Балабол

У Кольки Чикина открылся третий глаз…

Это известие шарахнуло Прохоровку в самое темя, и она загудела от пересудов и домыслов, как молодая брага в бочке.

«Подумать только – свой пророк! И не в каком-то там занюханном Копенгагене, а почти в самом центре Тамбовщины, а это, почитай, пуп России. Значит неспроста. Был на то Высший глас!»  – рассуждал народ.

Почти все в Прохоровке были уверены в том, что Божья благодать на кого попало не свалится. По нонешним временам просто так и чирей на заднице не вскочит. А тут, шутка ли? Третий глаз вылупился!

Многих в Прохоровке смущал тот факт, что дар Божий упал именно на Кольку. Вроде бы и не заслуживает он такой благодати. Маленький, плюгавенький, носик остренький, больше клюв напоминает. Не орлиный, конечно, а цапли болотной. Рыжие усы топорщатся. Глазки крохотные, на месте никак закрепиться не могут: шнырь – туда, шнырь – сюда, как маятник на ходиках. Ну, не тянул он на пророка. Хотя языком чесал отменно.

В армии его случайно контузило. Язык-то и сорвался. С тех пор остановиться не может. Может и врет он про третий глаз. Но кто знает? Такие случаи в жизни бывают. Шарахнет по башке – или ласты склеишь, или прозреешь. Уж, как повезет.

Колька Чикин прозрел.

А может, от страданий его? Увидел Всевышний, как тоскует Колька по своей рыжей Тамарке и подкинул ему в награду третий глаз. Как орден.

Эта Тамарка всю жизнь ему искорежила. Другой бы давно плюнул и забыл. Но Колька  – однолюб.

Год назад Тамарка ушла к другому. Кольке больно до крика. Но он терпит. Ждет и верит, что блудная жена вернется. Упадет перед ним на колени и покается:

«Дура я, набитая! Все принца искала, а ты и есть тот самый принц. Даже лучше –  король!»

Вот и все слова. Других ему и не надо. Для Кольки они самые значительные.

Тамарка не в первый раз рога-то ему наставляет. В армию уходил, ждать обещала. Колька каждый день ей письма писал. В орфографии он был слабак. И чтоб не опозориться, просил своего друга Мишку Ухина исправлять ошибки, хотя бы частично. Мишка исправлял. Для красного словца от себя кое-что добавлял. Выходило складно. Тамарка вслух эти письма подругам читала. А замуж вышла за другого.

Колька с горя даже стрельнуться хотел. Но тогда боевые патроны выдавали только на учениях, под присмотром. Так он жив остался.

С замужеством Тамарке не повезло. Муж оказался пьяницей, да еще и погулять любил. Промаялась она с ним года три и вернулась к Кольке.

Он всегда ее ждал. Одного только опасался, что не сможет такую царицу подле себя удержать.

Баба она видная: мягкотелая, рыжеволосая, зеленоглазая. Будто с картины Ренуара сошла и села за кассовый аппарат в прохоровском универсаме.

Колька стерег свою принцессу как мог. С работы каждый вечер встречал. Подарки дарил. Даже в Египет хотел свозить и всему миру показать свою красавицу. Но, если видел, что какой-нибудь хмырь возле кассы больше положенного задерживался, то обязательно ввязывался в драку.

Попадало-то все больше Кольке. Так что он частенько ходил загипсованный с подбитым глазом.

В Прохоровке его Нельсоном прозвали. Колька понятия не имел, кто такой Нельсон, но… «Коль народ помнит, значит не последний человек в истории», – рассуждал Чикин и с охотой откликался на Нельсона.

Но… Не устерег он свою царицу. Год назад в летний полдень случилась трагедия всей его  жизни.

Стояла нестерпимая жара. В универсаме было пусто и душно.

Мухи кружили над селедкой, прикрытой пожелтевшей марлей. Нинка Филатова, крашеная блондинка с нарисованными тонкими бровями, из рыбного отдела, то и дело сгоняла их газеткой.

Петровна, так звали старшего продавца из бакалейного, неторопливо раскладывала товар. Строгая, рассудительная женщина лет шестидесяти присматривала за продавщицами и всем давала советы как жить.

Машка Хомутова из молочного, молодая курносая толстушка, полулежала на прилавке, вывалив свои прелести, и, сладко зажмурившись, лениво мурлыкала под нос: «А ты такой холодный, как айсберг в океане».

Она знала только одну строчку из припева этой песни и никак не могла сдвинуться дальше, напевая мелодию без слов.

Утомленная духотой Тамарка сидела за кассовым аппаратом и с интересом просматривала свежий гороскоп журнала «PLAYBOY».

Ей так хотелось найти в созвездии Девы, под которым она родилась, ну хоть какие-нибудь перемены в своей жизни.

И когда, наконец, нашла, шепотом еще раз перечитала: «Девам на этой неделе грядут перемены в семейной жизни, возможно кардинальные…». Тамарка безнадежно вздохнула, захлопнула журнал и стала обмахиваться им от духоты.

– Том, сейчас твой явится  с проверкой! –  смачно зевнула Нинка. – Вот любовь, даже завидки берут.

–  Ой, девки, мне от его ревности хоть в петлю, –  с нарочитым безразличием проворковала Тамарка.

–  Любит, значит! –  констатировала Петровна. –  Сколько лет стережет. И смотрит, как на Богородицу. Не то, что Мишка. Совсем Варьку бедную извел! Выходила замуж, девка была –  загляденье. А теперь… Смотреть больно…

–  Ой, беда! –  подхватила Нинка, – вчера Варька опять у нас отсиживалась. В чулане пряталась. Только на рассвете ушла. Когда Мишка заснул. Сволочь! Кажный день, ну кажный Божий день –  в дымину, а?! Нажрется –  и в драку. И Петьку моего спонталыку сбивает! Петька, как с войны пришел, так и не просыхает. Говорит: «Я же не пью, Нин. Я к мирной жизни адаптируюсь». И весь сказ. А все этот Мишка, чтоб ему пусто было!  Вон, опять возле клуба с утра гужуются. Шары залили, и море по колено. А ты, Том, и впрямь, с жиру бесишься. Колька, конечно, не красавец, так с лица ж воду не пить.

–  Так и я ж про это, –  поддержала Петровна. – Хватишься, да поздно будет.  Вон, твой-то бывший на молоденькой женился, а тебя побоку.

–  Ой, да что вы меня все учите! – возмутилась Тамарка. –  Вы со своими мужиками сначала разберитесь, а уж потом другим советы давать будете.

И тут, как раз, в момент обсуждения Томкиной личной жизни, к прохоровскому универсаму, громыхая трогательной историей про несчастную любовь какой-то Манечки в исполнении Михаила Круга, подкатил сверкающий хромовыми прибамбасами черный «Мерседес». Да еще кабриолет!

Трое мужиков: известный скандалист и дебошир Мишка Ухин, Петька Филатов, инвалид чеченской войны и Васька – баянист, тихий бесцветный мужичок, заведующий прохоровской культурой, сидели на центральной площади, за самодельным дощатым столом.  Они с утра уже были в подпитии и забивали «козла». Увидев мерседес, открыли рты.

– Залетный какой-то, –  сказал Мишка и обвел недобрым глазом навороченную машину.

–  Да, Мишань, –  с горечью признал Петька, –  такой на пенсию не купишь.  Мне, вон, ноги по саму жопу отлупили, но даже приличный протез не поставили.

Из машины вышел мужчина лет тридцати пяти в ажурной тенниске, в фирменных джинсах и с массивной золотой цепью на шее. Высокий, привлекательный, крепкого телосложения, словом –   мечта женщин.

–  Я на минуту, сигарет куплю, –  сказал он своему напарнику.

Тот кивнул головой и продолжал слушать песню, даже звук прибавил.

Вальяжной походкой обладатель крутой машины направился к универсаму.

При виде такого мужчины продавщицы, как по команде, встали по стойке «смирно», откровенно разглядывая неожиданного посетителя.

Скользнув равнодушным взглядом по торговому залу, незнакомец прошелся мимо отделов, скривив при этом физиономию, и прямиком направился к кассе, над которой, как и полагается приличному универсаму, висела специальная полка с табачным ассортиментом.

Томка встрепенулась, увидев такого красавца, повела плечиком, незаметным движением достала маленькое зеркальце, ловко подправила прическу и приосанила свою пышную стать.

Неожиданный покупатель посмотрел на полку с сигаретами, опустил глаза на кассиршу. И тут с ним произошла удивительная метаморфоза.

Кривая, недовольная физиономия его вдруг расплылась в сияющей улыбке. И он откровенно стал рассматривать кассиршу со всеми ее прелестями. Томка уже включила все свое обаяние.

–  У-у, ты какая! –  передразнил незнакомец известный персонаж, и глаза его похотливо заблестели. Он бесцеремонно уставился на Томкину грудь.

–  Слушаю Вас, мужчина, – проворковала кассирша.

– «Мальборо» мне, белую. – Пожалуйста! Вам одну или блок? – и подарила незнакомцу обольстительную улыбку.

–  Да ради твоей очаровательной улыбки, красавица, я готов купить всю партию, вместе с вашим магазином.

От удовольствия Томка заёрзала на стуле, поправляя непослушные огненно-рыжие локоны.

Петровна, Нинка и Машка сгрудились в бакалейном отделе, оттуда лучше было видно кассу, и, вытянув шеи, превратились вслух.

–  Ой, сейчас Колька приедет! –  Взглянув на часы, нервно прошептала Петровна. –  Что будет?!

–  Что-что? Цирк на дроте. Первый раз что ли? –  не отрывая глаз от мужчины, сказала Нинка. – Ты глянь, представительный какой! Вот стервь рыжая, везет же!

–  Сдается мне, я все-таки где-то Вас видел?! –  наигранно интеллигентно пропел посетитель.  –  Вы в прошлую пятницу не украшали своим присутствием «Поле чудес» Леонида Якубовича?!

–  Ой, да что Вы! –  кокетливо хихикнула Тамарка, –  я и в Москве-то ни разу не была. А чудес у нас и своих хватает. Каждый день. Такие чудеса. Обхохочешься.

–  Зовут-то тебя как, красавица?

–  То-ома, –   пропела она…

–  Царское имя! Позвольте Вашу ручку, – он взял Томкину руку и приложился к ней губами. – Анатолий. Можно просто – Толик, но исключительно для тебя.

Петровна, Машка и Нинка наперебой шепотом комментировали сцену нечаянного Томкиного знакомства.

–  Глянь, глянь… Руку целует, –  заходилась от зависти Нинка.

–  Нет бы, отшить! Ее за уши теперь от него не оттянешь, –  осуждающе вставила Петровна. –  Расплылась, как крем-брюле.

– А ножонками-то мужичок, вон как сучит, –  вздохнула Машка, –  А она –   чистый пурпур! А мужик-то, мужик! Куда там Кольке до него. С этим ему не сладить.

Облокотившись на кассу, Толик покрутил перед носом рыжеволосой кассирши ключами от мерседеса и весело предложил.

–  Хочешь, прокачу?

–  Так я ж на работе, материально ответственная, –  растерялась Тамарка.

–  Да плюнь ты на эту работу, –  и он шепнул ей что-то на ухо.

Тамарка зарделась, и они о чем-то стали шептаться к неудовольствию продавщиц.

–  Ой, прям, и не знаю! –  хихикнула Томка. –  Ну, нельзя ж так сразу!

–  Ну, милая, ты ж не девочка. Уже зрелый персик. А я пацан серьезный. Дело говорю. У меня фирма своя. Будешь брендом моей фирмы.

–  Скажите тоже… Брендом! Слова-то какие, чудные…

– А я по жизни, вообще, чудной. Но слово держу. Понравилась ты мне. И точка. А все, что мне нравится, я тут же покупаю. Ни в чем себе не отказываю…

Тем временем, в разгар Томкиного знакомства, Колькин молоковоз подкатил к площади. Он вернулся из райцентра, куда после утренний дойки отвозил молоко с  прохоровской фермы.

На этот раз Колька припарковал свой молоковоз за памятником генералу Карбышеву. Памятник украшал центральную площадь Прохоровки, хотя никто в деревне не припомнит: каким боком этот самый генерал имеет отношение к их местности.

