Проклятие
(Пять картин из древних времён)
Картина 1. Пир в тереме князя. Богато убранные покои, слуги разносят вина, яства, общее веселье. Князь, сидя на возвышении, осматривает происходящее. К нему подходят разные люди. В том числе дворовые.
Дворовый человек Арефий:
Что, княже, бледен, глаз не подымаешь,
Об чём задумался на дружеском пиру?
Гляди, среди гостей едва отыщешь
Не захмелевшего от браги медвяной:
Все веселы и в лицах нет печали,
А братья, братья ишь как разошлись,
Потешиться им, видно, так хотелось
Уже давно, но где бы воле быть?
(В сторону)
Меньшой-то кулачишком погрозил,
И не кому-нибудь, а князю самому.
(князю)
А что, светлейший, может быть, тебе…
Князь:
Молчи, холоп, ни слова больше! Слушай:
В покои я сойду, скажусь больным,
А ты, не растеряв моих гостей,
Сведёшь ко сну их в набольшей светёлке,
Но помни – всех окроме братьев: их
Отправишь ты в надворный теремок
И в оружейной комнате уложишь,
Но не забудь – доспехи их возьми,
Сказав: рабы оружие почистят,
А за полночь, как только в небе месяц
Едва-едва с зарёй бледнеть начнёт,
Ко мне придёшь. Всё понял?
Арефий:
Понял,
Как не понять!
Князь:
Тогда ступай к гостям
И потчуй славно! (ко всем)
О, други, я покинуть должен вас:
Открылась рана, сил недостаёт
Мне боли превозмочь. Вы ж пейте, ешьте
И славьте княжью щедрость (уходит).
(Князь один)–
Волчата, хищники, как смотрят, как смеются,
как будто думают: – «Ужо ему конец!
скудеет вотчина его, скудеет,
и сам он скуден телом и умом!
скорей бы сдох, освободил дорогу
ко главному столу в Рязани светлой,
когда отходит к Богу наш отец!
А этот, с взглядом яростным и диким,
порывистый в движениях, когтистый,
владенья нашей всей земли рязанской
по старшинству лишь только заберёт!»
Возможно ль это? Да! О, да! Возможно!
Возможно всё! И то, что я сегодня,
как опытный искусный садовод,
обрежу слишком юные побеги,
и токи жизни резво побегут
питать один. Который, может статься,
даст роду новому державному начало
и новым поколениям отсчёт.
Пал выбор на меня, ты прав, о, Боже,
когда шептал мне, сон навеяв тихий,
что призван править я не княжеством одним,
но земли многия. Я твой завет исполню,
ты все грехи, Господь, мне отпустил
тем, что перстом своим меня отметил.
Я всё могу! Не будет мне проклятья,
я прав, избранник я, я – сам судья
и господин всему и вся. Во имя
печати рока на моей судьбе!!
(Погружается в задумчивость. Далёкий крик петуха заставляет его вздрогнуть, приподнять голову. Прислушивается.)
Что ж медлит раб мой? Тихо побледнела
уж россыпь звёзд на темных небесах!
Скорей как можно мы должны исполнить
задуманное. Что это? Я слышу
шаги какие-то. Они всё ближе, ближе,
дверь скрипнула, вошли… Арефий, ты?
Арефий:
Да, я, мой господин.
Князь:
Ну, слава Богу!
Вот меч, кинжал, пойдём скорей!
Пойдём!
Ну что стоишь? Ужели ты боишься
двух безоружных сонных заколоть?
Арефий:
Грех это, господин! Грех это тяжкий!
Ведь это братья ваши! Знал бы я,
на что их в дальние провел вчера покои,
так на себя бы руки наложил!
Князь:
Не причитай, Арефий! Будь мужчиной.
Иль, может быть, имеешь ты желанье
остаток жизни краткий провести
с медведем в яме? Он давно не кормлен,
вон, слышишь, воет, голодом томим?
Арефий (опустив голову):
Иду, иду с тобою, княже,
иду, не укрепившися душой!
Князь:
Душа твоя не надобна нам в деле!
Уходят
Картина 2. Снова княжеские покои. Князь один. Он то начинает ходить по комнате, то садится на скамью.
Князь:
Итак, я князь светлейший, самовластный.
