Перемены
Захарка рос странным человеком. Мать всячески защищала его перед мужем и посторонними людьми, боясь, чтоб сын не попал в психиатрическую лечебницу. Хотя среди детей таких случаев очень мало, но мать Захара о том не ведала. Когда четырёхлетний ребёнок вылезал ночью в форточку и шёл к соседям среди ночи, Евдокия Никифоровна называла это лунатизмом и просила пожалеть мальчика. Ведь они не раз говорили ей, что видят Захарку у себя дома: то под кроватью, то на половике в коридоре или перед дверью. «Батя контуженным пришёл с войны, немолод уже. Чего ждать от мальца?» — шептались одни. Другие не соглашались: «Контуженный — не инвалид. Вон — в органах внутренних дел работает. Не на побегушках, чай, в начальстве».
Так и рос Захар между двух лагерей: жалеющих и ругающих. Мать иногда расспрашивала сынка, почему он убегает ночью из дома. Мальчик отвечал, что не помнит. Но с семи лет стал понимать: боялся бесов — они мерещились ему ночью. И Захарка боялся, причём отчаянно. В малой комнатке он спал с раннего детства один. Отец не приваживал сына к матери, отучал от её нежностей уже с трёх лет. Прийти ночью в комнату к родителям не мог: запрещали категорически. Он и сбегал через единственное доступное ему место, ведь дверь была закрыта на ключ и он хранился у отца. У соседей же ребёнка кошмары не мучили.
В школьные годы Захар оставался боязливым, и сверстники это чувствовали. Часто он оказывался жертвой более сильных мальчишек, которые, подбегая, кричали: «Намылим харю Захару» — и били в лицо или грудь. Он считал, что его беды от этого имени, и тихо ненавидел родителей. Учился Захарка плохо, отчего мать только вздыхала и тайно молилась, а отец бил сына ремнём без пояснений.
Но всё изменилось, когда отца осудили по уголовной статье. Мать и бабушки молчали, но Захар слышал, что болтали соседи: «За пристрастие к сугубой справедливости заслали Григория Ананьевича. Не поделил что-то с властями», — говорили одни. Но злые отвечали: «Не так всё. Скурвился фронтовик. Проворовался».
И слова похуже слышал подросток, но вскоре перестал замечать кривотолки. Начались в его жизни перемены после потери отца: именно так Захарка расценил слова матери. Евдокия Никифоровна, жалея сына из-за побоев сверстников, вскоре привела его в Дом культуры, в секцию по борьбе и боксу. Нового Захара однокашники и парни постарше почувствовали уже через три месяца. Походка, взгляд карих глаз, манеры подростка изменились неузнаваемо. И, проверив для интереса свои догадки, напоролись на неведомые им раньше кулаки и силу воли. Постепенно подросток стал лучше учиться в школе, все его страхи рассеялись. Весной он впервые за свою школьную жизнь решил не стричься очень коротко, и дома мать-парикмахер укладывала ему красивую причёску. Теперь никто не мог покуситься на его каштановые волнистые волосы: ни облить, ни дёрнуть за них.
А через год Захара приметила одна из соседских девчонок: с улыбкой дерзко глядела на паренька. И ему тоже она нравилась, только робел, боясь подойти. Ходила, правда, девушка в другую школу: для инвалидов ума и тела, как называли взрослые люди то учебное заведение. Год за годом рождалось в этом регионе всё больше детей с тем или иным уродством, врождёнными заболеваниями и даже дети-обрубки: без ног и рук. Казалось, вся совокупность вредного производства была здесь размещена, и злые языки болтали, что все беды от этого.
Вот в такой школе и училась Пелагея. Однако она тяготилась пребыванием среди одноклассников. Руки-ноги у неё были целы, говорила хорошо, не мычала, как некоторые из учеников. Единственный недостаток был у неё — замедленное мышление. Будто фраза говорившего достигала её ушей через полминуты, и думала она, что сказать на простые слова, немалое время: от минуты до пяти.