Колька выпорхнул из кабины молоковоза. Он был одет в потертые вельветовые брюки канареечного цвета, серую майку с изображением какой — то улыбающейся рыжеволосой женщины, отдаленно похожей на Тамарку. Завершали его прикид облезлые плетенки на босу ногу. Колька держал в руках букетик полевых цветов. Он каждый день собирал их в поле для своей жены, возвращаясь из райцентра.

Цветы немного поникли. Колька достал из кабины пластиковую бутылку с водой, побрызгал цветочки, посмотрел на себя в ветровое стекло, приосанился и бодрым шагом подошел к сидящим за столом мужикам.

– Политсовету привет! Какие вести с международных арен? – не без иронии спросил он местных алкашей.

–  Да вот партию решили создать, –  ехидно сказал Мишка Ухин

– Алкашей что ли?! Так она уже создана. Вот и кворум есть, –   поддел друга Колька. Они часто при встрече устраивали словесные перепалки.

–  Нет, рогатых. И ты в ней будешь бессменным лидером, –  оскалился Мишка, и мужики многозначительно захихикали.

–  Мужики, чей «мерс»? А? –  почуяв недоброе, спросил Колька.

–  Не хочу тебя огорчать, Коль, – с усмешкой заметил Петька, –  но он точно не наш. Какого-то бугая залетного. Вот уже полчаса он торчит в магазине. Что он там делает? Как думаешь? Очередей, как ты сам знаешь, там не бывает. Так что, соображай на раз, какой товар его там заинтересовал…

Колька, недослушав Петьку, пулей метнулся к универсаму.

–  Ой, мужики, –  весело сказал Петька, глядя ему вслед, –  чует мое сердце, орденоносного командира разведроты, что сегодня нам предстоит постоять насмерть за Колькин интерес. У меня на боевые действия чутье натаскано, как у собаки на наркоту. Наливай, Мишань, для поднятия боевого духа.

Мишка тут же всем налил из пластиковой бутылки мутного самогона, и их развезло окончательно.

Колька с букетом лютиков влетел в магазин и от изумления застыл у двери как вкопанный. То, что он увидел, сразило его наповал.  Какой-то белобрысый амбал, наклонившись к его Тамарке, игриво нашептывал ей что-то на ухо. А Томка кокетливо ему улыбалась…

–  Отойди от нее, гад! Убью! –  угрожающе завизжал Колька.

Петровна, Машка и Нинка сразу выдвинулись на передовую позицию, встав стеной между Анатолием и Колькой, чтобы, в случае чего, его поймать, предчувствуя надвигающуюся драку.

Анатолий посмотрел на Кольку, улыбнулся, измерив его взглядом.

–  Что это, Том? –  добродушно спросил он и кивнул в сторону обезумевшего Кольки. – Это… это кто?

– Муж мой, –  Тамарка нервно хихикнула. –  Ну… Он сейчас драться будет. Сегодня как раз его день.

– Вот этот обмылок?  Он еще и дерется? Как у вас тут все запущено-то!  – заржал Толик. – А ну – ка, Шварценеггер, иди ко мне?  – Он поманил Кольку пальцем. – Иди, что застыл?

–  Отойди от нее, сказал! Убью! –  прорываясь сквозь женский кардон, настоятельно требовал Колька.

–  За что ж мне такое наказание?! – заголосила Томка, предчувствуя неминуемую беду. – Не трогай его, Анатолий! Прошу тебя, ты ж его убьешь?

Толик подошел к оцеплению, поймал Колькину руку и ловко завернул ее за спину. Выхватил из нее букет лютиков и засунул его в Колькины вельветовые брюки. Этот позорный факт, да еще на глазах любимой женщины, Колька пережить не мог.  Он вырвался из цепких рук продавщиц, отскочил к самой двери, и тут же с диким воплем: «Убью!», как разъяренный бык, понесся на Анатолия.

Бабы в ужасе расступились. Анатолий специально посторонился, чтобы открыть путь сопернику к прилавку с кондитерскими изделиями. Колька со всего маху врезался в витрину, разрушив ее до основания.

Петровна схватилась за сердце и запричитала:

–  Что ж ты наделал, змей проклятый?! Кто ж теперь убытки платить будет?  А ты, курва рыжая! Что сидишь, как кочка, развела тут бардак…

Но Колька уже мчался на Анатолия, оттолкнув продавщиц.

–  Прошу тебя, не трогай этого придурка! Он и так мне всю жизнь отравил своей ревностью! – кричала Анатолию Томка.

–  Ах, даже так? Ну, ладно. –  Толик схватил Кольку, который в очередной раз пытался на него напасть, и с силой запустил его подальше между прилавками.

–  Все, Тома! Уходим!

Он взял Томку за руку и потащил ее к выходу.

–  Томка, ты куда?! –  заорала Петровна. – А за кассу кто ответит!? Закрой кассу!

Томка вырвалась из рук Толика, метнулась к кассе…

А Колька, освободившись из цепких рук продавщиц, на этот раз молча, но стремительно разбежался и изо всех оставшихся у него сил врезал головой Толику между ног.

–  У-у, ё-ё!!! – скорчился тот от боли и на мгновение даже потерял контроль.

Колька ловко вскочил ему на спину и стал душить ненавистного соперника.

Томка кинулась стаскивать мужа.

На этот раз, разъяренный не на шутку Анатолий стряхнул с себя Кольку. Тот успел схватить стул и хотел огреть им соперника. Но Толик схватил его за шиворот и, приподняв, развернулся вместе с Колькой вокруг себя и со всей мощью швырнул его в витрину магазина.

Раздался оглушительный звон битого стекла и истерические вопли продавщиц.

Первым в витрину влетел стул.

За ним с визгом Колька. С кучей битого стекла и остатками рекламных плакатов Колька плюхнулся на дорогу, прямо перед мерседесом.

–  Нельсона бьют! –  закричали мальчишки, которые собрались возле памятника и кинулись к универсаму.

–  Наших бьют! –  размахивая костылем, как флагом, подхватился Петька.

–   Эх, бляха-муха! –  вскочив с места, закричал Мишка Ухин.

Он махом сбросил телогрейку, обнажив свой мощный, заросший щетиной торс, схватил Петькин костыль и с криком: «Держись, Колян! Иду на таран!», помчался к универсаму.

Васька-баянист, как и положено в таких случаях представителю культуры, для поддержания боевого духа врезал «Вихри враждебные веют над нами…»

– Ты по «мерсу» долбай! «По мерсу»! –  руководил боевой операцией Петька, стоя на одной ноге, придерживаясь за стол.

Мишка хотел было лупануть костылем по лобовому стеклу мерседеса, но выпрыгнувший из машины напарник Толика перехватил инициативу. Оказавшись здоровенным детиной, под стать своему другу, он одним ударом вырубил Мишку, который и так-то нетвердо стоял на ногах.

Выхватив из рук Мишки костыль, он метнул его в сторону Петьки.

Тот хотел уклониться от просвистевшего над его головой костыля, но не устоял и рухнул возле стола. Немного очухавшись, он пополз по-пластунски к Мишке.

–  Миш, будем окружать душманов! Живыми не выпустим! –  кричал Петька, подползая к Мишке. Но встать самостоятельно он не мог.

Мальчишки нашли Петькины костыли и помогли ему встать.

– Щас, я тебя буду убивать! –  опираясь на костыль, Петька бесстрашно пошел на Толика.

–  Я тебе убью! – из магазина выскочила Нинка и бросилась на Петьку, повалив его снова на землю. –  Я тебе, где приказывала сидеть, вояка сраный? С утра шары залил! Сиди и не рыпайся!

–  Ты, Нин, не нарывайся! –  возмущался Петька. –  Я душманам вот этими руками головы отрывал! –  и он вдруг беспомощно всхлипнул.

Нинка прижала его к груди и стала гладить по слипшимся волосам.

–  Отрывал, отрывал! Успокойся! Пойдем-ка лучше домой.

Посрамленный в глазах мужиков, порываясь снова вступить в бой, Мишка выл у подножья памятника, не столько от боли, сколько от позора. На нем сидел Васька — баянист и местные подростки.

–  Мишань, не рыпайся! –  пытался уговорить его баянист. –  Это же волкодав. Ему человека запахать –  раз плюнуть!

–  Заводи мотор! – крикнул Толик своему приятелю и бросил ему ключи от машины. А сам стал пробиваться к Тамарке.  Ее дубасили продавщицы.

Толик подскочил к Тамарке, ловко, вырвал ее из толпы и втиснул на заднее сидение подъехавшей машины.

И мерседес, выплевывая щебень из-под колес, рванул с места, скрывшись за густым облаком пыли.

За этим разыгравшимся триллером наблюдала половина Прохоровки.

Собрались старухи, дети, подтянулись даже те, кто из своего дома не выползал уже несколько лет по причине своей немощности.

Одни сочувствовали Кольке, другие –  подтрунивали над Мишкой…

–  Ну что, Мишань, пообломал тебя залетный? Это тебе не над Варькой верховодить, – хихикал сторож молочной фермы Митрич, желчный старикашка с перекособоченной спиной.

В это время Колька пришел в себя, приоткрыл заплывший глаз, увидел, как городской амбал увозит его Тамарку, впал в беспамятство. К нему уже спешила Варвара, фельдшер медпункта.

Только к вечеру Колька очнулся в своем доме. Его принесли подростки на носилках, которые одолжила им Варвара. Весь забинтованный он лежал на огромной деревянной кровати с резными спинками, на которых были изображены целующиеся голубки. Кровать смастерил ему местный столяр-краснодеревщик Федька Мазаев. Колька специально заказал такую эксклюзивную роскошь к своей свадьбе с Тамаркой.

Колька открыл единственный не перебинтованный глаз и первым делом увидел этих самых голубков. Он застонал не столько от боли, сколько от обиды.

Перед ним тут же образовалось лицо соседки Кузьминичны с выцветшими глазками и большой бородавкой над правой кустистой бровью.

–  Ну, слава Богу, очунял, –  захлопотала она. –  На-ка козьего молочка попей, сразу на ноги встанешь. Полезней меда! – Она приподняла Колькину голову, и тот прильнул к зеленой эмалированной кружке с молоком.

Струйки молока потекли по подбородку, так как распухшие губы препятствовали прохождению козьего нектара во внутрь.

Кузьминична заботливо вытерла подбородок пострадавшего тыльной стороной ладони.

–  Где она!? – прошелестел Колька.

–  Да кто ж ее знает? –  пожала плечами Кузьминична. –  Ты Коль, лучше о себе подумай. Еле живого принесли, –  она жалостливо посмотрела на Кольку. – Ну, вставай.  Фельдшерица Варька сказала, что ничего страшного. Покарябало маненько, только и всего. А кости, слава Богу, целы. Все прямо диву дались. Надо же, два стекла прошиб и цел остался! Прямо в рубашке родился. Ну все, Коль, мне домой пора. Машку доить.  Я подле тебя с обеда сижу.  А ты тут поплачь один, оно легче, когда слезами душу-то промоешь. По себе знаю. Ближе к вечеру я к тебе зайду. Тамарка твоя – шалава рыжая. Забудь про нее! Плюнь и разотри! Прости меня, Господи, –  Кузьминична перекрестилась и направилась к двери. –  Это ж надо, на глазах у мужика хвостом вильнула!

–  Убью стерву! –  прохрипел Колька, –  и себя жизни лишу…

–  Ты, Коль, не дури, – посоветовала Кузьминична. –  Сколько помню, колотят-то все больше тебя. Хлипкий ты. Не боец. Так не лезь на рожон. Найди себе бабенку тихую. Вон их сколько в Прохоровке одиноких да одичалых ходит. Так вам же дуракам все шалавы глянутся!

Кузьминична направилась к двери. И долго еще по стариковской манере разговаривать вслух поносила рыжую шалаву.

Колька встал, разбинтовал лицо. Подошел к зеркалу и застонал не столько от боли, сколько от ужаса. Все лицо его было в шрамах и зеленке.

Его знобило. Он накинул ветровку на плечи. Надел валенки на босу ногу. Достал из шкафа охотничье ружье и стал его чистить, зажав ствол между острыми коленками.

Приготовившись к мести, Колька, не вставая много часов подряд, сидел у окна, оперевшись на ружье. Весь в шрамах, почерневший от горя, он поджидал неверную жену.

Тем временем Прохоровка уже спала мирным сном.