Объявлено по городу уже,
что мой родитель, немощный и старый,
взят Господом три дня тому назад.
А братья, эти два исчадья ада,
в моём же доме на меня напали,
чтоб силою принудить к постриженью
в далекий монастырь. Но, кликнув челядь, далёкий
оборонился я, убив случайно
обоих их. О да, они виновны
в том, что смуты бросали семена,
которые взошли зарёй кровавой!
Меня народ, однако, беспокоит.
Он затаился как-то и молчит.
Ни да, ни нет. Лишь некое роптанье
порою плещет на широкий княжий двор
из слободы, починков и посадов…
С дружиною Арефий послан в город,
чтоб бунтарей сыскать и изловить,
внушить колеблющимся веру в справедливость,
посулами, деньгами и дарами
сторонников поболее набрать,
восстановив спокойствие в народе…
Заплачена высокая цена!
Но и высока цель!
В том – оправданье!
(Вбегает Арефий с обнаженным мечом, окровавленный, в разодранной одежде).
Князь:
А! Вот и он. Что скажешь мне, Арефий?
Арефий:
Измена, князь! Сюда уже идут!
Рассеяна дружина! Я отбился
едва-едва. Вся чернь возмущена
свершенным нами гнусным преступленьем
и, сыпля роду твоему проклятья,
в клочки тебя готова изорвать!
Сюда грядёт! Бежать нам надо, княже,
бежать скорее!..
Князь:
Ты врёшь, Арефий! Врёшь, холоп убогий!
Бежать, когда желаемая цель
достигнута и плод, что предназначен
был мне, теперь уж у меня в руках?
Как мелок ты, как жалок и ничтожен!
Я сам с народом буду говорить!
(Князь подбегает к двери, распахивает ее. В комнату врывается шум, звон оружия, крики нападающих и защищающихся, стоны раненых. Князь отшатывается, в испуге шепчет):
Неужто все погибло? Нет надежды
власть взять, но, ею не распорядившись,
всё бросить, только б ноги унести?
Да голову, в которой столько мыслей
возвышеннейших, смелых, благородных!..
Уж лучше умереть!
(Хватает меч и бросается к выходу. Внезапно останавливается, как будто бы чем-то поражённый.)
Но что мне рок
судил, когда я к трону шёл?
Арефий:
Послушай, князь, нет времени раздумьям,
пора спасаться! Месть свою потом
свершишь ты, князь!
Князь:
Но как же, как нам выйти?
Как выйти нам, ведь терем окружён
со всех сторон?
Арефий:
Ты вспомни, что в саду есть лаз старинный
из терема под стену детинца.
Скорее, князь, скорей, без промедленья,
то – поздно будет!
Картина 3. Татарский стан. В небольшом шатре сидит князь. Один. Одет в дорогие восточные одежды. Стены шатра богато убраны оружием. Взгляд князя полубезумен. Он нервно трет щеку, смотрит в зеркальце и трет снова.
Князь:
Что мне так худо? Сердце ноет, ноет,
что не могу никак с щеки стереть
плевок того паршивого князишки,
что взят вчера татарским ханом в плен.
Ведь этот князь из самых захудалых!
Но как смотрел! Презренья в взгляде сколько!
Я мимо проходил, тогда же он,
весь подобравшись, желчью налился
и плюнул, плюнул… Плюнул! В меня,
избранника небесной Божьей воли!
И вот теперь злосчастный тот плевок
ничем с лица стереть не удается,
горит щека! Горят душа и сердце!
Ужели я достиг, чего желал,
и выше мне не суждено подняться,
чем псом лежать у ханского стола,
хвостом виляя от подачки щедрой
иль от побоев жалобно скуля?
О! Как коварны эти азиаты!
Хан обещал в Владимире меня
на княжий стол сейчас же посадить,
как только я ему открою место,
где русских рать сбирается для битвы.
Я тайною тропой его отряды
провел в тыл русским. Броды показал,
где волчьи ямы, засеки означил;
я сделал всё, что мог! И что же, что же?
«Хан ждать велит», – таков мне был ответ.
(Наклоняет голову и почти шепчет)
Как в детстве мне хотелось
быть государем мудрым, справедливым,
судить народ по совести, по чести
и в битвах слыть великим храбрецом!
