Эссе памяти Максимилиана Волошина
«К тебе я буду возвращаться!»
Максимилиан Волошин… Это человек, следы от деятельности которого навсегда впечатаны не только в культурную почву Крыма, но и в целом в русскую культуру XX века: в философию, искусство перевода, прозу, живопись, искусствоведение и поэзию. У меня постижение трудов и деятельности Волошина, возможно как и у кого-то еще, находится в стадии ознакомления. И я не стыжусь этого…
Сказитель, эллин, римлянин, бродячий певец-бандурист – именно так хочется назвать поэта, видя его фотографии и портреты, сделанные современниками Волошина. Даже свет глаз, цвет глаз, впечатление от них складываются в связи с обликом поэта. Вовсе не случайно, что описание взгляда и глаз Максимилиана у разных мемуаристов довольно противоречивы, так как сам Волошин бывал разным. И это, конечно, от богатства натуры. От первого лица он мог говорить о Данте и Гомере, о Руанском соборе и Млечном Пути, об Испании и Швейцарии, о Франции и Греции.
Явным источником творчества М. Волошина до войны 1914 года была Франция. Париж был исхожен поэтом вдоль и поперек. В первой книге стихов Волошина редкая страница не обдаст Парижем, если не прямо, то подспудно. Я позволю себе привести в качестве иллюстрации высказанной мысли лишь несколько примеров из цикла стихов «Париж»:
Город-змей, сжимая звенья,
Сыпет искры в алый день…
(М. Волошин, «С Монмартра»)
В дождь Париж расцветает,
Точно серая роза…
(М. Волошин, «Дождь»)
Осень… осень… Весь Париж,
Очертанья сизых крыш…
(М. Волошин, «Осень… осень… Весь Париж…»)
Парижа я люблю осенний, строгий плен,
И пятна ржавые сбежавшей позолоты…
(М. Волошин, «Парижа я люблю осенний, строгий плен…»)
Мое знакомство с поэтом Максимилианом Волошиным началось именно с этого цикла. Он вдохновил меня на написание нескольких собственных стихотворений. Мне хочется привести свои стихи ниже:
* * *
Всю цепь промчавшихся мгновений
Ты снова мог бы воссоздать:
Прогулки рядом с брегом Сены,
Ее вуаль и ее стать;
И синих глаз зовущий омут,
И манкость чувственных речей,
Блошиный рынок, парки тоже
И тусклый свет от фонарей.
* * *
И ты опять один в Париже
В кругу привычной старины:
Монмартр и вновь блошиный рынок,
Фонтаны, замки… В эти дни
Ты счастлив утренней порою,
Когда туман над Сеной. И
Ты вновь опять один в Париже
В вертепе страсти и любви!
* * *
Глядишь в окно сквозь воздух мглистый.
Прозрачна Сена. Тюильри.
Все так прекрасно и прилично.
Благословенны эти дни!
Париж! Любовь! Лукавы взоры!
Объятья! Поцелуй впотьмах!
На небе звездные узоры,
А рядом дамы томный взгляд.
* * *
Парижа не могу любить осенний, строгий плен!
В нем не была! И вряд ли побываю…
Милее мне российских градов лень,
Их темп спокойный! Его принимаю.
Россия – не Париж, не Франция, но все ж;
Своя есть прелесть в ней! Ей равных нету!
Людьми богата! Ведь Наполеон
Российскими вояками низвергнут…
Парижа не могу любить осенний, строгий плен!
В нем не была! И вряд ли побываю…
Но не тужу! Со мною Бомарше,
Руссо, Дакен и Куперен… Их почитаю!