Слышалось стрекотание кузнечиков из палисадника, да глухой ленивый лай собак. Колька поднял голову и посмотрел на звезды. Молодой серп завис прямо перед его окном. Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

В его сердце зрел злодейский замысел мести. Он твердо решил пристрелить Тамарку вместе с ее амбалом, а потом порешить одним махом и себя. Не жить ему на этом свете без своей рыжей блудницы.  Не жить!

Колька со всеми подробностями представил, как:

…вся Прохоровка с ромашками и васильками идет за их гробом…

Васька-баянист, как и полагается, впереди всех. Он играет на баяне траурный марш.

«Что ж ты, соседушка, наделал!? Ангел наш светлый! Осиротели мы без тебя, осиротели!» – причитает Кузьминична, вытирая слезы кончиком платка.

«Мы еще повоюем, Коль! Пусть только попадутся мне, гады!» – без конца   повторяет Петька и кому-то грозит костылем.

Особенно убивается его друг Мишка. Со сжатыми кулаками он произносит клятву на их с Томкой могиле:

«Клянусь! Я этих волкодавов из-под земли достану и закатаю! Обещаю тебе, ты меня знаешь! Прости, Колян! Не сберегли мы тебя»

…У Кольки навернулись слезы от жалости к себе.

Так просидел у окна два дня, без еды и сна, а его воображение рисовало жалостные картины собственной и Тамаркиной гибели.

И вот на третий день, когда на улице уже стемнело, зазвенели на все голоса цикады, и в Колькино окно стали биться ночные бабочки, реагируя на свет, на пороге появилась Тамарка. В новом платье, с сияющими зелеными глазами.

Колька встрепенулся, встал напротив двери и приготовился к выстрелу.

Тамарка с блудливой улыбкой перешагнула порог, посмотрела на дрожащего Кольку, подошла к нему, молча отодвинула ружье в сторону и так просто, почти ласково сказала:

–  За вещами я, Коль. И за документами.

Она села рядом с Колькой, обняла его и прижала к своей пышной груди.

Колька размяк и притих. Все обидные слова как-то сразу растворились, и у него защемило сердце от Тамаркиных сладковато-приторных духов.

–  Ну, влюбилась я, Коль?! –  просто объяснила блудная жена. –  Вот он только вошел, ты не поверишь, у меня сердце — «ек» и все. Я, Коль, сразу пропала. Любовь у меня!

Тамарка даже всплакнула от жалости к себе. И по Колькиному лицу тоже потекли слезы.

–  Ты главное, Коль, не переживай!

Тамарка достала из-под кровати с голубками дорожную сумку, проворно смахнула с нее пыль и стала складывать свои вещи.

–  Ты бы лучше порадовался за меня. Наконец-то, и мне счастье подвалило, –  приговаривала она между делом. –  Буду я жить теперь в большом городе. С деньгами. И с любовью! –  с гордостью перечислила она все достоинства новой жизни, вытирая Колькины и свои слезы.

–  У него денег, Коль, куры не клюют. Так купюрами и шуршит, так и шуршит! С ума сойти можно!  Я такого мужика только по телевизору-то и видела.

Тамарка встрепенулась:

–  Коль, а ты цепочку мою золотую не видел? Ну, ту, что ты мне на свадьбу подарил, помнишь? –  Тамарка всплеснула руками, и на пальце у нее сверкнуло дорогое колечко. –  Ой, вспомнила. Я ж ее в комод положила.

Томка порылась в комоде и достала оттуда маленькую черную лакированную коробочку из Палеха, в которой лежала цепочка.

–  Потемнела, вроде. Че-то не блестит, –  она поднесла цепочку к свету, –  маненько шоркнуть бы. Дай — ка сюда валенок.

Колька безропотно протянул ногу, обутую в серый самодельный валенок. Тамарка села рядом, положила Колькину ногу к себе на колени и стала шоркать о валенок свою цепочку:

–  Во, глянь, как блестит! –  Она с гордостью перед Колькиным носом покрутила палец с кольцом. А потом и сама залюбовалась. – Настоящее, Толик подарил! С брюликом! С каратами! Ты, Коль, зла — то на меня не держи. Не могу я так больше. Устала я стучать, как дятел, по кассе и на ваши пьяные рожи глядеть, –  надраивая цепочку, приговаривала Томка. –  Сил моих больше нет! Я ж не на помойке себя нашла, правда? Ты только погляди на меня. Чем же я хуже тех, что с приделанными сиськами и жопами с олигархами по заграницам  скачут? А у меня ж все свое, натуральное.

Она выпрямилась, тряхнув своей пышной грудью, да так, что Колька зажмурился и застонал от боли.

–  Ну, что ты сморщился?! А Толик, не тебе чета, наглядеться не может. И все приговаривает: «Шоколадка ты моя, с салом».

Томка сладострастно закатила глаза. Потом снисходительно посмотрела на Кольку. Тот от обиды был похож на соленого сморчка.

–  Задолбал ты меня своей ревностью! – Она снова принялась надраивать цепочку. –  На тебе же места живого нету. Тебя даже по имени никто не зовет. Все каким-то Нельсоном кличут.  Узнал бы, кто такой Нельсон? Больно имя чудное. А потом, нас с тобой, вроде, как ничего и не связывает…

–  Как это ничего? –  Колька от боли заскрипел зубами, и на его лице отразилось нестерпимое страдание. – А любовь?  Том, вроде бы ж любовь про меж нас была.

– Да какая там любовь, Коль? –  Тамарка резко стряхнула Колькину ногу со своих колен. –  Какая любовь? Ты себя-то со стороны видел? Солидности, ну никакой!

Тамарка примерила сверкающую цепочку к новому платью и, покрутившись перед зеркалом, добавила:

– Ты, конечно, мужик жалостливый, добрый, но… хлипковат ты, Коль.

Не обижайся, я ж правду говорю. Вот Толик – мужик! Как прижмет! –  Тамарка с томным вожделением закатила глаза от восторга, –  косточки прямо хрусть! И все… Я, Коль, первый раз в жизни поняла, что такое мужик. Аж в груди жжет, когда он рядом. Будто кипятком обдали…

От этих воспоминаний Томкино лицо разрумянилось, глаза сладострастно заблестели. Она, ну ничего не скажешь, действительно была хороша…

–  Ну все, пошла я. –  Томка взяла сумку с вещами. –  Ты ружье-то спрячь. А то, не дай Бог, поранишь кого. Еще посадят дурака. Не провожай. Я теперь на мерседесе с охраной езжу, –  сказала она с такой гордостью, что Колька понял: удержать Тамарку у него нет никаких шансов. Мерседес с охраной и кипяток в ее груди ему ничем не перешибить…

Покачивая бедрами, Томка пошла к выходу. Обернулась уже в дверях и строго приказала, как мать провинившемуся ребенку.

– Спрячь ружье, дурашлеп! Не смеши народ, –  и скрылась за дверью.

Колька, онемев от горя, еще долго сидел, оперевшись на ружье. Сердце ныло так, как будто в него воткнули нож. Жизнь по каплям уходила из его тщедушного тела…

–  Тамарка твоя – сучка рыжая. Ее только пальцем помани. Забудь ты про нее! – успокаивала его   Кузьминична.

Она теперь каждый день заглядывала к Кольке проверить, чтобы тот от ревности и тоски умом не тронулся. – Ты, Коль, теперь по себе сук руби. Найди себе бабенку тихую, добрую. Дети тебе нужны, да семья.  Одному мужику-то негоже болтаться.

Прошел год.

Колька тосковал до воя. И все это время думал, как ему вернуть Тамарку.

Тут судьба сжалилась и подсунула ему в руки газету «Тамбовский бульвар» с интервью известной поп-звезды. Она четвертый раз выходила замуж и спешила поделиться своей радостью с народом. И вроде бы как лично с Колькой.

И, главное, грудь у нее была такая же пышная, как у Тамарки.

Эта самая звезда заявляла, что женщин привлекают мужчины значительные, а вовсе не красавцы, как многим кажется.

От такого открытия у Кольки Чикина сердце молоточком так и застучало:

«Одно достоинство у меня уже налицо – не красавец. –  Рассуждал про себя Колька.  – А вот как стать значительным? Оказывается, вот в чем фокус! Да и Томка еще говорила, что значительности во мне ни на грош».

Теперь Колька точно знал в каком направлении двигать за счастьем.

На радостях заскочил в магазин купить пузырь и хотел обсудить эту перспективу с Мишкой.

И тут судьба ему и улыбнулась. Луч надежды блеснул прямо в универсаме.

В магазине нос к носу он столкнулся со своей одноклассницей Зойкой Селезневой. Увидел ее и испугался. Перед ним стояли живые мощи. Была девка –  кровь с молоком. Многие парни по ней сохли. Да и Кольке она тоже когда-то нравилась. До встречи с Тамаркой. Колька уставился на Зойку и не мог произнести ни слова.

–  Не узнаешь? –  у Зойки навернулись слезы. –   Никто не узнает. Во как! Все соки болезнь вытянула.

Зойка вздохнула так тяжело, что у Кольки в груди что-то защемило. Вообще-то, мужик он был чувствительный, понимал чужую боль.

– Даже врачи от меня отказались, –  безнадежно покачала головой Зойка. –   Умирать выписали. Вот я и вернулась из города в Прохоровку. Муж-то мой на молодой женился. Зачем я ему хворая, –  жаловалась Зойка на свою судьбу. –  Я-то ладно, а вот парнишку жалко, сиротой останется. Намыкается бедняга без матери. Ему ведь только десятый год пошел…

Колька знал, что это такое. Сам рано без матери остался. И ему стало жалко Зойку. И тут он возьми да брякни, будто кто его в спину толкнул.

–  А я тебя вылечу! –   и его маленькие глазки засверкали.

–  Ты? –   ухмыльнулась Зойка. – Ты что, Коль? С дуба рухнул? Какой из тебя лекарь? Негоже тебе надо мной насмехаться. Все ж с детства знаемся. – Обиженная Зойка, по-старушечьи шаркая ногами, направилась к выходу.

–   Да погоди ты? – догнал ее Колька. –   Не веришь?!  Я многих на ноги поставил! Ты вот чего,  –   он наклонился поближе к Зойке и заговорщически прошептал. –   Приходи ко мне завтра. Ближе к вечеру. Я тебе один рецептик составлю. Болезнь как рукой сымет.  Моя бабка мне по секрету его передала. Только смотри, никому! –   предупредил он, оглядываясь по сторонам. – А то не поможет.

–   Чтой-то я ни от кого не слыхала про твои способности, Коль? – усомнилась Зойка. –  А у нас в Прохоровке сам знаешь: на одном конце пернешь, на другом – сразу слышно.

–   Ну, как знаешь, –   деловито произнес Колька. – Помирай, коль не веришь. Пусть твой пацан сиротствует. Я ж хотел от чистого сердца. Извини, – он решительно направился в винный отдел.

«Он, конечно, всегда был балаболом, но шарлатаном…Такого за ним не водилось», –   подумала Зойка. И вдруг она вспомнила, что ходили слухи по деревне, якобы Колькина бабка помогала людям какими-то травами. Она вышла из универсама и стала поджидать Кольку у входа.

–   Согласна я! –  кинулась она к Кольке, как только тот вышел из магазина. – Терять мне нечего. Может, и правда твой рецепт поможет?  Когда приходить?

–   Часикам к восьми, поняла? – многозначительно произнес Колька. –  И помни, ни одна душа не должна знать.  А то, предупреждаю, не поможет!

–   Да Бог с тобой. Я ж не враг себе. Клянусь, никому ни слова. С чем черт не шутит, а вдруг мне повезет. Спасибо тебе, Коль, что обнадежил меня. А то я уже смирилась, что помру скоро.

–  Все, Зой. Благодарить меня пока не за что. Вот поправишься, тогда про благодарность и поговорим. А сейчас иди, Зой! Иди! – оглядываясь по сторонам, произнес Чикин и быстро направился к своему дому:

«Раз я так брякнул, – думал он, – значит это не иначе, как перст Божий! Как же это я раньше-то не допер! – он даже подпрыгнул от радости. – Сама судьба меня видно за руку берет и путь к славе указывает!».

Чикин уже представлял, как к его дому подтягивается народ, видел свои портреты в газетах, выступления по телевизору. Представил, как Тамарка будет страдать, что променяла такую знаменитость на залетного амбала.

