Восточная лексика в повести Л.Н. Толстого

Нас, современников, очень интересует тема Кавказа в творчестве русских писателей, которые любили Кавказ, эту прекрасную страну, «олицетворение грандиозной красоты и силы, её горы, окрылённые снегами, долины и ущелья, полные весёлого шума быстрых певучих рек, и её красивых, гордых детей» (1).

Сегодня, когда интерес к творчеству Льва Николаевича Толстого возрастает, вопросы, поставленные в нашей статье, становятся более актуальными, так как Толстой как писатель формировался на Кавказе, «дошёл до такой степени умственной экзальтации», до которой, по словам самого писателя, «никогда ни прежде, ни после… не доходил до такой высоты мысли» (2).

Его многие произведения, и в особенности последний шедевр художественной прозы – повесть «Хаджи-Мурат» задуманы на Кавказе, а его герои являлись свидетелями событий, описанных в них. Образы, навеянные борьбой горцев, заставили Толстого перечеркнуть «непротивленчество и толстовство, выступить фактически неистовым борцом против царизма, всякого угнетения и несправедливости» (3).

Большую признательность творчество Толстого получило в работах В.И. Ленина, который свои статьи о великом художнике слова и особенностях его творчества написал ещё при жизни Толстого или сразу после его смерти. Заслуга их в том, что творчество Толстого рассматривается в большом историческом масштабе, даётся верная оценка сильным и слабым сторонам творчества, отмечаются его «кричащие противоречия», остро, с предельной чёткостью раскрываются происхождение взглядов писателя, его позиции, показана художественная мощь писателя: «… Л. Толстой сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой степени художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе» (4).

Кавказ занимает особое положение как по продолжительности пребывания здесь Толстого, так и по той роли, какую Кавказ сыграл в творчестве писателя, по словам Б.С. Виноградова, «на Кавказе молодой Толстой нашёл цель жизни – литературное творчество» (5). Многие произведения были начаты Толстым на Кавказе. К кавказским темам и впечатлениям он возвращался в течение многих лет. Толстой любит Кавказ, «хотя посмертной, но сильной любовью. Действительно хорош этот дикий край, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи – война и свобода» (6).

В истории творческой работы Толстого над кавказскими произведениями можно отметить три периода (7).

К первому периоду относятся те произведения, которые были написаны или начаты им на Кавказе под непосредственным впечатлением виденного и пережитого: «Набег» (1852), «Рубка леса» (1855), «Казаки» (1863). Характерная черта этих произведений – автобиографичность.

Ко второму периоду относятся рассказы для детей, написанные в зрелую пору творчества – цикл хрестоматийных очерков о Мильтоне и Бульке и «Кавказский пленник» (1872). В этих произведениях примечательны следующие черты: ослабление автобиографичных мотивов, стремление к полной объективности, усиление интереса к изображению горского быта, продолжение борьбы с романтической традицией.

Третий период – пора писания повести «Хаджи-Мурат» (8).

Образ Хаджи-Мурата давно привлекал внимание Толстого. Впервые имя кавказского героя встречаем у Толстого в письме от 23 декабря 1851 года. Толстой писал своему брату из Тифлиса: «Если хочешь щегольнуть известиями с Кавказа, то можешь рассказывать, что второе лицо после Шамиля, некто Хаджи-Мурат, на днях передался русскому правительству. Это был первый лихач (джигит) и молодец во всей Чечне, а сделал подлость» (9).

«Художественный мир повести лишь в законченной редакции, – как отметил литературный критик В. Туниманов, – становится подобен тому многокрасочному полю цветов, с развёрнутого описания которого начинается пролог» (10).

Автор бессмертного произведения обладал способностью проникать в наиболее глубокие пласты жизни кавказских народов. Говоря словами В.Г. Белинского, «колорит страны и века, их обычаи, нравы высказываются в каждой черте исторического романа, хотя и не составляют его цели» (11).

В «Хаджи-Мурате» Толстой достиг наивысшего уровня художественной выразительности благодаря не только своей писательской одарённости, но и вследствие прекрасного знания источников и бережного отношения к историческим фактам.