Знакомство с несколькими поэтическими циклами М. Волошина заставило обратить внимание на то, как бережно поэт обращается с организацией поэтического движения, как мастерски чувствует и выделяет цезуру, используя весь спектр имеющихся возможностей благодаря используемым знакам препинания. Поэтическому высказыванию, как естественно-речевому, присуща определенная внутренняя организация. Речевой поток представляется непрерывным, однако он расчленяется на отдельные слова, которые объединяются в группы, простые и сложные предложения. Такая расчлененность – обязательное требование к информационному процессу, каковым и является звучание поэтического текста. Носители информации – знаки – должны ясно отграничиваться друг от друга. Важность правильной расстановки границ – цезур – несомненна. Примеры двусмысленности при отсутствии знака препинания подтверждают значимость цезур на своих местах. Развертывая во времени поэтический текст, автор для разграничения частей использует остановки. В силу того, что Максимилиан Волошин был поэтом с хорошим музыкальным слухом, эти паузы-цезуры выверены у него исключительно точно. В качестве примера можем взять стихотворение «Солнце! Твой родник…» из цикла стихов «Киммерийская весна» и посмотреть, как поэт мастерски использует цезуру через систему знаков препинания либо ее отсутствие, что в отдельных случаях при разрыве предложения может быть тоже рассмотрено как паузирование:
Солнце! Твой родник
В недрах бьет по темным жилам…
Воззывающий свой лик
Обрати к земным могилам!
Солнце! Из земли
Руки черные простерты…
Воды снежные стекли,
Тали в поле ветром стерты.
Солнце! Прикажи
Виться лозам винограда.
Завязь почек развяжи
Властью пристального взгляда!
Давайте на примере первого четверостишия рассмотрим, как интересно автор членит поэтическую речь. В первой строке после слова «солнце» стоит восклицательный знак, который можно расценивать как достаточно длинную четвертную паузу, говоря языком музыкантов – а он здесь уместен. А почему поэт ставит восклицательный знак? Здесь вариантов может быть несколько. Я выбираю следующий: Волошин не может не слышать, что просится повтор слова «солнце»; а раз повтора нет, то нужна цезура – восклицательный знак, и он ее дает. После слова «родник» цезура смысловая, здесь не нужен явный знак препинания, поскольку предложение рвется и переносится. Следовательно, цезура невелика. В нашем случае она может быть восьмой паузой. И, наконец, многоточие, завершающее простое предложение, в котором в грамматической основе употреблен глагол несовершенного вида «бьет». Отсюда такая длинная цезура, я бы сказала половинная пауза. И так с точки зрения членения поэтической речи можно рассматривать другие стихотворения М. Волошина, убеждаясь в бережном и грамотном отношении поэта к паузе в стихотворной речи.
Личность поэта формируют многие факторы, среди которых важное место занимают среда проживания и окружение поэта. Нельзя не остановиться на трех точках Коктебельского залива, по которым узнается Волошин. Первая из них – это дом, где он жил и работал. Вторая точка – это могила, которую можно увидеть, стоя рядом с домом. И, наконец, третья – это склон горы Кара-Даг. Абрис скалы напоминает профиль поэта, о котором Максимилиан говорит в одном из стихотворений цикла «Киммерийская весна», посвященном Коктебелю. Привожу строчки из этого стихотворения, написанного 6 июня 1918 года:
…Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
«Судьбой и ветрами» созданы и поэтические произведения Волошина. Если мы условно можем позволить себе разделить поэзию на два начала – пластическое и музыкальное, то Волошин – бесспорный представитель первого. Пожалуй, только Вячеслав Иванов может поспорить с ним в искусстве подобрать наиболее полнокровные и полнозвучные слова для выражения желаемого. Так, только у Волошина вечером в окне мастерской «бьются зори огненным крылом», а зной «медленно плавится темным золотом смол».
Максимилиан Александрович Волошин любил Коктебель, понимая его изысканную и терпкую красоту. Прекрасна и сурова Киммерия – древняя земля, страна пустынных степей и удивительных горных нагромождений, придающих ей своеобразную и редкую красоту. Красота Киммерии, и в частности Коктебеля, заключается в чудовищном нагромождении скал Кара-Дага и в его грозной вершине Гяурбах. И совсем не удивительно, что почти все акварели Волошина посвящены Крыму, его особенному Крыму – идеализированному, синтетическому. В своих работах художник подчеркивал то самое, что в окрестностях Феодосии наводило на сравнение с Элладой, с отдельными местами Испании и вообще со всем тем, в чем особенно обнаруживается красота каменного остова нашей планеты.