Пелагея была старше Захара на два года и уже заглядывалась на парней в свои семнадцать. Они знали о её дефекте и норовили изнасиловать потихоньку. Но она как девка отчаянная билась, что мальчишка, иногда и нож показывала. Хорошела же не по годам, по месяцам.
— Знаешь, — подошёл однажды весной Захар к девушке, встретив после уроков у школы для вспомогательного обучения, — буду тебя защищать. А восемь классов скоро закончу — увезу тебя в другое место… Ведь не дадут тебе прохода. А этак кого пришибёшь — мать говорила, отправят тебя в колонию. А там — худо дело. Вся жизнь твоя молодая будет исковеркана.
Спустя пару минут Пелагея энергично кивнула, тряхнув природной кудрявой копной русых волос, в большей мере поняв многое из сказанного по добрым глазам подростка. Она широко улыбнулась Захару, обнажив белые ровные зубы.
— Пойдём к нам домой, — неожиданно властно попросил он. — Мама пригласила. Сегодня у меня день рождения.
Захар взял девушку за ладонь, и через несколько минут, идя с ним по улице, она произнесла:
— Я поняла: твой день рождения. Мама твоя зовёт меня.
Подросток, кивнув, промолчал. Апрель благоухал зелёной свежей листвой, высокой травой, одуванчиками, мать-и-мачехой, птицы весело щебетали, и школьники под свои думки незаметно пришли к дому, где в одной из квартир жили Захар с матерью. За праздничным столом Евдокия Никифоровна поспрашивала Пелагею на разные темы да внезапно поняла, что говорить с десятиклассницей надо медленно и притом громко, по одному короткому предложению, с остановками.
— Если с чувством, с толком да с расстановкой, то всё у вас получится, — сказала Евдокия Никифоровна, похлопав сына по плечу и заходя из большого зала квартиры в свою спальню.
Сын с девушкой поглядели на неё, а услышав произносимые шёпотом молитвы Богу, вздохнули.
— Наелась? Вкусно? — спросил Захар, глядя на Пелагею влюблёнными глазами.
— Да, — неожиданно быстрее обычного ответила старшеклассница, взглянув большими голубыми глазами в сторону спальни. — Моя бабушка тоже молится Богу.
— Значит, будет толк, — промолвил Захар заученными материнскими словами.
Он взял со стола рисунок и внимательнее вгляделся. Пелагея подарила его сразу, как только они вошли в квартиру. Её учила рисовать бабушка, имевшая образование архитектора и считавшая, что умение изображать красивое на полотне поможет внучке выживать, когда их с матерью не станет.
Девушке понравился его восхищённый взгляд, и она вскоре уверенно сказала:
— Ещё немного поучусь рисовать, и бабушка будет… продавать моё… творчество.
— Ух ты! — удивился Захар. — Ты классная!.. А для кого ты нарисовала? Почему таскала в портфеле? — немного ревниво спросил паренёк.
Пелагея вошла в ступор, сразу уловив не столько смысл его слов, сколько другую интонацию голоса. Слёзы подступили к глазам, но внезапно она осознала идею вопроса и звонко, с улыбкой ответила:
— Ни для кого! Рисую, когда время есть! В школе — тоже. Бабушка ждёт эту картинку… Но я тебе… подарила.
Неожиданно Захар чмокнул Пелагею в щёку и искренне прослезился.
За окном багрянело небо, как будто сверху политое свекольником, — это заходило на западе солнце. «Быть переменам», — уверенно подумала Евдокия Никифоровна, из кресла взглянув на улицу.
Пелагея радостно улыбнулась, увидев красивый закат за окном.
Об авторе:
Богомолова Татьяна Геннадьевна — член Российского союза писателей, Российского союза работников культуры, лауреат литературных конкурсов, в том числе за рубежом.
Издала 12 книг, участвовала в коллективных сборниках и журналах как в России, так и за рубежом. Награждена за педагогическую деятельность медалью Л. Н. Толстого.
