Причины упадка современной литературы
(глава из книги «О чём кричит редактор»)
На данном этапе развития литературы мы находимся на скользящей вниз параболе. Эпоха постмодерна имела направленность вниз. Мировой постмодерн возник как реакция сознания на тот беспредел, что устроил человек во время мировых войн. Все идеалы рухнули, образ человека оказался искалечен, смысл жизни с идеалами социальными и религиозными был утрачен. Пока мир переживал отчаяние постмодерна, русская культура после Великой Отечественной войны взлетала ввысь в соцреализме. Постмодерн — это всегда циническая усмешка в ответ на добро, справедливость, любовь, веру; постмодерн показывает уродство физиологии, мелочность душевных метаний обыденного человека, озабоченность собой и собственными низменными желаниями, постмодерновый персонаж пьян, несчастен, лишён целей, моральных угрызений, воли, он почти всегда отвратителен. Так переживает человечество через культуру коллективную травму утраты смысла, веры и великих целей. После распада СССР, то есть утраты ценностей и целей социалистического общества, и в Россию нагрянула эпоха постмодерна. Она подарила нам нескольких ярких писателей, но погубила литературу в целом — на протяжении тридцати лет мы видим тексты про низость и бессмысленность маленького человека в нашем обществе, тексты, в большинстве своём лишённые малейшего осмысления действительности. Социалистические ценности активно стали замещаться капиталистическими западными, настолько яростно, что в ход пошла литература коллективной травмы: отовсюду полезли книги, рассказывающие об ужасах социализма, книги, искажающие историю, уничтожающие героев страны, очень чётко навязывающие чувство стыда за историю своей страны, за её прошлое вместо гордости. Ближе уже к нашим годам с Запада повалили новые тренды: литература личной травмы и проблемы половой самоидентификации. Эти темы не имеют никакого отношения к проблемам нашего общества, они не отражают подлинных переживаний современного человека нашей страны. В итоге мы имеем в литературе: остаточное явление постмодерна — бессмысленность и отчаяние, постоянные нырки в советское прошлое с целью уничтожить гордость нации и исказить историю и падение в литературу-автофикшн, в которой любой незначительный человек самовыражается в рамках навязанных западных повесток и поэтому, независимо от качества прозы, оказывается на вершине известности. И отдельно от современной прозы стоят фэнтези и все его вариации как бегство от действительности.
Если бы литература хоть как-то отражала действительность и проблемы общества, можно было бы пожимать плечами и кивать на эпоху: мол, что поделаешь, в такое время мы живём. Но дело в том, что книги перестали быть голосом эпохи, они далеки от действительности. А те книги, которые способны быть таковыми, настойчиво игнорируются литературным сообществом. Чтобы не углубляться в социологические тонкости развития сознания современного человека, что не является предметом данной книги, могу лишь предложить вам вспомнить хоть одну современную книгу, которую бы остро обсуждали за то, что она задевает спорные вопросы нашего общества. На ум приходит только Виктор Пелевин, но литературный мир каждый год делает вид, будто то важное, о чём пишет Виктор Пелевин, лишено смысла, словно намеренно обесценивает для читателей значимость написанного писателем.
Картина получается мрачная. Культурные сдвиги всегда зависели от политических изменений, технологического и научного прогресса, затрагивающих социальное устройство. Последние тридцать лет Россия зависела от западных партнёров, выше мы рассмотрели мощнейшее влияние этой зависимости. Сейчас, когда идёт перераспределение взаимоотношений между мировыми державами, всплеск патриотизма в нашем обществе, мы можем ожидать, что эти изменения могут привести к изменениям и в нашей культуре. Но требуется встряска посильнее, чтобы изменения стали качественными. Мы видим, как на Западе довольно жёстко пропагандируются и насаждаются ценности толерантности и феминизма. Нам необходимы свои собственные ценности, но кто их для нас определит? Я вижу это задачей литературы. Создавать такие книги, такие образы, чтобы читающие люди смогли увидеть необходимость морального и духовного выбора вместо безволия постмодернистской личности, загореться желанием стать сильной личностью, начать уважать и гордиться своей историей, разглядеть в людях возможности развития и красоту души. Между постмодерном и новой эпохой в искусстве лежит пропасть.