***

Для придания реалистичности своим произведениям Толстой не только глубоко и всесторонне описывал кавказскую действительность, не только вводил русскую публику в мир этой действительности, но и обогащал русский язык и русскую литературу лексемами, мало обиходными в русском языке. Толстой обогатил русский язык арабизмами, тюркизмами, кавказскими лексемами и т.д. Это касается тех тюркизмов и арабизмов, которые стали широко известны в русской литературе благодаря художественным произведениям Бестужева-Марлинского, Пушкина, Лермонтова, и закреплялись в русской литературе и вошли в литературный обиход через знаменитые кавказские повести и рассказы Льва Толстого, который был хорошо знаком со всей своеобразной смесью кавказской речи по его непосредственным наблюдениям в молодости. Также использован и фольклор народов Кавказа. Немаловажное значение здесь сыграло знание Толстым татарского (кумыкского) языка.

Л.Н. Толстой всерьёз занимался чеченским языком, первым записал текст на этом языке. «У него, как и у Лермонтова, есть в русской прозе слова, почерпнутые из разных языков Кавказа», – пишет Вячеслав Иванов (12).

Под кавказской лексикой подразумеваются не собственно кавказские языки в их генетическом смысле, а в смысле географическом, то есть слова, представленные в языках народов Кавказа. Серьёзно занимаясь вопросами кавказоведения, П.К. Услар писал: «Теперь уже утвердительно можно сказать, что к великим семействам языков старого света… должно присоединиться ещё совершенно самостоятельное семейство языков, так как все эти языки, при изумительном разнообразии, представляют глубокие родственные черты. Армянский язык есть язык индоевропейский, грузинский, по-видимому, есть язык кавказский и, по всей вероятности, самый замечательный в целом семействе» (13).

П.К. Услар понимал состояние и проблемные вопросы кавказского языкознания и считал, что языки народов Кавказа нужно изучать последовательно, глубоко и всесторонне.
Именно из трудов П.К. Услара впервые стало совершенно ясно, что горские вайнахские (вайнахи – самоназвание чеченцев и ингушей) языки не родственны ни тюркским, ни индоевропейским, ни финно-угорским языкам, что они представляют собой «особое семейство языков» (14).

Своим исследованием П.К. Услар заложил фундамент для изучения чеченского и ингушского языков.

Обилие кавказских горских языков было известно ещё древним. В «Диоскурии (в Абхазии), который ещё во времена Страбона считался главным торговым пунктом всего Западного Кавказа, стекалось на рынок до ста различных народностей, и что римляне в этом городе содержали для своих торговых дел по 130 переводчиков» (15).

Филологи имеют на Кавказе живой институт языков, не одних только восточных, южных, но и многих других. В этой области Кавказ ведёт к открытиям широкой научной будущности.

Здесь можно найти такие сочетания и сплетения разнородных течений человеческой речи, которые в состоянии осветить новым светом глубокие заманчивые тайны нашего слова. «Стремление к взаимному обмену, обогащению культурными ценностями, создание и укрепление интернациональных связей «через голову власть предержащих» является возможностью установления дружеских братских связей с народами Кавказа. Отсюда – чуткое, внимательное, трепетное восприятие передовыми людьми лучших образцов культуры кавказских горцев, страстное стремление установить дружбу и мир с народами Кавказа» (16).

В эпоху, к которой относятся события, описанные в «Хаджи-Мурате», многочисленные племена, населявшие Кавказ, не имели одного общего языка, а каждое племя говорило на своём собственном наречии. Всех наречий насчитывалось около шестидесяти. Но «для сношения разных племён между собою существовал татарский язык в двух его разветвлениях: 1) на юго-восточном Кавказе – адирбеджанский; 2) на северо-восточном – кумыкский. Почти каждый горец имел кое-какие познания в межплеменном языке, как и в языках соседних племён» (35,644).

В уста Хаджи-Мурата, аварца родом, вложены не только аварские слова, но и татарские (кумыкские), арабские, чеченские и другие. Так же говорят и его нукеры. В те годы татарами называли всех жителей-мусульман, хотя они и не были татарами. Впрочем, «для Толстого употребление этого названия было лишь данью традиции, так как в противоположность многим сотоварищам он отмечал среди местного населения чеченцев, кумыков, ингушей, ногайцев, даргинцев. Толстой отмечал в дневнике, где именно живут эти народности». (46, 282).