От такой перспективы у него помутилось в голове. Колька даже ориентир потерял, пролетев мимо своего дома.

Всю ночь Чикин не спал. Ковал из себя народного целителя.

Достал с чердака книгу «Лекарственные травы и растения». В нее еще его бабка заглядывала. И стал изучать. Больше всего ему рецепт про чеснок понравился. От всех болезней помогает. Колька подсчитал – от ста тридцати, точно: «Во силища! Знать бы раньше, одним бы чесноком питался».
Перечитав, все рецепты, Колька встал, поскреб затылок и многозначительно произнес:

«Да, Николай Степанович, грамотешки маловато. Непростое это дело стать целителем».

Утром, на зорьке, Колькин молоковоз уже пылил в сторону района.

Сдав молоко на завод, он устремился в книжный магазин. У продавщицы глаза на лоб полезли, когда он скупил всю литературу про народных целителей. Здесь ее, как навоза, никто до него не копал. Три раза уценяли.

До самого вечера, обложившись книгами, Колька постигал тайны целительства.

Кроме чеснока, ему очень понравилась теория про третий глаз. Никто этот глаз не видит, а он прошибает все и вся насквозь. Как рентген.

Понравилось ему теория и про связь с Космосом. Стоит только с ним на связь выйти, как тут же все и прояснится. Нет, такую возможность он упустить не мог!

Так началась новая эра в жизни Кольки Чикина.

К восьми часам вечера он был готов к приему первого пациента.

Поставил на стол икону Николая Угодника, у него только она и была. Зажег свечу. В железную миску овса насыпал, на всякий случай. Больше ничего пока не придумал. На этом его приготовления закончились.

Зойка пришла минута в минуту. Пробиралась к Колькиному дому огородами, чтобы никто не узнал, зачем это она по вечерам шастает к неженатому мужику.

–  Садись. – Колька указал на табурет, как только на пороге появилась Зойка.

И погасил свет, чтобы она не заметила, как он волнуется.

–   Сейчас запрошу информацию о тебе. – Сел напротив иконы, закрыл глаза, запрокинув голову назад, и застыл. Потом тихо, но значительно произнес:

–  Подключаюсь! –  и что-то зашептал.

Зойка улавливала только обрывки фраз:

–   Так, вижу, ага…  Цвет синий, понятно, синий. Так.. сменился,.. а это… ага, понял…  Ну-ка, еще раз покажите?

Глядя на Кольку, у Зойки челюсть отвисла до груди. Она чуть с ума не сходила от любопытства. Ей тоже хотелось увидеть, что про нее показывают Кольке из космоса. И кто там от нее прячется?

Зойка никак не могла понять, как это он различает цвет с закрытыми глазами? И чем прошибает потолок? Она хотела привстать, но строгий взгляд Николая Угодника не давал ей даже шелохнуться.

Колька медленно открыл глаза. Долго смотрел на Зойку. Она даже смутилась: «Все ж таки, наедине с мужиком», и стала натягивать платье на худые коленки.

– Значит так, – сказал Колька таинственным голосом. –  Вылечить тебя можно. Но очень трудно! Пришла информация, что болезнь тебе дана в наказание.

– Вот те на! – вздрогнула Зойка. – А что,  Коль, болезни еще и в подарок раздают? За что ж это наказание мне такое?

– Грех на тебе большой. Ты свекровь свою ненавидела. Вот она большую обиду на тебя затаила.

Тут Колька попал в самую точку. Про скандалы Зойки Селезневой со свекровью знала вся Прохоровка. Старуха, царство небесное, была ну такая злая. По пустякам изводила невестку. Говорили, что Зойка из-за нее-то и хворает.

– Так я и знала! – Зойка в сердцах хлопнула себя по коленкам. – Вот ведь зараза какая! Она мне и на том свете покоя не дает!

–  Вот видишь! – остановил ее Колька. – Ты до сих пор на нее обиду держишь. Мне там так и сказали. Вот твоя обида в болезнь-то и перешла.

–  Как это? Как это в болезнь? – растерялась Зойка. – И что же мне теперь делать, а?

– А я тебе скажу. Но учти. Это не мои слова, – и, понизив голос, Чикин ткнул пальцем в потолок. – Оттудова посоветовали! Ты вот что, от ноне проси у свекрухи прощения. И ешь чеснок. Утром как встанешь, бух на колени и молись: «Прости меня, свекровушка дорогая, что язык за зубами не держала! Спасибо тебе за все хорошее, что ты для меня сделала!», – и головку чеснока.  Без хлеба! Поняла?

– Да кроме пакости, я от нее ничего не видала! – заголосила Зойка. – Эта стерва старая всю жизнь мне отравила…

– Уймись! – резко перебил ее Колька. – От злобы отходи! Иначе не выздоровишь. Ты, наоборот, должна просить прощения у нее! Прощения попросишь – и головку чеснока.

Колька окинул ее пристальным взглядом.

– А лучше две. И – на колени. Поняла?! Так три раза. Утром, днем и вечером.

– Коль? – спросила огорошенная Зойка. – Кто ж это осилит две головки чеснока? Да еще натощак?  Они там ничего не напутали? Это ж все нутро до тла можно сжечь.

– Там, Зой, –  и он ткнул пальцем в потолок, – никогда ничего не путают. Две головки чеснока, молитва и прощение. Поняла?! А ночью я к тебе подключаться буду.

– Как это, подключаться? – окончательно перепугалась Зойка. – Куда это ты подключаться собрался?!

– Ну, бабы! Только об одном думаете, что у мужиков в штанах, – усмехнулся Колька. – Ну, не по проводам же! Темень беспросветная. Ты ж не телевизер. Я тебе через Космос энергию буду посылать. Как почувствуешь тепло в ногах, значит я подключился.

– Коль, я тепла точно не учую.

–  Как это не учуешь?

– Да у меня ноги давно холодные. Аж, по самые коленки. – Зойка приподняла подол и показала, до какого места у нее холодные ноги. –  Я на ночь горячую грелку в ноги кладу.

– Теперь она тебе не понадобится, – уверенно заключил Колька и, поднявшись с табуретки, дал понять, что сеанс окончен. – Я же сказал, что по космосу энергию перегонять буду, да такую, что ошпаришься.

Зойка тоже встала. Но застыла на месте. Было видно, что ей многое непонятно.  Если не все.

– Коль, – осторожно спросила она. – А когда у тебя, ну этот, третий глаз-то образовался? Где он у тебя прячется? Что-то не видать? Бородавка вскочит и то заметно. А это же – цельный глаз? – недоумевала Зойка, вперившись в Колькин лоб.

Тут Колька был застигнут врасплох. Не мог он вот так сходу дать ответ.

Чтоб не выдать своего замешательства, Колька опустил голову и сделал вид, будто глубоко задумался: «мол, выдавать тайну, аль нет?»

И через некоторое время все-таки вывернулся.

Он подошел к Зойке, взял ее ладонь и приложил к своему лбу, как раз между бровей:

– Тут он. Ты его не видишь, а он все насквозь прошибает. Чувствуешь, какая энергия прет. Костер!

Зойка совсем растерялась, отдернула руку и посмотрела на свои пальцы. Потом на Колькин лоб.

– Ты уж прости меня бестолковую. Ну не могу никак в ум взять, когда мне спать ложиться? Ну, так, чтоб ты успел подключиться? А то замешкаешься, ты энергию-то запустишь, а меня в койке нету?

Колька несколько секунд смотрел на Зойку, соображая, что бы еще такое ей впарить.

– Не важно, Зой, – твердо сказал Колька. – Ты, главное, ложись. Расслабься и тихонько, ну так чтоб никто не слыхал, скажи: «Коля, я готова».  Я мигом и подключусь. Третий глаз, он не дремлет. На три тыщи верст видит. Так что мне твои часы без нужды. Я по другим часам работаю.

Зойка снова задумалась.

– Ну, ты иди, Зой, иди, – Колька стал ее выпроваживать. – У меня времечка-то в обрез. Тут еще двое хворых должны подойти. Тайно. Иди, иди…

Зойка было пошла, но потом снова замялась.

– Коль, – попросила она жалобно, – раз твой глаз так далеко прошибает, глянь, ну по дружбе, что там мой бывший делает, а?

– У-у-у! – волком взвыл Колька, –  куда тебя понесло! Мне глаз даден не для того, чтоб в штаны к твоему мужику лазить, а людям помогать. Ты, Зой, в грех-то меня не вводи.

Колька был в ударе оттого, что так красиво у него все получилось, и Зойка клюнула на его «способности».

– Так я ж не бесплатно. Правда, денег у меня нет. Но есть две ложки серебряные. Принесу, Коль, ты не сомневайся.

–  Ну, баба! Ну, дура! – подчеркнуто обиделся Чикин. – Сдались мне твои цацки. У меня глаз сразу отымут, если я про деньги заикнусь. Нам брать ничего не положено!

– Кто глаз отымет? – почти шепотом спросила Зойка, окончательно сбитая с толку.

– Как кто? – куражился Колька. – Там за мной приглядывают. Денно и нощно. Знак был, – он многозначительно посмотрел вверх. – Оттуда. А ты как думала? Чикин  –  балабол.  Нет, Селезнева, я Богом меченый. Вот ты тут стоишь, а они там все видят…

Прошло два месяца…

Зойка провоняла чесноком так, что от нее шарахались все прохоровские собаки.

Трудно сказать, кто или что ей помогло, но пошла она на поправку. Врачи глазам своим не верили. Была Зойка безнадежная. А сейчас, как подменили. В ее чесночные байки, конечно, никто не верил. Но, видимо, была какая-то сила, которая так и останется для всех тайной…

Только не для Зойки.

Каждую неделю с завидным постоянством она ходила в церковь. Ставила свечку во здравие Кольки Чикина и рассказывала всем какой он целитель. После Зойкиного выздоровления Кольку Чикина будто подменили.

Он отрастил бородку. Суетиться стал меньше. Даже как-то выпрямился…

Говорить стал тише, значительнее, как и полагается пророку.

Только никак не мог он в толк взять, как это Зойка не сгорела от чеснока?

Теперь, когда Колька заходил в магазин, над ним уже не насмехались, а уважительно называли Степаныч.

– Степаныч, я вот тут свеженького кефирчика тебе оставила? – заискивающе улыбнулась Машка из молочного и полезла в холодильник.

– Благодарствую, – многозначительно ответствовал Колька, забирая кефир.

К нему подошла Петровна из кондитерского, оглянувшись по сторонам, чтоб никто не подсматривал, расстегнула халат и показала ему на область правого подреберья.

– Степаныч, ты б глянул, чтой-то у меня вот тут горит и во рту по утрам горько так, сил моих больше нету.

– Ладно, запрошу информацию и завтра тебе доложу, – важно буркнул Колька и направился к кассе.

– Погодь, Степаныч, – смущенно обратилась к нему Нинка, когда он подошел к кассе. Она теперь работала кассиршей вместо Тамарки. – Уж как я тебя попрошу, миленький!? Ты б отвадил моего Петьку от бутылки, а? Век буду тебе благодарна.

– Сам должен попросить? – отрезал Колька. – Я, Нин, работаю без посредников.

– Как же, дождешься от него, –  расстроилась Нинка. –  У них вон Мишка Ухин — главный посредник. Всех спонталыку сбивает!

Не успевал Колька выйти из дома, как тут же к нему начинал приставать народ. Больше всех его доставал сторож фермы Митрич.

–  Степаныч, у меня к тебе вопрос политический. Ты прояснил бы у своих ситуацию, когда ж мы из нищеты этой проклятой выберемся?

– Не скоро! –  коротко ответил Колька. –  Прохоровка еще не вошла в созвездие Водолея.

– Вот ядрена шишка! –  сокрушался Митрич. – А когда ж войдёть? В эпоху эту?

– Лет через тридцать, –  не задумываясь, прикинул Колька. –  Примерно. Надо будет уточнить.

– Ты уж уточни, пожалуйста, уважь старика. –  Митрич обнажил свой наполовину беззубый рот. –  Тридцать-то мне уж не протянуть. Обрисуй, так сказать, ближнюю переспективу. Скажи им, ну с кем ты там дружбу водишь: «Мол, так и так, Митрич, ветеран войны и труда, интересуется, когда ему к пенсии накинут чуток?»

– Мне про деньги запрещено спрашивать, –  пытался выкрутиться Колька.

– Может, про меня скажут. Все ж таки я не последний человек в Прохоровке, можно сказать, старожил. Если не поверят, я награды могу принесть, они у меня к похоронам приготовлены. Все чин-чинарем.  Я их раз в месяц так надраиваю, почище зеркала блестят. Хоть глядись. Вот и предъявишь им мою доблесть взамен на информацию.

– Ты, Митрич, с наградами-то не горячись, –  осадил Колька дотошного старика. –  Там взяток не берут. Придет время, свяжусь. Все про тебя разузнаю и дам знать…

Жизнь в Прохоровке резко изменилась. Теперь все внимание жителей было приковано к народному целителю Кольке Чикину. В деревне даже перестали телевизор смотреть. Бабы на лавочках судачили исключительно про Колькино дарование.

–  К Кольке вчера какой-то туз приезжал прямо из Тамбова, –  начинала, как всегда, Нинка. – Просил узнать, с кем его баба нонче гуляет. Говорит: «На юг укатила. Две недели ни слуху, ни духу от нее. Хочу знать, есть ли рядом с ней мужик?»

–  И что? –  с нетерпением ждали результата собравшиеся вокруг Нинки бабенки.

–  Что, что? А то! –  хихикнула Нинка. –  Колька на раз все и увидал. Говорит: «Рядом с твоей бабой на этот самый момент ошивается блондин с голубыми глазами. Сдается мне –  иностранец. Похоже, скандинав…». Ну, этот самый туз враз и позеленел. «Вот сука бестактная», – только и сказал в ответ.

С виду культурный такой. Прискакал к нам в магазин, купил бутылку водки и прямо из горла до донышка тут же у прилавка и выпил. И на юг полетел.

С каждым днем Колька чувствовал, как третий глаз его силой наливается. Так и распирает меж бровей. И рвется сенсацию выдать.

И выдавал. Одну за другой. Да такие, что слухи о его способностях уже клубились над Прохоровкой. И стали продвигаться ближе к центру.

Случилось так, что в самый расцвет Колькиных способностей в Прохоровку нагрянули голландцы из Нидерландов. Целая делегация. По линии обмена опытом и гуманитарной помощи. Решили голландцы помочь Прохоровке поднять животноводство. Гости из Голландии и сопровождающие их лица: губернатор с чиновниками из города, переводчик, пресс-секретарши, фото и теле-корреспонденты прибыли в Прохоровку на четырех больших машинах. Прохоровцы, как было велено, выразили общую радость аплодисментами, улыбками и вручением цветов. Васька-баянист врезал гимн дружественной Голландии. Сыграв несколько тактов, которые он успел выучить, резко перешел на гимн России, закончив композицию более привычным для себя тушем. И, наконец, в сопровождении губернатора голландцы пошли осматривать ферму.

Худые коровы с непривычки вытягивали шеи в надежде получить чего-нибудь поесть и при виде иностранцев, как по команде, разом замычали.

Голландцы быстренько, без комментариев, прикрыв свои личики платочками, пролетели коровник, так как там, несмотря на уборочный шмон, сохранялась устойчивая нестерпимая вонь.

И только на выходе о чем-то недовольно загундели.

–  Они отмечают непрезентабельные условия жизни животных, –  перевел сопровождающий голландцев переводчик. –  Они говорят, что хотели подарить вам несколько голов своих элитных коров для поддержания вашего хозяйства. Но их коровы ваших условий не выдержат.

–  Что?! –  взвинтился подвыпивший губернатор, и его лицо налилось кровью. –  Ты переведи этим туземцам, видали мы их коров! Нам своих кормить нечем и доить некому. Если хотят помочь, пусть «зеленые» посылают.

«Ну-ка покажи им, Митрич, нашего Бориса, –  приказал он сторожу, который по случаю гостей приоделся в белоснежный халат, а поверх нацепил все свои награды. – Выведи-ка, нашего голубу, покажи-ка его этим заморским засранцам! Да медали не забудьте! Ишь, носами-то закрутили. Им, видите ли, наше говно не по вкусу!?»

Вывели Борьку. Бык с достоинством нес голову. Ему для солидности медали нацепили. Мол, знай наших. Видавшие виды голландцы обомлели. Шея у Борьки в два обхвата. А уж об остальном и говорить не приходится. Своими племенными достоинствами он мог накрыть всю Голландию.

У гостей глазки так и забегали. По-своему наперебой закалякали. И через переводчика объясняют нашим лопухам, что, мол, если мы покажем Борьку на мировом рынке, то он один покроет все долги со времен царской России. Международный валютный Фонд в очереди будет стоять со своими миллиардами, чтобы вложить их в Борькину сперму.

Возможно, гости погорячились. Возможно, переводчик что-то не так перевел. Только, губернатор стал гоголем возле Борьки ходить. По шее его похлопывать, «братаном» называть. И даже полез к нему целоваться. Да как шибанет своим перегаром, а Борька сроду терпеть не мог запаха спиртного. Взбеленился, копытом бьет, головой крутит. И на губернатора пошел тараном…

В одно мгновение тот оказался на крыше коровника. Она тотчас же и рухнула. Кто ж думал, что по ней стокилограммовый мужик бегать будет. Сломав одной корове хребет, он со всего маху шлепнулся в навозную жижу.

Голландскую делегацию, как ветром сдуло. Борька с перепугу совсем взбесился. Глаза кровью налились. И стал он крушить все подряд. Прямо, хоть стреляй.

Вот тогда кто-то и предложил Нельсона позвать. Чтобы он космос свой запросил. Может оттуда придет информация, что с Борькой делать. Пристрелить, пока никого не покалечил, или оставить в живых? Послали гонца.

Колька как услышал, что ему быка придется усмирять, побледнел бедняга, губешки задрожали. Бешеный Борька –  это же верная смерть! Но потом оклемался маленько и решил:

«Если помру, возле клуба мне бюст поставят, рядом с генералом Карбышевым. Останусь в живых –   бессмертная слава».

Колька, на всякий случай, выходной костюмчик надел. Понабивал карманы хлебом. И пошел к Борьке на рога…

К этому времени Борька совсем рассвирепел, разворотил угол коровника.  Подступиться к коровнику, чтобы спасти губернатора никто не решался.

Вдруг Борька увидел Кольку, который медленно приближался к коровнику.

Бык развернулся и, угрожающе мотая головой, пошел на смельчака.

Они сходились, как на дуэли.

Что вело Кольку на верную гибель, он так никогда и не смог себе объяснить. В глазах у него было только одно –   чудовищных размеров рога.

Готовясь к атаке, бык угрожающе опустил голову и все больше ускорял свой шаг. Метров за десять от Кольки бык перешел уже было на трусцу… Как вдруг, буквально в двух метрах от жертвы, он остановился как вкопанный и стал крутить мордой.

Унюхав хлеб, бык присмирел и потянулся к Кольке.

Бледный, вспотевший от страха укротитель мгновенно понял, что инициатива перешла в его руки, в которых было по полбуханки душистого хлеба.

Осторожно, чтоб не спугнуть, Колька протянул быку лакомство и стал постепенно приходить в себя. Он даже попытался заговорить с Борькой.

–   Ну, чего ты разбушевался, а? Тоже мне, нашел с кем воевать?

Бык с удовольствием жевал хлеб и прижимался к Кольке. Он ему нравился…

Народ осмелел и начал высовываться из своих укрытий.

Осторожно стали подходить к Кольке с Борькой, образуя круг.

Получилось, прямо как арена в цирке.

–   Тихо всем! –   Чикин поднял голову к небу. –   Выхожу на связь!

Народ, затаив дыхание, следил, как он с космосом совещается.

Никогда в жизни Колька еще не испытывал такой гордости. Его грудь ну прямо-таки распирало. Третий глаз так и сверкал. От восторга он вскинул руки к небу, будто взлететь собирался, и заорал:

–   Все понял! Спасибо тебе, Господи! –  и кинул взгляд победителя на народ. –   Так, значит. Пришла информация: «Борьку не трогать! За ним расцвет всей Прохоровки ожидается! Ясно?».

Народ одобрительно загудел.

Борьке сохранили жизнь. А Колька получил народную славу…

Теперь между сеансами, пригревшись на солнышке, он сидел на завалинке и мечтал, как к нему возвращается Тамарка…

Как-то раз из космоса ему показали такую картину, что у него сердце чуть не выпрыгнуло…

Пригласили его в Москву. По телевизору выступать.

Вместе с Тамаркой под аплодисменты он входит в студию. А там ведущий –  Иван Ургант  –  его Колька особенно уважал, объявляет на всю страну:

«У нас в гостях народный целитель Николай Степанович Чикин. Он спас сотни людей от неизлечимых болезней. Многим подарил надежду и веру. А рядом с ним –   его верная жена, Тамара Петровна».

Колька смотрит на свою Тамарку. А она так и плывет от счастья. И кому-то рукой машет. Видно, привет передает…

Колька уже и слова заготовил, с которыми он обратится к стране: «Дорогие россияне! Любите друг друга!»

Дальше его заклинивало, потому что он никак не мог придумать, что же еще такое дельное сказать народу?

–   У, гад паршивый! Убью, зараза! –   вдруг услышал Колька.

И картинка исчезла.

Соседка Кузьминична петуха гоняла. Такой кайф сломала! И ведь угораздило же, с утра приперлась. Колька от досады чуть не заплакал.

–  Не откажи, соседушка. Машка моя второй день, как ни ест, ни пьет. Не заболела ли часом? Ты же знаешь, одна она у нас с дедом кормилица. Не дай Бог, случись с ней что, нам кранты!

Чтобы отвязаться от нее поскорее, Колька тут же вышел на связь.

– Бог тебя наказал! – сообщил он старухе. – Большой грех за тобой, Кузьминична!

– Господи помилуй, да какой же такой грех? – Кузьминичну чуть «кондратий» не хватил. — Бога чту. В церковь хожу. Родителей поминаю, посты соблюдаю… Ты, Коль, поточнее у них спроси, что за мною числится-то? Я ведь давно живу. Может, когда чего и сказала, где и оступилась? Ну, с кем не бывает? Ты поговори с ними по-свойски. Я в долгу не останусь…

Колька опять запросил. Информация пришла мгновенно.

–  Ты кому смерти желала давеча? – строго посмотрел он на Кузьминичну.

– Окстись! – перекрестилась бабка. – Да как же это можно? И врагу злейшему не желала! Что-то, Коль, они там напутали. Может,  кто и пожелал, народу-то много, а они по ошибке на меня записали.

– Нет! – стоял на своем Колька. – Там учет строгий! – и, ткнув в нее пальцем, сказал жестко, – ты петуха соседского хотела убить. Информация точная. Я два раза запрашивал.

– Да Бог с тобой, Степаныч. Уж, прям так и убить?! Мне и в голову-то не могло прийти такое злодейство. Я только со своих грядок его прогнала. Он же паразит мне всю редиску расковырял. Я в сердцах-то ему и сказала: «Кыш, –  говорю, –  убью, зараза! Только и всего…»

–  Вот видишь!  А говоришь, не убивала.

– Да живой петух-то. Живой! Сегодня опять приходил, сволочь! – оправдывалась Кузьминична. – Я ведь, когда…

– Убить можно и словом, – перебил ее Колька. – Пусть не со зла ты брякнула. По глупости. Петух – тоже тварь Божья. Ты ему смерти пожелала? Пожелала. Значит злую энергию вызвала. А она утроилась и по твоей козе-то и шарахнула. Это тебе, Кузьминична, предупреждение. Оттудова! – объяснил он, тыкая пальцем вверх. –  Хорошо, что козу. А то ведь могло и тебя свалить. Иль деда твоего. Насмерть!

– Это что ж, выходит, Машка моя теперь околеет!? И что ж нам делать? – запричитала она. – Мы ж с дедом только на нее и…

– Ладно, не бухти, – сжалился Колька. – Сходи в церковь. Покайся. У петуха прощения попроси …

– Коль, да ты что!? – глаза у Кузьминичны совсем округлились. –  Как же это я у петуха прощения буду просить, а? Он же не понимает по-нашему?!