Переход в новое время, к новому герою настолько разителен, что требует силы воли взамен пропагандируемого литературными мастерами безволия, зависимостей, бесцельности, он требует переосмысления духовных практик взамен отрицания религии, знаний об открытиях в области физики и астрофизики, глубоких знаний о психологии личности и социума, философии и теологии. Переход на новый уровень литературы требует изменения личности самого писателя. Если все остальные могут себе позволить не знать пути в будущее, следовать шаблонам современного общества, то писатели не могут не искать этого пути. И речь идёт не о выдуманных историях, а об осмыслении нашей действительности. Беспросветность уже неактуальна, жизнь требует серьёзного, а не ироничного отношения к вопросам о смысле бытия, ответов на те вопросы, задавать которые ныне считается наивно и пафосно.
«Бунтари эпохи постмодерна рисковали нарваться на подавление и визг, на шок и отвращение, ругательства и цензуру, на обвинения в социализме, анархии, нигилизме. Теперь угрозы иные. Новые мятежники будут художниками, готовыми идти на риск и встретиться с зевотой, с закатывающимися глазами, прохладными улыбками, подталкиванием под рёбра, пародиями талантливых комиков и всем известным “О, как это банально!”. Им нужна будет готовность принять обвинения в сентиментальности, в сверхнаивности, мягкости. Готовность быть обманутыми миром мошенников и зевак» (Д. Ф. Уоллес).
Знаете ли вы, что жанр автофикшн, который так активно ныне пропагандируется как новый жанр, возник скорее как реакция на отсутствие ценностей в обществе и направления в литературе. Предлагая лишь себя и свою жизнь в качестве объекта художественной прозы, писатель расписывается в авторской импотенции, словно бравируя: «Я не могу описать эпоху, я не могу понять происходящее в мире, я не знаю, кто он, человек нашего времени, я понятия не имею, какие вопросы стоят перед обществом и какие конфликты необходимо решить через отражение их в литературе, поэтому я просто напишу про то, что вижу, — себя». Нельзя не отметить, что и в этом жанре есть ценнейшие произведения, но ценны они тем, что личность писателя оказалась в своём глубинном исполнении универсальной, архетипичной, а не типичной, а описываемые им события личной жизни затронули пласт общественного конфликта, отобразили проблематику общества и нашли её решение или же показали определённое отношение, которое можно иметь, то есть автофикшн был исполнен как художественное произведение с необходимыми структурными элементами: темой, конфликтом, внешним и внутренним, идеей, которую иллюстрирует и раскрывает главный персонаж.
Почему же мы никак не перейдём в новую эпоху литературы? Я вижу три причины: отсутствие философской базы, отказ от невроза и замену надличностных переживаний литературной техникой.
Отсутствие философской базы
Не секрет, что мы не знаем, куда идём. У нас нет больше опоры: ни церковь, ни революция, ни технический прогресс — ничто не даёт нам веры в светлое будущее, ничто не указывает нам пути с чётко прописанными заповедями. Тревожность вседозволенности отражается в сюжетах, не ведущих никуда, ни с чего не начинающихся, — в пугающем сюрреализме происходящего. Нереальность реальности. Больше ни для кого не секрет, что рождение-рост-школа-дом-работа-отношения-смерть и все вариации этого сценария — пустое, скучное, душное и чёрное повествование, у которого нет смысла. Реализм исчерпал себя в том виде, в котором он существует: зацепить пустотой он не может, поэтому порождает чернуху литературы, маргинальное повествование или попытки сбежать в прошлое.
Неслучайно магический реализм, сюрреализм, фэнтези встали во главу, потому что бессознательно наш разум ищет выход за пределами душной реальности, лишённой духовности или поиска социальной справедливости. Актуальные темы искусства не в социальном аспекте: они сменяются быстро, а в духовном — в изменении ценностей из эпохи в эпоху. В сущности, уход в нереальность в литературе — это поиск нового бога, это необходимость новых целей для человечества вместо утративших силу Царства Божьего или нирваны, а это очень большие, громоздкие вопросы, это пафос, на который мы не осмеливаемся, всё ещё поражённые постмодернистским сознанием, высмеивающим подобные вопросы.