Нужно также отметить, что изучение многочисленных иноязычных заимствований до сих пор остаётся одной из наименее разработанных областей этимологии науки. Это один из факторов, побудивший обратиться к данной теме. Другой фактор состоит в том, чтобы показать, что заимствования не являются процессом включения одного слова в язык другого, а на основе заимствования и усвоения слов показать образование новых лексем.

Проблема восточно-лексических элементов ещё не стала предметом специального исследования. Характеристика восточно-лексических элементов, а именно чеченской и ингушской лексики, нашедших своё отражение в структуре данной повести, является целью данной статьи. Здесь ставятся следующие задачи:

– установить генетическую (языковую) принадлежность рассматриваемых лексических элементов;

– выявить приблизительное время освоения заимствования этих элементов в русском языке.

В статье не ставится цель проследить проникновение тех или иных восточных лексем в русский язык, а учитываются их генетические источники. Всего в повести Толстого «Хаджи-Мурат» (включая, наряду с каноническим текстом, и черновые варианты и записи) насчитано около ста лексем, исключая антропонимы, топонимы, гидронимы и этнонимы (35, 644-647).

Всю восточную лексику можно подразделить на 2 группы:

1. Слова, известные русскому языку до написания повести «Хаджи-Мурат»;
2. Слова, непосредственно введённые впервые Толстым.

Первая основная группа слов, как мы уже отмечали, получила широкую известность в русской литературе благодаря художественным произведениям Бестужева-Марлинского, Пушкина, Лермонтова и, наконец, закрепилась и вошла в русский литературный обиход через знаменитые кавказские произведения Л.Н. Толстого. К этой группе относятся слова, которые известны русскому, чеченскому и ингушскому литературным языкам на уровне их языковых словарей (17). Первую группу слов можно подразделить на следующие подгруппы:

1. Заимствованная лексика, известная русскому литературному языку с древнерусского языка. Сюда можно отнести следующие лексемы: арабские– Коран, мулла (Фасмер), мечеть (Фасмер, ССРЛЯ); монгольские – нукер (СРЯ), аул (Дмитриенко), мерин (Фасмер); персидские – намаз (Фасмер).

В XIV-XVI вв. создаётся единый язык для всего населения Московского государства, который оказал воздействие на все жанры литературы, делового языка, приказов и т.д. «Особенно неудовлетворительно наше знание русского словаря XVI и XVII вв.», – писал М. Фасмер в Послесловии к «Этимологическому словарю русского языка» (18).

2. Заимствованная лексика, известная русскому литературному языку с XVII века: арабские – аманат (Фасмер, ССРЛЯ), кинжал (КЭСРЯ, ССРЛЯ); кавказские – бурка (Фасмер), черкеска (Фасмер).
 В петровскую эпоху, по мнению русского историка С.М. Соловьёва, «начертана была программа на много и много лет вперёд, начертана была на бумаге; она начертана была на земле, которая должна была открыть свои богатства перед русским человеком, получившим посредством науки полное право владеть ею; на море, где явился русский флот; на реках, соединённых каналами; начертана была в государстве новыми учреждениями и постановлениями; начертана была в народе посредством образования, расширения его умственной сферы, богатых запасов умственной пищи, которую доставил ему открытый Запад и новый мир, созданный внутри самой России». (19).
3. Заимствованная лексика, известная русскому литературному языку с XVIII века. Сюда относятся следующие лексемы:
арабские – мусульмане (КЭСРЯ), хабар (ССРЛЯ); тюркские – чалма, чепрак (ССРЛЯ); монгольские – шакал (Фасмер, КЭСРЯ); кавказские – шашка (ССРЛЯ).
4. Заимствованная лексика, известная русскому литературному языку с первой половины XIX века: арабские – шейх (ССРЛЯ); тюркские – бешмет (Фасмер, ССРЛЯ), папаха (ССРЛЯ); кавказские – сакля (ССРЛЯ).

На данном этапе происходит лишь усовершенствование языка. В этом огромная заслуга Пушкина, Лермонтова, Толстого и др.

5. Заимствованная лексика, известная русскому литературному языку со второй половины XIX века:
арабские – гяур, наиб, имам, минарет, муэдзин, мюрид, шариат, газават, газырь (ССРЛЯ), тарикат (Гальченко); тюркские – джигит, кунак, башлык, чувяки, чурек, кумган (ССРЛЯ); персидские – тахта (ССРЛЯ).