Точный и внимательный взгляд художника-акварелиста не мог не сказаться и на стихотворениях Максимилиана Александровича. В его стихотворениях из цикла «Киммерийская весна» столько звуков и такая богатая цветовая гамма:
День молочно-сизый расцвел и замер…
(20 февраля 1910 г.)
Звучит в горах, весну встречая,
Ручьев прерывистая речь…
(16 февраля 1910 г.)
…Глухие заросли безлистых
Лилово-дымчатых кустов.
(16 февраля 1910 г.)
…И сбегают тени с гор обнаженных
Цвета роз и меда.
(21 февраля 1910 г.)
Под быстрым градом тонких льдин
Стучат на крышах черепицы,
И ветки сизые маслин
В испуге бьют крылом, как птицы.
(13 июня 1913 г.)
Цикл стихотворений «Киммерийская весна» – один из самых запомнившихся, поэтому вовсе не удивительно, что отдельные начальные строчки стихотворений М. Волошина вдохновили меня на написание собственных стихотворений. Привожу их ниже:
«Моя земля хранит покой…»
Он заключен в иконах храма.
И успокоиться душой
Придем сюда мы снова рано.
И голову свою склони́м
Перед Христом и сонмом ликов,
«Моя земля хранит покой…»
И можно думать о великом.
* * *
«К излогам гор душа влекома…»
Там думается легче мне.
Уходит от меня тревога,
Стихи приходят о весне.
Люблю весну! С ней оживаю…
Весенний дождь сулит мечту.
А с ней, мечтой, я расцветаю!
Приход весны всегда ценю.
* * *
Солнце, солнце! «Твой родник
В недрах бьет по темным жилам…»
К свету твоему привык,
Ты мне душу оживило!
Радостью своей делюсь
С морем, небом, облаками…
Солнце! Я к тебе стремлюсь!
Для того, чтоб греть стихами.
* * *
«Выйди на кровлю. Склонись на четыре
Стороны света, простерши ладонь…»
И обратись к Богоматери милой,
Чтоб поддержала душевный огонь,
Чтоб нерасплесканным было бы счастье
И чтоб, как прежде, бы пела душа
И о любви, и о дружбе, участье…
Богу молись в жизни сей до конца!
В разные эпохи в России появлялись салоны, знатные дома, клубы («клобы»), в которых собирались интересные люди. И все же никому не удалось создать столь долговременную, столь дружную артель художников, как это удалось Максимилиану Волошину. «Дом поэта» имеет и прямой, и переносный смысл. Местожительство, мастерская художника и поэта. Волошинский дом был похож на корабль, дом этот так и называли – корабельным. Именно здесь Максимилиан ощущал связь дома, одинокой души и безмерности вселенной. Киммерия становится «истинной родиной его духа». Художник и поэт Волошин с капитанского мостика своего корабля на приколе видит небо, горы, залив, мирозданье.
Общение с Максимилианом оказывало на всех, кто с ним близко встречался, удивительное действие. От него исходили мягкость и спокойствие. Каждый человек для него что-то значил. Разумеется, Волошин делал выбор, оценивал, осуждал и одобрял; но его первым движением было внимание. По мнению Марины Цветаевой, острый взгляд Макса на человека был собирательным стеклом, то есть зажигательным. Волошин ненасытностью до настоящего заставлял человека быть самим собой.
Поэт создал мир, наполненный братством и любовью людей искусства, неповторимый мир, о котором сейчас можно говорить с завистью и восторгом, как о сотворенном самим человеком. Волошин верил в то, что человек от рождения гений, что в нем заложена энергия солнца.
Свое нынешнее размышление о Максимилиане Волошине хотелось бы завершить следующим триптихом его памяти:
Памяти М. Волошина
триптих
Соустроитель, соучастник, сподвижник –
Это все о нем!
