно, занятие не из лёгких, Русь завсегда своими читателями славилась. Случалось даже, первые места занимала по части прочитанного на душу населения.

Любители макулатурных изданий ночи напролёт, бывало, в очереди простаивали, чтобы заветный томик какого-нибудь популярного писателя заполучить. Нынешний же читатель — не такой выносливый. До четырнадцатой страницы ежели и дотянет, подобно Манилову, то сразу же одышка у него начинается, зевота наступает и в сон нестерпимо клонит.

Одним словом, как сказал бы классик, «роняет лес багряный свой убор». Редеют ряды книгочеев, любителей русской изящной словесности. Хоть в Красную книгу заноси. А те, что уцелели на сегодняшний день, по большей части, увы, в пенсионных домах обитают, и книжка хорошая для них — заместо капель сердечных и хлеба насущного.

Кстати, не только книга — газета тоже.

При всём различии есть у них и нечто общее — русский язык, «великий и могучий», тот самый, который Тургенева когда-то с ума сводил своей красотой и правдивостью. Почитай он сегодня одну из этих газет, кто знает, что испытал бы знаменитый писатель — впал бы, наверное, в неописуемое волнение, и борода его седая сделалась бы от этого, пожалуй, ещё более седой, потому что русская речь в русской печати на каждом третьем слове спотыкается об английские булыжники. Оттого и прихрамывает на одну ногу.

Но дело, видимо, не в этом. Совсем не в этом.

Газета нынешняя, как и книга классическая, тоже по читателю плачет, иногда навзрыд даже. Ибо он, читатель, среднего, скажем, возраста — фигура, как выясняется, уходящая. Куда уходящая, вопрос особый. В компьютер уходящая, в экраны ТВ уходящая, в предпринимательство уходящая, да мало ли куда.

И шествие это, похоже, неостановимо.
Словом, ситуация не очень-то забавная складывается.
Был некогда лес читателей, теперь только роща небольшая.
А завтра? Что будет завтра?
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор…

Восьмая рана (отец)

Воспитывали меня родители по-разному: мать — словоохотливо, с нотациями и нравоучениями, отец — молча, при помощи взгляда.

Действовало это сильнее, как я теперь понимаю.

Только однажды он не сдержался, когда я принёс домой самодельный деревянный пистолет-самопал, начинённый порохом.

И уж не помню, что послужило причиной, но самопал вдруг выстрелил. Был такой взрыв, что окна задрожали, я оказался от страха под столом.

Отец вытащил меня из моего укрытия и в ярости медной пряжкой фронтового ремня оставил памятный автограф на моей спине.

Нет, чуть пониже спины.

«Больно», — говорю я теперь, спустя пятьдесят лет. Но поучительно и незабываемо.

А прошагал мой отец дорогами войны в кирзовых сапогах до самого Берлина, чтобы расписаться мелом на знаменитой стене Рейхстага и чтобы вернуться потом в то самое местечко, где я имел счастье родиться и провести детство, — Лугины.

И, уже живя от него в трёх тысячах километров, в городе Челябинске, в годовщину Победы над фашистской Германией я посвятил ему стихотворение, которое даже постеснялся почему-то послать ему. Думал, пустое это.

Вот и хочу накануне Дня Победы и побыть с ним наедине. С живым.

(За это стихотворение, «Восьмая рана», Лев Рахлис получил Почётную грамоту на конкурсе «Международное общество пушкинистов», Нью-Йорк, декабрь 1998 г. А в составе жюри был и Евгений Евтушенко).

Очень редко выбираю время

Написать в отцовские края.

Мой отец имеет семь ранений,

А восьмая рана — это я.

Встречи — реже, расставанья — чаще,

Появилась у меня семья.

Мой отец имеет семь несчастий,

А восьмое — это тоже я.

Может, это черти накачали

Всю неразбериху бытия.

Мой отец имеет семь печалей,

А восьмое горе — это я.

Если буду жизнью опрокинут,

Захлестнёт случайно полынья,

Мой отец готов семь раз погибнуть,

Чтобы раз, но с толком прожил я.

1985 год

 

 

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: