Параллельные миры Дмитрия Воронина
Сатирик – профессия дефицитная во все времена. Ныне же положение с сатирой просто удручающее. Серьёзные писатели наличествуют, юмористов, а по большей части псевдоюмористов площадно-шутовского типа, пруд пруди. А вот сатирики словно вымерли, как доисторические мастодонты. Они, конечно же, где-то существуют, но не каждый редактор сумеет назвать вам хотя бы одно имя современника. Одно слово – штучный товар. И когда вдруг газета «День литературы» признала калининградского писателя Дмитрия Воронина лауреатом издания за 2019 год, от сердца отлегло: нет, не сгинула ещё наша сатира!
Писать о творчестве Дмитрия достаточно трудно, поскольку в одно время его тексты воспринимаются тяжело, а в другое – пролетишь и не заметишь. Это как разглядывание преломляющихся картинок: с одной стороны глянешь – волк, с другой – заяц. Вот так и в нашем случае. Известный критик Вячеслав Лютый сравнил писателя Дмитрия Воронина с Михаилом Зощенко и дал точную, что называется, не в бровь, а в глаз, характеристику точки их творческого пересечения и творческого же расхождения: «Но вот скрытая мотивация автора давнего и нынешнего одна и та же: дать картину современной социальной жизни и не погрешить против художественной правды. Между тем у Зощенко в его малых сюжетах мы, пожалуй, не найдём симпатий рассказчика к персонажам».
И всё оно действительно так. Лейтмотивом всего творчества Дмитрия Воронина является патологическая тяга к справедливости, а потому рассказы его зачастую политизированы, в то время как сатира Зощенко ориентирована на высмеивание человеческих пороков и мещанства. Но вот прочтёшь в другой раз нашего современника – блеснут сквозь строки очки – нет, не Воронина, а великого сатирика, с которым и факт сравнения уже сам по себе значителен, – Аркадия Аверченко. И данную схожесть обусловила в первую очередь добрая интенция слова. Однако следует признать: если Аверченко вскрывает гнойники с осторожностью заботливого хирурга, то Воронин в качестве обличителя более суров и требователен – опять же справедливости ради.
Чтобы создать анекдотическую ситуацию, без которой ни юмористика, ни сатира не могут жить, Дмитрий Воронин всесторонне карнавализирует художественное пространство при помощи говорящих фамилий (большевик Чугункин из «Праведника»), гротеска, аллегории, а также масок с выраженной символикой карнавала – карикатурностью и клоунадой. В этом отношении показателен рассказ «Венецианская история». Главной декорацией театрализованного автором представления становится Венеция, а точнее, вид из окна расположенного на двести девятом этаже кабинета нефтяного магната. Свыше шестисот метров над городом неслучайны. Они символизируют ту пропасть, что разделила властителей мира и народ. Плевки из окна, в том числе и в сторону церкви, возомнившего себя хозяином жизни коротышки Луиджи и его жены подчёркивают эту пропасть, обусловленную духовной деградацией финансовых воротил мира.
А в финале автор срывает маски со своего «героя». И в роли Луиджи оказывается пациент питерской психбольницы Пашка, а происходящее – сценой его воображения.
Театрализация вообще основной приём писателя Воронина, особенно ярко продемонстрированный в «Миротворце», «Лосе». Порой она перерастает в фантасмагорию («Красная площадь», «Страшный сон») и даже в театр абсурда, который тем не менее реалистичен, как в «Жизни и похоронах бабы Насти». Сам процесс оскотинивания спивающихся героев упомянутого рассказа гиперболизированно преломляется в сцене похорон и поминок несчастной женщины в таком анекдоте, что и помыслить страшно и мерзостно. Однако и это правда, вызывающая жажду наведения порядка в несовершенном мироустройстве. Подобное устремление лежит и в основе рассказа «Каменный Клаус», где кара настигает юного нациста уже в престарелом возрасте.
Проза калининградского писателя представлена разнообразием тем, и в этом отношении её можно назвать сатирической летописью времени со множеством сцен, характеризующих духовное и нравственное состояние постсоветского общества в исторической перспективе. Показательны «работа» милиции в «Долгой дороге к дому», «служба» народных «слуг» в «Гумке» и на редкость изящно-ироничных «Параллельных мирах», а также действительное положение дел в школе («На Берлин») – с назначениями беспринципных директоров и их приспешников.
Та же «летопись» сообщает, что в нравственном сползании не отстают и низы. В качестве цветочков из сказочной присказки предстанет рассказ «Воры» об очередных Иванах без родства – наглых воришках, растаскивающих из полузаброшенных нищающих деревень последнее. А уж ягодками ужаснёт картина последнего духовного падения матери из рассказа «Товар», продающей для развлечений четырнадцати-, а затем и двенадцатилетнюю дочь сластолюбивым бандитам. И мне понятен праведный гнев писателя, «убивающего» всех негодяев в устроенном старшей дочкой пожаре. Вот он, яркий пример любителям либеральной толерантности, почему нельзя поступаться устоявшимися в тысячелетиях общественными принципами: сластолюбие ненасытно и в своей жажде новых утех рано или поздно переходит границу, защищающую другое «я».
Мало кто знает подлинную изнанку жизни бомжей, а ведь любопытно. И эта тема проиллюстрирована в рассказе «Бич, названный бомжом». Один день из жизни бомжа по прозвищу Фотограф изобилует такими деталями, наличие которых вызывает уважение к писателю за хорошее знание темы.
Не прошла мимо автора и тема общественно-политических процессов, сотрясающих современную Украину. В рассказе «Честная служба» показана глубинная составляющая психологии националистического и антирусского движения. Диагноз пугающий: генетическая ненависть некоторой части западноукраинского населения.
Возвратимся к теме сравнения писателей. Аверченко лёгок и искристо-весел, слово Воронина более тяжёлое из-за обличительной интенции и врождённой мужицкой основательности. А всё потому, что, в отличие от классика, Дмитрий Павлович не стесняется предстать перед нами политичным. Вот как, к примеру, проявляется авторская позиция в изображении губернатора в «Последней охоте»: «Через двадцать минут раскрасневшийся от быстрой ходьбы и дорогого коньяка временный хозяин приличного куска российской земли в окружении своей разномастной свиты вошёл в летнюю беседку, площадью с хорошую танцплощадку». И пусть эти властители поплёвывают свысока на своих критиков, они не ведают, что песок времени засыплет их имена и их презрение, а презрение народа, и уж тем паче настоящего писателя, останется.
И совсем неожиданно звучат в иной тональности рассказы «Воздушный шарик» и «Одинокая парта». Первый являет собой деликатное педагогическое пособие родителям о преображающей силе любви. Подобным же воспитательным содержанием обладает и «Одинокая парта», но это уже страшный, трагический урок для каждого из нас – и взрослого, и ребёнка. Очищающий урок со-страдания и со-чувствования, потому что только через прохождение боли, вызывающей сопереживание, мы способны видеть в ближнем подобного себе. Исчезает боль – притупляется острота сопереживания, со-ощущения, и человек невольно черствеет. Она, эта боль, не давая огородиться от ближних коркой, способствует нашему совершенствованию. Одна из задач литературы в том и состоит, чтобы человек не покрывался такой плесневелой коркой.
И творчество Воронина встряхивает нас, тормошит, не позволяет остыть содержащейся в нас человечности. А его талант фантасмагориста, отстаивающего идеалы добра, даёт надежду на то, что и наше время способно оставить в литературе имя ещё одного достойного сатирического писателя.
Кулинарный экскурс в прозу Александра Пономарёва
В последние десятилетия общество утрачивает статичность жизненного уклада; всё большую волю в его развитии диктует мода, вышедшая за границы индустрии одежды и интерьера и проникшая во все области общественной деятельности, а главное – общественного сознания. Девяностые годы запомнились модой на отречение от всего, что связывалось с СССР. Слово «советский» трансформировалось в пренебрежительное «совок». С мазохистским наслаждением мы секли себя сами в этом своём отказе от социалистического прошлого, надеясь получить взамен процветающий капиталистический рай. Всё, что в нашем мироощущении связывалось с могуществом Советского Союза, подвергалось обструкции и разрушению (как в «Интернационале»: «Мы наш, мы новый мир построим») – наука, промышленность, сельское хозяйство, армия. И как следствие, восхищенная гордость за великую страну сменилась ощущением зыбкости.
И вот наконец вследствие укрепления геополитического положения России маятник качнулся в обратную сторону. Возвращение Крыма и достойные великой державы действия в Сирии возродили в обществе чувство гордости за нашу Родину. А вместе с тем возникла и потребность в создании «сирийской» прозы. Первая ласточка уже появилась – это повесть Александра Пономарёва «Прозрачное небо Сирии», рассказывающая о героизме и мужестве наших защитников, за которую автор получил Золотой диплом премии «Золотой витязь» за 2019 год.