А вместо этого играю роль Петрушки,
которого за ниточку потянет
то страсть, а то – судьба: и вот
готово – я смеюсь и плачу так,
как кто-то хочет.
(Громко)
Проклятье! Щеку до крови уже
я изодрал, а все же чую, чую
я бешеной слюны ужасный запах,
мне тошно! Тошно мне, всю грудь сдавило!
И мнится – мать вон там в углу стоит
и головой своей седой качает!
Нет жалости в глазах ее усталых –
презрение и боль… Скажи мне, мать, –
осталось ли мне долго крест нести?
Простишь ли ты меня?
Пусть не сегодня, но хотя б на одре смертном,
Ведь я – твой сын, рождён тобой и вскормлен
и в жизнь отпущен. Виноват ли я,
что скользкая досталась мне дорога
от русской крови? Так простишь иль нет?
Что?
(Вскакивает)
Качаешь головой ты? Значит, нет?
Так прочь ступай же, мерзкая старуха!
А впрочем, подожди, быть может, крови
твоей пролиться и недостаёт,
чтоб все сбылось, о чем мой мозг иссохший
бессонной ночью грезит наяву?
(Хватает меч и со стоном бросается в угол, нанося удар. С грохотом падают сшибленные мечом доспехи. Князь в изумлении, словно очнувшись после тяжёлого сна, поводит головой, глядя на все расширенными глазами. Безумие явно сквозит в них. В шатёр входит посланный от хана. Князь на шум шагов оборачивается и снова взмахивает мечом. Ханский посланник в испуге отскакивает. Князь виновато опускает меч.)
Посланный:
Князь! Велено тебе предстать немедля
пред светлы очи хана. Торопись!
Владыка ждёт и в гневе будет страшен,
коль ты его посмеешь оскорбить
минутой опозданья. Поспеши же.
(Князь опоясывается мечом)
Оружие оставь – приказ был строгий
явиться без него! (Уходит.)
(Шатёр хана. Тот сидит на подушках, князь стоит.)
Хан:
Послушай, князь, предательством твоим
я сыт по горло! Что? Ну-ну, не морщись,
намеренно я слово произнёс,
которое тебе как соль на рану.
Ты предал свой народ, родных и близких,
а вот теперь меня ты предаёшь?!
(Князь делает движение вперед, собираясь что-то сказать.)
Хан:
Не подходи! Держите его, стража!
Вот так!
Дослушай же меня ты до конца.
Не я ль тебя пригрел и приголубил,
гонимому отчизной, дал приют?
Кормил, поил и воинов дружину
под знамя я твое определил,
чтоб ты себя не ощущал убогим?
И что же узнаю вчера я, князь?
Твой человек, холоп и раб, Арефий,
который предан, кажется, тебе,
в лесу был взят на месте преступленья:
с посланцем князя Юрия вдвоём
они довольно живо обсуждали,
как лучше воинов моих завесть
на топь бездонную, чтоб княжии дружины,
напав внезапно, перебили тех,
кто не успеет утонуть в болоте.
Что скажешь, князь?
Князь:
Клянусь тебе, что умыслов моих
здесь не бывало, ведь Арефий предан
мне как собака, но уж коли он
нас обманул, то смерти он достоин.
Вели казнить его!
Хан:
О нет, князь, не спеши.
Под пыткою он говорил такое,
что лучше бы отсохнул твой язык,
когда ты клялся! Да и что мне клятва,
которую ты столько раз давал,
что пальцев на руках твоих не хватит
все клятвопреступленья перечесть,
свершённые тобой. (Страже) Ввести холопа!
(Втаскивают истерзанного Арефия. Он висит на руках стражников, беспомощно приподнимая и роняя на грудь голову.)
Скажи мне, раб, кто действием твоим
руководил?.. Не слышу!.. Громче! Громче!
Воды плесните, может быть, тогда
Он отойдёт. Так-так, давай!
Погромче! (Торжествующе)
Ты слышишь, князь?
Арефий:
Он… мне… сулил…
богатства знатные, когда сумею я,
до князя светлого до Юрия добравшись,
сказать тому доподлинно и верно,
что в дебри он татаров заведёт
и под мечи дружинников поставит…
Князь:
Все врёшь ты, врёшь, скотина, смерд вонючий!
Меня ты предал! Будь же проклят ты!