С копной волос своих лохматых
Прекрасен Макс в хитоне том!
Он был богам подобен внешне!
А внутренне – Вселенной всей!
Огонь без вод мог погасить он,
Душой любого взять в свой плен!
* * *
Средь пены морской и средь горных ущелий
Киммерии царь! Макс – философ и бог!
Бывали в гостях Гумилев, Брюсов… Пели
Романсы и арии звезды. И снов
Им всем не хватало… Душа расцветала!
Творить ей хотелось, общаться! Она
К вершинам искусства взлетала, взлетала…
Ведь Крым вдохновенье дарил навсегда!
* * *
К тебе я буду возвращаться!
Вошел ты в душу навсегда!
Мне интересна проза, также
Стихи Волошина, судьба…
И люди те, что приезжали
К нему в Киммерию. Они
В Крыму с ним вместе расцветали
Взаимной мудростью любви!
РАССКАЗЫ
Чудак-человек
Раннее утро. Еще нет и семи часов. Стою на конечной остановке шестого троллейбуса. Людей почти нет. Как в песне поется: «Ты да я, да мы с тобой…» Рядом подпрыгивает на одной ноге сухонький старичок в фуражке и теплых для августа осенних бурочках. «Чудак-человек», – подумала я.
– Я Петрович-весельчак, человек-чудак, – словно угадывая мои мысли, напевает старичок.
– А вы картошку уже выкопали? – без всяких переходов и церемоний спрашивает меня Петрович.
– Пока нет, – отвечаю ему как старому знакомому.
– А у меня картошечка – загляденье! Между картофельными кустами большое расстояние выдержано, еще и удобрял, – продолжает старичок, – а сейчас поехал в гараж рассыпать картофель, пусть сохнет. Не могу без дела сидеть.
Петрович заскакал на другой ноге. И только подошедший двенадцатый автобус отвлек его от упражнений. Петрович заскочил в него, на прощание помахав рукой. «Чудак-человек», – снова подумалось мне.
Прошло два дня. Снова еду на работу. Шестой троллейбус набит до отказа. Рядом со мной сидит молодая женщина с ребенком.
Ребенок канючит. Перед нами восседает мощного телосложения тетка с завязанным как у гоголевской Солохи платком. На рябом лице от троллейбусной жары выступили капельки пота. Здоровый румянец играет на щеках. В троллейбус, словно молодой петушок, заскакивает мой старый знакомый – Петрович. Он меня, конечно, не узнает и начинает зубоскалить с каждым встречным. Вот и сейчас, не успев толком оглядеться, подбирается к молодой женщине с ребенком и начинает хорошо поставленным голосом читать наизусть стихотворение Андрея Дементьева о женщине. Молодуха в недоумении смотрит на него, и даже ребенок перестает канючить.
Курганская Солоха, вытерев ладонью пот, всем туловищем разворачивается к нему и заговаривает:
– Ты че, дед, артист, что ли?
– Я, матушка, веселый человек, – отвечает Петрович. – А ты никак в огород собралась?
– В него, в окаянный. Иначе нельзя, ведь упрут же все, что осталось на грядках.
Петрович как будто этого и ждал. На весь троллейбус разнеслись строки стихотворения о грабителях, неизвестного дорожной публике сочинения.
– Ты че, дед, сам выдумал про воров-то? – спрашивает «Солоха».
– Я и про осень золотую песню написал, – звучит в ответ.
И на салон обрушивается новое произведение веселого человека.
Один из молодых людей не выдерживает переполняющих его чувств и говорит старичку:
– Дед, ну ты даешь! Ты же какие бабки можешь стричь на рынке или на вокзале!
– Мне не надо денег! Есть голик да веник! – шуткой отвечает тот.
Троллейбус плавно заворачивает в сторону Заозерного. С Петровичем время в пути пролетает быстро. Не заметили, как проехали почти весь город. На остановке «5-й микрорайон» Петрович выпрыгивает из троллейбуса и всем машет рукой на прощание.