Славянский фестиваль Николая Бурляева не впервой выделяет писателя. Ещё в 2016 году другая его повесть – «Охота на призрака» – попала в короткий список победителей. Вот с неё да нескольких рассказов северокавказской темы и хочется начать обзор военной прозы Александра Пономарёва – как со ступеньки, предшествующей появлению книги «Прозрачное небо Сирии».
«Охота на призрака» – типичный образец военно-
приключенческого жанра с замечательно – как постепенно поспевающее вино – выстроенной интригой. Неизвестный снайпер начинает отстреливать омоновцев. Капитан Старков открывает на него охоту. Каково же удивление, когда обнаруживается, что снайпер – пожилая чеченская женщина, в прошлом мастер спорта по ориентированию. Интригу повести придаёт и
невозможность вычислить главную идею до самого конца. И только с финальными строками удаётся решить эту интересную задачу: «Лицо её, прочерченное сединами, не выражало ничего: ни радости, ни сожаления, ни печали. На запястье из стороны в сторону болтались чётки из волчьих клыков. Она поправила лямки армейского рюкзака и уверенной походкой зашагала вверх по горной узкой тропе». Образ волчьих клыков вовсе не случаен, он подчёркивает типичность чеченского характера главной героини. И чего в нём больше – вечная загадка для русского человека, – жажды свободы или охотничьего азарта хищника?
Повесть, бесспорно, удачная работа, поскольку сочетает в себе живой читательский интерес, вызванный, с одной стороны, увлекательным сюжетом и хорошо прорисованным образом доброго вояки капитана Старкова, а с другой – философичностью. Вплести же последнюю в приключенческое произведение – дело непростое и нечастое в наши дни. В общем, получилось реалистичное произведение, в котором отсутствие изощрённо запутанных сюжетных многоходовок служит с единственной целью отображения правды, дающее читателю главное – пищу для размышлений об этом пресловутом русско-кавказском гордиевом узле.
Не сразу открывается масштабность образа призрака. На самом же деле именно благодаря ему удаётся понять важный момент: в случае угрозы призраком может оказаться весь чеченский народ. Не случайно Ислам, один из персонажей уже другой повести – «За нас, за вас, за Северный Кавказ», говорит о том, что их, чеченцев, либо надо сильно любить, либо уничтожить всех поголовно.
А любить не так просто, ведь лихие девяностые годы сформировали у россиян представление о чеченском народе, весьма далёкое от идеала. Тем не менее благодаря честному и разумному взгляду Александра Пономарёва то наше представление подвергается корректировке. Автор, наблюдавший за жизнью чеченцев долгое время, утверждает, что чеченцы не только террористы и разбойники, но и простые работящие люди, готовые прийти на помощь вчерашнему врагу, то есть русскому человеку. А упоминавшийся выше Ислам объясняет свои добрые отношения с русскими убеждением, что Чечня должна жить вместе с Россией. Его искренность подтверждается тем, что он часто предупреждает омоновцев, где и когда лучше не появляться, чтобы избежать потерь. И понимаешь, что жизнь гораздо сложнее обывательского однолинейного понимания.
Недостатком повести «За нас, за вас, за Северный Кавказ» является в первую очередь насыщенность «солёными» сценами, и поэтому это произведение не для барышень, однако для того, кто хочет получить верное представление о том, что на самом деле происходило на Северном Кавказе, изнутри, а не на общеисторическом уровне книга, безусловно, станет находкой. В ней не найдёшь печали и переживаний. И даже война показана через юмористическую призму. А как же иначе, если микроновеллы, на основе которых и выстраивается сюжет, состоят из баек, забавных случаев из жизни омоновцев и описания их характеров. Чего стоит рассказ про вышедшего на пенсию начальника части, который приехал по какому-то делу в подразделение, а после пересел на пассажирское место собственной машины. Так, с недовольным изумлением поглядывая на часы и не замечая, как покатываются от смеха его бывшие подчинённые, он прождал водителя двадцать минут и лишь тогда опомнился и уехал домой.
Может создаться впечатление, что повесть чистой воды развлекаловка, однако это не совсем так. Главная идея – очеловечение милиции, создание её положительного образа в рамках правдивого рассказа о жизни однополчан в условиях военных действий. Мы привыкли представлять себе милиционеров серьёзными, порой хмурыми, а они оказываются такими же обычными весельчаками и затейниками, как и все прочие люди.