– Я тебе уже битый час толкую! – разозлился Колька. – Петух – тварь Божья! И у него душа есть. Грехи петуха тоже там пишутся. И твои. И деда. И козы твоей…

Старуха пулей вылетела из Колькиного дома.

Насыпала во дворе пшена и стала поджидать петуха. Как только он появился, Кузьминична набросилась на него с прощением.

– Ты, голубчик, не серчай. Прости меня, глупую! Не знала я, что ты в таком почете. Оно ведь и правильно. Ты же тоже – тварь Божья. Не хотела я смерти твоей, поверь! От души говорю, не хотела! – стучала кулаком себя в грудь Кузьминична, подсыпая пшена.

С тех пор петух, как глаза продерет, сразу – к Кузьминичне. А она у него прощения просит. «Раз он ко мне бежит, – рассуждала она, – значит, не до конца еще простил».

Петух так разжирел, что ему не только в грядках копаться, кукарекать стало лень. Кур в упор не видит. Нажрется и спит.

Утром одноногий Петька, Нинкин муж, вышел на крыльцо своего дома. У него был очередной похмельный синдром. Каждое утро он нырял в погреб за рассолом. И в этот ответственный момент он услышал, как Кузьминична с кем-то разговаривает…

Петька подкрался к частоколу соседки и увидел своего рыжего петуха, который клевал пшено, а Кузьминична ему подсыпала и приговаривала…

– Да, когда ж ты нажрешься, сволочь?! Ты уж и так на борова стал похож.

Петька глазам своим не поверил.

– Ах ты, зараза старая! – возмутился он. – Петушка, значит, моего прикармливаешь!

Он раздвинул штакетник и предстал перед Кузьминичной с грозным видом.

– Это как понимать!? – Петька показал на петуха. – Ты почто, старая, его к себе приваживаешь?! На чужое добро заришься?

– Да Бог с тобой, Петь! – схватилась за сердце перепуганная насмерть старуха и стала креститься. – Ты ж меня знаешь. Сроду чужого не брала. Но твой петух приговорил меня к смерти. –  И Кузьминична заплакала. – Он же скоро меня по миру пустит, а все не прощает.

У Петьки отвисла челюсть.

– Ты часом не повредилась ли, Кузьминична? Под дурочку косишь? Как это петух мог тебя к смерти приговорить? Он же не Бен Ладен! Я, бабка, в разведке служил! Ты мне мозги-то не пудри! Колись сразу. На курятину потянуло? Прирезать хотела?

– Да Бог с тобой, Петро, какая там курятина? – причитала старуха. – Ты Кольку лучше спроси. Он же мне и приказал твоего петуха кормить и прощения у него просить. А петух твой все не прощает и не прощает. А ну, уйди, сволочь рыжая! – закричала Кузьминична на петуха и тут же осеклась, закрыв рот ладонью. – Ну, все! Пропала я, совсем пропала. Степаныч, выручай! –  закричала старуха и рванула к Кольке прямо по огороду.

Кузьминична не успела занести ногу, как покосившийся заборчик рухнул, и бедная старуха упала. А на нее, споткнувшись, свалился и безногий Петька.

На крик выскочила Нинка в одной ночной рубашке и стала их растаскивать.

– Вы что, с ума сошли! – кричала Нинка, – ни свет, ни заря подхватились скандалить!

На шум вышел Колька.

– Коль, – простонала Кузьминична, – кончилась моя жизнь! На старости лет воровкой обозвали!

– Так, – строго приказал Колька, – конфликтующим сторонам занять места! – и он показал пальцем на завалинку своего дома.

Все притихли и уселись на завалинке.

– Кузьминична не по своей воле петуха вашего прикармливала, – начал Колька, расхаживая в цветастых трусах перед сидевшими соседями.

– Ой! Подумать только! – всплеснула руками Нинка. – А я-то в курятник зайду, ну ни одного яйца! Куры совсем нестись перестали. Я бабам в магазине говорю, порчу на моих кур навели. А это, оказывается, ты, Кузьминична, нам такое подсуропила. Петух-то вот почему кур топтать перестал!

– Не по своей воле! – строго перебил Нинку Чикин. – Пришло указание! Оттуда! – Колька поднял палец вверх.

– Ой, не по своей! – голосила Кузьминична, утирая фартуком слезы. – Я на него крупы цельный мешок извела, а он все не прощает да не прощает. Злопамятный такой оказался…

В это время к Кузьминичне подошел петух и уселся у ее ног.

– О, Господи! – Нинка перекрестилась. – Ты глянь, ну прям, как собака. Нас совсем не признает. Это что ж такое деется на свете?!

Она потянулась за петухом, а тот встрепенулся и клюнул Нинку в руку.

– Мать твою  – в галушку! – удивился Петька, – точно порча на нем. Кто б сказал, не поверил!

– Забирайте своего петуха! – распорядился Колька. – А ты, Кузьминична, слишком перестаралась. Я ведь тебе что сказал? Попросить прощения один раз, а ты на месяц завелась.

– Так как же это…, я насчет козы? – растерялась Кузьминична, – коза-то моя не сдохнет?

– Нет! Ты, Кузьминична, программу на пять лет вперед отработала.

Нинка с Петькой пооткрывали рты и с изумлением смотрели то на Кольку, то на старуху, то на петуха.

– Свободны! – скомандовал Чикин. – Конфликт исчерпан!

Колька важно взошел на крыльцо мимо ошалевших соседей.

– Надо ж, сколько крупы зазря извела, – расстроилась старуха и пошла к себе тем же путем через поваленный забор. – Вот и забор повалился. Дед-то мой совсем немощный. Как же теперь мне… это…

– Ладно, не бухти, – крикнул ей вдогонку Петька, – выноси мировую. Починю забор тебе, так и быть.

– Ага! Как бы не так, – возмутилась Нинка. – Ты щас глаза зальешь с Мишкой и сам под этим забором рухнешь. – Не давай ему ничего, Кузьминична! Если повадится, похлеще петуха тебя изведет.

Все закончилось миром. Соседи притихли. Петуха заперли в курятнике и заставили выполнять свои обязанности.

А Колька тем временем присматривал третьим глазом за Прохоровкой…

Иногда мучила его совесть, что Мишка Ухин, дружок его, вроде бы как умом тронулся.

Пожалуй, не было в деревне человека, который бы так зло насмехался над Колькиным третьим глазом.

– Какой там третий глаз! – матерился Мишка на всю Прохоровку. – У него и свои-то ни х.. не видят! Служил я с ним. Он только с пятого раза в мишень попадал. Вы лоб-то его видели? Где там третьему глазу поместиться?

C перепоя Мишка, как всегда, устроил дебош. В прежние времена Варвара пряталась у соседей. И тут, в разгар скандала с мужем, Варвара кинулась к Кольке, решив: «Раз он быков усмиряет, то, может, и с моим справится?»

– Николай Степаныч, помоги! – строго официально обратилась она к Кольке. – Мой совсем ошалел! Не дай Бог, искалечит кого, в тюрьму сядет.

– Сейчас не могу. Я ж не скорая помощь, – куражился Колька. – Вот на зорьке свяжусь, спрошу разрешения.

Колька поднял глаза к небу и, почмокав губами, добавил:

– Я, Варвара, без спроса ни одного шага не делаю. Не имею права!

– Так ты скажи им там, что Мишка друг тебе. С детства его знаешь. Может учтут?

– Ну и глупая ты, Варвара, – хмыкнул Колька. – В этом деле блат ну никак не проходит. Я на другом уровне работаю. Ты про тонкие структуры чего-нибудь слыхала? А про кармические узлы знаешь? А про чакры? Ты в чакрах чего-нибудь кумекаешь, а? – куражился Колька.

Про эти самые чакры он и сам только что узнал и очень гордился своей образованностью.

– Ой, не морочил бы ты мне голову своими чакрами! – зашмыгала носом Варвара. –  Скажи лучше, что делать будем?

– Ладно, – выдержав паузу, отступил Колька. – Но учти, все что я тебе скажу, ни одна душа знать не должна, поняла?! Брякнешь языком – погубишь и себя, и Мишку. И детей своих. Они будут вашу программу отрабатывать.

Услыхав про детей, Варвара заголосила так, что Колька и сам испугался.

Он плеснул на нее воды и что-то пошептал, на всякий случай.

– Сядь! И затихни! – Колька недовольно посмотрел на нее. – В неурочный час тревожить придется, –  он тяжело вздохнул и стал запрашивать.

Варвара сидела как на иголках. Боялась, что там откажут. Ей все время отказывали в высших инстанциях.

–   Ну что? –  не выдержала она.

Как и полагается пророку, Колька начал издалека. От корней родового древа.

–  Видишь ли, Варвара, –  он пошевелил усами, –  случай больно тяжелый. Придется мне со всей вашей семейкой поработать. Время упустим, за последствия не ручаюсь…

–  Весь ваш род проклят!  – Брякнул Колька после многозначительной паузы.

–  Ох! – Варвара схватилась за сердце. –  За что ж это!?

–  Будем искать, –  Колька почесал затылок. –  Пришла информация, что проклятие идет по материнской линии. То есть, по твоей. Больше пока ничего не сообщили.

– Завтра опять запрошу, – Колька встал, давая понять, что прием окончен.

–  Ну и придурок же ты, Степаныч! –  Варвара в сердцах махнула рукой и двинулась к двери. – Не можешь, так и скажи. А то молотишь языком черти что.  Балабол, он и есть балабол.

– А ну,  погоди! –  строго остановил ее Колька. –  Сядь!

Варвара присела у двери.

– Мишка пьет из-за тебя! Ты своим ядом ему жизнь отравляешь! – твердо произнес Колька.

–  Это… Это я ему жизнь отравляю? –  вскипела Варвара и пошла на Кольку – А не он ли мне всю жизнь испоганил?  Все нервы мои вымотал! От него ж никакого толку! Ни дома. Ни на работе. Ни в койке! Он уже два года со мной… – Варвара осеклась.

–  У вас баб, все одно на уме! –  вступился за друга Колька. –  Только о себе и думаете. Сама ты, Варвара, во всем виновата! –  и он ткнул пальцем в ее грудь. – А теперь слушай меня! Если хочешь сохранить семью, иди домой и падай в ноги Мишке. Прощения у него проси!

– Чего? Это у кого я должна прощения просить, а?! Ты что, Коль, совсем повредился или как?

– Говорю тебе, становись на колени и проси: «Прости меня, Мишенька! Это я во всем виновата! Из-за меня ты пьешь каждый день! Теперь я и слова тебе не скажу! Буду только благодарна!».

– Это я-то… перед ним на колени!? Да еще прощения со спасибочком! – Варвару трясло от негодования. – Ах ты, гад! Алкаша в святые произвел! Я перед ним, выходит, исповедоваться должна! Может и перед тобой на колени встать, а?! Тамарка-то правильно сделала, что сбежала от тебя. Видно, притомилась на коленях стоять!

Эти слова ударили Кольку под самый дых.

«Ну, сволочь народ!» – кипело у него внутри. Ему так хотелось послать Варвару. Но… нельзя пророку на грубость хамством отвечать.

– Вот видишь, видишь, как ты злобой-то пышешь? Сколько яду выпустила, – спокойно, даже ласково сказал он. – Ты ведь женщина, Варвара! Помню, Мишка за тобой как телок бегал. Любил тебя, малахольную.

Варвара присела на табурет и тихо заплакала…

– Может, правду говоришь? – вдруг сломалась Варвара. – Выходит, я что ли во всем виновата?

– Правду, правду, – еще ласковее заговорил Колька. – Ты меня послушай. Иди домой и сделай все, как я тебе сказал, – он даже погладил ее по плечу.

– Думаешь, поможет? – слезно спросила Варвара.

– Я глупостей не посоветую. Не положено нам мозги людям пудрить. Я ведь за всю Прохоровку в ответе! – Колька тяжело вздохнул. – А может, и дальше…  Ступай, Варвара, ступай. Делай, как я говорю, – засуетился Колька и проводил ее до дверей.

Мишка Ухин все еще буянил. Но уже как-то лениво, так как жены не было дома. На печи продолжала выть теща. Последнее время она выбиралась оттуда только по нужде. Ноги ей плохо повиновались. Устав от скандалов зятя, она просила Бога только о смерти.