Толстой не замкнут в своём творчестве рамками русской культуры. В его творчестве нашли отражение культура Запада и Востока. Толстой воздаёт должное культурам двух языков.

Ко второй группе относятся слова, впервые введённые в русский язык самим Толстым. Сюда относятся: арабские – адат, мюршид, ля-лях, иль-алла; тюркские – пешкеш, якши; персидские – тахта; кумыкские – йок, булур, кошкильды, саубул; вайнахские – ламаро, бар, гурда, чайпильники, пильгиши.
На эти последние чеченские и ингушские  лексемы я хочу обратить особое внимание .

Лексика чеченского и ингушского  языков развивалась и обогащалась вместе с историческим развитием жизни чеченского и ингушского народов.

Как уже отмечалось, чеченский и ингушский языки стали письменными благодаря Великому Октябрю, а русский народ ознакомился с бытом и нравами горцев через русскую классическую литературу. Из-за отсутствия исторических языковых памятников народов Северного Кавказа трудно определить генезис того или иного слова, его архаичность или новообразование. В конце XVIII века, когда северокавказские народы вошли в состав России, между ними стали устанавливаться тесные политико-экономические связи. Своего расцвета они достигли после Великой Октябрьской социалистической революции, когда языки народов Северного Кавказа благодаря ленинской национальной политике стали письменными. В статье приводятся предложения из «Хаджи-Мурата», в которых будут выделены чеченские и ингушские  лексемы. Даём их написание на чеченском и ингушском языках со ссылкой на тот или иной источник.

«Секрет этот был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высыпался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти оружие…» (35, 13).

1. Ламаро (ламарочун, ламарочунна, ламарочо, ламарочуьнга; в, й; мн. ламарой, б) горец, горянка (житель напорной Чечено-Ингушетии) (ЧРС, 270).

Есть и другое написание этого слова, вероятно, литературного происхождения:

Ламанхо (ламанхочун, ламанхочунна, ламанхочо, ламанхочуьнга; в, й; мн. ламанхой, б) горец, горянка) (ЧРС, 270).

Горец м. ламаро, ламанхо (РЧС, 111).

Горец м. лоамаро (РИС, 130).

По мнению Толстого, «ламарой – презрительное название жителей гор» (35, 646).

Толстой использовал обычай плоскостных чеченцев иронизировать над жителями гор. Этот обычай бытовал во времена Толстого и дожил до наших дней. В чеченском и ингушском фольклоре на языке оригинала им были записаны от кунаков Садо Мисербиева и Балта Исаева. В чеченском и ингушском фольклоре и ныне распространены притчи и анекдоты плоскостных жителей о жителях гор или о тех, чьи потомки спустились с гор позже всех. «Ламаро» в этих рассказах – человек отсталый, далёкий от цивилизации, и поэтому, спустившись на плоскость, он часто попадает в глупые и смешные ситуации… Не случайно Толстой сохраняет и термин чеченского и ингушского языков «ламарой» и даёт точный по смыслу перевод его на русский язык: «ламарой было презрительное название горцев» (20).

Ещё до недавнего времени, как отмечает Я.С. Вагапов, чеченцы своё самоназвание нохчий (нахчие – чеченцы) распространяли только на равнинах, отличая своих соплеменников-горцев общим наименованием ламарой – горцы (21).

В диалоге Хан-Магомы и Гамзало об имамах Мансуре и Шамиле говорится:

«– Ламарой твой Шамиль! – сказал Хан-Магома, подмигивая Лорис-Меликову.

Ламарой было презрительное название горцев.

– Ламарой – горец. В горах-то и живут орлы! – ответил Гамзало» (35, 54).

Русское «горец», считает Т.Б. Гониашвили, применительно к чеченцу или ингушу – перевод чеч.- инг. ламаруо. В прошлом ламаруо – распространённое собирательное самоназвание чеченских и ингушских горцев (22).

Подтверждением этого является и то, что Толстой один раз упоминает о Ханефи как об аварце, а в другом случае как о тавлинце: «Это был аварец Ханефи, названый брат Хаджи-Мурата, заведующий его хозяйством» (35, 23). «Это был тавлинец Ханефи, заведующий всем имуществом Хаджи-Мурата» (35, 28).