И здесь нужен писатель-философ, который не только поставит вопрос о будущем, но и начнёт строить теории и идейные конструкции. Литература всегда шла в ногу с философией или религией. Где философия сегодня? Литература питалась философией и поддерживала её постулаты образной формой. Нельзя сказать, что философия умерла, но связь философии и литературы оказалась прерванной. Словно мы так увлеклись методом блогинга — рассказом о себе, что забыли о писателе-пророке, рассказывающем читателям о жизни, о писателе-философе, формулирующем концепции понимания происходящего в мире. Писатель больше не создаёт откровений, он описывает реальность в рамках собственной личности.
Писателю новой эпохи нужна смелость взвалить на себя ответственность и начать мыслить за целое поколение. А для этого требуются глубокие знания, исследование истории, психологии, философии, искусства, здесь мало того, что ныне принято считать «своим мнением», личным опытом. Перед новыми писателями стоят глобальные вопросы — в сущности, создать чуть ли не новую концепцию жизни.
Отсутствие идейности и философствования в литературе делает её плоской.
Что я подразумеваю под идейностью? Ведь идея как основа сюжета есть практически у каждого автора. Сегодня под идеей понимается сюжетный ход, например, «а что, если отправить современного персонажа в годы Великой Октябрьской революции». То есть философское понимание идеи упростилось до сюжетного. Давайте отойдём от ставшего привычным взгляда на сюжетную идею, вернёмся к философскому понятию и будем рассматривать идею как определённое философское утверждение, которое постулирует автор своим произведением. Например, А. П. Чехов в рассказе «Крыжовник» даёт рассуждение о счастье, которое всегда строится на несчастье других, и требует «делать добро». Л. Н. Толстой «Войну и мир», казалось бы, написал лишь для того, чтобы показать ничтожность личности перед лицом истории, сообщить о сложных процессах, которые создают рисунок судеб, где переплетаются личности от мала до велика. Джек Лондон в «Мартине Идене» не просто показывает судьбу писателя, а провозглашает всепобеждающий индивидуализм и волю личности. Примеры, когда сюжет служит для выражения идеи, мы можем брать из классики, но современная литература не просто не утруждает себя идейной нагрузкой, она её отвергает. Об этом свидетельствуют интервью с именитыми авторами, статьи критиков, курсы по писательскому мастерству.
Мыслят ли современные писатели о мире и его процессах на социальном, психологическом или духовном плане? Судя по издаваемым книгам — нет. Может ли современный писатель предложить философскую идею для обсуждения, пригласить читателя к осмысленному диалогу? Снова нет. Если задать вопрос: много ли вы видели рассуждений литературоведов, критиков, да и просто читателей об идеях, которые их зацепили в книгах? Ответом снова будет «нет». Идейность не обсуждается, идейность не рассматривается как один из важнейших критериев литературы, её сегодня просто не существует.
Идейность произведения требует определённого уровня писательского сознания, когда автор заинтересован в поиске ответов на вопросы социального, морального и духовного плана. Когда Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых» задаётся вопросом о Боге и слезинке ребёнка, мы сталкиваемся с глубоким переживанием автором конфликта человека и Бога. Если автор не задаётся вопросами о смысле бытия, не ищет ответов, ему, конечно, нечего сообщить читателю. Нам остаётся только наблюдать бесплодные фантазии на одни и те же темы, словно мы видим, как складывают разные мозаики из одних и тех же фрагментов.
Отрицание идейности связано с травмой некогда идеологического общества. Ведь идея всегда про мораль, этику, духовность, социальную справедливость — про большие вопросы бытия. Общество, некогда пережившее доминанту коллективного устремления к идее, всеми правдами и неправдами стремится избавиться от любого давления идеи на судьбу личности. Личность же без идеи, то есть без цели и цели общественно значимой, — это всего лишь набор психологических конфликтов, слабостей и постыдных устремлений. Светлое пятно тут — только стремление к личному счастью. Именно таким предстают перед нами современные персонажи — запутавшиеся в собственных комплексах и мелких мыслях об отношениях или личных неудачах в социуме. Кому из них можно доверить размышления о значительных идеях? Очевидно — никому, это будет художественной ошибкой.
Немецкий психолог, социолог Эрих Фромм в своей книге «Бегство от свободы» дал определение «свобода от» для обозначения иллюзии свободы, которая наиболее приемлема для общества: найти то, что ограничивает, и бороться с этими ограничениями. Что мы и наблюдаем по сей день, особенно в нашем российском обществе. Эта свобода есть провозглашение свободы удовлетворения низших инстинктов. Мы видим засилье порнографического содержания; всё большее количество изображений агрессии и боли в кино и литературе; провозглашение толерантности по отношению к психопатам и извращенцам вопреки здравому смыслу и очевидным прогнозам относительно будущего такого общества; непомерно разросшийся развлекательный элемент во всех сферах.