В рассказе «Кулинарный экскурс» таким забавным персонажем оказывается протагонист Александр Морозов, который по воле автора снимает агрессивный градус с военной темы, изображая её перед читателем в совершенно неожиданном ракурсе с помощью по-гоголевски натуралистического обзора кулинарных особенностей Кавказа. Кухня, она и в армии, и на гражданке ассоциируется с благополучием, сытостью, покоем. Психолог-переговорщик Пономарёв мастерски использует полученные в академии знания с помощью данной ассоциативной связи. В результате Кавказ предстаёт перед нами в неожиданной ипостаси. Внутреннее противостояние отступает, а на авансцену выходит символ мирной жизни – кулинария с её опять же мирным творцом, создающим «вкусности», – поваром. И вдруг замечаешь, что люди различных наций, оказывается, не так уж и разнятся. Пониманию этой простой истины как раз и способствует «Кулинарный экскурс». Конечно же, все мы разные, но по сути – все мы люди, и все любим вкусно покушать. А благодаря монологу Александра Морозова приоткрывается и его характер общительного, незлобивого парня. И чувствуется, что хорошее знакомство с кухней кавказских народов могло произойти лишь при условии добродушного отношения к людям других национальностей. В наше время подобная интернационально-дружественная проза способна приносить большую пользу для всего российского общества, подталкивая его к добру и удерживая от зла.
Единственное, что, на мой взгляд, могло бы ещё улучшить рассказ, – придача сюжету большего движения. Зато идея рассказа заслуживает внимания.
Пономарёву удаётся проявлять разнообразие и гибкость даже в рамках одной (военной) темы. Так, рассказ «Рядовая поездка» видится аллюзией к солженицынскому «Одному дню из жизни Ивана Денисовича». Такая же подробная детализация одного из дней липецких омоновцев, позволяющая и представить себе место военных действий, и узнать о быте российских военных в Чечне. Познавательно, без бравады и показного геройства.
И подобно солженицынскому Ивану Денисовичу, жизнь героев Пономарёва в описываемый день тоже поначалу идёт не по-геройски буднично. А завершается опасным обстрелом омоновского «Урала» на дороге, закончившегося для липчан удачно. Такая вот рядовая поездка.
Важнейшая идея, нацеленная на сплочение нашего общества, звучит в рассказе «Наш принцип»: «Русские своих не бросают». И как же нужны показанные в произведении сцены настоящего взаимного уважения русских и дагестанцев, плечом к плечу выступивших против вторгшихся в Дагестан боевиков Басаева. Только через подобное уважение и можно выстраивать достойное будущее России с русскими и нерусскими вместе и без гнилой националистической исключительности кого бы то ни было. Но для того чтобы прийти к этому, необходимо самому мужать и крепнуть духом и душой. Прекрасной иллюстрацией этому служит рассказ «Родинка», воплотивший в себе идею так называемого принципа бумеранга: все наши дела и поступки обязательно возвращаются равнозначным ответом.
Андрей, главный герой, в юности дружил с чеченским парнем, звали которого по-русски – Романом. Однажды местный блатарь нападает на чеченца. Русский друг встаёт на его защиту: «Андрей резко поднялся
и встал рядом с другом, касаясь его плечом. Ромка оглянулся на него и, всё поняв, улыбнулся, затем нахмурился и вновь перевёл взгляд на Генку.
– А мы вместе, – и Андрей упёрся взглядом в круглые пьяные глаза…»
Прошли годы, Андрей, уже офицер, укрывается от преследования боевиков в заброшенном сарае и готовится к смерти, тяжелораненый и без оружия, когда его обнаруживает здоровенный бородатый детина:
«Сейчас ему перережут горло. Как барану. Бандит приблизился к нему и присел на корточки. Затем взял Андрея за подбородок и поднял голову. Андрей приоткрыл веки. На него пристально смотрели чёрные глаза. Между ними, над переносицей, висела крупная коричневая родинка. Несколько секунд они внимательно разглядывали друг друга.
– Эй-а, Ваит, хаски ву? – спросили снаружи, послышались приближающиеся шаги.
Бандит отпустил подбородок и торопливо поднялся, голова Андрея упала на грудь. Он приготовился к тому, чтобы умереть. Боль отступила.
– Эй-а доттага! – снова крикнули снаружи.
– Вац, – чеченец повернулся и медленно выходил
из сарая.
– Спасибо, Ромка, – прошептал Андрей, но тот только дёрнул плечом и исчез в дверном проёме».
Красивая развязка со счастливым концом и замечательным воплощением идеи о воздаянии за наши поступки. И опять-таки прослеживается аллюзия – уже к шолоховской «Родинке» – тот же приём узнавания.