У чеченцев и ингушей тавлин – житель нагорной Аварии. В данном случае Толстой, видимо, хотел показать принадлежность Хаджи-Мурата к высшему сословию, а Ханефи – к жителям гор: «Моя мать кормила старшего хана, Абунунцал-хана, от этого я и стал близок к ханам» (35, 50). Т.Б. Гониашвили рассматривает ламаро как этноним. На мой взгляд, его следует рассматривать не как этническую принадлежность, а указать на его географическое происхождение, в противоположность арстхо – от аре – житель равнины, наьсахро – от наьсаре – житель у (речки) Нясаре и т.д.

В далёком прошлом большинство равнинных жителей возводило свою генеалогию к горным местам, но впоследствии жители равнин в целях социальной дифференциации стали противопоставлять себя жителям гор. Это нашло широкое отражение в притчах и преданиях о происхождении того или иного тайпа (рода). Об этом гласит народная мудрость: «Е а вац, е лоам вац» – «У тебя нет (доли) в горах и на равнине» (23). Примечательна и другая пословица: «Умри житель равнины, умри лошадь равнины». По словам П.К. Услара, всё, относящееся до равнины, почитается горцами слабым и изнеженным
(24).

О слове «ламорой» находим у А.П. Сергеенко, который ссылается на статью Лаудаева: «… Оно употреблялось состоятельными чеченцами в отношении неимущих жителей гор, где достаток был невозможен». Для высказывания своего преимущества они называли горцев с презрением «ламарой», то есть «горные». Горные жители были равнодушны к этому названию и отвечали: «Орлы являются из гор», то есть сравнивали себя с орлами» (25).

В дореволюционные времена, по мнению У.Б. Далгат, «существовала исконная вражда между горцами и жителями Приморского Дагестана. Горцы с презрением относились к более зажиточным, мирным и, на их взгляд, изнеженным жителям равнины, которые в свою очередь считали горцев воинственными дикарями и презрительно называли их «таубалу». Горцы же гордились тем, что живут в суровых, но вольных горах и сравнивали себя с бесстрашными и могучими орлами. У Толстого абсолютное приближение к народной горской речи: «В горах-то и живут орлы», – говорит аварец Гамзало (26).

2. «Баранчук, говорю, бар?» (35, 16).
 Бер (беран, берана, беро, бере, д; мн. бераш, д.) дитя, младенец, ребенок; декха бер – грудной ребёнок, бер дан – родить ребёнка (ЧРС, 62).

Бер, мн. (бераш, д.) дитя, младенец, ребёнок (ЧРС, 62).

Ребёнок м. бер (РИС, 631).

Ребёнок м. (мн. ребята и дети) бер (РЧС, 526).

Баранчук – ребёнок – чеч.-инг. слово, которое Толстым почему-то отнесено к кумыкским. Бар//бараш при помощи русского суффикса -нчук образовалась новая фонетическая лексема с тем же значением: ребёнок.

В словаре Даля (1, 47) дано определение значения этого слова: «Баранчук м. прим. бороноволокъ, парень, подросток. Орнб, сиб. вообще ребёнокъ, особенно в разговоре с татарскими народами (хотя это слово и не татарское, а монг.?)».

По мнению Г.-Р. А.-К. Гусейнова, «в чеченском и ингушском языках наличествует целый ряд тюркских лексических элементов, анализ которых убеждает нас в том, что они являются результатом многовекового общения чеченцев и ингушей с носителями древних тюркских языков Северного Кавказа» (27).

У чеченского писателя Зияудина Абдулаева это слово-понятие встречается в таком контексте: «Зачем такой сердитый? Уй! Баранчук голодный дома?!» (28)

3. «Офицеры, оставшиеся в комнатах, вынув шашку, разглядывали клинок на ней и решили, что это была настоящая гурда (35, 93). Гурда ж (сталь для клинка) терсмаймал тур (ЧРС, 118).

Тур (туьран, туьрана, туьро, туьре, д; мн. тарраш, д.) сабля, шашка, меч; терсмаймалан — пишется вместе. (ЧРС, 403).