Идейность же ставит человека перед фроммовской «свободой для», то есть перед поиском высшей цели — для чего мы творим что-то, а не вопреки чему. Поиск цели требует от нас философского подхода, потому что, как мы помним, философия есть поиск истины. Сейчас, когда политические события изменили настроения общества, встал остро вопрос о целях, об идеях и идеологии. А литература неспособна выдать в ответ ничего вразумительного. Писатель и читатель — не более чем продукт своей эпохи и по инерции несут в себе тенденцию к «свободе от».
Если мы повнимательнее приглядимся к такому тренду, как литература травмы, то можем сделать интересное замечание. Казалось бы, психология травмы, которая, по сути, есть исследование невроза, — благодатная почва для различного рода выводов о природе человека. В психологии на исследовании психопатологий и неврозов было построено множество любопытных теорий о механизме психики человека. Почему же авторы, рассматривающие эту же тему, неспособны сделать никаких мало-мальски интересных выводов? Например, литература травмы делает акцент на принятии травматика, на осознании травмы. Это настолько узколобый взгляд на проблему, он поражает недальновидностью писателей, участвующих в подобном. Литература травмы, жалея современных травматиков, оправдывает будущую агрессию. Если вы внушаете человеку, что он травмирован, что кто-то виноват в его травме, вы растите чудовище. Человеку можно открывать путь к свободе, развитию через волю и действие, если уж вам так хочется помочь. Но жалеть его за то, что он имеет раны, — значит уничтожить его как личность. Тот, кто научается считать себя жертвой, рано или поздно станет агрессором, чтобы отомстить, чтобы отстоять себя, чтобы напасть на другого. Почему такие очевидные вещи не видны писателям?
А потому что без идейной составляющей невозможно полноценно исследовать человека. Потому что такие вещи высвечиваются только при сопоставлении с высшими потребностями человека. Невозможно рассматривать травму в отрыве от стремления к цели. Но именно это и делает современная литература, лишённая идейности.
Отказ от невроза
Результаты современного творчества выглядят таким образом, будто всех творческих людей поголовно вылечили и теперь они в состоянии счастья и покоя выдают нам свои творческие бестселлеры, которые неспособны привести читателя к катарсису.
На самом деле большая проблема в том, что для многих в современном обществе, где громко звучат концепции «уникален каждый», «каждый может творить/писать», «раскрой в себе творческий потенциал», писательство становится поиском самоидентификации, эдаким хобби. Что в корне отличается от сути творческого акта, где творчество является результатом поиска смысла жизни. А поиск смысла жизни запускается как раз невротическими переживаниями конфликта между психической нестабильностью, неспособностью адаптироваться к нормальному течению жизни и адаптацией, необходимой для выживания в обществе, которая позволяет принять условия социума как норму, как нерушимую данность.
Творческий процесс — отчасти психический, со всеми вытекающими из него психофизическими закономерностями. Впрячь обычного человека в творчество — научить писать, объяснив структуру создания произведения искусства, — это всё равно что создать Франкенштейна, объявив его человеком, пойти в обход человеческой природы. Почему внезапно обывателям, людям, не интересующимся ничем, кроме личного комфорта, дали добро на «быть творческими», вместо того чтобы сказать: «Вы можете стать хорошими, уважаемыми специалистами в различных областях»? Ведь если на специалиста можно выучиться и, набравшись опыта, стать как минимум крепким середнячком, то сфера искусства зиждется на таланте и на определённых искажениях психики, то есть эта сфера по определению не для каждого.
Дать каждому свободу творить, «право писать» стало большой ошибкой, обманом этого каждого, ведь мы словно стёрли простую мысль, что талант — это дар, который даётся избирательно. Творческий акт — способ справиться с невыносимой внутренней структурой, которая даётся в нагрузку к таланту. То есть чисто психически это врождённая структура личности, в которой неадаптивность и талант находятся в сложной зависимости и работают на поиск личных смыслов, напрямую связанных с исследованием исторических смыслов. Результатом становится произведение искусства.