К разговору о разнообразии в творческой палитре Пономарёва возвращает рассказ «Перстень с сердоликом». В нём неожиданно звучит мистическая тема, причём смешение жанров реалистичной военной прозы и мистики благодаря мастерству автора происходит совершенно органично и, главное, – никакого модного фэнтези, часто разрушающего реальность даже в границах заданного мира. При помощи постепенного нагнетания интриги и перенесения действия к ночному костру ближе к финалу воссоздаётся ощущение присутствия в ином, нереальном пространстве – погружение за пределы текста состоялось. Но что особенно интригует, так это сохранение загадки: была ли всё-таки на самом деле встреча главного героя с Пушкиным и передача тому принадлежавшего ему когда-то перстня? Или же всё это только сон, а перстень просто потерян? Остающийся после финальной разгадки вопрос – характеристика удачной писательской работы.
А удача – признак профессионализма не только литератора. Казалось бы, рассказ «Мишка из лифта» представляет собой зарисовку о буднях милиции. Однако неожиданно мы становимся свидетелями того, как при занятии рядовым и на первый взгляд не относящимся к криминалу случаем именно умение работать дежурного по райотделу и простых пэпээсников способствует раскрытию тяжкого преступления. И что особенно важно, перед читателем, привыкшим к образу милиционеров-циников, в этот раз предстают по-настоящему неравнодушные, хорошие мужики. А перед нами возникает вопрос: а как бы мы сами поступили в подобной ситуации вначале на месте дежурного, а затем – патрульной бригады?
Проза Пономарёва временами страдает характерной для военных писателей суховатостью изложения.
И вдруг повесть «Прозрачное небо Сирии» – полная противоположность: неожиданная лиричность, красочные описания – совершенно иное творческое лицо – лицо разнопланового писателя, верно выбирающего стилистическую палитру для создания нужного настроения.
Драматургия повести-трагедии, посвящённой земляку автора липчанину Олегу Пешкову, командиру сбитого в Сирии штурмовика, выстроена на коллизии «жизнь – смерть». Та, в свою очередь, опирается на тему любви. Русская литература имеет множество образцов её отображения в самых различных ипостасях. Это и великое чувство, возносящее маленького человека за пределы социальной предопределённости в образе купринского Желткова в «Гранатовом браслете», и столкновение любви и долга в «Евгении Онегине», и тянущийся сквозь десятилетия свет первой взрослой любви в повести «Звездопад» Виктора Астафьева. В «Прозрачном небе…» теме любви новыми гранями раскрыться не удалось, хотя и был обозначен контраст между жизнью и смертью, между миром и войной. Не хватило напряжения нерва, а может, даже интриги.
Подобным же образом явно выделилась идея внечеловечности войны и опять-таки не прозвучала набатом, как, к примеру, в романе Хемингуэя «По ком звонит колокол», хотя всё равно сделала своё дело: нет-нет да и возникнет вдруг перед внутренним взором образ напряжённо вглядывающейся в небо жены и детей лётчика, его спуск на парашюте за тысячи километров от родного дома и жестокосердный расстрел в воздухе. На создание этой образности успешно работает приём смешения картин собственно действия с картинами воспоминаний, призванными отобразить трагедию войны через личную трагедию героев повести об Олеге Пешкове. В результате образ семьи лётчика постоянно присутствует во внутреннем видении.
Мне удалось пообщаться с автором и выяснить, что причиной указанных недостатков является поспешность работы и дефицит фактического материала в связи с этой самой поспешностью.
Что же подвигло автора в таких неблагоприятных условиях всё равно взяться за повесть?
Тема Сирийской операции, в отличие от Чеченской войны, не цепляет в той же мере обывателя: где-то далеко, как-то неопределённо, не затрагивает лично. А потому и накал общественного интереса долгим не будет. В таком случае писатель должен спешить (куй железо, пока горячо), чтобы на примере героизма и самоотверженности наших солдат и офицеров, выручающих товарищей даже ценой собственной жизни, способствовать патриотическому воодушевлению, укреплению победного духа в обществе и повышению авторитета армии. Особенно в условиях усиливающегося агрессивного давления западной цивилизации. И Пономарёв, в прошлом боевой офицер, конечно же, не мог остаться в стороне.
