«Роняет лес багряный свой убор…» (Заметки о читателе)
Говорят, читатель нынче пошёл не такой, каким был когда-то. Ранешный читатель заглатывал, бывало, килограммовую книгу, как пирожок, в один присест. И удовольствие от этого получал изрядное. Тому много свидетельств исторических имеется.
Недавно, совсем случайно, а может быть, и неслучайно, Гоголя перечитывал. Просто так, интересно всё же свои школьные годы попроведать.
Так вот. Даже чичиковский лакей Петрушка в свободное от лакейских обязанностей время почитывать любил. Ему нравилось не столько то, о чём читал он, «а больше самоё чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чёрт знает что и значит».
Или, скажем, ещё один гоголевский персонаж — Манилов. Его хоть и не назовёшь заядлым книгочеем, однако же к образованию он испытывал самые возвышенные чувства. Недаром же «в его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года».
И хотя чтение — как известно, занятие не из лёгких, Русь завсегда своими читателями славилась. Случалось даже, первые места занимала по части прочитанного на душу населения.
Любители макулатурных изданий ночи напролёт, бывало, в очереди простаивали, чтобы заветный томик какого-нибудь популярного писателя заполучить. Нынешний же читатель — не такой выносливый. До четырнадцатой страницы ежели и дотянет, подобно Манилову, то сразу же одышка у него начинается, зевота наступает и в сон нестерпимо клонит.
Одним словом, как сказал бы классик, «роняет лес багряный свой убор». Редеют ряды книгочеев, любителей русской изящной словесности. Хоть в Красную книгу заноси. А те, что уцелели на сегодняшний день, по большей части, увы, в пенсионных домах обитают, и книжка хорошая для них — заместо капель сердечных и хлеба насущного.
Кстати, не только книга — газета тоже.
При всём различии есть у них и нечто общее — русский язык, «великий и могучий», тот самый, который Тургенева когда-то с ума сводил своей красотой и правдивостью. Почитай он сегодня одну из этих газет, кто знает, что испытал бы знаменитый писатель — впал бы, наверное, в неописуемое волнение, и борода его седая сделалась бы от этого, пожалуй, ещё более седой, потому что русская речь в русской печати на каждом третьем слове спотыкается об английские булыжники. Оттого и прихрамывает на одну ногу.
Но дело, видимо, не в этом. Совсем не в этом.
Газета нынешняя, как и книга классическая, тоже по читателю плачет, иногда навзрыд даже. Ибо он, читатель, среднего, скажем, возраста — фигура, как выясняется, уходящая. Куда уходящая, вопрос особый. В компьютер уходящая, в экраны ТВ уходящая, в предпринимательство уходящая, да мало ли куда.
И шествие это, похоже, неостановимо.
Словом, ситуация не очень-то забавная складывается.
Был некогда лес читателей, теперь только роща небольшая.
А завтра? Что будет завтра?
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор…
Восьмая рана (отец)
Воспитывали меня родители по-разному: мать — словоохотливо, с нотациями и нравоучениями, отец — молча, при помощи взгляда.
Действовало это сильнее, как я теперь понимаю.
Только однажды он не сдержался, когда я принёс домой самодельный деревянный пистолет-самопал, начинённый порохом.
И уж не помню, что послужило причиной, но самопал вдруг выстрелил. Был такой взрыв, что окна задрожали, я оказался от страха под столом.
Отец вытащил меня из моего укрытия и в ярости медной пряжкой фронтового ремня оставил памятный автограф на моей спине.
Нет, чуть пониже спины.
«Больно», — говорю я теперь, спустя пятьдесят лет. Но поучительно и незабываемо.
А прошагал мой отец дорогами войны в кирзовых сапогах до самого Берлина, чтобы расписаться мелом на знаменитой стене Рейхстага и чтобы вернуться потом в то самое местечко, где я имел счастье родиться и провести детство, — Лугины.
И, уже живя от него в трёх тысячах километров, в городе Челябинске, в годовщину Победы над фашистской Германией я посвятил ему стихотворение, которое даже постеснялся почему-то послать ему. Думал, пустое это.
Вот и хочу накануне Дня Победы и побыть с ним наедине. С живым.
(За это стихотворение, «Восьмая рана», Лев Рахлис получил Почётную грамоту на конкурсе «Международное общество пушкинистов», Нью-Йорк, декабрь 1998 г. А в составе жюри был и Евгений Евтушенко).
Очень редко выбираю время
Написать в отцовские края.
Мой отец имеет семь ранений,
А восьмая рана — это я.
Встречи — реже, расставанья — чаще,
Появилась у меня семья.
Мой отец имеет семь несчастий,
А восьмое — это тоже я.
Может, это черти накачали
Всю неразбериху бытия.
Мой отец имеет семь печалей,
А восьмое горе — это я.
Если буду жизнью опрокинут,
Захлестнёт случайно полынья,
Мой отец готов семь раз погибнуть,
Чтобы раз, но с толком прожил я.
1985 год