Абрахам Маслоу в 1960-х годах писал, что обучение и развитие должно идти через творчество, что всем доступно это переживание акта творения и видения мира необычайным образом. Уже в наше время, когда этим «всем» навязали возможность творить, развивать заложенный потенциал, мы получили очень нехороший результат. Очевидно стало, что творить может не каждый, даже если его с детства натаскивали на творческое мышление. Очевидно стало, что обыденному сознанию намного комфортнее в заданных рамках реальности, при всём возможном выборе такое сознание выбирает то, что привычно и соответствует реальности, всем понятным чувствам, событиям. И уже мне видится негуманным, когда человеку, которому комфортно в рамках реальности, говорят о некоем неведомом потенциале, когда предлагают творить великое, которое создаётся при особых состояниях сознания, — такой человек играет в творчество-отражение прежде всего самого себя, узкого опыта, который он прожил в миру, он не получает от этого никакого результата, творчество как предназначение уже не работает — не удовлетворяет. То есть человек самым откровенным образом варится в иллюзиях, буквально живёт в воздушных замках и зачастую, кроме депрессии и неудовлетворённости, ничего не получает. Хотя мог бы быть счастлив в своей реальности, сосредоточившись на достижимых в рамках реальности и по законам реальности целях. Такому человеку, чтобы достичь смысла в творчестве, придётся сломать свою психическую структуру, разбить множество защитных механизмов психики, долго работать с сознанием. То есть стать не тем, кто он есть.
Но на деле произошло противоположное: сам акт творчества был разложен на технические составляющие, понятные конструкции, правила и шаблоны, по которым творить действительно может каждый. То есть не человек изменился ради того, чтобы доказать, что любой способен к творчеству, а понятие творчества изменилось под обыденное сознание. И это масштабная проблема в области искусства, культуры человечества.
Также понятие таланта было снижено до уровня создания форм. Если человек умеет хорошо писать или рисовать, он уже может называться талантливым. Но дело в том, что талант — это не только умение создавать форму, он включает в себя ряд особенностей личности. И главные из них — это способность остро переживать жизнь, эмоциональная наполненность, открытость к интуитивному постижению. Такое условие внутреннего бытия ведёт к удивительному процессу — интуитивному озарению, когда творчество перестаёт быть актом сознания и воли и становится актом связи с процессами глубинными или надличностными, называйте как хотите, но суть которых в том, что через творца начинает говорить нечто большее, нежели он сам. Это отмечали все великие люди, словно открещиваясь от результатов своего творчества, утверждая, что не они сами создавали, а нечто создавало через них. Талант не есть способность к созданию формы, но есть способность глубокого переживания жизни до такой степени, что жизнь обретает новую форму в произведении творца.
Приходится признать тот факт, что люди рождаются с врождёнными механизмами проживания жизни. Одни, словно без кожи, впитывают жизнь, не видя в человеческом существовании законченного результата, а значит, выискивая возможности изменения существования; другие отлично функционируют в рамках реальности по заданным схемам, даже если это схемы творчества. Разный тип психики, как встроенный механизм.
На читателя действует не сама форма искусства, созданию которой ныне массово обучают, а иррациональная составляющая, дающая незримую силу или попросту эмоцию, что захватывает читателя и оказывает на него то воздействие, которое мы теперь называем катарсисом12. Мы вычеркнули всю иррациональную часть из творчества, из творческого человека, заменили техникой. А невротический импульс творчества подменили личной арт-терапией через писательство.
Замена надличностных переживаний литературной техникой
Не только невроз является необходимой частью творческого процесса, но и метафизика. Убрав невроз и метафизику из процесса творчества, сегодняшние творцы лишились связи с чем-то глубинным, что лежит в области метапотребностей, архетипичного, духа человеческой культуры. И это ещё одна причина, из-за которой никак не произойдёт выход из заданных нашим временем рамок культуры. Требуется толчок куда более сильный, нежели изучение правил литературы, интересные повороты сюжета, актуальные (больные) темы общества — толчок иррациональный и метафизический.
Вдохновение, сакральность творческого процесса, озарения свыше объявлены пережитком прошлого, труд поставлен во главу угла. Садись и пиши. Учись и твори. И сколько бы ни было исследований творческого процесса, в литературной поп-культуре утверждается нечто от обратного. Могу предположить: просто потому, что избранность писателя и надличностные переживания в качестве необходимых составляющих творческого процесса плохо продаются на курсах по писательскому мастерству, не позволяют реализоваться новой общественной программе по уникальности каждого.