Но, вопреки всем недостаткам, повесть обладает самым главным качеством, отличающим достойную прозу, – увлекательностью. Конечно, гуманитариев отучают обсуждать произведение на уровне «интересно – неинтересно», и, однако же, какой бы выдающейся идеей, композицией или сюжетом ни обладал текст, всё равно главным требованием для читателя было и остаётся наличие интереса. Читать философский трактат под вывеской художественного произведения никто не станет. Если же автору удаётся увлечь за собой, значит, при всех литературоведческих недостатках творческий акт писателя состоялся. У писателя Александра Пономарёва – точно. Так бывает в театре: занавес опускается, и остаётся сожаление о том, что действо закончилось. А вместе с ним приходит желание новых встреч с произведениями Александра Пономарёва.
Бегство Европы, или Утраченный герой
Детские годы нового флагмана писательского цеха Франции совпали с невероятным расцветом культуры. Фильмы и книги несли мощное жизнеутверждающее начало, повторить которое современная культура не в состоянии. Казалось бы, в чём казус: талантливые творцы существовали во все времена, и нынешнее – не исключение. Но почему же тогда новейшая эпоха не может создать подобные светлые по духу и игриво-лёгкие по исполнению произведения?
Вечная истина: дважды в одну реку не войти. И невозможно человеку из двадцать первого столетия, взращенному в иных социальных и культурных условиях, окунуться в главное ощущение шестидесятых годов прошлого века, а именно – необычайную радость бытия, наполнявшую душу всей мировой, и советской в том числе, цивилизации. В подобном состоянии и творятся культурные шедевры. Современный же западный мир, лишённый подобной полноты ощущений, находится в полудрёме, полужизни. Во всяком случае, таков внутренний посыл последнего романа Мишеля Уэльбека «Серотонин». Да и сам роман тоже лишён внутренней энергии. И это первое, что приходит в голову во время чтения, хотя воспринимать любое серьёзное произведение, а именно таковым его видит современная критика, односторонне невозможно. Как правило, к рассмотрению принимаются несколько планов – сюжет, идея, стилистическая сторона, проблематика… Однако в случае с «Серотонином» не всё так просто. С перечисленным всё, в общем-то, хорошо, но!.. Учитывая упадническую ауру книги, начинаешь взвешивать и это «хорошее», и эту ауру, перетягивающих, как силачи канат, мнение читателя то в одну сторону, то в другую, – чтобы в итоге понять, что главным критерием её оценки станет ответ на вопрос: чему учит произведение, чем оно ценно для внутреннего роста?
Так сложилось, что любые авторы, любые произведения, принятые критикой за эталон философского и эстетического воздействия на умы хотя бы какой-то одной эпохи, внутренне сопоставляются с творчеством общепринятых классиков. В случае с «Серотонином» Уэльбека сравнение совершенно неуместно. Отсутствует важнейшее качество крупной литературы – поиск путей возвышения духа; да и с другими важными деталями не комильфо: ни развёрнутого сюжетного полотна с несколькими линиями развития, ни достойных изучения персонажей, за исключением друга главного героя Эмерика, и, главное, где тот внутренний накал, который бы оправдал выбор критиков и удостоился внимания истинных любителей художественного слова? И драма, и что-то долженствующее напоминать трагедию пресны, как в лишённом истинной глубины и чистоты чувств мире. Опустошение мраком, в котором существуют герои, так сильно, что не спасает и попытка вытащить сюжет на «клубничке». Более того, она воспринимается как латание дыр спекуляцией на низменном начале, и это не признак классической литературы. А уж сцены мастурбирования персонажей и вовсе схожи с провокацией хулигана.
Каждое время выбирает себе героев. Так кто он, Мишель Уэльбек: бунтарь-одиночка, каким представляют его порой критики, или деградант анархистского толка? Этот вопрос не оставляет на протяжении чтения всего романа. И казалось бы, второе наверняка, однако ближе к финалу автор вводит в повествование Эмерика, а вместе с ним расширяется и парадигма проблематики романа, прежде стоявшая на основе простой проблемы – связанная с кризисом среднего возраста утрата смысла жизни главного героя и попытки его нового обретения. Упадническое настроение главного героя получает не то чтобы оправдание, но хотя бы понимание: рушится мир! И не только его внутренний. К проблеме психологической добавляется социальная. Речь о глобализации общества, уничтожающей привычный мир французских фермеров и обрекающей их на нищету и зыбкость существования. И сразу вспоминаешь вечную истину: жизнь не любит одноплановых ответов, потому как Уэльбек теперь предстаёт перед нами едва ли не писателем-социалистом, поддерживающим простых людей.