Арефий: (собрав остаток сил, выпрямляется и гордо, с презрением глядит на князя)
Нет, князь! О, нет! И как твоё ничтожно
проклятие в сравнении с моим
проклятием, которым на Господень
Всевышний суд тебя я предаю!
Будь проклят ты, губитель душ невинных,
продавший все – честь, Родину, свободу
за призрак власти. Трижды проклят будь!!!
А смерть моя хоть малость искупит
безмерную вину перед народом…
(Обессиленный, падает. Стражники выволакивают Арефия из шатра. Князь молчит, опустив голову.)
Хан (страже, кивая головой на князя):
Сорвать с него богатые одежды!
Дать рубище с плеча кого-нибудь
из русских пленных и гоните вон:
(Хитро улыбается) не нужен боле пес!
На шею ж князю надобно навесить
простую деревянную пайцзу
с моей печатью личной и словами:
«Свободно пропускать по всем владеньям,
но жить осёдло не давать нигде».
Вот так! Рождён еще один кочевник!
И пусть он отправляется сейчас – не медля –
измерять все наши земли остатком жизни!
Вышвырнуть его!..
Картина 4. Землянка. Еле теплится лучина, неровно высвечивая сырые, закопчённые стены. В углу старуха, оборванная, растрёпанная, склонившись над люлькой, поёт колыбельную песню. Негромкий стук в дверь. Она оборачивается, прислушивается. Робкий стук повторяется. Старуха, кряхтя, подходит к двери.
Старуха (ворчит):
Кого в метель такую черти носят?
Вот нехристи! Спокою не дают
ни днём, ни ночью. Даром что в землянке,
без утвари, без скарба и добра,
гонимые погаными, ютимся!..
Так нет же, и сюда вот добрались! (Прикладывает ухо к дверце)
Всё тихо. Будто нету супостатов.
Почудилось ли нешто?
Голос из-за двери:
Откройте, люди добрые! Впустите
скитальца сирого! А я тогда за вас
молиться буду Богу неустанно.
Уж снег не тает на щеках моих
и всё нутро мне выстудила вьюга,
впустите, Бога ради!..
(Старуха отпирает. Вместе со свистом ветра, снегом вваливается в землянку князь. Он бос, закутан в какие-то тряпки. Длинные волосы и борода всклокочены. Падает, пытаясь поцеловать ногу старухи. Та, поражённая, стоит не двигаясь.)
Князь:
Спаси тебя Христос! Дозволь немного
мне на полу у печки посидеть
и отогреться. Я уйду, не бойся,
просить не стану боле ничего,
тепла лишь каплю заберу с собою,
чтоб дале мне, не померев, идти…
(На четвереньках ползёт к печке. Протягивает скрюченные холодом пальцы к огню.) Старуха:
Далече же идёшь ты, добрый странник?
И почему ты бос и телом нищ?
Да что я говорю! Ведь время нынче
такое, что, пожалуй, мудрено
одетого и сытого увидеть!
Прорехами ж теперь не удивишь! –
всё нет от окаянных нам защиты…
На вот, попей, чуточек полегчает,
отпустит заколевшее нутро!
(Подаёт кружку с чем-то дымящимся. Князь жадно хватает её трясущимися руками и, жмурясь от удовольствия, выпивает маленькими глотками.)
Старуха:
Вишь, вишь как пьёт, наверно, дюже худо
ему пришлось! Вон, аж трясётся весь! (Забирает кружку)
Ну, посиди тут. Я пойду к дитяти –
не ровен час, проснётся, малолеток, –
поди попробуй укачай его! (Отходит в угол и склоняется над люлькой. Качает её, поёт негромко)
У нас Индрик-зверь всем зверям отец,
Почему Индрик-зверь всем зверям отец?
Ходит он по подземелью,
Прочищает ручьи и проточины,
Куда зверь пойдёт,
Туте ключ кипит,
Куда зверь тот поворотится,
Все звери зверю поклоняются,
Живёт он во святой горе,
Пьёт и ест во святой горе,
Куда хочет, идёт по подземелью,
Как солнышко по поднебесью.
Потому у нас Индрик-зверь
Всем зверям отец.
Князь (тихо, про себя):
Как славно эта дикая старуха
поёт. И как тепло на сердце
становится от этих слов простых!