Гурда (чеченск.) – «шашки и кинжалы, дороже всего ценимые на Кавказе, называются по мастеру Гурда» (35, 644).

«Терсмаймал болат тур (стальная сабля ревущей обезьяны)», – считает исследователь Я.С. Вагапов
(29).

«Тиерса маймал тур – букв. «сабля ревущей обезьяны», так как на её клинке – г1ама (инг. Г1ама – клинок) – с клеймом, изображающим бегущую обезьяну с раскрытой пастью», – дополняет проф. И.Ю. Алироев
(30).

Известные восточные шашки из дамасской стали с изображением обезьян среди горцев были редкостью.

4. «Жена Садо несла низкий круглый столик, на котором были чай, пильгиши, блины на масле, сыр, чурек – тонко раскатанный хлеб, – и мёд…» (35, 11).

Пильгиши (чеченск.) – пельмени или клёцки с начинкой (35, 646).

Вызывает сомнение определение названия пильгиш, данное Толстым. Рецептура приготовления клёцек и пельменей не соответствует рецептуре приготовления ч1аьпильгиш.

Нужно отдать должное А.С. Сергеенко, который считает, что «написание горских слов у Толстого не всегда одинаково» (35, 644). Это же можно сказать и о слове пильгиши.

Предложение в каноническом тексте, где жена Садо несла на маленьком круглом столике так много еды и вдобавок чай (разлитый или неразлитый?) вызывает сомнение.

В повести «Хаджи-Мурат» Толстой заменяет слово хлеб следующими наименованиями: чурек, хинкал, чайпильники, пильгиши, блины на масле и т.д. В текстах (имеется в виду и канонический текст, и черновики) слово чайпильники употребляется 5 раз, чурек – 3 раза, хлеб – 2 раза, лепешки – 5 раз, блины на масле – 2 раза, пильгиши – 2 раза.

Благодаря своим кунакам Садо Мисербиеву и Балте Исаеву Толстой был хорошо осведомлён о быте кавказцев, в частности, о национальных блюдах.

Впервые слово чайпильники встречается во второй редакции № 4 (рук. № 11): «Жена чеченца в жёлтой рубахе с широкими рукавами и в уборке на груди только что принесла круглую доску со стопками чайпильников, политых маслом, поставила их перед важным гостем и вышла» (35, 310).

 В № 4 (рук. № 11): «Сыну же он (Таймасхан. Он же в контексте Садо. – А. М.) велел сейчас же зарезать барана, жене же велел делать чайпильники и варить баранину» (35, 312).

В № 8 (рук. № 11): «Зайдя к сыну, он велел сейчас же зарезать барана, жене же велел делать чайпильники и варить баранину» (35, 314).

Во второй редакции № 9 (рук. № 11): «Зайдя в чистую, вымазанную саклю, Ахты-Бек снял с гостя бурку, шашку, пистолеты и повесил на стену, и, подложив две подушки на паласы и выйдя за дверь, велел жене готовить чайпильники, а сыну убить барана» (35, 317). «Он ещё не кончил молитву, когда из овальной, вверху обмазанной двери вышла ханум со столиком, на котором лежали чуреки и чашка+, сыр и мёд. (+ Зам.: с чайпильниками) (35, 318).

В последних редакциях слово чайпильники не встречается.
 В словаре горских слов употребляется слово чайпильгиш – см. пильгиши (35, 647). Слово же пильгиши встречается в каноническом тексте после слова чай (35, 11).

В каноническом тексте в речи самого Толстого, «Хаджи-Мурат съел немного хлеба, сыра и, достав из-под кинжала ножичек, набрал мёду и намазал его на хлеб.

– Наш мёд хороший. Нынешний год из всех годов мёд: и много и хорош, – сказал старик, видимо, довольный тем, что Хаджи-Мурат ел его мёд.

– Спасибо, – сказал Хаджи-Мурат и отстранился от еды» (35, 11).

Как видим, жена Садо на столике чай не вносила, и поэтому его не мог пить ни Хаджи-Мурат, ни сопровождавшие его лица.

Публикаторы повести «Хаджи-Мурат вместо национального блюда ч1аьпильгиш сделали из него два искусственных слова – чай и пильгиши.