Невозможно сказать наверняка, но всё же создаётся ощущение, что автор отнюдь не случайно вожаком фермеров, восставших против несправедливости нового миропорядка, «назначил» дворянина знатного древнего рода. И если это действительно так, то роман не так прост, как кажется поначалу, а декаденство и секс-аура – лишь внешняя оболочка, скрывающая главную цель книги – изображение бунта фермеров и их лидера Эмерика. Если задуматься, то кто есть элита общества? Ответы могут быть разными, но суть в том, что это соль народа, выделившаяся из него для его защиты, – лучшие умы и подвижники духа, самые способные и достойные. Вожаки общества – те, на кого опирается надежда простых людей. К сожалению, двадцать первый век – век гламура, с бунтарством и внутренней независимостью не сочетающегося. Вот почему Эмерик обречён. А ведь истинный скрытый главный герой романа именно он и есть: ничто не мешает ему «продать ферму, возобновить членство в «Жокей-клубе» и спокойно провести остаток жизни», однако Эмерик остаётся верен чувству долга – защищать простых людей, выступать против молоха глобализации, уничтожающего достоинство независимого труда.
К разочарованию, на этом бунтарский дух писателя иссяк, и мы снова оказываемся в мрачном, пессимистическом аду одиночества и страдания Флорана-Клода. И даже лиричная концовка со светлой идеей не в состоянии спасти роман, потому что рождается она вне всякой связи с сюжетом. Умные мысли, приклеенные к фабуле, лишают произведение эффекта художественности.
Одна из глав начинается с вопроса Флорана-Клода: «Способен ли я быть счастливым в одиночестве? Вряд ли. И вообще, способен ли я быть счастливым? Такие вопросы, я полагаю, лучше себе не задавать». И всё же человек рождается и живёт для любви и радости. И каким бы пессимизмом ни убивал сам себя главный герой, он пытается вырваться из его тисков к свету. Одно время ему казалось, что он нашёл такую возможность, и, надо сказать, подобный образ мысли характерен для всей нынешней Европы: «Теперь всё изменилось, поднявшись по социальной лестнице, хоть и без особого блеска, но достаточно высоко, я мог отныне и, надеюсь, навсегда избежать физического контакта с опасными классами общества, я пребывал теперь в своём личном аду, который я сам создал себе по своему вкусу». Бегство от борьбы, как видим, не приносит долгожданного покоя.
Для Флорана-Клода юность, соприкасающаяся с истинным счастьем, связана с «верой в необъятность и открытость мира», и когда эта вера ушла, «реальность сомкнулась надо мной раз и навсегда». Красивая метафора, отражающая внутреннее ощущение героя – погружение в пучину обыденности. И всё же погружать своего героя во тьму легче, чем вывести к свету. Вот почему романтизм со своим героем-победителем куда полезней, чем подобный полынный декаданс. Да и переклички с «Утраченным временем» Пруста не вышло, хотя она и обозначена, правда, несколько в ином ключе – как поиск утраченного счастья. Меланхолия Пруста вопреки всему утверждает радость жизни, в то время как наблюдаемая в «Серотонине» психологическая драма обессмысленного бытия поглощается в унылой повествовательной монотонности, так же как поглощается в ней всякая жизнь и характеры персонажей.
А ведь по внутренней структуре роман многопланов. Здесь и проблема утраты любовной общности между людьми, и связанная с нею одной цепью тема духовного кризиса западной цивилизации с её профанацией жизни. Не случайно ежегодно, судя по ссылке Уэльбека на официальную статистику, двенадцать тысяч французов «принимают решение исчезнуть, оставить семью и зажить новой жизнью, иногда на другом конце света, иногда в своём же городе». Новые «ценности» Европы удобряют почву для развития общественного инфантилизма, ведь человек, утрачивающий чувство ответственности перед родными, подрубает родовые корни, а с ними лишается и внутренней силы. В результате коренных французов теснят мигранты, объединённые принципом родового патриархального воспитания. Как инфантил поступает и Флоран-Клод: «…мой проект удался на славу, вот до чего я дошёл: западноевропейский мужчина среднего возраста, вполне обеспеченный на несколько лет вперёд, без родных и друзей, не имеющий ни личных планов, ни истинных устремлений, глубоко разочаровавшийся в своей профессиональной жизни, в личном плане переживший много разнообразных романов, общим знаменателем которых был разрыв, и не видевший смысла в жизни, равно как и в смерти».