– Чудак-человек, – еле слышно шепчет огородница.
«На таких чудаках и держится Россия!» – думается мне.
Крепкий мужик
Уже много лет к этому слепому человеку идут и идут изо дня в день больные люди. Николай Петрович Бодров, владея уникальной методикой массажа, уже многих поставил на ноги. Сегодня возле магазина «Весна» встречаю хорошо знакомую мне бабу Нюру, постоянную пациентку Николая Петровича, которая рассказывает мне о своем вчерашнем посещении лекаря.
По ее словам, с Николаем Петровичем с самого начала лечебного сеанса происходило нечто странное. Через каждые две-три минуты Бодров прекращал делать массаж и обращался к какому-то неизвестному для бабы Нюры существу со словами: «Собака! Ну чего пристала? За что? Ведь я не сделал тебе ничего плохого».
Произносилось это полушепотом; видимо, Николай Петрович даже подумать не мог, что кто-то может его услышать. Поначалу баба Нюра эти упреки чуть не приняла в свой адрес. А они повторялись в течение сеанса несколько раз.
Вдруг Бодров резко встал, вышел в коридор, бросился на колени и застучал по полу кулаками, продолжая проклинать виновницу его несчастий. На этот раз пациентка не выдержала и заговорила с Николаем Петровичем:
– Может быть, мне уйти? Что-то случилось с вами?
– Нет! Оставайтесь! Дело не в вас, – прозвучало в ответ.
– Николай Петрович! Вам плохо? – допытывалась старушка.
– Ничего, я мужик крепкий! Я с ней справлюсь! Ей со мной не совладать!
– Да с кем с ней? – не унималась баба Нюра.
– С аллергией! Глаза почти не видят ничего, а тут она, собака, гадина… Я – крепкий мужик! Я с ней справлюсь!
Попутчики
Пассажирский поезд Екатеринбург – Алма-Ата. Плацкартный вагон номер четыре, боковое место номер сорок семь. Еду от сына. Настроение скверное.
Расставание – это всегда тяжело, особенно с близкими людьми.
Обнимаемся с сыном, и я отпускаю его, чтобы не мозолить чужим людям глаза своими чувствами. До отправления поезда еще около двадцати пяти минут, и есть возможность понаблюдать за устраивающимися соседями напротив и за тем, что творится на перроне.
Пожилой мужчина лет пятидесяти нежно обнимает молодую женщину лет тридцати, машет ей рукой, и длинноволосая шатенка, проводив его, отправляется за банкой пива, выкуривает сигарету и заходит в соседнее купе. У молодой дамы вполне интеллигентный вид, и пока невозможно представить, что через какое-то время пути она будет с осоловелыми глазами через каждые полчаса выходить курить в тамбур и одну за другой глушить бутылки пива. Ее попутчиками по купе оказываются двое мужчин среднего возраста, ошалевших от свободы, поскольку они едут отдыхать на курорт без семьи. Они поставили вещи и побежали затариваться пивом и водкой, при этом успели познакомиться с попутчицами: длинноволосой Тамарой и молодой женщиной с ребенком Риммой. Последняя выглядела очень молодо. Коротко подстриженные волосы, стройная фигура, умело примененный макияж… Одним словом, супермодель.
Не дождавшись получения постельного белья, Римма устроила на верхней полке уставшего шестилетнего Антона, который к отходу поезда уже крепко спал.
Последнее предупреждение провожающим – и поезд тронулся.
Уже через пять минут после отправки соседнее купе загуляло по полной программе. Оказалось, что пивом запаслись все. Римма с Тамарой достали каждая по полуторалитровой бутылке пива – свою долю. Мужчины победно показали наполненную до отказа спиртным сетку и выбросили на дорожный столик несколько пакетиков «Кириешек». Гульба пошла полным ходом. Веселый хохот молодых дам и Леонида с Гошей (так звали мужчин) скоро заполнил весь вагон.