И ты, огонь, в печи и тих и ласков,
колеблешься неслышно языками,
причудливо рисуя что-то очень
родное, близкое, забытое как детство,
что было, но не будет никогда,
не повторится, как бы ни тянулись
мы памятью к нему, глазами, сердцем –
нам прошлого из мрака не вернуть!..
Что я сегодня? – Раб и червь ничтожный,
который озабочен лишь одним:
как день провесть, чтоб в поле не замёрзнуть
и корку хлеба где бы раздобыть,
чтоб поддержать слабеющие силы?
Да и нужна ли мне такая жизнь,
коль нет пристанища, гонимому судьбою?
Уж лето минуло, и осень, и зима
к концу уже печальному подходит,
а я в пути. Бреду, бреду каликой,
бреду, бреду, вымаливая совесть
простить мне совершённые грехи.
Людей и Бога не прошу об этом:
что Бог? что – люди? коль они ошиблись
и ношу мне такую возложили
на плечи, что раздавлен ею я!
Ответишь мне на это что, огонь?
(Пристально вглядывается в пламя. Оно вдруг вспыхивает. Князь отшатывается в испуге)
Чур, чур меня! Зачем ты, пламя,
свиваешься в знакомое лицо?
И не одно!.. второе, вот, вот третье,
четвертое, уже бессчётен ряд, четвёртое,
и все глядят закрытыми глазами и что-то шепчут…
Что? Что? – будь я проклят? (Хохочет громко, безумно)
Ха-ха-ха-ха, проклят!
Что мне все проклятья
народов всех, всех судеб, всех времён?
когда в себе всегда его ношу я
как рока неизбежную печать… (Стучит себя по груди)
…Печать… и… рок… Слова напоминают
мне что-то очень давнее…
Постой, знавал я князя одного когда-то,
он был обуян дерзкою мечтою
владеть всем миром этим безраздельно…
Но что случилось с ним и почему я плачу?
Кто я, где я, что я?
И отчего испуганно старуха
глядит и крестится в своём углу?..
…Ребёнок плачет.
Душно как-то, душно!
Скорей на воздух вольный, к жизни, к жизни!
Пусть снег и вьюга – все они ничто
в сравненьи с жаром в сердце у меня!
Где двери, выход где? И голова
от боли пухнет и растёт! Гляди-ка,
уж полземлянки заняла она
и всё растёт, растёт! Ее навряд ли
смогу просунуть в маленькую дверь!
(Мечется по землянке)
Как выйти, выйти как? На четвереньки
мне, что ли, встать и, пятясь, уползти?
Придётся этим способом покинуть
сию обитель. Что ж, прощай, старуха!..
Я голову с собою заберу:
тебе она не надобна, наверно, –
что толку с человечьей головы? (Становится на четвереньки и, пятясь, выползает наружу)
А мне она, пожалуй, пригодится:
на хлеб сменяю где-нибудь её!..
Картина 5. Половецкий стан. Русское посольство отдыхает после переговоров о совместных действиях против татар. Раздаётся заунывная русская песня.
«Это не два зверя собиралися,
не два лютыя собиралися:
это кривда с правдою сходилася.
Промеж себя они бились-дрались,
кривда правду одолеть хочет.
Правда кривду переспорила,
правда пошла на небеса
к самому Христу, царю небесному,
а кривда пошла у нас по всей земле,
по всей земле свят-русской,
по всему народу христианскому».
(Русские опускают головы, тень навертывается на их лица.)
Старший:
Кто сей певец, что душу нам бередит?
Какой судьбою он сюда заброшен
и почему так жалобно поёт?
1-й половец:
Он к нам прибился прошлою весною.
Худой, оборванный, едва-едва живой,
приполз в наш стан и попросил напиться…
2-й половец:
Но после понемногу отошёл,
стал что-то говорить, назвался князем…
1-й половец:
Прибежища у нас он попросил,
по сторонам пугливо озираясь
и вздрагивая. Будто бы его
враги преследуют повсюду и всечасно.
2-й половец:
Он болен. И причём неизлечимо.
Безумием. Оно в его глазах,
походке, голосе, во всех его движеньях.
Лишь песню связно может он пропеть,
и то не каждую.
1-й половец:
Но, думается, он
слагает сам их, внутрь себя закрывшись,
мир внешний не пуская на порог.