 В словаре А.Г. Мациева дано верное определение чеченского национального блюда: «чIепалг, д.; мн. чIепалгаш, д. (пшеничная лепёшка, поджаренная на масле, с начинкой из картофеля или творога – национальное кушанье чеченцев) (ЧРС, 506).

ЧIаьпилг (да, да) д-о; т-еш. ЧIепалг (ду, ду), д-о, д, т. – аш, – лепёшка с начинкой (из творога, картофеля) (ИЧРС, 192).
 ЧIепалг – пшеничная лепёшка с начинкой из творога или картофеля (Ал., 139).

Толстой называет чечено-ингушскую лепёшку – пильгиш, а все толкователи из ложной скромности не указывают на эту ошибку, так как в чеченском и ингушском языках она должна называться ч1апильгиш. Это было вскользь отмечено Т.Б. Гониашвили, которая, рассматривая чеченскую и ингушскую  лексику, опускает искажённое слово типа «пильгиш» вместо вместо чеч. чIапильгаш.

Ошибка допущена не Толстым, а переписчиками и издателями его повести. А.П. Сергеенко, хоть и верно указал чечено-ингушское блюдо в словаре, но, к сожалению, не смог отделаться от пресловутого «чая и пильгиши» (35, 11, 646).

У Толстого должно быть в рукописи не «чай и пильгиши», а «ч1апильгиш» без всякого чая. Тогда все становится ясно: и стол с яствами, и правильное название вайнахских ч1апильгаш.

О знании Толстым чеченского языка говорит то, что в своё время впервые в истории чеченского и ингушского народов на языке оригинала им были записаны от кунаков Садо. Записанный Толстым текст был прокомментирован проф. Н.Ф. Яковлевым, который считал, что Толстой для своей записи звуков чеченского языка обычно пользовался знаками русского алфавита, оттеняя кое-где некоторые фонетические особенности с помощью диакритических знаков – горизонтальной черты над строкой для обозначения звука, не передаваемого вполне точно русским знаком»
 (31).

Рассмотренные чеченские и ингушские лексемы (ламаро, бар, гурда, ч1аьпильгиш, пильгиши) свидетельствуют о том, что Толстой хорошо знал не только татарский (кумыкский), но и чеченский язык. Во всяком случае, 5 чеченских фраз говорят о фонетической близости их передачи писателем.

Помимо всего этого для написания повести «Хаджи-Мурат» Толстой глубоко изучал все историко-этнографические публикации. Подтверждением тому могут служить книги из Яснополянской библиотеки с личными пометами Толстого, которые достаточно полно прокомментированы А.П. Сергеенко («Хаджи-Мурат») и У.Б. Далгат («Лев Толстой и Дагестан»).