Заводилой компании оказался Гоша: именно он заворачивал лихие анекдоты, от которых сначала шатенку бросало в краску, а другие соседи стыдливо начинали внимательно рассматривать в дорожное окно пейзаж. На пьющих смотреть не хотелось.
Прошел час дороги. Леонид с помощью Гоши забрался на свободную верхнюю полку – и захрапел. Остальные после очередного перекура открыли новую бутылку пива, и именно тут проснулся Антон. Его пробуждение было для Риммы совсем некстати, поскольку сын для своего шестилетнего возраста оказался невероятно подвижным и смышленым.
– Я сейчас милицию вызову, ты уже пьяная, – сказал парнишка.
– А это еще кто? – вызывающе грубо спросил Гоша, до этого ребенка не видевший ни разу. – Ты чей? – Мужчина даже не подозревал, что одна из женщин едет с ребенком. – Я вот возьму и выброшу тебя в окно, чтоб не мешал, – без тени улыбки сказал он мальчику.
– Это мой сын, его зовут Антон, – прошептала Римма. Они сидели с Гошей рядом на одной полке.
Гоша уставился на мальчика так, как будто никогда не видел детей. Антон оказался не робкого десятка, поэтому смело смотрел в глаза незнакомцу.
– Ты, пацан, почему так с матерью разговариваешь? Какой ты наглый! – Гоша продолжал изучать ребенка.
– А ты пьяный и толстый! – без доли смущения ответил Антон.
Римма заерзала на своем сиденье: атмосфера дружеской попойки была разрушена окончательно, она готова была прибить ребенка.
– Ты мне уже надоел, – заворчала она, – лучше возьми «Кириешки». – Она протянула Антону нераспечатанный пакетик.
Парнишка начал отчаянно разрывать его, но пакетик не поддавался. Тогда сидевший напротив Гоша неожиданно посадил ребенка на колено, помог ему разорвать пакетик и вдруг приник к лицу мальчика своей разгоряченной щекой, на мгновение задержавшись. Что-то шевельнулось в душе мужчины: он сам был безотцовщиной и безумно страдал от этого. Он погладил Антона по голове и предложил бодаться головами. Началась игра. Римма с Тамарой недоуменно переглянулись: они остались без собутыльника – и отправились в тамбур. А новые знакомые от души тузили друг друга и заливисто смеялись. Пассажиры не могли не заметить, как счастлив был шестилетний парнишка, неожиданно обретший друга. Гоша, купив у проходившей проводницы чупа-чупс для Антона, задумался о чем-то своем, в то время как ребенок расправлялся с подарком.
Когда от лакомства осталась только одна палочка, Антон сказал другу:
– Давай будем курить вместе!
– Давай! – ответил тот.
Мальчишка по-взрослому воткнул палочку-папиросу в рот, взял Гошу за руку, и они вместе отправились в тамбур.
Поезд подъезжал к Кургану… В пьяном купе спали все, кроме Антона, который сидел на нижней полке матери и иногда посматривал на спящего Гошу. О чем он думал?
Об авторе:
Вера Николаевна Ступина пишет стихи и рассказы, является автором 10 поэтических сборников и книги рассказов «Так и живем». В. Н. Ступина – член Российского союза профессиональных литераторов с 1999 года, кандидат педагогических наук. Автор активно печатается в общероссийских и международных литературных сборниках. Номинант учрежденной Издательским Домом Максима Бурдина литературной Премии Мира 2016 г. в областях «Поэзия» и «Проза». Дипломант III Международного поэтического конкурса «Строки души» в номинации «Любовная лирика» (издательство «Строфа», Смоленск, 2017 год). Дипломант Х открытого регионального литературного конкурса «Проба пера» (Санкт-Петербург, 2017 год). Лауреат Международного поэтического конкурса «Строки души» в номинации «Философская лирика» (издательство «Строфа», Смоленск, 2017 год).
Страница автора ВК: https://m.vk.com/id343766122