Лишь изредка, в минуту просветленья,
глядит на север он безумными очами
и плачет, как ребёнок, горько-горько,
вздыхая и тихонько бормоча.
Старший:
Велите же позвать его! Пусть он
узрит сынов его родной отчизны
и, может быть, немного легче станет
ему сквозь тьму безумия брести!..
(1-й половец открывает полу шатра и что-то кричит. Скоро выходит князь. Он худ, чёрен от солнца, с белыми как снег волосами. Глаза его беспокойны. Он обводит взглядом всех.)
Старший (ласково):
Не бойся, сядь. Мы – русские,
Пришлось
нам по сердцу твоё простое пенье.
О, как оно о многом говорит
любому сердцу русскому сегодня!..
Скажи, откуда родом ты?
Князь: Не знаю.
Старший:
Как очутился здесь, далече от земли
родной?
Князь:
Не знаю. Кто вы, что вам надо?
Зачем пришли меня вы обижать?
Старший:
Ну что ты! Мы и в мыслях не имеем
тебя обидеть. Русские мы. Здесь,
чтоб важные вести переговоры.
Князь (вскакивает, глаза его сверкают, голос надрывно гремит):
Так вот вы кто! Вы – русские, и снова
пришли вы мучить бедного меня!
Я духом нищ! Вы, вы его отняли,
мой разум, столь бесценный дар природы,
вложив в отселе опустелый череп
проклятье мне и роду моему!
Я сжился с ним, оно родным мне стало,
ночами, будто малого ребёнка,
баюкаю я песнями его,
а днём водой холодной поливаю,
чтобы не жгло оно меня огнём!
Чего хотите вы? Раскаялся я чтобы,
пал ниц, змеёю кольцами свиваясь,
вымаливать прощения приполз,
чтоб сняли вы с меня моё проклятье?
Но нет! Так просто не отдам его я!
Оно умрёт со мной!
(Выхватывает кинжал у близстоящего и закалывается. Падая, шёпотом)
О Боже… Боже!..
В твои я руки душу отдаю!..
(Умирает).
Все стоят, поражённые внезапностью и быстротой происшедшего.
Об авторе:
Олег Севрюков, родился 25 января1954 г. в г. Липецке. Окончил МГУ им. М.В. Ломоносова. Лауреат премии Ленинского комсомола, кандидат технических наук. В настоящее время доцент НИЯУ МИФИ, Москва. Член Союза писателей России, Академии российской литературы, Творческого клуба «Московский Парнас». Лауреат литературных премий «Золотое перо Московии» (2009 г.), имени Ярослава Смелякова (2011 г.), Роберта Рождественского (2013 г.).
Поэзия
Книги: «На разных уровнях души» (М., МИФИ, 2005 г.); «В бездонной глубине кристалла» (М., «ГОЛОС-ПРЕСС, 2010 г.); «Опорная сила добра» (М., ИПО «У Никитских ворот», 2013 г.)
Отдельные стихи и циклы стихов публиковались в сборниках «Душа хранит» (Москва, 2007 г.); «Под вечной крышей неба» (Москва, 2008 г.) «Воробьёвы горы, или Новая Каллиопа», вып. 3 (Москва, 2010 г.); «От недр своих» (Москва, 2011 г.).
В журналах: «Московский Парнас» (2009 г. – драма «Проклятие», 2010 г. – поэма «Два князя», подборки стихов – 2011-2016 гг.), «Поэзия» (2010-2014 гг. – циклы стихов), «Приокские зори» (2012 г.), «Петровский мост» (2017 г.)
Проза
Книги: «День за днём» (Рассказы. Новеллы. М., Московский Парнас, 2015 г.).
В журнале «Поэзия» (2010 г., рассказы), в газете «Московский Литератор» (2010 г., рассказы), в альманахе «Московский Парнас» (2011-2016 гг., рассказы, эссе, новеллы), в журнале «Петровский мост» (2016 г., рассказ).
Отдельные рассказы и стихи переведены и опубликованы в Болгарии в 2014-15 гг. В 2016 г. в Болгарии вышла книга «За всеки миг на живота благодари на твореца» («За каждый жизни миг благодари Творца») в переводе известного болгарского поэта Станислава Пенева.