 Можно гордиться тем, что Толстому принадлежат первые записи чеченских песен, что кунаками Хаджи-Мурата являются Садо и Балта – действительно кунаки самого Толстого – Садо Мисербиев и Балта Исаев. Можно гордиться тем, что Толстой в свою знаменитую повесть ввёл слова чеченского и ингушского народов, гордиться тем, что симпатии Толстого на стороне горцев-тружеников, которые на протяжении многих десятков лет боролись за свою независимость против колониальной политики царского самодержавия.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Горький А.М. СС. Т.23. М., 1953. – С.337.
2. Толстой Л.Н. ПСС (Юбилейное) в 90 томах. М., 1928 – 1958. Т.60. – С.293. / В дальнейшем все цитаты приводятся по этому изданию с указанием в тексте тома и страницы/.
3. Жданов Ю.А. Кавказ и передовая русская культура.//Русская художественная культура и вопросы наследия чеченцев и ингушей. Грозный, 1982. – С.12.
4. Ленин В.И. ПСС. Т.20. – С.19.
5. Виноградов Б.С. Кавказ в творчестве Л.Н. Толстого. Грозный, 1959. – С.37.
6. Толстой Лев. Об искусстве и литературе. Т.2. М., 1958. – С.70.
7. Семёнов Леонид. Лев Толстой и Кавказ. // Кавказ и Толстой. Владикавказ, 1928. – С.11.
8. Повесть «Хаджи-Мурат» опубликована посмертно в 1912 году: писалась Толстым с 1896 по 1901 г. «Насчитывается 23 начала повести, 10 редакций, 25 раз Толстой работал или, как говорил, «бился» над главой о Николае I, сохранилось 2152 черновых страницы повести, тогда как в окончательном своём виде она занимает всего 250 писаных страниц»/ Сергеенко А.П. «Хаджи-Мурат» Льва Толстого. М., 1983. – С.7-8. Л.Н. Толстой. Т.35. – С.275 – 556, 666.
9. Письма Л.Н. Толстого 1848 – 1910.
10. Туниманов В.А. «История – искусство» в повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат»./Русская литература. Л., 1984, № 1. – С.24.
11. Белинский В.Г. ПСС. Т.У., Л., 1951. – С.41-43.
12. Иванов Вяч. Нация. Язык. Литература./Дружба Народов .№ 6. 1988. – 258- 264.
13. Услар П.К. Этнография Кавказа. Языкознание. Об исследовании нахских языков. Тифлис, 1888. – С.35.
14. Дешериев Ю.Д. Знание научного наследия П.К. Услара для советского кавказоведения./Вопросы языкознания, 1956, № 3. – С.107-108.
15. Берже А. Горные племена Кавказа//Живописная Россия. С.-П. – М., 1983. – С.35.
16. Жданов Ю.А. Кавказ и передовая русская культура. С.12.
17. Алироев И.Ю. Нахские языки и культура. Грозный, 1978; Гальченко Е.И. Глоссарий лексики языков народов Северного Кавказа в русском языке. Орджоникидзе, 1975; Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.1-4. М., 1955; Дмитриев Н.К. Строй тюркских языков. М., 1962; Мациев А.А. Чеченско-русский словарь. М., 1961; Мациев А.Г., Карасаев А.Т. Русско-чеченский словарь. М., 1978; Оздоев И.А., Мациев А.Г. Ингушско-чеченско-русский словарь. Грозный, 1962; Оздоев И.А. Русско-ингушский словарь. М., 1980; Словарь современного русского литературного языка. Т.1-17. М.-Л., 1952; Словарь русского языка в четырёх томах. М., 1957-1961; Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка. Т.1-4. М., 1964-1973.
18. Фасмер М. Словарь русского языка. М., 1964. Т.1. – С.13.
19. Соловьёв С.М. История России. М., 1962. Т.УП. – С.114.
20. Танкиев А. Изображение духовной жизни чеченцев и ингушей и её художественные функции в повестях Л.Н. Толстого «Казаки» и «Хаджи-Мурат». //Лев Толстой и Чечено-Ингушетия. Грозный, 1978. – С.127.
21. Вагапов Я.С. Некоторые нахские топонимы и этнонимы с корнем А. – В кн.: Вопросы вайнахской лексики. Грозный, 1980. – С.66.
22. Гониашвили Т.Б. Заметки к чеченским словам в повести «Хаджи-Мурат» Л. Толстого и в стихотворении «Валерик» М. Лермонтова.//Вопросы вайнахской лексики. – С.57.
23. Данная пословица приведена со слов доцента ЧИГУ им. Л.Н. Толстого А.О. Мальсагова.
24. Услар П.К. Этнография Кавказа. Языкознание. П. Чеченский язык. Тифлис, 1888. – 88.
25. Сергеенко А.П. «Хаджи-Мурат» Л.Н. Толстого. М., 1983. – С.144.
26. Далгат У.Б. Литература и фольклор. М., 1981. –С.258.
27. Гусейнов Г.-Р. А.-К. О древнейших тюркизмах чеченского и ингушского языков.//Структурно-типологические особенности русского и кавказских языков. Грозный, 1977. – С.35.
28. Вагапов Я.С. Образ одинокого героя в чечено-ингушских героико-эпических песнях./Известия ЧИНИИИЯЛ. Т.5. Вып.3. Литературоведение. Грозный, 1968. – С.96.
29. Алироев И.Ю. Нахские языки и культура. Грозный, 1978. – С.154.
30. Яковлев Н.Ф. Синтаксис чеченского литературного языка. М.-Л., 1940. – С.304; Мальсагов А.О. Образцы народной поэзии чеченцев и ингушей в творчестве Л. Толстого//Л.Н. Толстой и Чечено-Ингушетия. Грозный, 1978. – С.92.

 

 

Опубликовано в альманахе «Российский колокол» № 4 2017.
Размещено на сайте 11.01.2018 в 14:39.