– Господи,  когда ж ты освободишь меня от этого изверга! – подвывала старуха, – глаза б мои на него не глядели! Неужто, конец света наступил!? Недаром по телевизеру говорят, что вот-вот грянет. Видно, дожила я до судного дня. Одни алкаши плодятся. За что ж мне такая кара на старости лет?! Господи, забери ты душу мою грешную!

– Как же?! Щас! –  Мишка надолго заматерился. – К Богу она захотела, карга старая! Тебя там только не хватает!

– Ты лучше б так работал, как в горло заливаешь! Прости, Господи! – ворчала теща. – Душа у него, вишь, не до краев! Когда ж она захлебнется уже душа твоя, ирод?!

– Цыть! Карга старая! Я вот не погляжу, что ты инвалид! Щас у меня вскочишь! Нет, ты глянь на нее, а?! Она еще меня учит! «Лучше б работал…». Сама-то много наработала, а!? Всю жизнь дояркой в навозе по жопу просидела. А что заработала?! Скрюченные ноги, да орден «сутулого»?! А я не хочу такой жизни! Имею право! Русский мужик, он… от тоски пьет! – Мишка громко икнул. – От тоски и несправедливости! Вон, даже заграница это признает…

Варвара вошла в самый разгар полемики.

Увидев жену, Мишка еще больше взвинтился. Теперь было на ком отыграться.

– У-у, стерва, и ты тут! – он занес над ней кулак.

Но не успел припечатать его к Варькиной голове, как она рухнула ему в ноги.

То ли от безысходности, то ли, действительно, Колькин наказ подействовал…

Обхватив Мишкины ноги, Варвара запричитала в голос:

– Ой, Мишенька, родненький! Прости ты меня дуру непутевую! Прости меня глупую! Ради Христа, прости! Спасибо тебе, миленький, что ты так напился! Можешь хоть каждый день пить. За всю жизнь не попрекну! Спасибо тебе, Господи, что ты мне мужа такого послал! – Варвара перекрестилась. – Спасибо!..

Махом протрезвев, Мишка так и застыл с занесенным кулаком. А Варвара голосила все громче и громче.

– Прости меня Бога ради, что попрекала тебя, Мишенька! Родненький мой! Я во всем виновата, Господи! Одна я! Одну меня и наказывай!

Мишка так растерялся, что замычал, как бык Борька, когда его вели на случку.

– Ну-у,..ты-ы, это,..к-как,..  Варь, это, слышь, брось. – Он даже не мог выговорить ни одного матерного слова, которые раньше слетали с его губ, как голуби с крыши.

Ошалелая старуха по пояс высунулась с печи, не могла поверить ни своим ушам, ни глазам. Ее дочь валялась в ногах у пьяного придурка и благодарила Бога за то, что тот достался ей в мужья! Она стала креститься и шептать молитву. Но с перепугу не могла сразу сообразить, какая сейчас была б кстати. Она думала, что Варвара тронулась и бьется в падучей.

Протрезвев окончательно, Мишка с трудом соединил несколько слов.

– Варюха, ты, это… остынь.  Ну-у… Ладно… Прощаю, – промычал он и затих.

«Да и кто ж такое выдержит? – не укладывалось у него в голове. – Сколько лет мне говорили, что я свинья, а оказывается все не так! Мужик-то я, что надо! Варвара вон как колотится, прощения просит…»

От таких мыслей сердце у Мишки готово было разорваться на части:

«Сколько раз ведь всем объяснял. Я же пью не по своей воле. Жизнь собачья!»

А Варвара все голосила, целуя мужнины колени.

Она поднялась с распухшими от слез глазами и бросилась Мишке на шею.

Ну, тут и его прошибло. Мишка всхлипнул.

– Задушила меня тоска, Варька! Ох, задушила! Вот тут жжет, проклятая! Только не понять вам своими куриными мозгами душу-то мою! А она ведь болит! Так болит, что выть хочется!

– Да понимаю я, Миш! Пей на здоровье, – успокаивала его Варвара.

Несчастная старуха молилась всю ночь, думая, что обещанный конец света все ж таки наступил. И в их дом пришло настоящее горе. Варвара тронулась умом.

Ранним утром, когда Колька еще пускал во сне сладкие пузыри, в его дверь уже ломился Мишка.

– А-а, сработало! – обрадовался Колька, подскочив к окну. – Вот щас-то он у меня и попляшет!

– Спасай, Степаныч! – заорал Мишка с порога.

– Что это у нас случилось-приключилось, а?! Мишань? – прикинулся Колька добросердечным.

Мишка так нервничал, что только мычал и заикался, пытаясь рассказать про свою Варьку.

– А-а, вон оно что, – ласково пропел Колька и закружил вокруг него. –  Ты еще, Мишань, главного не знаешь! –  и, наклонившись к самому уху, злорадно прошипел, –  Ты сам скоро загнешься!

–  Чего-о! –  набычился Мишка.

– А ничего! Жить тебе осталось с гулькин хрен! Вот чего!

–  Ты-то откуда знаешь, предсказатель х…!? – зло перебил его Мишка.

– Оттуда! – зашипел Колька ему прямо в лицо. – Не своим умом живешь! Демон в тебе сидит!

– Что ж по-твоему, у меня и мозгов нет? –  уши у Мишки налились кровью. – Это ты зря, Коль! Я всегда сам как-то соображал…

– На троих! – поддел его Колька. – Ой, да что с тобой балаболить. Все, что ты делаешь  –  это демона работа.

– Ах ты, маг, твою мать! – Мишка презрительно сплюнул. – Откуда это он вдруг взялся твой демон?

– А третий глаз мне на что даден? – Колька ткнул пальцем себе в лоб. – Тут по моим каналам информация на тебя такая пришла, что…

– Прям, телеграмму дали! – съехидничал Мишка. – С уведомлением!

– Зачем же так примитивно. – Колька хитро прищурился. – Есть и другие способы. Я, Миш, любое биополе своим глазом на три тыщи верст прошибаю. Сечешь?

Он не спеша сел на табурет, положил ногу на ногу и значительно произнес:

– Книгу пишу. Факты собираю. Думаю, твой случай туда тоже занесу…

– Это ты-то  – книгу? – Мишку аж перекосило. – Ты же в слове «жопа» пять ошибок делаешь! Кто твоей Тамарке письма писал, забыл? Писатель!  Муму с Герасимом!

– Давай, давай! На язык-то ты проворный. Только не ты это говоришь. Не ты. – Колька вскочил и вызывающе встал перед Мишкой.

– Думаешь своим глазом меня взять, пророк хренов! Так на твой глаз у меня тоже струмент есть. Во! – Мишка смачно покрутил своим кулаком перед Колькиным носом.

–  Вон, вон как голову-то вытянул! И пасть оскалил! У-у! Вижу пасть! – и Колька отскочил от Мишки, встал перед иконой Николая Угодника и зашептал молитву:

– Господи! Спаси и помилуй, спаси и помилуй! Отведи душу грешную от нечисти! – потом повернулся к Мишке и замахал на него руками. –  Сгинь! Сгинь, нечисть проклятая! А лапищи-то, во! Мне его по своим каналам несколько раз показывали…

Мишка посмотрел на свои руки…

От мысли, что у него завелась какая-то нечисть, его затошнило. Хотя, вполне возможно, мутило его еще со вчерашнего бодуна.

– Кого показывают? – он стал растерянно озираться по сторонам.

– Кого-кого!? Демона! Он же  –  копия ты, – продолжая махать руками, Колька схватил икону, прижал ее к груди, якобы защищая свою душу от демона.

– Какого демона? Мать твою!  Ты что, Коль, совсем вальтанулся?

– Это же он тебя к бутылке толкает! Извести хочет тебя и весь ваш род! Под корень! – упивался Колька. – Так что не жилец ты на этом свете, Мишаня! Не жилец! Ласты, может, и не сразу склеишь, потому как он тебя постепенно уничтожает. Вон и с бабой своей уже два года не спишь. А это уже привет от партии импотентов.

Тут Мишка взвинтился и попер на Кольку своим мощным торсом:

– Ты в ногах у меня стоял, что ли? Свечку держал?

– А мне это как-то без надобности, – философски заметил Колька, но на всякий случай отошел от Мишки на безопасное расстояние. – Информация пришла, что размножаться, Миш, ты уже не сможешь. И, вообще, вряд ли ты в другой век перешагнешь. Не пустют!

– Ты что ль, мне дорогу перегородишь? – Мишка сжал кулаки и готов уже был размазать Кольку по стенке.

– Да не я, дурья башка. Космос!

Колька совсем распалился. Ему нравилось его красноречие.

– Всех алкашей изничтожат под корень! Демоны уже работают денно и ношно.  Я вас, дураков, спасать назначен. Конечно, тебе завидно, что не ты. Думаешь, трудно догадаться? Но ты, Миш, в другой список попал, – Колька развел руками.

Колькино предсказание о том повергло Мишку в шок.

«Неужто ему даже такие подробности сообщают, сплю я с Варькой или нет?», – завертелось у него в голове. Он резко схватил Кольку за грудки, приподнял над полом и стал трясти его,  как грушу.

– Коль, ты мне друг, друг? А? Смотри– никому! А то… Ты меня знаешь! Глаз вместе с головой оторву!

– Вот видишь, видишь! – Колька уже вошел в образ пророка и его понесло. – Опять не ты говоришь! Это он тебя на пакости-то натравливает! – визжал он, топая ногами.

И тут вдруг Мишка сдулся и совсем растерялся:

– Что ж мне теперь делать, Коль?! Неужто нет никаких средств, как-то его из меня выкурить? Этого… демона? А, Коль?

Колька мастерски выдержал паузу, глядя пристально Мишке в глаза…

Потом для солидности взял огромную книгу в черном переплете и начал монотонно читать: «Первые семь человеческих отпрысков были одного цвета кожи. Это была Лунная раса. Следующие семь  –  начали смешиваться. Они и породили чудовищ –  злобных Демонов. Спустились злобные Демоны на Землю и стали управлять ею. И сеять среди людей зло и пороки. Душить их в пьянстве и разврате. Болезни накликать! Целые народы уничтожать! И наступила тогда эра Демонов…»

Колька медленно закрыл книгу.

– Демонов в Прохоровке… уже до хрена! – вынес он свой вердикт.

Вид внушительной книги заставил Мишку задуматься: «А вдруг на самом деле гнобит меня демон! Ведь сколько раз было, вроде бы не хочу с утра пить, а к вечеру обязательно нажрусь! Как будто кто изнутри меня подначивает!».

Как набить морду обидчику, Мишка знал. И делал это с удовольствием. А вот с демоном у него еще стычек не было. Он вдруг почувствовал себя слабаком.

– Где ж я эту нечисть подхватил? А, Коль? Ты же знаешь, я дальше Тамбова двадцать лет – ни ногой?

– А это не имеет, Мишань, никакого значения. Это же не СПИД какой-нибудь, чтоб через кровь. Демоны повсеместно шныряют, –  и Колька для убедительности обвел вокруг рукой. – Победишь демона –  выживешь! Или ты его, или он тебя! Третьего –  не дано.

– Ну и как же мне теперь с этой заразой бороться? – Мишка беспомощно опустился на табурет. – Может ты спросишь там, у своих? А?

– Не время беспокоить, –  отрубил Колька, а сам ликовал от счастья, что, наконец-то, уел Мишку.

Мишка обиженно засопел.

–  Ладно, если только по дружбе, –  снисходительно согласился Колька. – Щас попробую.  – Но ты не мешай, сиди тихо, а то канал связи перекроешь.

Колька сел напротив Мишки, положил руки на колени, запрокинул голову и закрыл глаза.

От напряженного ожидания своей судьбы Мишка покрылся испариной. А Колька все сидел с закрытыми глазами и молчал.

«Заснул что ли, гад! –  заерзал Мишка. – Конечно, ему-то некуда торопиться. Демон у меня сидит. Нет бы ему эту нечисть подкинули. Так нет же – третий глаз отвалили.  И кому? Придурку и балаболу. Нет все-таки справедливости, – рассуждал Мишка, пока Колька держал связь с космосом. – Видно, Бог и впрямь убогих любит».

–  Ну что там?! –  не выдержал Мишка.

Колька держал паузу еще минуты три. Потом медленно открыл глаза и многозначительно произнес:

– Молчат! На связь не выходят. Со всех сторон запрашивал, –  и для убедительности повел рукой. – Ты своей грубостью мне все поле развернул. Придется на тонких структурах работать. Твоя аура, Миш, толстым слоем мата покрыта. Булыжники целые! Сразу не прошибешь.