В целом «Серотонин» выступает как роман-трагедия, побуждающий к критическому осмыслению развития современного мира в условиях глобализации, с такой её социальной и поведенческой моделью, которая дотла выжигает человека изнутри и лишает смысла жить. Сопротивляющаяся подобному мироустроению Франция олицетворена в образе Эмерика и его соратников, но выстоять малой горстке против бездушной государственной машины невозможно, вот почему обречённый борец-одиночка убивает себя, не находя поддержки среди конформистски инфантильного народа. Таким образом, гибель Эмерика символизирует уничтоженные надежды и саму основу индивидуальной свободы. У простонародной Европы украли мечту.
В финале Уэльбек затрагивает христианские темы. Только в христианстве с его проповедью любви и духовного очищения он обнаруживает спасение. Равнодушие со своим принципом «моя хата с краю» ведёт к разобщённости, покорности и обрекает в конце концов на рабство. И в этом плане показателен образ птицефермы с полуживыми курами, символизирующий состояние французского общества, превратившегося благодаря своей бесхребетной толерантности в испуганных облезлых несушек.
Вот почему, благодаря многозначительному скрытому плану, вопреки всей своей депрессивности, роман вызывает такое брожение мнений и признание некоторой части читателей и критиков, которых не смущает даже то, что интрига – будет ли встреча Флорана-Клода с бывшей возлюбленной и свет в конце тоннеля – исчезает вместе с пониманием, что пессимизм главного героя не может привести к счастливой развязке и что унылая линия повествования не завершится искупляющим её взрывом.
И здесь самое время вернуться к образу перетягивания каната, причём противостоящие друг другу борцы близки по силам: с одной стороны, в необычной, с горьковатым привкусом подаче тема страдания западного человека в его внутреннем одиночестве, а также проблема глобализации сквозь призму личностного разрушения, приведшего к неспособности бороться против агрессивного давления внешних сил, да и вообще сопротивляться, потому-то и «Серотонин» – имитация покоя, соломинка утопающего в собственных страхах западноевропейца, а с другой… А что с другой? Деструктивность романа, ломающего наши внутренние эстетические установки, сметает все его достоинства. И этим выводом можно было бы поставить жирную точку в нашем критическом перетягивании, если бы не очередное «но!». Теперь уже в пользу «Серотонина».
Для чего читает подкованный читатель? Чтобы думать! Для чего пишет серьёзный писатель? Чтобы делиться пищей для размышлений. И вот как раз в этом отношении роман весьма показателен: по данным ВОЗ, 26 % всех зарегистрированных в ЕС заболеваний приходится на депрессию. Вот и вызванная этой болезнью деградация доводит Флорана-Клода до замысла убить ребёнка своей бывшей возлюбленной, чтобы страдание побудило её вернуться к нему как единственному объекту любви. Такова обрисованная Уэльбеком перспектива человека новоевропейской глобализационной формации – постепенное скатывание к депрессионно-шизофреническому психозу и саморазрушению. Об этом ли мечтало человечество?
Роман, безусловно, глубок и заставляет думать и думать, однако опять очередное «но!» – уже подытоживающее. Литература призвана помогать человеку жить. Такова её сверхзадача. Скрепя сердце и с больши-и-ими оговорками принужден признать, что баланс положительного и отрицательного в романе «Серотонин» близок к паритету. Главным достижением книги является протестное изображение нового, обесчеловеченного, даже, скорее, обездушенного мира по принципу птицефабрики. Главным же недостатком… А из-за него, собственно, роман «Серотонин» и провозглашается за образец – для сатанинского оболванивания масс с целью привития дурного вкуса. То ли ящик Пандоры, то ли троянский конь со скрытой внутри разрушительной пропагандой уныния – без надежды, веры и идеалов. Самое то для формирования низменно-потребительского духовного мира новой эры.
Герой умер.
Об авторе:
Родился 13 ноября 1967 года в Кировакане Армянской ССР в семье военнослужащего. Ныне проживает в Подмосковье. Обучался в Томском государственном университете на геолого-географическом факультете (гидрология суши). Окончил Литературный институт. Публиковался в различных изданиях, в том числе в журналах «Луч», «Наш современник», «Север», «Дон», «Нижний Новгород», «Лампа и дымоход», «На любителя» (Атланта), «Южная звезда», «Южное сияние» (Украина) и др. Лауреат журнала «Сура» за 2016 год, а также нескольких конкурсов и фестивалей: «Славянские традиции», «Славянская лира», им. Гофмана и др. Книга сказок на тему русских народных пословиц и поговорок отмечена Золотым дипломом премий «Золотой витязь» и им. П. П. Ершова. Ведёт критическую рубрику в журнале «Отчий край» (Волгоград).