«…Люди с высокой степенью самоактуализации… как если бы они ощущали некую высшую реальность, лежащую за пределами человеческого сознания, а не основывали свои оценки на житейском опыте, который, как известно, зачастую страдает однобокостью и предвзятостью» (Абрахам Маслоу).
«Мой мозг — только приёмное устройство. В космическом пространстве существует некое ядро, откуда мы черпаем знания, силы, вдохновение. Я не проник в тайны этого ядра, но знаю, что оно существует…» (Никола Тесла).
«Вдохновение — лишь узкий ручеёк в обширном потоке вечного знания; оно превосходит разум в большей мере, чем разум превышает достоверность чувств» (Шри Ауробиндо).
Невроз, о котором я упоминала выше, ведёт к поиску смысла жизни, а поиск смысла может привести к особым состояниям сознания, к тому, что Ролло Мэй называл «встречей», а Маслоу — «пиковым переживанием»; Ф. М. Достоевский говорил, что момент озарения перед припадком эпилепсии открывал ему мир, и так далее, примеров множество. Вычесть подобные переживания из процесса писательства — это лишить процесс самой сути, оставив лишь форму. Об этом много рассуждали философы и психотерапевты, но сейчас даже говорить об этом стало неловко, словно пытаешься двухмерным человечкам рассказать про глубину, объём и перспективу.
Пока мы рассматриваем новую литературу как определённую форму искусства, мы не сможем сдвинуться с мёртвой точки, перестать оплакивать отмирающий постмодерн в его последних судорогах. Здесь необходимы иное сознание, особый способ мышления, то есть не форма, а нечто неуловимое — содержание. От писателя требуется принципиально иной подход к процессу творчества взамен полностью выхолощенного современного. Суть не в жанре, в теме, суть не в идее — речь идёт о новом восприятии действительности. И здесь в помощь к имеющимся наработкам писательства — философия, надличностные переживания и иррациональный импульс, которые гонят не всех, а избранных талантливых по пути творчества.
Исследуя творческие процессы, мыслители отмечали разницу между творчеством, воспроизводящим реальность, и творчеством «визионерским» (определение К. Г. Юнга), которое происходит через сложный и до сих пор необъяснимый комплекс надличностных переживаний: вдохновения, интуиции, озарения, предвидения.
Я бы назвала такое творчество «со-творчеством» мира, потому что в его процессе создаются и преобразуются смыслы. В психологии творчества такой вид творчества связан с интуицией, определений которой множество, но её природа остаётся загадкой, так как интуиция — это скрытый от сознания процесс постижения мира. Я буду использовать термин «интуиция» как объяснение процессов постижения мира в его целостности и глубине через внезапные вспышки предвидения, в необъяснимом озарении о сути мировых закономерностей; постижения, которое не является результатом логических рассуждений и исследований, которое не опирается на доказательную базу, но которое при этом оказывается верным суждением (я обобщаю в этом определении множественные исследования по психологии творчества). Творчество через интуитивное постижение порождает произведения искусства, которые становятся частью мировой культуры. Но интуиция, конечно же, действует и в более мелких масштабах, её проявления знакомы обширному числу творцов. Также визионерский тип творчества связан с вдохновением как особым состоянием сознания, состоянием наполненности, активации сознательных и бессознательных процессов и мощного эмоционального переживания, которое простыми словами можно охарактеризовать как открытость разума и души миру внешнему и внутреннему.
Наша задача — узнать и расширить возможности своей души, чтобы испытать невероятные ощущения жизни, ведущие нас за пределы познанного, что в итоге изменит и углубит наше творчество. Практически ни одна другая деятельность человека не ведёт личность к настолько значительным переживаниям, поднимающим над собственной ограниченностью психикой, обстоятельствами и эпохой. Здесь сливаются воедино интеллектуальное и эмоциональное, сознательное и бессознательное, личностное и внеличностное, сама жизнь и отстранение от жизни. Невозможно не жаждать испытать подобное, а если испытал, то невозможно не подсесть на процесс творчества, чтобы испытывать это вновь и вновь, как свидетельствуют дневники и высказывания великих творцов всех эпох.
Закончен век постмодернизма, того постмодернизма, который лишь фиксировал бессмысленность происходящего. Начинается новый век — век, в котором смысл должен быть найден. И кем, если не нами?