– Откуда они там… взялись? – вслед за Колькой Мишка посмотрел вверх.

– Я ж тебе объясняю. Слово  –  материально. Стоит тебе сматериться, как все это тут же превращается в булыжники. Ауру твою несколько лет чистить надо, –  Колька тяжело вздохнул. –  Я, конечно, тебе помогу, но ты должен и сам поработать. Придешь ко мне на прием через неделю. И самое главное –  не матерись! Демону не потакай. Во всем отказывай. Понял? Он так просто от тебя не отстанет. Наберись терпения. Иди, работай, а я на своем уровне начну твою программу чистить.

Мишка настолько был ошарашен известием о демоне, что молча вышел из Колькиного дома. Он никогда и не думал, что его мат имеет такую силу и превращается в небесные булыжники.

«Значит так. Мне сейчас тридцать пять. Материться стал лет с пяти. Это сколько же дерьма только я один запустил в космос? А в масштабах всей страны?! Е-ё!» – Мишку даже переклинило от масштабов вселенского мата, засорившего ближний и дальний космос, уже не говоря о Прохоровке.

С этой минуты Мишка начал беспощадную борьбу с демоном. Опохмелиться хотелось так, что внутри все горело.

–  Хрен ты у меня получишь! –  Мишка, памятуя Колькин наказ не потыкать демону, – поднес кукиш к собственному носу. –  На-ка, выкуси! Харя твоя наглая! Я что тебе, дупло гнилое! Устроился, гнида ненасытная!

И вдруг он почувствовал, что его нутро стало гореть меньше.

– Что, сволочь, получил! –  Мишка чувствовал себя все увереннее. – Не на того нарвался! Я тебя, гада, враз выкурю! Я тебе такую жизнь устрою, что ты у меня сам загнешься к…

Ему хотелось со всей мощью и силой своего опыта описать, как загнется демон, но тут он вдруг прикусил язык. Такого мата вряд ли бы выдержал космос.

В ярости на демона Мишка переступил порог дома.

Варвара суетилась у плиты, готовила завтрак.

– Тебе, Миш, наверное, плохо после вчерашнего? – она ласково взглянула на мужа. Может, сходишь, пивка выпьешь?

И Варвара протянула ему десятку.

У Мишки аж в глазах потемнело. Еще сутки назад он бы со скандалом вырвал у нее эту десятку. А сегодня…

«До какого же позора довел меня демон! –  Мишка опустил глаза. –  Последние деньги у семьи отбираю».

–   Я ж не какой-нибудь отпетый забулдыга, –  произнес Мишка охрипшим голосом и отвернулся от жены.

Варвара так и застыла со сковородкой в руках.

Мишка заглянул в комнату, где спали его сыновья.

–  Все материшься? –  нахмурил брови старший.

– Сынок, – вкрадчиво начал Мишка, – ты про демонов чего-нибудь слыхал, а?

–  Чего-о?

–  Ну, может, в школе проходили? Не помнишь?

–  Ну, все! Допился ты, батя, до белой горячки! –  сын натянул одеяло на голову, давая понять, что презирает отца.

Как ошпаренный, Мишка выскочил из комнаты:

«Ах ты, гад! Даже детей против меня настроил, паскуда!»

И вдруг его обожгла страшная мысль: «А что, если демон и с Варькой уже спит?»

Внутри у него все похолодело. Он не мог вспомнить ни одного случая в этом году, да и в прошлом тоже, когда он последний раз спал с Варварой: «Выходит, он и тут подсуетился. А меня в это время спаивал!».

Он подлетел к зеркалу и ошалел. На него смотрела распухшая рожа с красными глазами: «Господи, точно демон!»

Он кинулся к умывальнику, стал смывать ненавистную рожу. Снова рванул к зеркалу и обомлел, рожа стала еще страшнее.

– Варя, –  тихо позвал Мишка.

Варвара вошла в комнату и присела рядом на стул.

Мишка рухнул перед ней на колени и уронил голову ей на грудь.

– Труба мне, Варюха. Этот гад меня совсем доконает!

– Кто? –  испугалась Варвара.

– Если б раньше знать! –  Мишка заскрипел зубами. – Если б только знать, я бы эту сволочь на порог не пустил.

– Ой, Мишенька родненький! Все-то у нас с тобой наперекосяк! –  тихо завыла Варвара. –  Бутылка тебе глаза застит!

– Тут не в бутылке дело. Бери выше. В космос все упирается! –  Мишка поднял голову и твердо сказал. –  Не плачь, Варюха! С этим покончено! Покончено навсегда! –  и он кому-то погрозил кулаком. – В рот больше ни грамма!  Клянусь!

А Варвара зарыдала еще сильнее. Она решила, что у Мишки началась белая горячка…

Возможно, Мишку давно бы упекли в психушку. Но Колька не разрешает. Говорит, что Мишка в здравом уме и сам должен справиться со своими демонами.  Осталось совсем немного потерпеть.

Варвара терпит. И просит у мужа за любую оплошность прощения. Мишке теперь повсюду демоны мерещатся, и он изобретает все новые и новые методы их изгнания.

С Колькиным третьим глазом жизнь в Прохоровке резко изменилась.

Соседи меж собой ссориться перестали. Иногда, правда, матерились, но исключительно в экстремальных ситуациях, когда, ну просто другого слова не подберешь. И все в Прохоровке знали, у кого чего внутри испоганено. Колька ставил диагноз на раз. Зуб заболел – соседу позавидовал. Печень прихватило –  гордыни много. Глаз перекосило – на чужое добро позарился.  Колька такой порядок навел, что зажили в Прохоровке без больницы, полиции и денег.

И поползли слухи, что Чикина хотят пригласить в Москву. Там уже никто не знает, как жить дальше. А тут еще глобальный кризис грянул. Правда, в Прохоровке   он никогда и не заканчивался. И ничего, ведь живут себе как-то.

Все согласились, что место Чикина в Москве. И тут же подсчитали: «Это ж сколько дармоедов сразу освободится! Колька один может их всех заменить». Недавно даже из Москвы  корреспондент приезжал в Прохоровку.  Все в деревне решили, что на разведку.

Ну, тут понятно, вся Прохоровка собралась, когда Колька демонстрировал столичному гостю силу своего третьего глаза.

Корреспондент сначала важничал. Решил поддеть Кольку.

– У Вас третий глаз-то откуда? – спросил он ехидно. – По наследству или даром достался?

С наследством он, конечно, малость промахнулся. От предков Кольке досталась лишь пара валенок –  дед еще с Финской привез. Да и те моль побила.

– Третий глаз? – вальяжно переспросил Колька, прищурившись. И после значительной паузы отрезал:

– Бог дал!

– Ага, –   только и вымолвил корреспондент.  – Значит, Бог.

Потом, слегка ухмыльнувшись, подчеркнуто вежливо попросил.

– Может, продемонстрируете как-то свои способности? А то сейчас у нас куда ни кинь, кругом одни пророки.

– Про всех не знаю, –   хитро улыбнулся Колька. – А вот Вам лично должен сказать, что правая почка у вас отвисла на шесть сантиметров. А в желчном пузыре – камень холестериновый грамм на двадцать точно потянет. Советую пока не трогать. В левом полушарии вижу пятно темное с пятирублевую монету. От ушиба сильного в детстве. Но оно пока, слава Богу, спит. Возможно, скоро проснется, –  заключил Колька, давая понять, что диагноз окончательный.

Корреспондент только пятнами покрылся. Заерзал, засуетился. Ему было неловко, что перед толпой односельчан Колька его ливер изучает.

– Ну, знаете! На голову я никогда не жаловался. Да и с почками у меня пока все в порядке.  И в детстве, не припомню, чтобы падал.

– Да это ведь как сказать, –   не соглашался Колька. –   Сегодня в порядке, а завтра только Бог знает, как оно будет?

Корреспондент попытался сменить тему разговора.

– А здесь, позвольте поинтересоваться, присутствует кто-нибудь из тех, кого Вы исцелили?

Тут же вперед вышла Зойка Селезнева.

– Да Вы на меня поглядите! Я, можно сказать, с того света пришла! И все – благодаря Степанычу нашему. – Она с нежностью посмотрела на Кольку.

Тот скромно опустил глаза.

– Вот что, мил человек! – встряла Кузьминична. –   Ты пропиши в своей газете так, что живет, мол, в Прохоровке человек, который навел такой порядок, что прямо любо-  дорого! В Москву его надо. В самый Кремль. Вот мы бы тогда все зажили!  Ты смотри, тут нас сколько. Вот мы и предлагаем Степаныча назначить президентом. Что мучиться искать какого-нибудь неудалого. Колька наш, он ведь не хуже нынешнего-то. Росточком тоже не вышел. И лицом не особо. Зато умом удался. В Прохоровке все мужики материться перестали! И пить стали намного меньше.

– Это как? –  удивился корреспондент.

– А вот так! Петька мой не просыхал, –  тараторила Нинка, –  а сейчас работает цельными днями, не пьет и не матерится. А, если случаем сорвется, сразу же прощения просит.

Тут и народ загалдел наперебой.

– Степанычу давно уже пора свой Центр научный открыть!

– Да к нему бы со всего мира ездили!

– Валютой бы весь Кремль завалили! Вон, по телевизору все сокрушаются, что с инвесторами заморскими у нас сильно хреново. А Колька – это же кладезь.

– На кой нам сдались ихнии аналитики! – встрял Митрич, как всегда, с политикой. – У нас свой отечественный пророк! Да он один всю мировую экономику на ноги поставит!  Только глазом шибанет и порядок.

Колька от важности раздулся, как индюк. Какой там индюк –  орел горный!

Корреспондент долго не задержался. Покрутился немного со своим диктофоном и полетел обследовать свой ливер

С тех пор вся Прохоровка ждет, когда Колька в Кремль переедет. Вот тогда можно и лучшей жизни дождаться.

А Колька…

Когда Прохоровка, наломавшись за день, понемногу затихает, Колька Чикин выходит во двор, садится на завалинку и подолгу смотрит в небо.

Потом прикрывает глаза, и на его щеках появляются крохотные, едва заметные слезинки. Это струится его тоска по Тамарке.

Когда два его глаза спят, третий обязательно заметит Тамарку и даст сигнал.

Колька выйдет к ней навстречу, возьмет ее за руку и скажет: «Томчик, родненький мой, где ж ты пропадала? Заждался я тебя. Ты устала, наверное? »

Он посадит свою царицу за стол, а сам будет прислуживать ей, как золотая рыбка из детской сказки. А она улыбнется ему своей томной улыбкой, потреплет его за рыжий вихор и скажет ласково: «У-у, непутевый ты мой!».

И поплывут они с ней в теплую постель. Одному Кольке холодно.

Насытившись до одури ее мягким телом, он уснет, свернувшись калачиком под ее пышной грудью.

Это и будет самым значительным событием в его жизни.

Вот тогда Колька попросит Космос закрыть его третий глаз.

Или подарит его Мишке. Пусть своих демонов гоняет.

С Тамаркой Кольке третий глаз не нужен…

Об авторе:

Людмила Шевцова, интерес к литературе проявился в пять лет. К этому возрасту я уже умела читать и писать. В пять лет и был написан мой  первый опус…

Как-то летом я гостила в деревне у бабушки. Мы с ней  стали случайными свидетелями драки между соседями. Потасовка настолько потрясла мое  воображение, что  я изложила ее  на бумаге в жанре ироничной баллады.

Листок с моей так называемой балладой жители деревни передавали из рук в руки. Читали, узнавали себя и смеялись до слез, особенно зачинщики драки. Они сразу же помирились.  Так состоялся мой литературный дебют.     

После окончания факультета журналистики МГУ, будучи специальным корреспондентом газетных и журнальных изданий, мне довелось исколесить всю Россию. Мне всегда был интересен обыкновенный человек с его очень непростой судьбой. В них, простых людях российской глубинки, сокрыта мудрость, достойная уважения. Обыкновенный человек чаще всего и становится героем моих рассказов.

Опубликовано в альманахе «Российский колокол» № Спецвыпуск: посвященный С.Я. Надсону №2 2016.
Размещено на сайте 08.08.2016 в 17:02.